Найденных в Корсуни

Мы сказали, что название Черных Болгар Русью встре­чается по преимуществу у арабских писателей X века. Но его можно встретить и у Византийцев. А именно в уставе императора Льва Философа (886—911 гг.) «О чине митро­поличьих церквей, подлежащих патриарху Константино­польскому», в списке этих церквей находим на 61-м месте церковь Русскую (Rwsia), рядом со следующей за ней церковью Аланскую; а далее, в числе архиепископий, под­чиненных Константинопольскому патриарху, находим на 29-м месте Боспор и на 39-м — Метраху (ta Metraca), то есть Таматарху или Тмутракань, рядом с Готией, Сугдией и Фулой (Codini de officiis. Париж, изд. Т. I, стр. 379 и след.). О какой Русской митрополии тут упоминается?

Едва ли под ней можно разуметь церковь, собственно Киевскую; скорее можно видеть здесь именно Черную Болгарию или Русь Азовско-Черноморскую. К этой-то Руси, вероятно, и относится известие Фотия о ее обраще­нии в окружном послании 866 года. Трудно предполо­жить здесь Киев, в котором во время Льва Философа княжил язычник Олег; не только Киевский князь, но и вся дружина его была языческой, ибо в Олеговом догово­ре о крещеной Руси не упоминается; последняя, а равно и христианский храм в Киеве, встречаются только со времени Игоря. (Оставляем в стороне легендарные лица Аскольда и Дира; а отдельные случаи обращения в Киеве до того времени, конечно, не могли составить особой митрополичьей церкви.) Поэтому мы вправе предложить вопрос: под именем России в уставе Льва Философа не следует ли разуметь соединенные Боспор и Таматарху? Не только у арабских писателей, но и в западных источ­никах встречаем иногда Боспор или Керчь под именем города «Росия» (например, в договоре Генуэзцев с Грека­ми в 1170 г. См. в упомянутой статье г. Бруна, стр. 132). Собственно Боспорская церковь существовала, по край­ней мере, сIV века, и упоминание Боспорской архиепис-копии рядом с Русской митрополией может быть объяс­нено тем, что Кодин приводил списки церквей, не разли­чая строго времени, к которому относились эти списки. Титул архиепископии Боспорская церковь имела во вре­мена более ранние; а в эпоху Льва Философа она могла быть повышена на степень митрополии с расширением своих пределов, то есть с соединением архиепископии Боспора и Таматархи в одну митрополию; подобный при­мер мы видим в соседних с ней архиепископиях Сугдейской и Фульской, которые были соединены в одну митро­полию (см. о том у преосв. Макария: «История христиан­ства до Владимира», стр. 86). Херсон, Сугдея, Боспор и Таматарха были именно теми пунктами, откуда христиан­ство постепенно распространилось между Болгарскими племенами, жившими по обеим сторонам Боспорского пролива. А примеры их обращения мы уже видели в VI и VII веках.

Те Черные Болгаре, которые исповедовали христиан­скую религию, по всей вероятности, получили богослу­жение на родном языке, а следовательно, уже имели перевод Священного Писания, по крайней мере наибо­лее необходимых богослужебных книг. Это предположе­ние, совершенно согласное с духом греческой проповеди и с примерами других восточных народов, приводит нас к известному спорному месту из жития Константина Философа. Славянский апостол на пути своем к Хазарам нашел в Корсуни Евангелие и Псалтирь, написанные русскими письменами. Теперь, когда мы знаем о суще­ствовании в те времена Таврических и Таманских Бол­гар и не сомневаемся в их исконных связях с Руссами, теперь мы не найдем ничего странного в этом известии, которое предыдущим исследователям казалось каким-то недоразумением. Очевидно, тут разумеется перевод Свя­щенного Писания на древнеболгарский язык, иначе на­зываемый у нас церковно-славянским. Почему же пись­мена в житии названы «русскими»? На этот вопрос можно отвечать двояко: или составитель жития употре­бил название Русь, под которым Черные Болгаре более были известны собственно в его время, приблизительно во второй половине X века; или это название употребля­лось для обозначения тех же Болгар уже во второй по­ловине IX века, то есть в эпоху Кирилла и Мефодия. Первое нам кажется вероятнее; но и второе было бы соответственно упомянутой выше «Русской митрополии» времен Льва Философа, которую мы также относим в страну Черных Болгар.

Но обратимся к самому сказанию о миссии Констан­тина в Хазарию. Напомним содержание этого любопыт­ного сказания по наиболее полному его житию, так назы­ваемому Паннонскому.

К императору Византийскому пришли послы от Ха­зар и сказали: «С одной стороны Сарацины, с другой Евреи стараются нас обратить в свою веру; просим у вас мужа, свядущаго в книжном учении: если он пере­спорит Евреев и Сарацин, то мы примем вашу веру». Царь послал к ним Константина Философа. Последний

отправился в путь и прибыл в Корсун. Здесь он научил жидовскому языку и письму и перевел восемь частей грамматики. Тут жил некий Самарянин, который дал ему свою книгу; философ с Божией помощью научился читать и самарянские книги; вследствие этого удивлен­ный Самарянин принял крещение. Константин нашел тут Евангелие и Псалтирь, написанные русскими пись­менами, и человека нашел, который говорил русским языком; беседуя с ним, он научился читать и говорить на этом языке. Потом, услыхав, что мощи св. Климента, папы Римского (сосланного в Херсонес во время гоне­ния на христиан при Траяне и утопленного здесь по его приказанию), все еще находятся в море, Константин, с помощью Херсонского архиепископа и клира, предпри­нял труд отыскать мощи, сел на корабль и действитель­но нашел их.

Между тем хазарский воевода осадил какой-то хрис­тианский город. Узнав о том, философ отправился к это­му воеводе и так подействовал на него своей пропове­дью, что тот обещал креститься и отступил от города. Вслед затем на философа во время пути напали Угры в тот час, когда он молился, и хотели его убить; но он не устрашился и продолжал свою молитву. Угры укротились, послушали его назидательных слов и отпустили невреди­мым со всеми спутниками. После того Константин сел на корабль и отправился в Хазарию по Меотийскому озеру, к Каспийским воротам Кавказских гор. Следуют прения о вере с хитрыми и лукавыми еврейскими учителями в присутствии Хазарского кагана о Св. Троице, о воплоще­нии Сына Божия, о Моисеевом законе обрезания, об иконопочитании и проч. Разумеется, Константин «пере­прел», то есть победил своих противников. Каган дал своим людям позволение креститься; из них было окре­щено двести человек. Сам каган, однако, ограничился похвалой Константину и благодарственным письмом царю Византийскому. Вместо предложенных ему даров Кон­стантин испросил у кагана освобождения двадцати плен­ным Грекам. После того он воротился в Корсунскую страну.

По соседству с этой страной лежала область Фульская, населенная каким-то племенем, хотя и приняв­шим уже христианскую веру, но все еще не покидав­шим своих языческих обрядов и суеверий. Здесь стоял большой дуб, сросшийся с черешней; жители называ­ли его Александром и совершали под его тенью свои языческие обряды; только женщинам было запрещено приближаться к заповедному дубу. Константин отпра­вился в эту область и начал уговаривать жителей оста­вить идолопоклонство и предать дуб огню. Жители отвечали, что почитание дуба они наследовали от сво­их отцов и привыкли обращаться к нему в своих нуж­дах, особенно с молением о дожде; что если кто дерз­нет коснуться его, то будет поражен смертью, и не будет им более дождя. Философ, взяв Евангелие, сво­им поучением наконец так подействовал на них, что старейшина сделал поклон и облобызал Евангелие; за ним последовали и другие. Константин роздал им за­жженные свечи и с пением молитв повел их к дубу. Взяв топор, он ударил тридцать три раза по дубу; за­тем велел срубить его и сжечь. В ту же ночь Бог послал обильный дождь.

Мы указываем преимущественно на эти подробности, потому что они имеют важность для вопросов, нас зани­мающих; а между тем главное внимание сказания о путе­шествии Константина к Хазарам посвящено прениям его с Евреями. Тут прямо указано, что рассказ об этих пре­ниях взят из книги Мефодия, который написал о них особое сочинение и разделил его на восемь глав. Тому же сочинению, конечно, принадлежат и указанные нами под­робности о путешествии Кирилла в Корсун и Хазарию, путешествии, в котором Мефодий сопутствовал своему брату. В то время, когда составлены были Паннонские жития обоих братьев, очевидно, деяния их сделались уже предметом легенды; так что нелегко выделить историчес­кий элемент. Первое составление этих житий соверши­лось не ранее X века; а редакция, в которой они дошли до нас, относится ко времени более позднему. Постара­емся теперь определить те исторические данные, кото-

рые можно извлечь из сказания о Хазарской миссии Кирилла.

Во-первых, само посольство Хазарского кагана к Византийскому императору с просьбой прислать учителя по вопросу о религии есть общий мотив для подобных сказаний. Но обыкновенно просьба о присылке учителей следует уже после принятия веры, собственно для утверждения в ней, и подобная просьба встречается не только в христианском мире, но и в мусульманском (например, у Камских Болгар по Ибн-Фадлану). А так как хазарские каганы уже с VIII века исповедовали иудейскую религию, то в действительности едва ли они могли обращать­ся к императору с просьбой о присылке христианских миссионеров. Правда, между их подданными, по извес­тию арабских писателей (впрочем X века), было много христиан; но и это обстоятельство едва ли могло побу­дить кагана к особой заботливости об успехах христиан­ской религии. Результат миссии при Хазарском дворе, очевидно, не был особенно блистательный; так как он ограничился крещением двухсот человек; причем сам ка­ган не принял христианской веры. Поэтому в просьбе верховного Хазарского кагана о присылке христианских проповедников мы сомневаемся. Но мы знаем, что хрис­тианская проповедь в странах Прикавказских была предметом постоянных забот и попечений со стороны византийского правительства. Примером этих попечений служит распространение христианства в Лазии (Мингрелии), Иверии (Грузии), Авазгии (Абхазии) и Зихии или соседней с Таманью части Кавказа. Мы знаем также примеры крещения у тех Гуннов, которые позднее явля­ются под именем Черных Болгар. Нет никакого сомне­ния, что византийское правительство неоднократно де­лало попытки обратить в христианство и народ Хазарс­кий. Но очевидно, оно встретило здесь сильное препят­ствие в лице иудейства, которое успело укрепиться при Хазарском дворе в VIII веке, то есть в том веке, когда греческая церковь была волнуема иконоборством, и сле­довательно, не могла сосредоточить свою энергию на борьбе с этим препятствием. Подобные соображения

приводят нас к вопросам: куда, собственно, путешество­вал Кирилл? Был ли он действительно у Хазарского ка­гана, где-то подле Каспийских ворот, то есть около Дер­бента? Эти «Каспийския ворота Кавказских гор» не представляют ли здесь какого-либо позднейшего иска­жения, когда миссия Кирилла облеклась уже в легендар­ную форму? Может быть, Кирилл плавал Меотийским морем (и отчасти рекой Кубанью) просто к подошве Кавказских гор (около Дарьяльского пути), туда, где жило настоящее Хазарское племя? Таким образом мы снова приходим к вопросу о двойственном составе Ха­зарской народности и решаемся предположить, что Ки­рилл путешествовал не к тем Турко-Хазарам, которые жили около Каспийского моря и Нижней Волги, а, соб­ственно, к Хазарам-Черкесам. Он мог частью Меотийс-кого моря приплыть в правый рукав Кубани, то есть в Черную Протоку, и потом пробраться в Кабарду, при­чем, собственно, Кавказские ворота (Дарьяльские) в пре­дании могли быть смешаны с воротами Каспийскими, то есть с Дербентом.

В языческой Черкесии в то время сталкивались про­поведники трех соседних религий: иудейской, магометан­ской и христианской. Христианская религия проникла сюда, вероятно, еще в предыдущем веке, и очень может быть, что некоторые черкесские князья обратились к Константинопольскому дворцу с просьбой прислать им учителей, которые могли бы утвердить их в вере и всту­пить в прения с проповедниками других религий, особен­но севрейскими раввинами; последние действовали тем настойчивее, что их поддерживал и сам верховный каган. Миссия Кирилла у Черкесов могла быть гораздо успеш­нее, чем у Каспийских Турок: известно, что христианство потом действительно процветало в Черкесских горах; чему явным свидетельством служат остатки христианс­ких храмов.

Кроме Черкесов Кавказских, миссия эта могла быть связана с отношениями к Черкесам Таврическим. Извес­тно, что в VII и VIII веках Хазары были господствующим народом в Крыму, который они завоевали, за исключени-

ем только южной его части. Владычество Хазар-Черкесов оставило здесь глубокие следы, особенно в географических названиях. Так, еще в XIII веке Крым назывался у Генуэзцев Газарией, хотя владычество Хазар здесь давно уже перешло в область преданий. Некоторые топографи­ческие имена показывают, что сюда когда-то направля­лась хазарская колонизация, но не Турецкая, а собствен­но Черкесская — явление совершенно естественное при близких, соседственных отношениях Крыма и Кабарды. Таковы: замок Черкес-Кермен, развалины которого суще­ствуют недалеко от Бахчисарая; Черкес-Эли, деревня на реке Альме; Черкес, селение в Евпаторийском уезде, и другие названия разных урочищ, соединенные с именем Черкесов¹. Что в этих местах жили когда-то Черкесы из племени Хазар-Кабарон, на это указывают и верховья реки Бельбека, именуемые Кабардою.

В житии Константина, как мы видели, упоминается какой-то хазарский вождь: он осадил христианский го­род, но уступил увещаниям проповедника и снял осаду. По всей вероятности, здесь идет речь о каком-либо ха­зарском или черкесском князе, находившемся в вассаль­ных отношениях к верховному кагану. Мы имеем здесь намек на борьбу, которая шла в то время между местны­ми племенами и пришлыми хазарскими дружинами. Не забудем, что вскоре потом, то есть в 864 г., мы встреча­ем уже Руссов, предпринимавших поход на Византию, и конечно, не без связи с Боспором Киммерийским, на берегах которого обитали их соплеменники Болгаре. Окончание этой борьбы и совершенное уничтожение хазарских владений в Крыму мы встречаем в начале XI века, когда, по известию Кедрена, соединенные гре­ко-русские силы покорили страну Хазар и взяли в плен их князя Георгия Чула. Последнее имя указывает на то, что эти Хазары или часть их была в то время христиа­нами.

В сказании о миссии Кирилла видна также историчес­кая связь Хазар-Черкесов с Уграми. Вслед за пребывани-

¹О них см. в Крымском Сборнике Кеппена, стр. 251.

ем его в стане Хазарского вождя он попал было в руки Угров. Эти кочевники, по всей вероятности, встречались тогда и в северной степной части Крыма или являлись сюда в качестве хазарских союзников и подручников именно для войны с Греками, Болгарами и Руссами. Та­кие отношения совпадают с тем, что Константин Багря­нородный сообщает о хазарском влиянии на Угров и об их связях с Хазаро-Кабарами.

Далее, в житии упоминается какой-то язык или на­род Фульский, который уже принял христианскую веру, но еще так мало укрепился в ней, что продолжал совершать свои языческие обряды и жертвоприноше­ния. Что это за Фульский язык? Город Фулла встреча­ется в жизнеописании епископа Иоанна Готского, кото­рый жил в VIII веке. Потом в уставе Льва Философа о порядке церквей Фульская епархия приводится в числе архиепископий на 36-м месте, вслед за епархиями Готс­кой и Сугдейской. Впоследствии в уставе императора Андроника встречается епархия Сугдейско-Фульская, то есть Сугдея и Фулла были соединены в одну митро­полию. Все это ясно говорит, что Фулла находилась в соседстве Готии и Сугдеи (Судака), но положение ее мы можем определить только приблизительно¹. Итак, под Фульским языком в житии Константина должно разуметь какое-то племя, обитавшее между Готией и Судаком. Это не могли быть сами Готы, потому что они вели свое христианство по крайней мере с IV века; у них упоминается особый епископ уже в первой полови­не VI века. Прокопий еще в то время засвидетельство­вал о их благочестии и преданности православию; сле­довательно, трудно предположить, чтобы в IX веке они еще совершали языческие обряды и приносили жертвы под дубом. Это не могли быть Хазары, ибо житие назы­вает их своим именем и ясно отличает от других наро­дов; притом Хазары-Черкесы если и жили в Крыму, то преимущественно в качестве дружин, рассеянных по

¹ Название Фуллы не скрывается ли в названии Русскофулей или Ускрофиль на Никитском мысу около Ялты? (См. Крымск. Сборн. Кеппена. 132).

городам и замкам, откуда они собирали дани с подчи­ненных туземцев. Остается предположить, что это была какая-либо часть все тех же Черных Болгар или Гун­нов, по известию Прокопия занимавших всю восточ­ную полосу Крыма от Корсуня до Боспора. Мы уже приводили известия об их обращении в христианство в VI и VII веках. Разумеется, оно продолжало распростра­няться и в последующие века, и преимущественно по соседству с такими греческими центрами, как Корсун и Сугдея. Эти языческие обряды у народа, еще не твер­дого в вере, и это поклонение дубу совершенно соглас­ны как с общим ходом христианства у Черных Болгар вКрыму, так и вообще с языческой религией Славян. Следовательно, в данном случае Кирилл и Мефодий, обращаясь к туземцам, могли показать свое знание сла­вянского языка. Последнее обстоятельство приводит нас к вопросу об упомянутых в житии русских письме­нах, а также вообще к вопросу о письменах Славян и переводе Священного Писания на церковно-славянский язык.

По смыслу жития Константин (и Мефодий), прибыв в Корсун, остановился здесь на некоторое время и на­чал изучать языки соседних народов. Это известие весьма правдоподобно. Херсонес Таврический был в то время деятельным торговым посредником между визан­тийскими областями, лежавшими по западному и юж­ному берегу Черного моря, с одной стороны, и варварс­кими народами, обитавшими на север и восток с этого моря, — с другой. На Херсонском торжище сходились весьма разнообразные языки. Здесь, между прочим, можно было встретить Евреев, Хазар, Болгар и Руссов. Следовательно, этот город представлял большое удоб­ство для знакомства с языками упомянутых народов. Так, Константин здесь научился «жидовской беседе» и еврейским книгам. В данном случае я думаю, что жи­довская беседа и еврейские книги суть не один и тот же язык. Известно, что Евреи давно уже перестали говорить на своем древнем языке, а принимали обык­новенно речь тех народов, посреди которых они жили.

Следовательно, Константин с помощью книг действи­тельно мог изучать древнееврейский язык. В житии го­ворится именно о Самарянине, и может быть, Констан­тин выучился понимать книжное самаританское наре­чие¹. А что касается до живой разговорной речи, кото­рой он научился от Евреев в Херсоне, то вероятно, это была речь Хазар или Черкесов, посреди которых жили Евреи, и часть которых они обращали в свою религию. Такое предположение тем более вероятно, что Констан­тин отправился именно к Хазарам и, следовательно, имел нужду ознакомиться с их языком. Далее в Херсо­не Константин нашел русские книги, Псалтирь и Еван­гелие, и человека, говорившего русским языком; у это­го Русина он выучился читать и говорить по-русски, «к удивлению многих».

На последнем известии мы остановимся и спросим: на каком языке были написаны означенные книги?

По всем соображениям эти книги были не что иное, как церковно-славянский, то есть болгарский перевод Священного Писания. Если бы подобный перевод су­ществовал в IX веке собственно на русском языке, то естественно представляется вопрос: зачем же Киевская Русь, принявшая христианство в X веке, не воспользо­валась переводом на своем родном наречии, а приняла церковные книги на языке болгарском? Если существо­вал русский перевод, то куда же он пропал? Затем: есть ли вероятность, чтоб около половины IX века был уже русский перевод, когда мы не имеем указаний на хрис­тианство Русского народа до этого времени? Между тем если обратимся к Болгарам, то увидим все данные на их стороне. Мы говорили о начатках христианской религии у Таврических Болгар в VI и VII веках. С того времени она, разумеется, утверждалась все более и бо-

¹ Упоминание о Самарянине принадлежит к тем чертам, кото­рые свидетельствуют о достоверности этой части жития. Крымс­кие Евреи Средних веков считали себя именно выходцами Самарянскими и имели Самаританскую эру. См. о том в упомянутом выше исследовании г. Хвольсона: Achtzehn Hebraische Grabschriften aus der Krim. 1865.

лее, и около половины IX века значительная часть Чер­ных Болгар исповедовала греческую веру, между тем как другая часть оставалась в язычестве. Если христи­анство не получило еще между ними окончательного господства, то, конечно, вследствие их раздробления на мелкие общины и владения, то есть вследствие недо­статка централизации. Значение последней в этом от­ношении мы видим у Дунайских Болгар при Борисе и в Киевской Руси при Владимире: когда принимали кре­щение верховный князь и его дружина, то с помощью их могущественной поддержки крещение подчиненных племен пошло быстрее.

Если часть Болгар уже в течение нескольких столе­тий исповедовала христианство, то, следовательно, име­ла и богослужение на своем языке. Греческая пропо­ведь, как мы знаем, отличалась от латинской тем, что первая почти везде новообращенным народам давала бо­гослужение на их родном языке, а вместе с тем на их языки переводилось и Священное Писание. Если б у Болгар VII, VIII и первой половины IX века было бого­служение на греческом языке и греческие богослужеб­ные книги, то они успели бы настолько укорениться, что едва ли уступили бы потом без борьбы свое место сла­вянскому языку. Между тем никакой борьбы, никаких следов этого перехода мы не видим. Но если существо­вали болгарские переводы, то были и болгарские, то есть славянские письмена до Кирилла. Мы с достаточ­ной вероятностью можем утверждать, что сказания об изобретении славянских письмен Кириллом имеют ле­гендарную примесь.

Повторяем, из всех сказаний, вошедших в так назы­ваемые Паннонские жития Константина и Мефодия, сказание о путешествии к Хазарам, по нашему мнению, заключает в себе наиболее исторических данных, хотя и в нем есть легендарная, то есть позднейшая примесь. Этот более исторический характер подтверждает, что в основу его действительно легло сочинение Мефодия о хазарской миссии; тогда как для других частей жития основанием послужили сочинения и рассказы его учени­ков, и следовательно, эти части успели более проник-

нуться духом легенды. А потом данные из первого сказа­ния послужат для нас исходными пунктами, и именно данные, относящиеся к пребыванию братьев в Тавриде или собственно в Корсуни; так как здесь мы находим наиболее точные и обстоятельные указания. Напрасно ученые слависты относились с пренебрежением к этим указаниям и, так сказать, обходили их, предпочтительно давая веру другим данным, не согласным с ними и менее их достоверным. Они слишком легко решали вопрос о русских, то есть славянских Псалтире и Евангелии, най­денных в Корсуни, предполагая в них то готскую пись­менность, то глагольскую, то просто считая все это мес­то о русских письменах позднейшей вставкой. Впрочем, невозможно винить одних филологов в этом случае: главная вина должна пасть на историков, которые и не подозревали исконного существования Славяно-Болгарс­кого племени на таврическом полуострове в соседстве с Корсунской областью; а Русь IX века считали народом норманским¹.

¹ Исключение из ученых славистов в данном случае представ­ляет И. И. Срезневский, который на первом археологическом съез­де, происходившем в Москве в 1869 г., предложил некоторые новые соображения о начале славянской азбуки, связав их с изве­стием жития о русских письменах, найденных в Корсуни. Вот сущность его соображений. Он указал, во-первых, на то, что на­чертание букв или уставное письмо в древнейших славянских рукописях совсем не соответствует греческим рукописям IX—X веков, то есть эпохе, к которой относят изобретение Кирилла; в эту эпоху в греческих рукописях преобладает уже скоропись. Следовательно, буквы, вошедшие в славянскую азбуку, взяты из того греческого письма, которое господствовало в более раннее время, приблизительно в VI—VII веках. Далее он указывает на господство надстрочных знаков и правильное употребление знаков препинания в греческом письме IX века, чего нет в славянских рукописях. Наконец, он напомнил известие Константинова жития о русских письменах, найденных в Корсуни, известие, которое, несмотря на многочисленность рукописей, везде читается одина­ковым образом. Против готского языка, по его мнению, свидетель­ствует само житие, которое говорит, что Константин, услыхав Русского, должен был только прислушиваться к видоизменениям гласных и согласных и вскоре начал «чести и сказати», то есть читать и объяснять. Это указание, по замечанию г. Срезневского, очень важно, и его «не следует упускать из виду». (См. Труды съезда, т. I, стр. CXV.)

VIII