Утиные припевки 3 страница

— Понимаю, понимаю, — сказал дядюшка Рэт, отрезая тонкий кусочек ветчины от большого окорока, а Крот тем временем положил пару яиц в кастрюльку. — А как там погода? И не говори «сэр» через каждые два слова.

— Кошмарная погода, сэр, снегу навалило — ужас! — сказал ежик. — На улицу не выйдешь.

— А где Барсук? — спросил Крот, подогревая кофе.

— Хозяин удалился в кабинет, сэр, и сказал, что будет очень занят все утро, и просил не беспокоить его ни под каким видом.

Эти слова были понятны всем присутствующим. Дело в том, что когда ты живешь изо всех сил целые полгода подряд, то другие полгода ты спишь или дремлешь. И неловко все время повторять, что тебе хочется спать, когда у тебя в доме гости. Неудобно как-то об этом без конца напоминать. Всем было ясно, что Барсук, как следует позавтракав, удалился в свой кабинет, уселся в кресло, задрал ноги на стул, что стоит напротив, положил на мордочку красный платок и занялся тем, чем обычно занимаются в это время года.

Колокольчик на входной двери громко зазвонил, и дядюшка Рэт, лапы которого были перепачканы маслом, потому что он намазывал себе хлеб, послал маленького Билли поглядеть, кто там пришел.

Было слышно, как в прихожей кто-то долго отряхивается, и вскоре Билли вернулся в сопровождении дядюшки Выдры, который с громкими приветствиями кинулся обнимать друзей.

— Ну, хватит, хватит, — пробормотал дядюшка Рэт, прожевывая ветчину.

— Я так и знал, что вы здесь, — бодро заметил дядюшка Выдра. — Там, на берегу реки, все в панике: «Рэт не ночевал дома, и Крота тоже нигде нет, что-нибудь, наверное, ужасное случилось» — и следы ваши, конечно, занесло снегом. Но я так и знал. Когда кто попадет в затруднение, тот отправляется к Барсуку или Барсук сам как-то об этом узнает, и я пошел прямо сюда, в Дремучий Лес, ио снегу. Ух как там сегодня красиво! Солнце встало красное-красное, окрасило розовым снег сквозь черные стволы деревьев. И такая тишина! А время от времени целая шапка снега — шлеп! — срывается с ветки, и ты отскакиваешь и ищешь, где бы укрыться. За ночь прямо ниоткуда воздвиглись снежные дворцы, и снежные пещеры, и снежные мосты, и террасы, и крепостные валы. Играть бы и играть во все это часами. Там кое-где валяются огромные ветки — они рухнули под тяжестью снега, а малиновки по ним скачут с таким важным видом, точно это они все сделали. Пока я шел, гусиный клин пролетел у меня над головой высоко в небе, потом парочка-троечка грачей покружилась над деревьями. Поглядели, полетали и отправились по домам с брезгливым выражением. Ни одного здравого существа не встретилось, чтобы порасспросить о вас. На полпути я встретил кролика — он сидел на пеньке и начищал свою глупую мордочку передними лапами. Ох и испугался же он, когда я подкрался к нему сзади и положил лапу на плечо. Мне пришлось пару раз его стукнуть, чтоб добиться хоть какого-нибудь толку. В конце концов мне удалось вытянуть из него, что какой-то кролик видел в Дремучем Лесу Крота вчера вечером. В кроличьих норах вчера только и разговору было, как Крот, задушевный друг нашего Рэтти, попал в переплет и заблудился. Они все нарочно стали его заманивать и водить по лесу кругами.

«Почему же вы не поспешили на помощь? — спросил я. — Конечно, ума у вас лишнего нет, но все-таки вас целые сотни, и есть среди вас здоровые парни, и норы ваши под землей расходятся во все стороны, и вы не могли его позвать и помочь ему укрыться в безопасном месте? Хотя бы попытались устроить его как-нибудь поудобнее!»

А он только сказал: «Что? Мы? Кролики?» Ну, я стукнул его еще разок и пошел дальше. Во всяком случае, я хоть кое-что узнал, а если бы мне еще попались Они, я бы узнал и побольше, но Они боялись мне попадаться.

— И тебе не было нисколько… ну… жутко? — спросил его Крот, вспоминая при словах «Дремучий Лес» пережитые накануне страхи.

— Жутко? — улыбнулся дядюшка Выдра, сверкнув набором крепких белых зубов. — Я бы показал им «жутко», попробовали бы Они со мной свои штучки! Крот, дружище, не в службу, а в дружбу, поджарь мне кусочек-другой ветчинки, я страшно голоден, а потом мне надо перекинуться парочкой слов с Рэтти, мы с ним сто лет не виделись.

Добродушный Крот, отрезав несколько кусочков от окорока, велел ежатам их поджарить, а сам вернулся к прерванному завтраку. А дядюшка Выдра и дядюшка Рэт, усевшись нос к носу, завели оживленную беседу, обсуждая специфические речные новости, и надо сказать, что такая беседа бесконечна, и течет и журчит, как сама река.

Тарелка с жареной ветчиной была опустошена и отправлена для добавки, когда в кухню вошел Барсук, зевая и потягиваясь. Он поздоровался со всеми как обычно — спокойно и просто, задав каждому по доброму вопросу.

— Дело идет к обеду, — сказал он Выдре. — Оставайся и поешь с нами, утро такое холодное, и ты, наверно, здорово проголодался?

— Да, весьма основательно, — сказал дядюшка Выдра, подмигивая Кроту. — При одном взгляде на этих молодых обжор, этих молодых ежей, набивающих животы жареной ветчиной, кто хочешь начнет умирать с голоду.

Ежата как раз почувствовали, что снова проголодались после овсяной каши и большого труда, который пришлось затратить, жаря ветчину. Они робко взглянули на Барсука, но сказать ничего не решились.

— Ну, ребятишки, теперь вам пора домой к маме, — сказал Барсук ласково. — Я кого-нибудь пошлю вас проводить.

Он дал каждому из них по шестипенсовой монетке, потрепал по головке, и ежата ушли, почтительно кланяясь и дотрагиваясь до козырьков.

Вскоре все опять уселись за стол.

Крот оказался рядом с дядюшкой Барсуком, и, поскольку те двое были все еще погружены в речные сплетни и ничто не могло их от этого занятия отвлечь, он воспользовался случаем и заметил Барсуку, как уютно и по-домашнему он чувствует себя у него в доме.

— Под землей ты всегда знаешь, где ты находишься, — сказал Крот. — Ничего с тобой не случится и никто на тебя не набросится. Ты сам себе хозяин, и тебе не надо ни с кем советоваться и обращать внимание, кто что о тебе скажет. Там, над головой, что-то происходит, а тебе до этого нет никакого дела, и ты ни о ком и не думаешь. А как захочешь — раз! — и можешь подняться наверх, и пожалуйста — все тебя дожидается и все к твоим услугам.

— Именно это я всегда и говорю, — сказал Барсук. — Нигде нет такой тишины и покоя, как под землей. И нигде ты не чувствуешь себя в большей безопасности. А если вдруг мыслям твоим станет тесно и тебе захочется простора, стоит только копнуть, поскрести — и пожалуйста! А если тебе покажется, что твой дом чересчур велик, закопай парочку проходов — вот и все. Никаких тебе плотников, никаких строителей, никаких советов через забор, а главное — никакой погоды! Погляди на Рэтти. Стоит только паводку подняться на парочку футов выше обычного, и вот он уже вынужден перебираться в гостиницу, в неуютный и неудобный номер, и к тому же страшно дорогой. Возьми мистера Тоуда. Я ничего не хочу сказать, Тоуд-Холл — это лучший дом во всей округе, если говорить о доме как таковом. Ну а вдруг пожар? Что тогда будет с ним? А вдруг ураган снесет черепицу? Или стена треснет? Или окно разобьется? Что тогда будет с ним? Или вдруг сквозняк, я ненавижу сквозняки! Нет, наверху, пожалуйста, работайте, веселитесь, гуляйте — все это хорошо. Но жить надо под землей. Я в этом глубоко убежден.

Крот поддержал его всей душой, и дядюшка Барсук в конце концов с ним очень подружился.

— После обеда я покажу тебе весь свой дом, — сказал он. — Я думаю, тебе он понравится. Ты понимаешь толк в архитектуре.

После еды, когда те двое уселись в уголочек возле камина и затеяли оживленный спор насчет угрей, Барсук засветил фонарь и пригласил Крота следовать за ним. Они пересекли прихожую и двинулись по одному из главных коридоров. Колеблющийся свет фонаря на мгновение высвечивал по обеим сторонам разные помещения — то маленькие, величиной не больше шкафа, а порой такие просторные и впечатляющие, как парадная столовая в Тоуд-Холле. Узенький проход, шедший под прямым углом к главному, привел их к другому коридору, и тут все повторилось сначала. Крот был потрясен размерами и размахом всех этих ответвлений, длиной сумрачных переходов, толстыми сводами набитых припасами кладовых, солидностью кирпичной кладки, колоннами, арками, прочно вымощенными полами.

— Откуда же ты нашел силы и время все это построить? — вымолвил он наконец. — Это потрясающе!

— Было бы действительно потрясающе, если бы я все это построил сам, — ответил Барсук просто. — Но в действительности я этого ничего не делал. Я только расчищал коридоры и помещения по мере надобности. Их здесь вокруг еще гораздо больше. Я вижу твое недоумение и сейчас тебе все объясню. Видишь ли, давным-давно на том месте, где теперь шумит Дремучий Лес, задолго до того, как он вырос таким, каким ты его знаешь, тут был город — человеческий город. Здесь, где мы с тобой сейчас стоим, они жили: ходили, разговаривали, спали, занимались своими делами. Здесь они держали конюшни и пировали, отсюда они отправлялись на войну или уезжали торговать. Это был могущественный народ, они были богаты и умели хорошо строить. Строили они крепко, потому что верили, что их город будет стоять вечно.

— Что же все-таки с ними со всеми случилось? — спросил Крот.

— Кто знает? — сказал Барсук. — Народы приходят, живут, процветают, строятся, а потом уходят. Таков их удел. А мы остаемся. Здесь жили барсуки, я слыхал, задолго до того, как построился город. Мы можем на время уйти, переждать, перетерпеть, а потом появиться снова. Мы всегда будем.

— И что же случилось, когда люди отсюда ушли?

— Когда люди ушли, — продолжал дядюшка Барсук, — за дело взялись сильные ветры и затяжные ливни — терпеливо, не останавливаясь, день за днем, год за годом. Может быть, и мы, барсуки, как могли помогали — кто знает? Вниз, вниз, вниз опускался город, опускался, разрушался, исчезал. И тогда вверх, вверх, вверх потянулся лес. Постепенно проросли семена, молодые деревца вытягивались и крепли, на помощь им явились ежевика и папоротники. Листья опадали, становились перегноем, образуя почву, и покрывали руины. Весенние ручьи нанесли земли и песку, засыпали щели, и вот наш дом был опять готов, и мы переселились в него. То же самое происходило там, наверху. Явились звери, им здесь понравилось, они осели, устроились, стали расселяться, и жизнь вошла в свою колею. Они не утруждали себя мыслями о прошлом, они о нем никогда не думают, им некогда. Место это, конечно, холмистое, кочковатое, здесь полно ям и всяких рытвин, но в этом есть и преимущества. Звери не думают и о будущем. Возможно, люди опять сюда явятся, может статься, опять всего лишь на время. Сейчас Дремучий Лес плотно населен, среди его обитателей есть и хорошие, и плохие, и так себе, никакие. Я, конечно, не называю имен. Разнообразие и создает мир. Но я могу себе представить, что ты уже и сам о них кое-что знаешь.

— Ох, кажется, знаю! — сказал Крот, поеживаясь.

— Ну, ничего, ничего, — сказал Барсук, похлопывая его по плечу, — это было твое первое знакомство с ними. На самом деле они не такие уж плохие. Что ж, надо ведь жить и давать жить другим. Но завтра я кое с кем поговорю, и у тебя больше не будет никаких неприятностей. Мои друзья ходят в этих краях где хотят, иначе кое-кому придется иметь дело со мной.

Вернувшись назад, они увидели, что дядюшка Рэт беспокойно мечется взад-вперед по кухне. Воздух подземелья был для него слишком тяжел и действовал ему на нервы; казалось, что он всерьез думает, что речка куда-нибудь сбежит, если он не приглядит за ней хорошенько. Он надел пальто и сунул свои пистолеты за пояс.

— Пошли, Крот, — сказал он нетерпеливо, увидев входящих. — Нам надо выйти засветло, я не хочу снова ночевать в Дремучем Лесу.

— Хорошо, дружочек, — отозвался дядюшка Выдра. — И я с вами пойду, я тут каждую тропинку с закрытыми глазами найду. И если кому-нибудь по дороге придется оторвать голову, положитесь на меня, я оторву.

— Не суетись, Выдра, — сказал дядюшка Барсук. — Мои туннели ведут гораздо дальше, чем ты думаешь. И у меня есть запасные выходы в разных местах опушки, хотя я и не всех в это посвящаю. Если уж вы действительно собрались, то воспользуйтесь одним из моих коротких путей. Не беспокойтесь и посидите еще немножко.

Но дядюшка Рэт продолжал волноваться о своей реке, и Барсук, взяв в руки фонарь, повел их сырым и душным туннелем, который то извивался в каменистой породе, то нырял вниз, под кирпичные своды, и тянулся, как им показалось, на несколько миль. Наконец сквозь заросли, скрывавшие выход, забрезжил слабый дневной свет. Наскоро со всеми попрощавшись, Барсук поспешно выпихнул их наружу. Он постарался, чтобы все по возможности приняло прежний вид, замаскировав вход хворостом, опавшими листьями и ветками ползучего кустарника. И тут же удалился.

Они увидели, что стоят на самой опушке Дремучего Леса. Позади них громоздились валуны: ежевичные плети, обнаженные корни деревьев — все было навалено и переплетено друг с другом. Перед ними лежало огромное пространство спокойно дремлющих, обрамленных черными на фоне снега живыми изгородями, а там, далеко, поблескивали воды старого друга — Реки, и зимнее солнце висело, низкое и красное, возле самого горизонта.

Дядюшка Выдра, как знающий все тропинки, возглавил всю компанию, и они двинулись гуськом, напрямик через поле туда, где в живой изгороди был лаз к реке. Остановившись возле него и оглянувшись, они окинули взглядом сразу всю массу леса, темную, плотную, пугающую, мрачно возвышающуюся среди окружающей ее белизны. Они тут же повернулись и заторопились к дому, к каминному теплу и милым, знакомым вещам, на которых играют отблески огня, к голосу воды, который бодро звучит за окном, к реке, которую они знали и которой доверяли в любых ее настроениях. Она никогда не пугала их никакими неожиданностями.

И пока Крот торопливо шагал, сладко предвкушая тот момент, когда он снова окажется дома, среди вещей, которые он знал и любил, он ясно понял, что он не лесной зверь, что жить ему надлежит возле возделанного поля и живых изгородей, недалеко от хорошо вспаханной борозды, выпаса, ухоженного сада, деревенской улочки, по которой можно не спеша пройтись вечерком.

He для него — для других — эта суровая жизнь, полная лишений, требующая стойкости и упорства, не для него открытия, столкновения, которые неизбежны в этих медвежьих углах; он должен быть мудрым, должен держаться приятных и безопасных мест, по которым пролегает его стезя, и на ней его ждет немало приключений, по-своему увлекательных, их хватит ему до конца дней.

V ДОБРЫЙ СТАРЫЙ ДОМ

Овцы беспорядочно толпились у плетня, прочищая свои тонкие ноздри и топая изящными передними ножками, высоко задирая головы, В морозном воздухе легкий парок поднимался над овечьим загоном, когда двое друзей в прекрасном настроении проходили мимо, без умолку болтая и смеясь. Они возвращались через поля и села, проведя целый день с дядюшкой Выдрой, охотясь и исследуя обширные гористые места, где многие речушки, впадающие в их собственную реку, начинались малюсенькими ручейками. Тени короткого зимнего дня уже надвигались на них, а им было еще порядочно идти. Шагая наугад через пашню, они услышали овец и направились туда, и вот, прямо за овечьим загоном, они обнаружили утоптанную тропу, идти по которой становилось совсем легко, а к тому же направление дороги как раз отвечало тому тоненькому голоску, который живет в каждом звере и который всегда безошибочно может сказать: «Да, совершенно верно, дорога ведет к дому».

— Похоже, что мы идем в деревню, — сказал Крот с некоторым сомнением, замедляя шаги, потому что тропа постепенно превратилась в дорожку, а дорожка — в улицу, которая сейчас и собиралась поручить их заботам хорошо вымощенной щебнем дороги.

Звери не очень-то любят деревни, и их собственные тропы, по которым идет оживленное движение, прокладываются независимо от деревенских дорог, несмотря на то, что в деревне есть церковь, почта и пивная.

— Да ничего, — сказал дядюшка Рэт, — в это время года мужчины, женщины, дети, собаки, кошки — вообще все надежно сидят дома, возле печек. Мы быстренько проскользнем без всяких неприятностей и даже можем взглянуть на них через окошки и посмотреть, что они делают, если хочешь.

Ранние декабрьские сумерки совершенно завладели маленькой деревушкой, когда они подходили к ней на мягких лапах по только что выпавшему, тонкому, как зубной порошок, снежку. Почти ничего не было видно, кроме темных, оранжево-красных квадратов по обеим сторонам улочки, откуда свет от камина или от лампы переливался через оконные переплеты в темноту лежащего снаружи мира. Большинство низких решетчатых окошек не были стыдливо прикрыты гардинами, и для заглядывающих с улицы все обитатели домиков, собравшиеся вокруг обеденного стола, занятые рукоделием или со смехом беседующие и жестикулирующие, обладали той прелестной грацией, которую даже самый опытный актер не смог бы уловить и передать, — той естественной грацией, которая сопутствует полному неведению, что за тобой наблюдают.

У обоих зрителей, переходивших от «театра» к «театру», бывших довольно далеко от собственного дома, в глазах появлялась печаль, когда они видели, как кто-то гладит кошку или берет на руки уснувшего малютку и переносит его на постель, или как уставший человек потягивается и выколачивает трубку о тлеющее в камине полено.

Но ощущение дома и уюта особенно четко исходило от одного завешенного тюлем, обращенного к ночи лицом окна: так отделен был стенами и занавесками этот теплый, уютный мир от внешнего мира Природы, что, казалось, он совершенно о нем позабыл.

Близко к белому тюлю висела птичья клетка, силуэт ее ярко вырисовывался на фоне штор, каждая проволочка, каждая жердочка были ясны и узнаваемы, все, вплоть до зернышек и наполовину склеванного вчерашнего кусочка сахара. На средней жердочке помещалась и сама нахохлившаяся птица, голова надежно зарыта в перышки; она была так близко, что им представлялось, захоти они и хорошенечко постарайся, они смогут ее погладить. Даже кончики ее хохолка, точно нарисованные карандашом, были видны на их экране.

И пока они смотрели, маленькое существо забеспокоилось, проснулось, встряхнуло перышки и подняло головку. Они разглядели даже щелочку в клюве, когда птица с недовольным видом зевнула, огляделась и снова спрятала голову в перышках на спине, они увидели, как взъерошившиеся было перышки вернулись на свое место и затихли. Потом порыв холодного ветра схватил их за загривок, мокрый снег, попавший за воротник, больно ужалил и точно разбудил ото сна, и они сразу же осознали, что ноги у них замерзли и устали, что их собственный дом — на утомительном расстоянии отсюда.

Дома внезапно кончились, и сразу же с обеих сторон дороги сквозь темноту пробился к ним дружелюбный запах полей, и они взбодрились, приготовившись к последнему длинному переходу домой. А такой переход, как мы знаем, рано или поздно кончается, и кончается он щелчком замка, растопленным камином и встречей со знакомыми вещами, которые приветствуют нас как давно отсутствовавших путешественников, вернувшихся из-за дальних морей. Они шагали споро и молча, каждый занятый своими собственными мыслями. Мысли Крота в значительной степени вращались вокруг ужина, потому что было темно, и местность была, как ему казалось, незнакомой, и он послушно шел позади своего друга, целиком полагаясь на него.

Дядюшка Рэт шагал, как обычно, немного впереди, подняв плечи и устремив пристальный взгляд на ровную серую дорогу прямо перед собой, так что он и не глядел на бедного Крота и упустил тот момент, когда Крота вдруг настиг неясный призыв и пронзил его, как электрическим током. С людьми дело обстоит иначе, мы давно утратили тонкость наших физических ощущений и у нас даже и слов таких нет, чтобы обозначить взаимное общение зверя с окружающими его существами и предметами. В нашей речи, например, есть только слово «запах» для обозначения огромного диапазона тончайших сигналов, которые день и ночь нашептывают носу зверя, призывая, предупреждая, побуждая к действию, предостерегая и останавливая. Это был один из таких таинственных волшебных призывов из ниоткуда, который в темноте настиг Крота, пронизал его насквозь каким-то знакомым чувством, хотя пока он не мог отчетливо вспомнить каким. Он остановился как вкопанный, а нос его изо всех сил старался нащупать и ухватить тоненькую ниточку, этот телеграфный проводок, который донес так сильно его взволновавший зов. Мгновение — и он его снова поймал, и на этот раз воспоминания обрушились на него потоком.

Дом! Вот что обозначали эти мягкие прикосновения маленьких невидимых рук. Чьи-то ласковые призывы, как легкое дуновение, влекли, притягивали и манили все в одном и том же направлении. Ну да, он где-то тут, совсем близко от него в эту минуту, его старый дом, который он так торопливо оставил, никогда к нему больше не возвращался с того дня, когда впервые обнаружил реку! И вот теперь дом высылал своих разведчиков и посыльных, чтобы они его захватили и привели назад. С момента своего исчезновения в то ясное весеннее утро он о нем почти ни разу не вспомнил, погруженный в свою новую жизнь со всеми ее радостями и сюрпризами, новыми и захватывающими приключениями. И вот теперь, когда на него нахлынули воспоминания о былом, собственный его дом вставал в темноте перед его мысленным взором удивительно ясно! Старенький, конечно, и небольшой, и неважно обставленный, но его, его дом, который он сам для себя построил и куда бывал счастлив вернуться после дневных трудов. И дом тоже, очевидно, бывал с ним счастлив, и теперь тосковал по нему, и хотел, чтобы он вернулся, и сообщал ему об этом, касаясь его носа. Он печалился и легонько упрекал Хозяина; но без горечи и злобы, просто напоминая ему, что он близко и ждет его. Голос был отчетлив, призыв не оставлял сомнений. Крот должен его немедленно послушаться и пойти.

— Рэтти! — позвал он, приходя в веселое возбуждение. — Обожди! Вернись! Ты мне нужен! Скорее!

— Не отставай, Крот, — бодро отозвался дядюшка Рэт, продолжая шагать.

— Ну, пожалуйста, постой, Рэтти! — молил бедняжка Крот в сердечной тоске. — Ты не понимаешь, тут мой дом, мой старый дом! Я его унюхал, он тут близко, совсем близко! Я должен к нему пойти, я должен, должен! Ну пойди же сюда, Рэтти, ну постой же!

Дядюшка Рэт был к этому времени уже довольно далеко, настолько далеко, что не расслышал звенящую, молящую нотку в голосе друга. Он даже не мог ясно расслышать, о чем говорил Крот. И к тому же его беспокоила погода, потому что он тоже улавливал в воздухе запах — запах надвигающегося снегопада.

— Крот, мы не должны медлить, честное слово! — крикнул он, оборачиваясь. — Мы вернемся сюда завтра за тем, что ты там нашел. Но нам нельзя останавливаться сейчас, уже поздно, и снег опять вот-вот повалит, и я не очень хорошо знаю дорогу, и надо, чтобы ты тоже принюхался, ну будь умником, иди, иди сюда скорее!

И дядюшка Рэт двинулся дальше, даже не дожидаясь ответа.

А бедный Крот стоял один на дороге, и сердце его разрывалось, и печальный всхлип копился, копился где-то у него в глубине, чтобы вот-вот вырваться наружу. Но преданность другу выдержала даже и такое испытание. Кроту ни на секунду не приходило в голову оставить дядюшку Рэта одного. А тем временем дуновения, исходившие от его старого дома, шептали, молили, заклинали и под конец уже стали настойчиво требовать. Он не мог позволить себе дольше находиться в их заколдованном кругу. Он рванулся вперед, при этом в сердце что-то оборвалось, пригнулся к земле и послушно пошел по следам дядюшки Рэта, а слабые, тонюсенькие запахи, все еще касающиеся его удаляющегося носа, упрекали за новую дружбу и бессердечную забывчивость.

Сделав усилие, он догнал ничего не подозревающего дядюшку Рэта, который тут же начал весело болтать о том, что они будут делать, когда вернутся домой, — и как славно растопят камин в гостиной, и какой ужин он собирался приготовить, — нисколько не замечая молчания и подавленности своего друга. Но наконец, когда они отошли уже довольно далеко и проходили мимо пеньков в небольшой рощице, которые окаймляли дорогу, он остановился и сказал:

— Послушай, Крот, дружище, у тебя смертельно усталый вид, и разговора в тебе уже никакого не осталось, и ноги ты волочешь, точно они у тебя налиты свинцом. Давай минуточку посидим, передохнем. Снег пока еще не начинается, да и большую часть пути мы уже прошли.

С покорностью отчаяния Крот опустился на пенек, стараясь овладеть собой, потому что чувствовал, что вот сейчас, сейчас оно вырвется наружу. Всхлип, с которым он так долго боролся, отказался признать себя побежденным. Наверх и все наверх пробивал он себе путь к воздуху, а ему вдогонку другой всхлип, и еще один, друг за другом, сильные и напористые, пока Крот наконец не сдался и не зарыдал откровенно и беспомощно, потому что он понял: поздно, и то, что едва ли можно назвать найденным, теперь наверняка окончательно потеряно. Рэт, потрясенный и огорченный таким сильным приступом горя, какое-то время не решался заговорить. Но вот он произнес очень спокойно и сочувственно:

— Что с тобой, дружочек? Что могло произойти? Скажи-ка, в чем дело, и давай подумаем, чем можно помочь.

Кроту было трудно просунуть хоть словечко между частыми всхлипами, которые следовали один за другим, душили его и не давали говорить.

— Я знаю… это… это маленький темный домишко, — прорыдал он отрывисто, — не то что твоя удобная квартира… или прекрасный Тоуд-Холл, или огромный дом Барсука… но он был моим домом… и я его любил… а потом ушел и забросил его… и вдруг я почувствовал его… там, на дороге… я тебя звал, а ты даже и слушать не хотел… и мне вдруг сразу все вспомни лось… и мне нужно было с ним повидаться, о господи, господи, а ты даже не обернулся, Рэтти, и мне пришлось уйти, хотя я все время слышал его запах, и мне казалось, что мое сердце разорвется. Мы могли бы просто зайти и взглянуть на него, Рэтти, только взглянуть, он же был рядом, а ты не хотел обернуться, Рэтти, не хотел обернуться! О господи, господи!

Воспоминание принесло с собой новый взрыв горя, и всхлипы опять овладели им и не давали говорить.

Дядюшка Рэт глядел прямо перед собой, ничего не отвечая и только ласково похлопывая Крота по плечу. Через некоторое время он мрачно произнес:

— Теперь я все понимаю! Какой же я оказался свиньей! Настоящая свинья! Свинья, и больше ничего!

Он подождал, пока буря рыданий несколько поутихла, всхлипы стали ритмичнее, потом он еще подождал, пока Крот стал чаще шмыгать носом, чем всхлипывать, тогда он встал с пенька и заметил спокойным голосом:

— Ну, теперь уже нам точно надо идти, старина!

И двинулся по дороге назад, по трудному пути, который они уже было преодолели.

— Куда ты (всхлип) идешь (всхлип), Рэтти?

— Мы найдем твой маленький домик, дружище, — ответил он ласково. — Поднимайся, пошли, нам еще придется его поискать, и тут без твоего носа не обойдешься.

— О, вернись, не ходи, пожалуйста, Рэтти! — закричал Крот, устремляясь следом. — Бесполезно, я тебе говорю. Чересчур поздно и чересчур темно, и отсюда чересчур далеко, и снег пошел! И… я не собирался тебе всего рассказывать, все получилось ненарочно, случайно! И подумай о реке и твоем ужине!

— Да провались она, река, вместе с ужином! — горячо откликнулся дядюшка Рэт. — Я тебе уже сказал, я отыщу твой домик, даже если мне придется проискать его всю ночь. Так что бодрись, старина, хватай меня под руку, и мы очень скоро туда доберемся.

Все еще шмыгая носом, умоляя и внутренне сопротивляясь, Крот нехотя позволил повлечь себя назад по дороге, но понемногу окончательно покорился непреклонному своему приятелю, который веселыми анекдотами и рассказами пытался поднять его настроение, чтобы обоим дорога показалась короче.

Когда наконец дядюшка Рэт почувствовал, что они приближаются к тому месту на дороге, где Крот его впервые окликнул, он сказал:

— Ладно, хватит болтать. Теперь — за дело. Пусти в ход свой нос и сосредоточься, пожалуйста.

Небольшой кусочек пути они прошли в молчании, как вдруг дядюшка Рэт ощутил рукой, просунутой под руку товарища, легкие удары, словно электрическим током пронизывающие тело Крота. Он тут же освободил руку, отстал на шаг и ждал, весь превратившись во внимание.

Сигналы поступали!

Крот постоял минуточку, весь напрягшись, в то время как его задранный нос, слегка подрагивая, ощупывал воздух.

Потом коротенькая перебежка вперед, потеря следа, проверка, немного назад и потом медленное, уверенное продвижение вперед. Дядюшка Рэт, волнуясь, старался держаться к нему поближе, пока Крот, слегка напоминающий лунатика, пересек сухую канаву, продрался сквозь лаз в живой изгороди и бежал, узнавая дорогу нюхом, через поле, лишенное чьих-либо следов и растительности, слабо освещенное неяркими звездными лучами. И вдруг внезапно, даже не подав знака, он куда-то нырнул, но дядюшка Рэт был начеку и тут же последовал за ним вниз по туннелю, куда привел Крота его неошибающийся нос. Туннель был узкий, воздуха в нем было мало, в нем стоял сильный запах сырой земли, так что дядюшке Рэту показалось, что прошло довольно много времени, прежде чем этот проход кончился и он смог выпрямиться, расправить плечи и отряхнуться. Крот чиркнул спичкой, и при ее свете дядюшка Рэт разглядел, что они стоят на чисто выметенной и посыпанной песочком площадке, а прямо перед ними — парадный вход в домик Крота, и на верхушке звонка красивыми готическими буквами написано: «Кротовый тупик».

Крот снял с гвоздя фонарь и засветил его. Дядюшка Рэт увидел, что они находятся во дворе перед домом. Садовая скамейка стояла справа от двери, машинка для стрижки газона — слева. Крот был аккуратным зверем и не мог допустить, чтобы у него во дворе другие звери протаптывали неопрятные дорожки, которые всегда кончаются взрыхленным холмиком земли. На стенах висели проволочные корзины, в которых рос папоротник, они сменялись полочками, на которых стояли гипсовые статуэтки. У одной стены дворика был устроен кегельбан, а вдоль него стояли скамьи и маленькие деревянные столики с круглыми подставками, которые намекали на то, что тут угощают пивом.