Хрестоматия по общей психологии. Психология памяти, М., 1979 г., с. 49-60

Расстройства памяти давно привлекали на себя внимание лиц, занимающихся психологией. Во многих систематических курсах психологии или физиологии ума можно найти ссылки на те или другие аномалии памяти, бросающие свет на самый механизм ее. Достаточно, впрочем, указать, что книга Рибо «Les maladies de la memoir» с величайшим интересом читается как врачами, [так и специально психологами. Специальные философские журналы содержат нередко статьи о памяти в тех или других ее проявлениях. Это обстоятельство заставляет меня надеяться, что наблюдения, которые я сейчас сообщу, представят, помимо специального медицинского, и общий интерес. Наблюдения эти касаются одной из форм расстройства памяти, еще почти не описанной в медицине. Так как мне случалось наблюдать довольно много случаев этого расстройства, то я и описал его довольно подробно. Оно наблюдается при особой болезни нервной системы, известной под именем «множественного неврита», т. е. одновременного воспаления и перерождения многих нервов.

Я скажу потом, в чем заключается болезнь, называемая множественным невритом, теперь же скажу, что при этой болезни наблюдаются часто психические изменения, выражающиеся в характерном расстройстве памяти: больной, на первый взгляд, представляется совсем таким, каким он был, — рассуждает вполне хорошо, может иногда остроумно разговаривать, но он почти моментально позабывает все только что случившееся. Для большей ясности того, о чем я хочу говорить, я приведу короткое описание одного из случаев.

Это был больной 37 лет, один из симпатичных русских писателей, человек, привыкший в своих поездках по Сибири очень много пить водки. Хотя он никогда пьян не бывал, но все-таки он вводил в себя ежедневно очень большое количество - водки, а нужно заметить, что злоупотребление спиртными напитками составляет одну из частых причин множественного неврита.

За последний год приятели замечали, что память его стала слабее прежнего, так что ему приходилось напоминать, что ему нужно делать в тот или. другой день; тем не менее он продолжал работать — писал в разных изданиях оригинальные и интересные повести. Кроме забывчивости заметно было, что он стал не так твердо ходить. Так шло дело до 25 июня 1884 года. В этот день больной почувствовал себя нехорошо и резко уменьшил количество выпиваемой водки. Для окружающих казалось, что он просто позабывал о том, чтобы пить, так как сам он ничем не мотивировал, почему он стал вдруг пить гораздо меньше. Ночью на 26 июня он плохо спал, был взволнован, тревожен, часто задавал одни и те же вопросы, просил сидеть с ним. На следующий день такое состояние продолжалась, но волнение усилилось; забывчивость тоже усилилась. Видимо, больной потерял способность запоминать только что происшедшее событие, не помнил, что ему говорили, вследствие этого спорил с окружающими, ночи не спал, чего-то боялся.

Я увидел его 30 июня. Главные явления, обращавшие на себя внимание, были со стороны психической деятельности. В этом отношении замечено было следующее.

Резко выраженное расстройство памяти. Больной совершенно забывал то, что случалось с ним в самое недавнее время; он не мог ответить, ел ли он сегодня или нет, был ли у него кто-нибудь или нет. То, что было с ним за пять минут до данной минуты, он не мог вспомнить, и если ему напоминали, готов был горячо спорить, что этого вовсе не было. Иногда, впрочем, соглашался, говоря, что, может быть, он и позабыл, так как, говорил он: «У меня всегда память была слабая». То, что было задолго до болезни, больной хорошо помнит, рассказывает с подробностями; но то, что было уже около времени начала болезни, приблизительно за весь июнь месяц, больной помнит довольно плохо. Так, например, он в июне писал повесть и довел ее до половины, а теперь позабыл, чем она должна кончиться. Кроме того, он получил в июне несколько важных для него писем из редакций, а теперь об этом не помнит, и когда ему напоминают, весьма удивляется и говорит: «Не может этого быть».

Вследствие этого, конечно, кругозор его значительно сужен; тем не менее рассуждения его правильны: из данных посылок он делает совершенно правильные выводы, всем вещам придает их настоящее значение, относится ко всему совершенно правильно; при этом мысль его не ограничивается одним суждением, а является целым рядом последовательных суждений, правильно вытекающих одно из другого и не лишенных находчивости и остроумия. Но если прервать нить его разговора, он совершенно позабывает, о чем он говорил, и сейчас же готов повторить все то, что говорил; то, что в его голове происходил тот или другой процесс, он совершенно позабывает и вследствие этого очень часто повторяет одни и те же рассказы, одни и те же фразы, и все как будто новое. Эти фразы иногда поражают своей стереотипностью: одно и то же впечатление у него вызывает стереотипную фразу, которая произносится таким тоном, точно больной только что эту фразу придумал, как будто это новый продукт его мысли, до этого не бывший в голове.

Направление хода мыслей большей частью подчиняется внешним влияниям, и, отвлекши на минуту больного от данной темы, можно очень скоро направить его совершенно на другую, поставив перед его глазами предмет, который вызовет у него новое направление мыслей. Материал для суждений, для мыслей, высказываемых больным, черпается, конечно, из прежде добытого умственного капитала, из прежде усвоенных впечатлений, так как новое не оставляет у больного заметного следа.

Однако в этом отношении было несколько фактов, указывающих, что, очень вероятно, в бессознательной сфере душевной жизни оставались следы и от недавних впечатлений. Так, например, меня он до своего заболевания не знал, а, когда я бывал у него, все-таки сразу принимал за врача, только положительно утверждал, что лица моего не знает и фамилии не помнит. Отношение его, довольно симпатичное, тоже оставалось всегда; из этого можно подозревать, что память чувства и тех бессознательных восприятий, которые в совокупности дают представление о значении человека или вещи, у него более сохранилась, чем память времени, места и формы.

О том, что он сам делал, больной решительно не помнит и говорит о себе то, чего никогда и не было; так, говорит, что он написал такую-то повесть, а он ее еще только думал написать; рассказывает с подробностями, куда он вчера ездил, а он давно в это место не ездил — все подробности суть просто плод его воображения; когда же ему сказали, что это фантазия, никак не хотел верить. Я не стану продолжать далее описание этого случая2, потому что еще буду описывать более подробно проявления этой формы у других больных, — скажу только, что у этого больного вскоре развились параличи рук и ног, расстроились дыхательные движения, и он скончался. Эти параличи были, по всей вероятности, следствием поражения нервных стволов, т. е. множественного неврита. Спрашивается, что такое множественный неврит?... Это есть болезненное изменение, поражающее зараз множество нервных стволов. Если в них разовьется болезнь, то, естественно, расстроится их функция и явятся параличи, т. е. прекращение движений в тех мышцах, к которым идут больные нервные волокна, потому что возбуждение, приказ воли к сокращению, до них не будет доноситься. Если будут поражены чувствующие нервы, то, следствие раздражения их, явятся боли, а если нервные волокна будут совсем уничтожены, явится потеря чувствительности в той части кожи, от которой идет больное нервное волокно, так как раздражения не будут доходить до сознания от этой области. Вследствие всего этого внешнее проявление этой болезни будет выражаться в параличах, т. е. прекращении движения чаще всего ног и рук, в болях и других расстройствах чувствительности... Психические расстройства при этом протекают в различной форме, но одно из самых характерных — это своеобразное расстройство памяти. Эту форму мне пришлось наблюдать во многих случаях, и я опишу здесь отличительные ее свойства.

Когда эта форма наиболее характерно выражена, то можно заметить, что почти исключительно расстроена память недавнего; впечатления недавнего времени как будто исчезают через самое короткое время, тогда как впечатления давнишние вспоминаются довольно порядочно; при этом сообразительность, остроумие, находчивость больного остаются в значительной степени. Так, например; больной не может вспомнить, пообедал он или нет, хотя только что убрали со стола, а между тем играет хорошо в преферанс, в шашки. При этом он действует предусмотрительно, наперед видит дурные последствия плохого хода своего противника и может вести игру, руководствуясь во все время одним планом. Если все партнеры сидят на своих местах, он хорошо представляет себе ход игры; но когда они случайно пересядут, он не в состоянии продолжать игру. Только что убрали шашки или карты, все следы игры скрыли, он позабывает об игре и говорит, что давно не играл. То же самое относительно лиц: больной узнает их, если видел до заболевания, рассуждает, делает свои замечания, часто остроумные и довольно находчивые по поводу того, что он слышит от этих лиц; может поддержать разговор довольно интересный, а чуть только ушли от него, он готов уверять, что у него никого не было. Если лицо, с которым он говорил минуты за две до данной минуты, снова войдет и спросит, видел ли он его, больной отвечает: «Нет, кажется, не видел». Имен лиц, которых он не знал до начала болезни, он не в состоянии запомнить, а каждый раз эти лица являются для больного как бы совершенно незнакомыми.

Вообще память ограничивается только тем, что было до начала болезни; то же, что было после начала болезни, больной совершенно не помнит. Контраст полнейшего беспамятства, амнезии относительно недавнего и сравнительной стойкости памяти давнего поразительный. Так, один больной прекрасно описывал свои путешествия, настолько рельефно и картинно, что каждого увлекал своим рассказом, — и всё это были не фантазии, а действительные факты; но в то же время он совершенно позабывал, что этот рассказ, он повторяет 10 раз кряду в течение одного часа. Другой больной отлично пересказывал свои литературные работы, которые были до болезни, а о той повести, которую он писал перед самым заболеванием, имел очень смутное понятие: начало ее помнил, а какой конец повести должен был быть, решительно не мог представить. Третий больной, превосходный знаток хирургической анатомии, с педантической точностью описывал расположение сосудов той или другой части тела, и в то же время решительно ничего не помнил из того, что делалось во время его болезни. Больные обыкновенно уверяют, что относительно прежнего они решительно все помнят, и действительно, заставить их вспомнить можно почти все, что доступно памяти среднего человека. Иногда, впрочем, заметно, что и с этой стороны память их несколько ленива: вспомнить они действительно все могут, но большею частью нужно их о подробностях расспрашивать, руководить их вниманием, иначе они и о давно прошедшем будут говорит не ясно, избегая подробностей. Зато те вещи, которые в здоровом состоянии больным очень часто повторялись, например некоторые поговорки, заученные фразы, теперь повторяются постоянно в одной и той же стереотипной форме: тот больной, который хорошо изучил хирургическую анатомию, каждый раз давал ответы из этой области в совершенно одинаковой стереотипной форме; описания путешествий, которые делал другой больной, были совершенно в одних и тех же выражениях (нужно заметить, что больной и в здоровом состоянии любил рассказывать о своих путешествиях, и рассказы его во время болезни были повторением прежних рассказов).

Наряду с этим видимым сохранением памяти давно прошедшего, чрезвычайно резко бросается в глаза, как мы говорили, отсутствие памяти недавнего: часто больной не только не помнит, сколько времени он болен, но даже иногда не помнит, что он настолько болен, что и встать не может; почти от всех больных такого рода можно услыхать, что они сегодня куда-нибудь ездили, хотя может быть, несколько недель уже не поднимались с постели.

От одного больного приходилось слышать почти постоянно следующее: «Я залежался сегодня, сейчас встану, — только вот сию минуту ноги как-то свело, как только они разойдутся, я и встану». У него была длительная контрактура в коленях, но он, не помня об ее существовании, считал, что это только дело данной минуты. Этот же больной категорически утверждал, что у него никаких болей в ногах нет, а между тем у него были очень сильные стреляющие боли; когда стрельнет, он закричит, а потом сейчас же на вопрос ответит, что у него решительно никаких болей нет. Краткость времени, в продолжении которого впечатления уже сглаживаются, поразительна: этот же больной, читая газету, мог десять раз подряд прочесть одну и ту же строчку как нечто совершенно новое; бывало так, что случайно глаза его остановятся на чем-нибудь интересном, пикантном, и он эту строчку прочтет вслух своей матери, рассмеется; но в это время он, конечно, на несколько секунд оторвет глаза от того места, которое он читал а потом, когда глаза его опять нападут на это место, хотя бы сейчас же, он опять с теми же словами: «Послушай, мама», — читает это место, и таким образом может повторяться много раз. Один больной в продолжении 10-минутного сеанса электричества раз пять повторял мне, как он всегда боялся электричества, и, когда был гимназистом, бегал из физического кабинета. Каждый раз он говорил это мне, как будто говорил что-нибудь новое, и все в одной и той же стереотипной фразе. Я так уже и знал, как только я прикасался электродом к его коже, сейчас начнется: «Ох, уж это электричество, я всегда боялся!», и т. д.

Вообще такого рода больные постоянно повторяют одни и те же вопросы, одни и те же фразы; большею частью бывает так, что какая-нибудь вещь, вызвавшая известное замечание больного, уже долго будет вызывать все это же замечание, как только попадется на глаза больному; живущие с такими больными знают, что совершенно одни и те же замечания при каждом событии они могут повторять без конца, совершенно не помня, что они когда-нибудь это говорили.

Вследствие этого, конечно, если долго говорить с больным, топоражавшая с первого раза его находчивость, остроумие окажутся очень небольшими: 1) окажется, что для своих рассуждений больной пользуется исключительно старым, давно накопленным, материалом; впечатления же нового- времени почти не входят в состав его мышления; 2) и из старого-то у больного возникают по преимуществу рутинные комбинации, давно заученные фразы; 3) круг идей, среди которых вращается мышление больного, делается крайне узок, и в этих узких рамках большею частью совершаются все однообразные комбинации.

Такие больные очень монотонны; мышление их большею частью вызывается не внутреннею потребностью, а внешними впечатлениями: начнут с ним говорить — он начинает говорить; увидит вещь — сделает свое замечание, но сам ничем не интересуется; из данной посылки, впрочем, больные могут делать верные умозаключения, чем и объясняется довольно искусная игра в шашки и карты, когда на столе положение шашек и записи дают возможность больному сразу определить свое положение в данную минуту, не прибегая к воспоминаниям. Но для этих правильных умозаключений всегда нужны впечатления, действующие именно в настоящую минуту, которые и дают базис мыслям. Без этого мыслей почти нет или если они и есть, то крайне смутны и неясны, и больной о них и не говорит. Поэтому, пока с больным не разговаривают, он или молчит, или напевает какой-нибудь один стих или молитву, время от времени призывая к себе окружающих, чтобы дать закурить или дать поесть. Эта слабость продуктивности мысли заметна и тогда, когда под влиянием внешнего стимула заставишь мышление работать: больные, как мы сказали, охотно рассказывают, но при этом никогда не заметно, чтобы больной увлекся, чтобы одна мысль влекла у него целый ряд мыслей, представление новых планов, или он стал бы делать выводы из того, что он сказал, как это бывает у здоровых людей. У этих больных все одни и те же, как бы заученные, комбинации, но жизненности, вдохновения нет и следа. Интересов решительно никаких нет, кроме интересов физических — поесть, попить, поспать, покурить. Да и в этом отношении интенсивность желаний, по-видимому, резко уменьшена: больные хотя часто повторяют: «вот теперь бы закусить что-нибудь», но это так вяло, так ненастойчиво, что производит впечатление, что этим словам не соответствует очень сильное желание.

К своему положению больные относятся большею частью поверхностно, хладнокровно. Многие из них понимают, что у них памяти нет, но не придают этому серьезного значения. Удивившись, например, что он забыл, что он только что со мной виделся, больной говорит, что, впрочем, всегда у него память была не особенно хороша, и больше об этом не думает. Мучительного процесса неудающегося воспоминания, которое бывает у здоровых людей, у них обыкновенно не существует...

Стараясь по возможности точнее определить, что именно утрачивается из памяти этих больных, мы могли, как уже сказали, заметить, что позабывается все недавнее... В типичных случаях утрачиваются из памяти впечатления, получаемые в течение болезни и полученные недели за две, за три до начала болезни. В большинстве случаев в известный период болезни такая утрата памяти касается всех родов восприятий как из органов чувств, так и внутренних процессов мышления. Но, разбирая подробнее некоторые случаи, можно вывести интересные заключения. Прежде всего поражает то, что хотя больной нисколько не сознает, что у него остались следы тех впечатлений, которые он получает, но все-таки следы эти, по всей вероятности, остаются и так или иначе влияют на ход представлений, хотя и в бессознательной умственной деятельности. Только этим иногда можно объяснить быструю догадливость некоторых больных.

Так, например, двое больных, хотя до болезни совсем не знали меня, всегда догадывались, что я — врач, хотя сами решительно уверяли, что видят меня (каждый раз) в первый раз. Другой случай такой: одного больного я электризовал гальваническим током одной новой машины—аппарата Шпамера. Как-то я спросил больного: «Что теперь я с вами буду делать? Что я каждый раз делаю, когда бываю у вас?» Он решительно встал в тупик, говорит: «Не помню, не знаю». Я попросил его посмотреть на стол, где стоял ящик с машинкой. Тогда он сказал: «Должно быть электризовать». Между тем мне известно, что он с этой машинкой познакомился только во время болезни; следовательно, если б у него не оставалось следа, что этот ящик заключает в себе электрическую машинку, он бы и не мог так быстро догадаться. Затем иногда бывает так, что войдешь к больному в первый раз, он подает руку, здоровается. Затем уйдешь и через 2-3 минуты опять войдешь; больной уже не протягивает руку, не здоровается, хотя на вопрос, прямо поставленный: видел ли он меня сейчас? — отвечает, что не видел. Однако из его отношения можно видеть, что как будто след того, что он меня уже видел, остался в его психике и так или иначе подействовал на проявления его душевной жизни, Наконец, в пользу того, что следы впечатлений, действующих во время болезни, при существовании резкой амнезии все-таки остаются, говорит и тот положительный факт, что, когда больные начинают поправляться, они рассказывают некоторые события, которые были во время их болезни и которые они, как в то время казалось, позабыли; при улучшении здоровья следы этих впечатлений всплывают и делаются доступными сознанию. Так, больной, у которого я в тот период болезни, когда он в продолжение целой зимы позабывал решительно все через 2—3 минуты, снимал кривую пульса аппаратом Дэджена, через 1, 5 года от начала болезни как-то вдруг припомнил, что я приносил маленькую машинку и описал мне ее внешний вид. Такого рода фактов у этого больного было много, так что можно было с положительностью сказать, что очень многое из того, что совершалось и говорилось около него в то время, когда казалось он все позабывал бесследно, оставляло след, который в то время решительно не сознавался и не мог быть вызван в сознании и обнаруживался много месяцев спустя.

Далее интересно то, что, по-видимому, часто при утрате следов от внешних восприятий и от тех умственных процессов, которые совершаются в голове больного, у некоторых больных сохраняется память того чувства, которое было произведено на больного. По отношению больного к тому или другому предмету бывает иногда заметно, что хотя вид предмета исчез из памяти больного и появление этого предмета не вызывает в больном ощущения, что он уже видел его, но оно сопровождается отголоском того чувства, которое вызвал этот предмет в первый раз. Это заметно на отношениях к людям, которых больные узнали уже в период болезни: лиц их они не узнают, а все считают, что видят их в первый раз; тем не менее к некоторым из них они относятся постоянно симпатично к другим — несимпатично. Точно так же и относительно предметов: одному больному сеанс электризации был очень неприятен, и вот, когда он видит электрическую машинку, у него делается неприятное настроение, хотя он готов уверять, что я его теперь только в первый раз хочу электризовать. Мне кажется, этого нельзя объяснить иначе, как предположением, что память чувства сохраняется несколько более, чем память образов.

Затем, при поправлении больных можно заметить, что вообще болезнь поражает не совсем равномерно память различных представлений, и ход поправления в этом отношении представляет интерес. Обыкновенно сначала расстройством поражена память почти вся сплошь, а потом при поправлении начинает обнаруживаться, что одно восстанавливается скорее другого. В некоторых случаях заметно, что особенно сильно поражается и долго не восстанавливается способность запоминать время, т. е. локализировать представления во времени. Иногда при этом факты самипосебе помнятся порядочно; больной говорит, что он видел тот или другой предмет, у него было то или другое лицо; лица, с которыми он знакомится, он узнает при встрече, но он решительно не может определить, что было раньше и что было позднее, — было ли данное событие 2 недели назад или 2 года назад; все переживаемые события не представляются в сознании в определенной временной перспективе; иногда эта перспектива времени существует, но она очень неглубока, т. е. все давнишние представления кажутся гораздо ближе к настоящему, чем они на самом деле.

Так же глубоко поражается и потому долго не восстанавливается память умственных процессов, совершающихся в голове самого больного: уже будучи в состоянии запоминать новые лица, новые места, он не в состоянии помнить, что он говорил и чего не говорил, потому такие больные долго продолжают повторять одно и то же. Вообще наблюдение над поправлением тяжелых случаев амнезии может дать много интересного для определения качественных отличий разбираемой нами формы. Я опишу порядок, в котором шло восстановление в одном случае, который мне пришлось наблюдать.

У этого больного первоначально была полная потеря памяти недавнего в той форме, как я ее описал. Затем через год от начала болезни он начинает понемногу запоминать, он уже узнает меня в лицо, может узнавать вещи, предметы, запоминает то, что с ним было недавно, но не имеет возможности определить время, когда что было, и по-прежнему часто повторяет одно и то же. Читать он почти не может, так как прочтенное сейчас же забывает, хотя теперь при виде того, что им уже было прочитано, может сказать, что это уже он читал, но, что именно там написано, определить не может. В то же время ему иногда припоминается и кое-что из того, что было в самый тяжелый период его амнезии: вдруг какое-нибудь событие, совершившееся за это время, явится в его сознании, и он его описывает совершенно согласно с действительностью. Однако эти воспоминания являются еще как-то без всякого влияния его собственной воли и без последовательности между собой. Стимулом для того, чтобы что-нибудь из этого прошедшего явилось в сознании, служит обыкновенно какое-нибудь внешнее сходство впечатления данной минуты с забытым впечатлением. Произвольно восстановить в сознании целый ряд последовательных событий за протекшее в этот период болезни время больной не в состоянии; у него есть из этой жизни отдельные эпизоды, но который из них был раньше, который позднее, больной не помнит. Однако если уже раз больной вспомнил какое-нибудь событие из этого темного для его сознания периода болезни, то это событие он уже потом будет в состоянии и активно вспоминать, — оно делается достоянием его сознательной жизни. Таким образом, мало-помалу этот темный период начинает наполняться воспоминанием о событиях. Эти воспоминания все еще далеко не тверды и не совсем ясны: дело в том, что вспоминаются не только события, но и слова, которые говорились при больном, и, может быть, даже его собственные фантазии, и все это теперь сделалось достоянием сознательной жизни; но все это составляет мало связанный хаос, тем более, что, когда какое-нибудь событие и вспомнится больному, он не в состоянии решить, действительно ли это было, или это только ему думалось: след от реального факта, действительно существовавшего, мало разнится по своей интенсивности от следа, оставленного сновидением или просто мыслью самого больного. Ввиду этого он считает часто за действительность то, что только существовало в его воображении: Когда такого рода воспоминаниями наполнилась до некоторой степени темная область первого года болезни, заметно стало, что больной начал приводить эти воспоминания в известную связь. Однако связь эта выходила совершенно несогласною с действительностью. Это сделалось особенно резко на третьем году болезни, когда больной стал высказывать ложные, бредовые идеи. Так, он говорил, что знает, что его отравили свинцом, и он помнит, как именно я сказал это в самом начале его болезни. Он помнит даже, как его отравили: налили уксусу на свинцовую доску. Это ему сказала уже во время его болезни та самая особа, которая его отравила, — она была у него, больного, и говорила ему это (эту особу больной решительно не видел во время болезни). Эта особа будто бы потом умерла от злобы, что не удалось отравить до смерти, и т. п. Больной говорит, что так ему кажется, что он думает, что так и было, но соглашается, что, пожалуй, он смешивает то, что действительно было, с тем, что ему тогда слышалось и что он сам думает в настоящее время. Затем у больного во время его болезни пропали две монеты из собранной им коллекции. Когда он стал поправляться, он очень огорчился, узнав, что этих монет нет. Дня через два после этого он уже утверждал, что эти монеты взял его зять и с большими подробностями рассказывал, как зять приходил к нему, показал ему монеты и сказал: «Не видать тебе их больше». Повторяя этот рассказ, больной совершенно убедился в верности его и решительно не слушал никаких уверений, что этого никогда не было. Таким образом, больной населил фантастическими фактами темную область прошедшего, — другими словами, у него развился бред. В то же время собственно память у него восстанавливалась. Так, на третьем году он уже хорошо помнил все, что делал в течение дня, хотя читать все еще не любил, так как мало запоминал прочитанное...

Бывают случаи, где улучшение памяти в аналогичных случаях идет гораздо быстрее; случается видеть больных с очень резкой амнезией, т. е. упадком памяти, а проходит 2—3 месяца и больной уже все помнит. С другой стороны, бывают и такие случаи, где болезнь совсем не проходит, а, напротив, все усиливается. В этих случаях характерная особенность описываемой амнезии (т. е. беспамятства) — забвение только недавнего — исчезает, развивается и забвение давнего; больной перепутывает все и наконец умирает.

Впрочем, эти последние исходы интересны главным образом для врача, а не для психолога; для психолога интересна, мне кажется, главным образом та средняя характерная форма, которую я описал. Сколько мне кажется, для человека, изучающего законы нормальной душевной жизни, описываемые мною случаи могут представить интерес со стороны следующих пунктов: 1) поразительно, что иногда впечатления недавнего исчезает из памяти больного почти моментально. Только что событие кончилось, и больной уже не может его вспомнить; 2) оказывается, однако, что хотя больной и решительно не может вспомнить того, что только что случилось, но след от этого остается в психике больного и через некоторое время, может быть через год, вдруг неожиданно всплывает в сознании. То, что больной моментально позабывает, потом делается способным к воспоминанию. При этом оказывается часто, что целый ряд следов, которые решительно не могут быть восстановлены в сознании ни активно, ни пассивно, продолжают жить в бессознательной жизни, продолжают направлять ход мыслей больного, подсказывают ему те или другие выводы и решения. Это, мне кажется, одна из самых интересных особенностей описываемого расстройства. Третья особенность—это то, что при забвении всего недавнего в такой мере, что только что случившееся и вообще случившееся в период болезни моментально забывается, память старого, бывшего до болезни, остается иногда очень хороша.

Наконец, в-четвертых, интересно, то, что не все роды воспоминаний одинаково легко теряются; некоторые воспоминания держатся дольше, другие исчезают быстрее. Эта последняя особенность, впрочем, совершенно согласуется с выводами Рибо, сделанными им в его работе «Болезни памяти».

Прежде всего мы должны отметить, что ход ослабления памяти, т. е. что потеря способности воспроизводить воспринятые впечатления совершается неравномерно для различных родов впечатлений: во всех почти случаях память привычек оставалась долее всего, память событий давних держалась очень долго, но меньше, чем память привычек. Недавние впечатления почти все терялись из памяти, но из них, как мы видели, запоминались все-таки восприятия «душевного чувства» (память чувства была большей частью сохранена), что согласно с мнениями Рибо. Точно так же согласно с его выводами и то, что очень долго и сильно была расстроена способность локализации во времени. Воспоминания образов внешних предметов более сохранялись, чем воспоминания о процессах мыслительных, совершавшихся в голове больного.

Эта градация в степени устойчивости различных групп представлений объяснена, насколько возможно, Рибо, и наши наблюдения могут только подтвердить его выводы.

Я с своей стороны займусь другой стороной расстройства, и прежде всего остановлюсь на вопросе о том, какого рода память наиболее расстраивается в наших случаях. Как известно, то, что мы называем памятью, т. е. способность воспроизводить прежде воспринятые впечатления, обусловливается: 1) способностью нервных элементов сохранять следы воспринятых впечатлений (memoire de fixation)3 и 2) способностью воспроизводить эти следы (memoire de vocation)4. Поэтому для психолога всегда довольно интересны те случаи, где можно доказать, что при потере памяти способность фиксации в большей или меньшей степени сохранялась. В этом отношении наши наблюдения очень поучительны; мы видели в одном случае, что в то время, когда больной по-видимому, решительно все позабывал, все-таки и в это время впечатления, действовавшие на него, и которые сейчас же, по-видимому, исчезли из его памяти, оставляли в его нервной системе след, а потом, когда способность воспроизведения следов стала восстанавливаться, и эти следы вдруг неожиданно появились.

Итак, по крайней мере в большинстве наших случаев при потере памяти способность фиксации все-таки оставалась. Из этого впрочем, не следует, что потеря фиксации не расстраивалась совсем. По всей вероятности, количественно она изменялась, т. е. делалась гораздо слабее, следы впечатлений были бледнее, чем в нормальном состоянии, но способность фиксации оставалась.