Глава пятая Седина

Жорж Санд – Бокажу, 1843 год: Ноан очень изменился с тех пор, когда там на ваших глазах царили веселье и смех. Мое приближающееся сорокалетие внесло туда серьезность. Больше того, плохое здоровье нашего друга сделало привычным присутствие грусти или по меньшей мере задумчивости… Простите меня за каракули: гаснет лампа. Рождающаяся заря такая же серая, какой начинает делаться голова той, которая вам пишет…

1845 год: Жизнь – это глубокая рана, которая редко затягивается и никогда не заживает. Я очень печальна и очень мрачна, но от этого я только сильнее люблю тех, кто достоин быть любимым…

Река времени уносила к водопадам смерти всех тех, кого она любила или ненавидела. В 1837 году Казимир унаследовал от своей мачехи баронессы Дюдеван поместье Гильери, но с обязательством выкупить большое завещанное имущество; это сделало его крупным, но безденежным помещиком. Он поселился в замке, стал жить в Гаскони, выезжая из нее очень редко. Он любил эти леса с их соснами, пробковыми дубами, папоротниками и дроком, с огороженными виноградниками. Соседи считали его «отцом и господом богом этого края». Благодаря обществу Авроры он был культурнее и умнее, чем его друзья. Ему доставляло удовольствие приводить цитаты из Паскаля или Сенеки, а о своих неудачах он говорил с чувством меры. Жители Гильери с трудом верили, что он был оставлен своей женой потому, что был груб и зол. По их мнению, он был мягким и миролюбивым, они считали, что он хорошо сложен и даже красив. Одна дама из Буамартена, уже в годах, полюбила его и пыталась влюбить его в себя. Тщетная надежда; он слишком хорошо знал, какую опасность представляют собою пылкие женщины. Однажды он написал своему сыну Морису: «Я должен сообщить тебе приятную новость, госпожа де Буамартен умерла…» Фраза была жестокой, но и к самому. Казимиру раньше жестоко относились. Каждый год его дети приезжали в Гильери, чтобы провести у него часть каникул. С 1844 года у него была официальная связь с Дженни Далиас, поступившей к нему в качестве экономки, которая родила ему дочь Розу. Ему хотелось бы жениться на Дженни, которой он всегда был верен, но Аврора была жива и законный брак был невозможен для него. Казимиру доставляло страдание, что из-за сожительства он не мог исповедоваться и причащаться; с возрастом к нему пришла вера в бога. Тем не менее он ходил в церковь каждое воскресенье и пел в хоре, как и подобало богатому помещику: вообще он с достоинством нес бремя своего смешного прошлого.

Сандо, маленький Жюль, успешно продвигался в свете. Его первая неудачная любовь отложила на нем отпечаток на всю жизнь. Очень долго он не мог ни забыть, ни простить. Однажды он показал портрет Санд маленькой Мари Бюлоз, разглядывавшей альбом с фотографиями: «Посмотри хорошенько на эту женщину, малышка, – это кладбище, ты слышишь? Кладбище!» Однако он был ей всем обязан. Когда она с ним познакомилась, у него не было никакого таланта; когда же в 1839 году он опубликовал свой роман «Марианна», читатели обнаружили в нем истинную страсть. Книга настолько удалась, насколько не удалась любовь. Редакции журналов, издатели требовали романов Сандо. Женщины искали его общества. Он стал любовником Мари Дорваль. Она устала от Виньи, предававшегося другим увлечениям, и по-прежнему была подругой Жорж Санд. Таким образом получилось, что у малыша Жюля и его первой любовницы есть только одно общее: их преклонение перед очаровательной и веселой актрисой.

В самом начале этой связи Дорваль думала только о Виньи: «Соединить нас невозможно, но я оплакиваю свою любовь… Я ничем не могу ее заменить. Я не люблю Сандо. Я попытаюсь его полюбить. Но я чувствую, что мне это не удастся. Я с ним разговариваю только об Альфреде…» Гораздо позже, почувствовав приближение старости, она страстно привязалась к Жюлю. Дорваль – Сандо: «Ах, как я тебя люблю! Ты очарование моих глаз, восторг моего ума, мое исступление, отрада моего сердца…» Перечитывал ли он тогда другие письма, из Ноана, почти похожие на эти, помеченные 1831 годом? В 1840 году он сопровождал свою любовницу в турне: «Наша дорогая Мари имеет огромный успех…» Но маленький Жюль больше всего желал жениться на богатой и зарился на приданое дочери генерального комиссара флота Полины Портье. Фелиси Сандо, сестра Жюля и наперсница Мари Дорваль, получала безутешные письма: «Я убита горем, от которого я, наверно, никогда не оправлюсь… Два месяца назад, оставив меня в провинции, он поехал в Париж заканчивать свою книгу… Я еду туда и узнаю, что госпожа Портье и ее дочь в Париже. Чрезвычайно расстроенная, я сказала об этом вашему брату; он ответил, что это правда… С болью в сердце еду обратно к себе и жду Жюля. Три дня проходят в ужасной тревоге! Он приезжает и говорит, что расстается со мной. Я испугалась. Я закричала, что нельзя, пока ты жив, разлучиться с тем, кого любишь! Он ответил, что его решение бесповоротно. Фелиси, судите сами, какова моя боль, вы знаете любовь, которую я испытываю к нему. Я должна была сказать это вам, дорогая сестра…» Свадьба состоялась в Нанте в 1842 году. Находясь в турне в Люксёй, Мари Дорваль получила извещение, посланное Сандо. Она пошла со своим горем к Жорж Санд, и они обменялись печальными воспоминаниями об «этом сентиментальном хвастуне». Кудрявый блондин преждевременно облысел и писал нравоучительные романы. Уже поговаривали о том, что его примут в академию.

Анри де Латуш продолжал в Онэй свою жизнь отшельника и мизантропа. Издалека он следил с горечью за блестящей и скандальной карьерой той, которую он когда-то ввел в литературный мир. В своих письмах кузену Дюверне он бранил романы, в которых женщина выставляет напоказ свои переживания. Но он хотел примирения. В 1840 году он сам опубликовал роман «Лео», герой которого, Арнольд, проехав через Черную долину, посещает Ноан. Служанка в длинном голубом платье, в чепце из грубого холста ведет его в салон, выложенный маленькими, начищенными до блеска плитками. Он вручает владелице замка (следовательно, Жорж Санд) рекомендательное письмо.

– Мне казалось, что я поссорилась с этим нелюдимом, – говорит она, – который вас рекомендует.

– Он тоже меня уверял в этом, как и вы, – ответил Арнольд, – но он сохранил к писателю такое восторженное отношение, такую искреннюю привязанность, что он не считает себя чужим здесь.

– Отсутствующие виноваты лишь в том, что они отсутствуют, – ответила молодая женщина… – А этот сумасшедший, стремившийся только к одиночеству, довольствовавшийся суждением собственной совести, – он выиграл что-нибудь от этого? Это крестьянин, но без здоровья; это анахорет, но без добродетели: он умрет на пороге славы без друзей; он, которому не приходилось дожидаться в королевской приемной… Солдат победоносной прессы 1830 года, он не имел мужества быть префектом; и он, этот литературный деятель, имевший неслыханную удачу, он, давший возможность расцвести пышным цветом барбаризмам в языке Вольтера, он никогда не попадет в академию.

Жорж Санд не прочла романа своего первого учителя, но других заставляла читать его и знала, что в этом произведении она выведена очень благожелательно. Так что когда немного позднее она основала «Ла Ревю Эндепандант», она предложила сотрудничество «господину Делатуш» (она упорно не признавала частицы «де», на которую он имел право).

Жорж Санд – Дюверне: Я видела Делатуша. Он был очарователен, великолепен и вполне помирился со всеми нами, впредь до первого случая… Не будь у него столь сварливого характера, он мог бы превосходно давать и серьезный и остроумный материал в качестве редактора беррийской газеты… Но не рассердится ли он ни с того ни с сего?.. Как поступить, чтобы он не думал, что мы замышляем его гибель?..

После некоторой неуверенности, недоверия и кокетства он вернул себе почти полностью непринужденность в дружба с Санд. Но она нашла в нем озлобленного человека, скрывавшего свои раны, раздраженного политикой, нравами, стилем времени. Ей показалось, что она увидела перед собой Альцеста. Эта моральная агония продолжалась пятнадцать лет. Есть люди, которых терзает жизнь, но есть и такие, которые терзают сами себя. Несчастный Латуш принадлежал к последней категории.

Второй ментор Авроры Дюдеван, Сент-Бёв, стал всемогущим критиком. Его авторитет, признанный и узаконенный с самого начала, еще больше вырос. Он быстро покончил с мистико-социальным периодом в своей жизни и стал своим человеком в аристократическом кругу: у госпожи д’Ароувиль, госпожи де Буань, у герцога де Б., у графа Моле. Его общество любили; он знакомил женщин со всей подноготной жизни литераторов. Жорж Санд поступила необдуманно, сделав его хранителем своей переписки с Мюссе. Письма переходили из будуара в будуар «в большом конверте, на котором Сент-Бёв едва успевал стирать фамилии женщин, которым он последовательно пересылал эту переписку». Сент-Бёв не был создан для любви, но у него были кое-какие приключения. Очаровательная Ортанс Аллар упала в его объятия, а он ей дал в обмен Марка-Аврелия.

Вот стоик с мудростью его мужской вполне

в обмен на дар, весьма приятный мне.

Но надо быть Аспазией или такой, как вы,

чтоб думать о философе в вечерний час любви

иль утром, в час свидания наедине.

В этих лафонтеновских стихах он был лучшим поэтом, чем в элегиях, посвященных им некогда Адели Гюго. В отношении к Санд он был вежлив, осторожен, держась на почтительном расстоянии. В сущности, он ее не уважал больше. Одному другу, который ему сказал: «О, как хороши письма к Мюссе; у госпожи Санд прекрасная душа», – он ответил: «Да, прекрасная душа и толстый зад». И он с наслаждением процитировал Феликса Пиа: «Она как Нельская башня; она пожирает своих любовников, но вместо того, чтобы потом бросить их в реку, она укладывает их в свои романы». Но все это говорилось по секрету. Статьи, которые он писал о ней, были по-прежнему учтивыми, даже, можно сказать, хвалебными.

О Пьере Леру, которого он сам когда-то подсунул Санд, Сент-Бёв теперь говорил: «Этот Леру, занимающийся философией, похож на буйвола, барахтающегося в болоте», а Виктор Гюго: «Если бы Пьер Леру был добр, он был бы лучшим из людей». Жорж относилась к нему иначе. Несмотря на то, что Леру со временем впал у нее в немилость, она продолжала поддерживать его. Естественно, философ влюбился в своего последователя. Жорж утверждает, что она не отвечала на его чувства: «Некоторые полагают, что только любовь творит такие чудеса. Любовь души – согласна, так как я пальцем не коснулась гривы философа; я имею к ней такое же отношение, как к бороде турецкого султана. Я вам это говорю для того, чтобы вы хорошо поняли, что это важный акт доверия, самый важный в моей жизни, а вовсе не двусмысленное увлечение какой-нибудь дамочки своим доктором или духовником…» Леру-философ был слишком многим обязан Жорж и смог простить, что был отвергнут ею как Леру-мужчина.

Пьер Деру – Жорж Санд: Как вы добры и как для меня благотворна ваша дружба! Нет ни одного слова, которое не проникло бы в самую душу; ни одной фразы, которую я не повторял бы сотни раз и не размышлял бы о ней день и ночь. Как я вам благодарен за ваше доверие! О нет, я не хочу, чтобы собаки пустились бежать по следам вашей крови. Ваша боль священна. Надо жить и побеждать. Королева, Королева, Королева!.. А я, несчастный, я ненавижу только – прощайте – в ваших письмах, хотя и целую и восхищаюсь им, так как я предпочитаю его ничему и потому обожаю. Ваша сердцем и умом, говорите вы; я предпочел бы просто ваша. Ваша – это самое неопределенное. Эти аспекты, жак я вам уже говорил, ложные; эти аспекты: чувство, ум, действие. Реально только бытие, и бытие имеет эти три аспекта, всегда ими обладает и в дружбе и в любви. Только эти три аспекта бытия различны как в дружбе, так и в любви. Итак, что же означает ваше прощайте? Увы, я знаю. Для меня лучше было бы неопределенное: ваша, может быть, ваша, едва-едва ваша, ваша в этой жизни или в другой… Я ж вам говорю всей силой моей души: «Ваш…»

Если она не было его, она сделала все, что могла для него. Она рассталась с великодушным Бюлозом ради того, чтобы создать вместе с бедняком Леру «Ла Ревю Эндепандант». Ламенне высказывался об этом содружестве с иронией.

Ламенне – барону де Витроль, 19 октября 1848 года: Как уверяют, скоро появится новое обозрение, руководимое Леру и госпожой Санд. Они хотят стать конкурентами «Ревю де Дё Монд» может быть, потому, что они признают только один мир, и, по правде говоря, он немногого стоит. Но они его переделают при помощи Карлотты… и когда он будет переделан, мы будем себя чувствовать в нем, как рыба в воде. Я собирался сказать: слава богу! Но – увы! – наши друзья зачеркнули и его. Их бог – универсальная жизнь. А что это такое – универсальная жизнь? И как понять тогда выражение: слава универсальной жизни. Меня бы немного утешило, если бы по крайней мере их «Ревю» было забавным; что касается новой религии, то в этот скучный век та, которая заставит смеяться, может иметь успех. К несчастью, меня в этом отношении не успокоили…

25 ноября 1841 года: Только что узнал кое-какие подробности о Леру и о «Ла Ревю Эндепандант». Он более чем когда-либо утвердился в мысли создать религию и не сомневаться в удаче. Через десять лет, говорит он, собственность будет полностью уничтожена во Франции. А так как в «Ревю» будут проводиться эти идеи и он начнет совать в журнал произведения, перепечатанные уже трижды, во всяком случае некоторые из них, и так как все прочтут среди других уже знакомых вещей, что Иисус Христос разрешил адюльтер, многие обещавшие давать в обозрение статьи уйдут, и он не замедлит, как мне сказали, остаться один с госпожой Санд. Эта же, верная своему пророку, проповедует коммунизм с первой же строки в своем новом романе, в котором вряд ли можно будет найти следы ее прежнего таланта. Ну можно ли портить легкомысленно столь редкое природное дарование?..

Природное дарование не было никоим образом испорчено. Госпожа Санд показала себя в великолепном романе «Консуэло» писательницей еще большей силы, чем в период «Индианы». Но Ламенне был прав, говоря о политическом влиянии на нее Пьера Леру. Заблуждение Санд еще с юности заключалось в ее мысли, что мир можно объяснить одной формулой. Леру, считавший, что он открыл эту формулу, очаровал ее. Он больше, чем Мишель из Буржа, заставлял ее размышлять. «Это единственная философия, которая ясна, как день, и проникает в сердце, как евангелие; я погрузилась в нее и преобразилась; я нашла в ней покой, силу, веру, надежду и терпеливую, неизменную любовь к человечеству…»

Через Пьера Леру она познакомилась с миром рабочих; союз ремесленников, существовавший со времен средних веков, теперь, в 1840 году, жил новой жизнью под влиянием некоторых пролетариев, осознавших свои классовые интересы; таков был Агриколь Пердигье. Люди из этого союза колесили по Франции, в каждом городе их встречала мать, которая содержала что-то вроде странноприимного дома. Пердигье вновь ввел этот обычай, воскресил кружк и, унаследованные от корпорации и от масонской ложи; он проповедовал рабочим христианско-социалистическую философию, которая была близка философии Леру. Жорж Санд, став его другом и покровительницей, написала о нем роман: «Странствующий подмастерье», оригинальный тем, что в нем описан рабочий мир, но очень наивный своим изображением рабочих, влюбленных в богатых владелиц замка; для Жорж эта книга была своего рода оправданием того, что она родилась владелицей замка и ею оставалась.

Бюлоз, который в принципе должен был опубликовывать все рукописи Жорж, запротестовал. Читатели «Ревю» были бы шокированы. Начали говорить о коммунизме, это было новое слово для обозначения доктрины о равенстве состояний. Буржуазия боялась этих направлений. Санд попросила совета у своего философа, Леру ответил, что коммунизм бывает разный; что некоторые его формы бессмысленны; что он сам предпочитает общинность, которая вызывает в памяти идею братства, что, значит, у Санд нет причин принимать на свой счет то слово, которым Бюлоз ее так напугал; но и совсем отбрасывать это понятие тоже не надо. Главное, она не должна соглашаться, чтобы Бюлоз изменил текст ее романа. Она отобрала рукопись. Среди ее пролетарских друзей были теперь и поэты: Шарль Понси, каменщик из Тулона; Савиньен Лапуэпт, башмачник; Магю, ткач; Жилан, слесарь; Жасмен, парикмахер, и Ребуль, булочник. Они присылали ей свои стихи; она им преподавала философию Леру.

Результатом этой дружбы явился новый роман «Орас», в котором она противопоставила смелого и великодушного рабочего-ювелира Поля Арсена ленивому, эгоистичному буржуа. Орас походил на Жюля Сандо в юности, но также и на Эммашоэля Араго, иногда на Мальфиля; это был умный молодой человек, способный, больше говоривший о своей работе, чем делавший ее, и тративший для своих парижских развлечений деньги своих бедных родителей. Он бросил свою беременную любовницу, простую женщину из народа, ради виконтессы де Шайи, которая была убийственным портретом Мари Д’Агу.

Она была ужасающе худа, и зубы у нее были, видимо, вставные, но у нее были роскошные волосы, всегда тщательно собранные и уложенные с необыкновенным вкусом; длинные сухие руки, но белоснежные; на пальцах – множество колец из всех стран мира. Она обладала известной грацией, что многим правилось. Иными словами, в ней было то, что можно назвать искусственной красотой… Она претендовала на ученость, эрудицию, эксцентричность. Она читала всего понемногу, даже политическую и философскую литературу; и право, это было забавно, когда она повторяла невежественным людям – выдавая это за свое собственное, – то, что она прочла утром в книге или же слышала об этом накануне от какого-нибудь серьезного человека. Иными словами, в ней было то, что можно назвать искусственным умом.

Виконтесса де Шайи происходила из семьи финансистов, купившей свой титул в период регентства, но ей хотелось уверить всех в своем хорошем происхождении, и она ставила везде короны и гербы, вплоть до ручек своих вееров. С молодыми женщинами она была невыносимо надменной и не прощала своим друзьям браков по расчету. Впрочем, она хорошо относилась к молодым литераторам и артистам. С ними она без всякого стеснения разыгрывала из себя патрицианку, притворяясь перед ними, что дорожит только действительными заслугами. Иными словами, и благородство ее было искусственным, как и все остальное, как ее зубы, ее грудь и ее сердце…

И на этот раз Лист советовал Мари д’Агу, метавшейся от злости, хранить терпение и молчание. Ведь он сумел перенести «Беатрису», а она может сделать вид, что не узнает себя в «Орасе». Он добавил жестоко: «Нет сомнений, что именно ваш портрет намеревалась сделать госпожа Санд, рисуя искусственный ум, искусственную красоту, искусственное благородство госпожи де Шайи…» Это доказывает, что Санд и Бальзак были правы и что уже давно Лист не любил Беатрису.

«Орас» появился в «Ла Ревю Эндепандант». Жорж решила освободиться от Бюлоза, позволявшего себе вымарывать ее текст, и создать Леру успех. В первом номере она дала начало «Ораса» и исследование о народных поэтах; во втором – продолжение «Ораса» и статью «Ламартин – утопист». Затем она предложила «Консуэло». Поистине «она расточала свои богатства» с великолепным великодушием. Но во всем этом самым прекрасным была ее вера, что истинная ценность «Лa Ревю Эндепандант» – в проповедях Леру.

Основной темой «Ревю» было создание народом нового мира и, следовательно, новой литературы. Обозрение понравилось нескольким друзьям, среди которых были Лист и Дюверне, но подписчиков не было и не было успеха. Леру пропал на двадцать дней; оттиски не были откорректированы. Однако в глазах Жорж он не потерял своего авторитета.

Жорж Санд – Карлотте Марлиани, 14 ноября 1843 года: Недавно получила от него длинное письмо, ужасно печальное. Безденежье, в котором он оказался из-за расходов на свою машину, а также, конечно, на семейные нужды, – вот причина его страхов и тревог, это я точно знаю. Сегодня я ему отослала пятьсот франков… Я знаю, что вы в этом году стеснены в средствах, но не могли бы вы, однако, найти что-нибудь в глубине ваших ящиков?.. Нет, мы не можем дать ему погибнуть… Нельзя, чтобы его душа угасла в этой битве! Нельзя, чтобы он поддался страху, впал в отчаяние из-за недостатка в каких-то банковских билетах. Заставьте его признаться, пусть он вам откроет все свои денежные затруднения. Так как он уже получил от вас большую помощь… его робость может усугубиться. Преодолейте ее… Пишите мне о нем: я не могу допустить мысли, что этот светоч угаснет и оставит нас во тьме…

В Ла Шатре Жорж Санд также хотелось «рассеять тьму». Нужно было организовать там какую-нибудь оппозиционную газету. Со своими друзьями Плане, Дютеем, Флери, Дюверне она основала «Эклерёр де л’Эндр». Каждого патриота «обложили налогом в зависимости от дозы энтузиазма», и сам «господин де Шопен», который не разделял убеждений патриотов, должен был волей-неволей внести пятьдесят франков в фонд газеты. Первой мыслью было печатать ее в Париже, но Леру купил типографию в Буссаке, куда он хотел переселить свою семью. Жорж доверила ему «Эклерёр». Шопен отнесся к этому скептически и насмешливо комментировал широкий жест своей хозяйки.