История термина

Термин «шестидесятники» прижился после того, как в журнале «Юность» в 1960 была напечатана одноимённая статья критика Станислава Рассадина. Автор позже критически отзывался о распространившемся слове:

…само понятие «шестидесятник» заболтано, обессмыслено, да и с самого начала не имело поколенческого смысла, являясь приблизительным псевдонимом времени. (Признаю вполне самокритически — как автор статьи «Шестидесятники», напечатанной буквально за несколько дней до наступления самих 60-х, в декабре 1960 года.)

В других советских республиках и странах соцлагеря «шестидесятниками» называют свои поколенческие субкультуры, отчасти близкие русской (см. например украинскую статью Википедии). Вместе с тем, «шестидесятниками» часто называют ряд зарубежных представителей «поколения 60-х», эпохи хиппи, The Beatles, рок-н-ролла, психоделиков, сексуальной революции, «новых левых», «движения за гражданские права» и студенческих волнений 1968 года (см. английскую статью Википедии). Это, конечно, совершенно другое историческое явление: так, советские шестидесятники чувствовали гораздо большее родство с битниками, предшествовавшими поколению хиппи. Однако, занятно, что в совершенно разных контекстах возникли эмоционально перекликающиеся феномены с общим названием. Некоторые представители поколения со временем стали относиться к термину иронически. Так, Андрей Битов пишет: «…я шестидесятник лишь потому, что мне за шестьдесят; мои первые дети родились в шестидесятые, и Ленинград находится на шестидесятой параллели». А Василий Аксёнов в рассказе «Три шинели и нос» вообще называет себя «пятидесятником». Со временем термин приобрёл и негативную коннотацию. Например, Дмитрий Быков, говоря о новом газетном проекте на страницах издания «Новый взгляд», отмечал:

Можно было ожидать, что на месте скучной «Общей газеты», выражавшей позицию вконец запутавшихся (а то и изолгавшихся) шестидесятников-прогрессистов, возникнет лощёно-аналитическое издание… но кто же мог предположить, что издание получится ещё скучней?

«Шестидесятники»

«Шестидесятники» — так называли поэтическое сообщество, которое зародилось в Советском Союзе в период между 1925-1945 годами. Эти поэты «выросли» на реалиях Гражданской войны и сталинской политики. Большинство из них, так или иначе, пострадало от сталинского режима. Родители многих будущих представителей поэтической интеллигенции были «врагами народа». Таким образом, взращенные в условиях жесткого контроля и цензуры, «шестидесятники» стали первой ласточкой демократии. На поэтические взгляды того времени сильно повлияла и Великая Отечественная война. «Хрущевская оттепель» дала возможность поэтам более свободно выражать свои чувства и настроения. Знаковые имена поэзии того периода — это, без сомнения, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина, Роберт Рождественский, Юнна Мориц и некоторые другие.

Впервые об Андрее Вознесенском советский читатель узнал в 1958 году. Его стихи на тот момент прозвучали настоящим вызовом существующему строю. Андрей Андреевич пытался в своих произведениях соизмерить советскую действительность и западную свободу мысли. Он был настоящим космополитом, насколько это было возможно в тех условиях. Родись он как поэт на пару десятков лет раньше, гнить бы ему в сталинских лагерях. А так он отделался лишь немилостью властей. Его первый сборник стихов сразу после выпуска запретили к публикации, а главного редактора Капитолину Афанасьеву уволили с работы. Тем не менее, выходит и второй сборник поэта-бунтаря, коим он сумел таки разозлить и мягкосердечного Хрущева. В те времена были весьма модны литературные вечера. Так вот, на одном из них присутствовал лично Никита Сергеевич. В самый разгар выступления Вознесенского он пришел в полнейшее негодование и даже пытался, вопреки восторгу и аплодисментам публики, выгнать поэта со сцены, предлагая оному «ехать вон к своим хозяевам за границу». И Вознесенского таки выпускают за рубеж! Он не единожды посещал США, Польшу, Италию, ФРГ, Болгарию, Мексику. Его стихи впитали в себя его бунтарский дух и недюжинный интеллект.

В Америке, пропахшей мраком,
Камелией и аммиаком.
Пыхтя, как будто тягачи,
За мною ходят стукачи…
Невыносимо быть распятым,
До каждой родинки сквозя,
Когда в тебя от губ до пяток,
Повсюду всажены глаза…
Пусти, красавчик Квазимодо,
Душа болит кровоточа
От пристальных очей свободы
И нежных взоров стукача.

Белла Ахмадулина запомнилась читателю совсем другими произведениями, хоть бунтарским нравом она весьма схожа с другими представителями когорты «шестидесятников». Знаковым для поэтессы стало стихотворение «По улице моей», которое она написала в возрасте 22-х лет. Когда в 1975 году композитор Микаэл Таривердиев положил его на музыку, и оно прозвучало на всю страну устами Аллы Пугачевой в фильме «Ирония судьбы», Ахмадулина стала знаменитой. Поэзия Беллы Ахатовны интересна тем, что она любила и умела сочетать в своих стихотворениях образы традиционно-старого и нового мира. В ее произведениях фигурируют такие предметы как свеча, лампада, дряхлый дом и новые на тот момент вещи: светофор, самолет, магнитофон. Иосиф Бродский называл ее наследницей лермотновско-пастернаковской линии в поэзии России. Умерла поэтесса в 2010 году, а в 2012 году в ее честь утверждена премия «Белла», которая сегодня ежегодно вручается молодым поэтам за стихотворения на русском и итальянском языках.

НОВАЯ ТЕТРАДЬ

Смущаюсь и робею пред листом
бумаги чистой.
Так стоит паломник
у входа в храм.
Пред девичьим лицом
так опытный потупится поклонник.

Как будто школьник, новую тетрадь
я озираю алчно и любовно,
чтобы потом пером ее терзать,
марая ради замысла любого.

Чистописанья сладостный урок
недолог. Перевернута страница.
Бумаге белой нанесен урон,
бесчинствует мой почерк и срамится.

Так в глубь тетради, словно в глубь лесов,
я безрассудно и навечно кану,
одна среди сияющих листов
неся свою ликующую кару.

Еще одним ярким поэтом-шестидесятником считается Роберт Рождественский. Типичный ребенок отечественной войны и Советского союза он, в отличие от своих собратьев по перу, был вполне доволен существующим на тот момент строем и даже состоял в рядах коммунистической партии. Любопытно, но будущий великий поэт не смог поступить с первого раза в Литературный институт, ему удалось это только со второй попытки. Став студентом Литинститута, он переезжает в Москву. Стать востребованным поэтом Роберту помогла эстрада. Именно песенный жанр в полной мере смог оттенить необычный талант юного стихотворца. И современники, а в последующем и многие критики отмечают, что успех Рождественского базируется, прежде всего, на актуальности тематики его стихотворений. Он писал как о высоких человеческих чувствах, так и о непривлекательности тогдашней действительности, при этом оставаясь верным сыном советской власти. Но широкому кругу ценителей поэзии этот поэт стал известен, прежде всего, благодаря своей любовной лирике.

***
Будь, пожалуйста,
послабее.
Будь,
пожалуйста.
И тогда подарю тебе я
чудо
запросто.
И тогда я вымахну -
вырасту,
стану особенным.
Из горящего дома вынесу
тебя,
сонную.
Я решусь на все неизвестное,
на все безрассудное -
в море брошусь,
густое,
зловещее,
и спасу тебя!..
Это будет сердцем велено мне,
сердцем
велено...
Но ведь ты же
сильнее меня,
сильней
и уверенней!
Ты сама
готова спасти других
от уныния тяжкого,
ты сама не боишься
ни свиста пурги,
ни огня хрустящего.
Не заблудишься,
не утонешь,
зла
не накопишь
Не заплачешь
и не застонешь,
если захочешь.
Станешь плавной
и станешь ветреной,
если захочешь...
Мне с тобою -
такой уверенной -
трудно
очень.
Хоть нарочно,
хоть на мгновенье -
я прошу,
робея, -
помоги мне
в себя поверить,
стань
слабее.

1962

Роберт Рождественский.
Радар сердца. Избранные стихи.
Москва, " Художественная литература", 1971.


Бессонница-90

Мы –
боящиеся озонной дыры, СПИДа и кооператоров,
нашпигованные с детства лекарствами,
слухами и нитратами,
молящиеся, матерящиеся,
работающие и бастующие,
следователи и подследственные,
стареющие и растущие,
спорящие, с чего начинать:
с фундамента или кровли,
жаждущие немедленной демократии
или крови,
мы –
типовые, типичные,
кажущиеся нетипичными,
поумневшие вдруг на «консенсусы»,
«конверсии»
и «импичменты»,
ждущие указаний,
что делать надо, а что не надо,
обожающие:
кто – музыку Шнитке,
кто – перетягиванье каната,
говорящие на трех языках
и не знающие своего,
готовые примкнуть к пятерым,
если пятеро – на одного,
мы – на страже, в долгу и в долгах,
на взлете и на больничном,
хвастающие куском колбасы
или теликом заграничным,
по привычке докладывающие наверх
о досрочном весеннем севе,
отъезжающие,
кто за свободой на Запад,
кто за деньгами на Север,
мы –
обитающие в общежитиях,
хоромах, подвалах, квартирах,
требующие вместо «Хлеба и зрелищ!» -
«Хлеба и презервативов!»
объединенные, разъединенные,
-фобы, -маны и -филы,
обожающие бег трусцой
и детективные фильмы,
мы –
замкнувшиеся на себе,
познавшие Эрмитаж и Бутырки,
сдающие карты или экзамены,
вахты или пустые бутылки,
задыхающиеся от смога,
от счастья и от обид,
делающие открытия,
подлости,
важный вид,
мы –
озирающие со страхом воспаленные веси и грады,
мечтающие о светлом грядущем
и о том, как дожить до зарплаты,
мы –
идейные и безыдейные,
вперед и назад глядящие,
непрерывно ищущие врагов
и все время их находящие,
пышущие здоровьем,
никотинною слизью харкающие,
надежные и растерянные,
побирающиеся и хапающие,
мы –
одетые в шубы и ватники,
купальники и бронежилеты,
любители флоксов и домино,
березовых веников и оперетты,
шагающие на службу с утра
по переулку морозному,

ругающие радикулит и Совмин,
верящие Кашпировскому,
орущие на своих детей,
по магазинам рыскающие,
стиснутые в вагонах метро,
слушающие и не слышащие,
мы –
равняющиеся на красное,
черное
или белое знамя,
спрашиваем у самих себя:
что же будет
со всеми нами?



В отличие от Рождественского, Евгений Евтушенко не только с первой попытки смог поступить в Литературный институт, но молодого поэта практически с первого вышедшего сборника принимают в Союз писателей. Поэзия Евтушенко была не мрачно-политичной, как у Вознесенского и не такой возвышенно-романтичной, как у Ахмадулиной. Его стиль — это позитивная и радостная лирика. Вектор ее — через тернии к звездам. Несмотря на общую позитивную волну собственного творчества, Евтушенко затрагивает и остро-политические темы. Тем не менее, по отзывам современников, Евгений Александрович всегда умел ладить с властями. Его охотно выпускали за границу, и он представлял русскую поэзию во многих странах мира.

ОЖИДАНИЕ

В прохладу волн загнав
стада коров мычащих,
сгибает стебли трав
жара в застывших чащах.

Прогретая гора
дымится пылью склонов.
Коробится кора
у накаленных кленов.

Изнемогли поля,
овраги истомились,
и солнцу тополя
уже сдались на милость.

Но все-таки тверды,
сильны и горделивы
чего-то ждут сады,
и ждут чего-то нивы.

Пусть влага с высоты
еще не стала литься,
но ждут ее сады,
и ею бредят листья.

Пускай повсюду зной,
и день томится в зное,
но все живет грозой,
и дышит все грозою.

И, наконец, Юнна Мориц — одновременно и типичная, и атипичная представительница «шестидесятников». Сформировал ее политические взгляды тот факт, что она выросла в семье тогдашнего «врага народа». Ее отец прошел сталинские лагеря, после возвращения из которых потерял слух. Дерзкая, талантливая, обладающая самобытным поэтическим талантом Юнна могла бы блестяще учиться в Литинституте, если бы не дух бунтарства, который сквозил в каждой строчке ее стихов. Тем не менее, ее произведения печатают. Ее поэзия настолько яркая, безпафосная и настоящая, что многие издатели идут на риск оказаться в немилости у властей, но публикуют ее стихотворения в своих журналах. Уникальность ее как поэтессы также в том, что, являясь жесткой и хлесткой в гражданской лирике, она одновременно пишет добрые и смешные стихи для детей. Иногда, правда, эти две грани ее поэзии странным образом перекликаются, как в стихотворении «Колыбельная без вранья».

Спи, моя детка,
Под нами – планетка,
Где всех поимеют плохие парни.
Вкусным не будь,
Сладким не будь –
Это всего бездарней!

Злого не будь добрей,
Чтоб закуской не стать в поварне.
Спи, моя детка,
Ты – не котлетка,
Которой закусят плохие парни.

Ты – моя нежная струнка,
Нет ничего антикварней!..
Я одна виновата,
Если когда-то
Будешь нежней, чем плохие парни.

Злого не будь добрей –
Спустят собак на псарне.
Спи, моя детка,
Земля – такая планетка,
Где всех поимеют плохие парни.


Если б я эти годы косые
Провела на планете другой,
Я могла бы сегодня в России
Громко топнуть волшебной ногой!..

Для начала права бы качала,
Под изгнанницу сильно кося, -
Благодарность бы я получала
Уж за то, что я выжила вся.

И Россия была бы виновна
За моё на чужбине житьё,
Но прошляпила Юнна Петровна
Невозвратное счастье своё.

Не вернусь я теперь ниоткуда,
Потому что осталась я здесь
Наглядеться на русское чудо,
На его самоедскую бесь,

На его механизмы презренья
К никуда не удравшей стране,
Где по воздуху стихотворенья
Мой Читатель гуляет ко мне.

Он – поэтской Луны обитатель,
Обладатель поэтской струны,
Никуда не удравший Читатель
Никуда не удравшей страны.

Дух зарождающейся свободы в выражении своих мыслей и чувств — вот что сквозит в каждой строчке поэтов-шестидесятников. Практически все они в свое время побывали за рубежом, где успели напитаться губительными, как для советской власти, мыслями и идеями. И, кто знает, возможно именно факт существования такой поэтической волны и способствовал формированию в сознании советских людей первых проблесков демократических настроений, которые дали свои «плоды» в начале 90-х годов.