Июня 1992. Из-за вечера перед отъездом Сэм вся неделя прошла как в тумане

Дорогой друг,

Из-за вечера перед отъездом Сэм вся неделя прошла как в тумане. Сэм была вне себя, ведь вместо общения с нами ей пришлось готовиться к поездке. Покупать вещи. Собирать их. Что-то вроде этого.

Каждый вечер мы проводили вместе с Сэм, а днём она прощалась со своими двоюродными родственниками, обедала с мамой, в очередной раз ходила за покупками к колледжу. Она боялась, и ей не помогали ни алкоголь, который мы пили, ни травка, которую мы курили; она всё никак не становилась обычной, спокойной Сэм.

Единственным, что помогло ей спустя неделю, стал обед с Крейгом. Она сказала, что ей нужно было повидаться с ним, чтобы окончательно «закрыть» эту тему, и, на мой взгляд, всё прошло довольно успешно, потому что Крейгу хватило такта сказать, что она была права, расставшись с ним. И что она особенная. И что ему очень жаль, и он желает ей всего самого лучшего. Странно, когда такие люди ведут себя благородно.

Самое лучшее — то, что Сэм не стала спрашивать его о девушках, с которыми он, возможно, встречается, хотя ей хотелось бы узнать. Она рассказала это без горечи. Хотя ей было грустно. Но это была светлая грусть. Грусть, которой просто нужно время.

В ночь перед её отъездом мы все собрались в их с Патриком доме. Боб, Элис, Мэри Элизабет (она была без Питера) и я. Мы сидели на ковре в игровой комнате и просто делились воспоминаниями.

А помните, как на шоу Патрик сделал то-то… или как Боб сделал вот это… или Чарли… или Мэри Элизабет… или Элис… или Сэм…

Шутки, понятные только нам, перестали быть просто шутками. Они стали историями. Никто не говорил о плохих временах и нехороших людях. И никто не грустил, ведь мы могли отсрочить завтрашний день, предаваясь ностальгии.

Через некоторое время Мэри Элизабет, Боб и Элис ушли, пообещав, что вернутся утром проводить Сэм. Так что в комнате остались только я, Патрик и Сэм. Мы просто сидели. Мы не говорили много. А потом стали вспоминать о наших общих моментах.

Помните, как Чарли впервые пришёл на футбольный матч… а помните, как Чарли спустил воздух у колёс машины Дэйва после вечеринки… а то стихотворение… и самодельный музыкальный альбом… «Рокки Панк» в цвете… как мы чувствовали себя бесконечными…

После того как я вспомнил об этом, мы притихли и загрустили. В тишине я вспомнил ещё кое-что, о чём не рассказывал тебе. Мы гуляли. Просто мы втроём. И я шёл посередине. Я не помню, где именно мы прогуливались и куда направлялись. Я даже не помню времени года. Я просто помню, как шёл между ними и впервые почувствовал, что кому-то нужен.

Наконец Патрик встал.

— Я устал, ребят. Спокойной ночи.

Потом он взъерошил нам волосы и ушёл в свою спальню. Сэм повернулась ко мне.

— Чарли, мне нужно собрать вещи. Ты останешься со мной?

Я кивнул, и мы пошли наверх.

Когда мы вошли в её комнату, я заметил, как она изменилась с той ночи, когда Сэм поцеловала меня. Фотографии исчезли с полок, комод и шкафы пустовали, а все вещи были свалены на кровати в огромную кучу. Я сказал себе, что не буду плакать несмотря ни на что, потому что не хочу, чтобы Сэм переживала ещё больше.

Так что я просто стал смотреть, как она собирает вещи, и старался заметить столько мелочей, сколько мог. Её длинные волосы, и её тонкие запястья, и её зелёные глаза. Я хотел запомнить всё. Особенно звучание её голоса.

Сэм говорила обо всём подряд, стараясь отвлечься. Она говорила о долгом переезде, который ожидает её завтра, и о том, что её родители арендовали фургон. Она раздумывала, какие предметы будет изучать, и какие будут основными. Она сказала, что не хочет присоединяться к женскому клубу, но будет с нетерпением ждать футбольных матчей. Она становилась всё грустнее и грустнее. Наконец она повернулась ко мне.

— Почему ты не предложил мне встречаться после этой истории с Крейгом?

Я просто сидел. Я не знал, что сказать. Она говорила тихо.

— Чарли… после того случая с Мэри Элизабет на вечеринке, и после нашего танца, и после клуба, и после всего…

Я не знал, что сказать. Правда, я совершенно растерялся.

— Ладно, Чарли. Давай проще. Когда произошла вся эта история с Крейгом, о чём ты подумал?

Она действительно хотела знать. Я сказал:

— Ну, я подумал о многом. Но больше всего я думал о том, что твоя печаль беспокоила меня намного больше, чем тот факт, что Крейг больше не твой парень. И если это означает, что я никогда не смогу думать о тебе в этом смысле, в то время как ты счастлива, то всё хорошо. Вот тогда я понял, что действительно люблю тебя.

Сэм присела на пол рядом со мной. И тихо заговорила.

— Чарли, ты не понимаешь? Я не могла этого почувствовать. Это прекрасно, трогательно и всё такое, но это всё равно, что если бы тебя здесь не было. Здорово, что ты умеешь слушать и подставить своё плечо, но что, если кому-то не нужно плечо? Что, если кому-то нужна рука или что-то вроде этого? Ты не можешь просто сидеть, поставив чью-то жизнь превыше своей, и думать, что это означает любовь. Не можешь. Ты должен действовать.

— То есть? — спросил я. Во рту пересохло.

— Ну, не знаю… Протянуть руку и пригласить на танец, когда медленная песня как раз подходит для того, чтобы всё изменить. Или первым пригласить на свидание. Или говорить людям о том, что тебе нужно. Или чего ты хочешь. Тогда, на танцполе, ты ведь хотел поцеловать меня?

— Да, — сказал я.

— Тогда почему ты этого не сделал? — спросила она очень серьёзно.

— Потому что я подумал, что ты этого не захочешь.

— Почему ты так подумал?

— Из-за того, что ты тогда сказала.

— Из-за того, что я сказала девять месяцев назад? Когда я сказала не думать обо мне в этом смысле?

Я кивнул.

— Чарли, я посоветовала тебе не говорить Мэри Элизабет, что она красивая. И задавать ей много вопросов, и не перебивать. Сейчас она встречается с парнем, который делает прямо противоположное. И это сработало, потому что Питер делал то же, что и обычно. Он был самим собой. И он действовал.

— Но мне не нравилась Мэри Элизабет.

— Чарли, ты не улавливаешь смысл. Смысл в том, что я не думаю, что тебе стоило вести себя иначе, даже если бы тебе нравилась Мэри Элизабет. Это вроде того, как ты можешь прийти на помощь Патрику и побить двух парней, которые пытаются причинить ему боль, но что если Патрик сам сделает себе больно? Например, когда вы пошли в этот парк? Или когда он поцеловал тебя? Ты хотел, чтобы он тебя поцеловал?

Я покачал головой.

— Так почему ты позволил ему это сделать?

— Я просто пытался быть хорошим другом, — сказал я.

— Но у тебя не получилось. В том момент ты вовсе не был его другом. Потому что не был с ним честен.

Я сидел неподвижно. И смотрел в пол. И молчал. Было так неловко.

- Чарли, девять месяцев назад я сказала тебе не думать обо мне в этом смысле именно по тем причинам, о которых говорю сейчас. Не из-за Крейга. Не потому что я считала тебя недостаточно хорошим. Я просто не хотела морочить никому голову. Если я кому-то нравлюсь, я хочу, чтобы ему нравилась именно я, настоящая, а не такая, какой могу показаться. И я не хочу, чтобы его изнутри съедала тревога. Я хочу показать, что тоже могу чувствовать. Я хочу показать, что рядом со мной он может быть самим собой. И если он сделает что-то, что мне не понравится, я просто скажу ему об этом.

На её глаза навернулись слёзы. Но она не была грустной.

— Ты знаешь, как я винила Крейга за то, что он меня ограничивал? Знаешь, как глупо из-за этого я чувствую себя теперь? Возможно, он не одобрял меня в чём-то, но он и не запрещал мне ничего. Но через некоторое время я сама перестала делать те вещи, из-за которых, как мне казалось, он может неправильно подумать обо мне. Но дело в том, что я не была честной. Так почему меня должно волновать, любил он меня или нет, если он даже не знал меня?

Я взглянул на неё. Она перестала плакать.

— Итак, завтра я уезжаю. И я не собираюсь позволить подобному случиться снова с кем-то ещё. Я собираюсь делать то, что мне хочется. Я собираюсь быть самой собой. И собираюсь выяснить, каково это. Но сейчас я здесь, с тобой. И я хочу знать, где ты, что тебе нужно, и чего ты хочешь.

Она терпеливо ждала моего ответа. Но после всего сказанного ею я понял, что должен делать то, чего мне хочется. Не думать об этом. Не говорить этого вслух. И если ей не понравится, она может просто сказать об этом.

И мы просто вернёмся к сборам.

Тогда я поцеловал её, и она ответила на мой поцелуй. Мы легли на пол и продолжили целоваться, издавая тихие звуки. Это было так нежно. Мы молчали. Тихонько лежали. Мы перешли на кровать и легли поверх всех вещей, которые так и остались неупакованными. И мы дотрагивались друг до друга через одежду. А потом под одеждой. А потом без одежды. И это было прекрасно. Она была такой красивой. Она взяла мою руку и скользнула ею в свои трусики. И я дотронулся до неё. Я просто не мог в это поверить. Это наполнило всё смыслом. Потом она сунула руку мне в штаны и дотронулась до меня.

Вот тогда я её остановил.

— Что-то не так? — спросила она. — Тебе больно?

Я покачал головой. Вообще-то, мне было очень хорошо. Я не знал, что было не так.

— Прости. Я не хотела…

— Нет. Не извиняйся, — сказал я.

— Но мне не по себе, — сказала она.

— Пожалуйста, не переживай. Это было очень приятно, — сказал я. Я начинал расстраиваться.

— Ты пока не готов? — спросила она.

Я кивнул. Но дело было не в этом. Я не знаю, что было не так.

— Это нормально, что ты не готов, — сказал она. Она была такой милой со мной, но мне всё равно было не по себе.

— Чарли, ты хочешь вернуться домой? — спросила она.

Наверное, я кивнул, потому что она помогла мне одеться. Потом она надела блузку. И мне захотелось хорошенько пнуть самого себя за то, что веду себя как ребёнок. Потому что я любил Сэм. И мы были вместе. И я всё разрушил.

Просто разрушил. Ужасно. Я чувствовал себя отвратительно.

Она вышла со мной на улицу.

— Тебя отвезти? — спросила она. У меня была машина отца. Я не был пьян. Она выглядела очень обеспокоенной.

— Нет, спасибо.

— Чарли, я не позволю тебе вести машину в таком состоянии.

— Извини. Я тогда пойду пешком, — сказал я.

— Сейчас два часа утра. Я отвезу тебя домой.

Она пошла в другую комнату, чтобы взять ключи от машины. Я просто стоял посреди прихожей. Мне хотелось умереть.

— Ты белый как полотно, Чарли. Дать воды?

— Нет. Я не знаю.

Я разрыдался.

- Пойдём. Ложись на диван, — сказала она.

Она опустила меня на диван. Принесла влажную тряпочку и приложила её к моему лбу.

— Ты можешь поспать здесь. Хорошо?

— Хорошо.

— Просто успокойся. Дыши глубоко.

Я делал то, что она мне говорила. И перед тем как заснуть, я сказал кое-что.

— Я не могу этого сделать. Прости меня, — сказал я.

— Всё хорошо, Чарли. Засыпай, — сказала Сэм.

Но дальше я говорил уже не с Сэм. Я говорил с кем-то другим.

Когда я, наконец, уснул, мне приснился сон. Мой брат, сестра и я смотрели телевизор с тётей Хелен. Всё было словно в замедленной съёмке. Звук был глухим. И она делала то же самое, что делала Сэм. Тогда я проснулся. И не мог понять, что, чёрт возьми, происходит. Сэм и Патрик стояли рядом со мной. Патрик спросил, буду ли я завтракать. Наверное, я кивнул. Мы пошли есть. Сэм всё ещё выглядела обеспокоенной. Патрик выглядел нормально. Мы поели яичницу с беконом вместе с их родителями, и никто почти не разговаривал. Не знаю, зачем я рассказываю тебе о яичнице с беконом. Это неважно. Это совсем не важно. Пришли Мэри Элизабет и остальные, и, пока мама Сэм уже во второй раз всё перепроверяла, мы пошли к дороге.

Родители Сэм и Патрика сели в фургон. Патрик уселся на водительское сиденье в пикапе Сэм и сообщил, что увидится со всеми уже через пару дней. Потом Сэм обнялась и попрощалась со всеми по отдельности. Так как в конце лета она должна приехать на несколько дней, это больше напоминало «увидимся», чем прощание.

Я был последним. Сэм подошла ко мне и просто стояла напротив некоторое время. Наконец она зашептала мне на ухо. Она сказала много замечательных вещей о том, как это хорошо, что прошлой ночью я оказался не готов, и как сильно она будет по мне скучать, и что хочет, чтобы я берёг себя, пока её не будет.

— Ты мой лучший друг, — всё, что я мог сказать в ответ.

Она улыбнулась и поцеловала меня в щёку, и в этот момент плохие воспоминания прошлой ночи словно исчезли. Но я всё ещё чувствовал, что это прощание, а не «увидимся». Вот ведь какое дело — я не плакал. Я не мог понять, что чувствую.

Наконец Сэм села в пикап, и Патрик завёл мотор. Заиграла отличная песня. И все улыбались. Включая меня. Но я был уже не с ними.

Это продолжалось, пока машины не скрылись из виду, и тогда я вернулся на землю, и мне снова стало плохо. Но на этот раз я почувствовал себя гораздо хуже. Мэри Элизабет и все остальные плакали и спросили меня, не хочу ли я, к примеру, пойти в «Большой парень». Я ответил:

— Нет. Спасибо. Я должен пойти домой.

— Ты в порядке, Чарли? — спросила Мэри Элизабет. Думаю, я выглядел совсем плохо, потому что все напряглись.

— В порядке. Я просто устал, — соврал я. Сел в папину машину и уехал оттуда. И я слышал музыку по радио, хотя радио не было включено. И когда я подъехал к дому, думаю, я забыл заглушить мотор. Я просто направился к дивану в гостиной, где стоял телевизор. И смотрел передачи, хотя телевизор не был включён.

Я не знаю, что со мной случилось. Словно всё, что я могу делать, чтобы не развалится, — это продолжать писать этот бред. Сэм уехала. И Патрика не будет несколько дней. И я не могу поговорить ни с Мэри Элизабет, ни с кем-то другим, ни с братом, ни с остальными родными. Кроме, возможно, тёти Хелен. Но её больше нет. И даже если бы она была с нами, не думаю, что я бы стал с ней разговаривать. Потому что я начинаю чувствовать, что мой сон о ней был правдой. И вопросы моего психиатра перестают казаться странными.

Я не знаю, что мне теперь делать. Я знаю, что у других людей есть проблемы похуже. Да, знаю, но в любом случае это большой удар, и я не могу перестать думать, что маленький мальчик, который ест с мамой картошку фри, однажды вырастет и ударит мою сестру. Я хотел бы не думать об этом. Я чувствую, что снова начинаю слишком много думать, и мысли в моей голове смешиваются, превращаясь в сплошной транс, и это нескоро пройдёт. Он стоит перед моими глазами и даёт пощёчину моей сестре, и он не останавливается, а я хочу, чтобы он остановился, потому что на самом деле он не имеет этого в виду, но он меня не слушает, а я не знаю, что делать.

Мне жаль, но я должен закончить это письмо прямо сейчас.

Но сначала я хочу поблагодарить тебя, потому что ты — один из тех немногих, кто слушает и понимает, и не пытается переспать с малознакомой девушкой на вечеринке, хотя имеет такую возможность. Я говорю совершенно серьёзно, и мне жаль, что я выместил на тебе всё это, когда ты даже не знаешь, кто я такой, и мы никогда не встречались лично, и я не могу сказать тебе, кто я, потому что обещал сохранить все эти маленькие секреты. Я просто не хочу, чтобы ты подумал, будто я наугад взял твой адрес из телефонной книги. Если ты так подумаешь, это убьёт меня. Поэтому, пожалуйста, поверь мне, что когда я однажды зашёл в класс, ужасно подавленный после смерти Майкла, я увидел девушку, которая не заметила меня и продолжила рассказывать о тебе своим подругам. И пусть даже я не знаю тебя, но чувствую, что знаю, потому что ты показался мне на самом деле хорошим человеком. Человеком, который был бы не против получать письма от подростка. Человеком, который понимает, что это намного лучше личного дневника, потому что это общение, а дневник может быть обнаружен. Я не хочу, чтобы ты беспокоился обо мне, или пытался встретиться со мной, или как-то ещё терял время. Мне и так жаль, что я отнял его у тебя, потому что ты действительно много значишь для меня, и я надеюсь, что у тебя очень хорошая жизнь, потому что правда считаю, что ты этого заслужил. Правда считаю. Надеюсь, что так оно и есть. Тогда ладно. Прощай.

С любовью, Чарли.

ЭПИЛОГ

Дорогой друг,

Последние два месяца я провёл в больнице. Меня выписали вчера. Доктор сказал, что мои родители нашли меня сидящим на диване в гостиной. Я был совершенно голый и смотрел выключенный телевизор. Они сказали, что я молчал и не пытался объясниться. Отец даже шлёпнул меня, чтобы привести в чувство, а ведь он, как я уже говорил, никогда не бьёт нас. Но это не сработало. Так что они отвезли меня в больницу, в которой я уже лежал в семилетнем возрасте после смерти тёти Хелен. Они сказали, что я ничего не говорил и первую неделю никого не узнавал. Даже Патрика, который, думаю, всё это время меня навещал. Страшно подумать.

Всё, что я помню, — это как бросил письмо в почтовый ящик. Следующим моментом идёт тот, где я сижу в кабинете у доктора. И вспоминаю тётю Хелен. И плачу. И доктор, очень милая женщина, задаёт мне вопросы. На которые я отвечаю.

Я, правда, совсем не хочу рассказывать об этих вопросах и ответах. Но я вроде как понял, что всё то, что приснилось мне о тёте Хелен, было правдой. А через некоторое время я понял, что это происходило каждую субботу, когда мы смотрели телевизор.

Первые недели в больнице были очень тяжёлыми.

Самым тяжёлым было сидеть в кабинете врача, пока она рассказывала моим маме и папе, в чём дело. Я никогда не видел, чтобы моя мама плакала так сильно. И мой отец выглядел таким рассерженным. Потому что они ни о чём не подозревали, в то время как это происходило.

Но с тех пор доктор помогла мне разобраться во многих вещах. О тёте Хелен. О моей семье. О друзьях. Обо мне самом. Это происходило в несколько этапов, и на протяжении всех них она показала себя великолепным специалистом.

Больше всего мне помогло то, что меня могли навещать. Вся моя семья, включая брата и сестру, постоянно навещала меня, пока брат не вернулся в колледж, чтобы играть в футбол.

После этого родные стали приходить без брата, который присылал мне открытки. В последней из них он даже сказал, что прочитал моё эссе по «Уолдену», и оно ему очень понравилось, что обрадовало меня. Так же, как когда я впервые увиделся с Патриком. Самое классное в Патрике — то, что он не меняется, даже когда ты лежишь в больнице. Вместо вопросов о твоём тяжёлом состоянии он травит анекдоты, чтобы ты почувствовал себя лучше. Он даже принёс мне письмо от Сэм, она говорит, что возвращается в конце августа, и если к тому времени мне станет лучше, они с Патриком прокатят меня через тоннель. И в этот раз я могу встать в кузов пикапа, если захочу. Подобные вещи помогли мне больше всего остального.

Дни, когда я получал письма, тоже были хорошими. Дедушка прислал очень милое письмо. Как и двоюродная бабушка. Как и родная бабушка, и двоюродный дедушка Фил. Тётя Ребекка даже отправила мне цветы с открыткой, в которой подписались все мои двоюродные братья и сёстры из Огайо. Было приятно знать, что они переживают за меня, но ещё приятнее было, когда Патрик пришёл вместе с Мэри Элизабет, Элис и Бобом. И с Питером и Крейгом. Я думаю, что они снова друзья. Я рад за них. Также я был очень рад, что говорила в основном Мэри Элизабет. Потому что это сделало всё вокруг почти нормальным. Мэри Элизабет даже задержалась немного дольше остальных. Я был так счастлив, получив шанс поговорить с ней наедине, прежде чем она уедет в Беркли. Ещё я был очень рад, когда две недели назад ко мне пришёл Билл со своей девушкой. Они собираются пожениться в этом ноябре и хотят, чтобы я был на их свадьбе. Это приятно, когда у тебя есть что-то, чего можно с нетерпением ждать.

Я впервые почувствовал, что всё налаживается, когда сестра с братом остались со мной, после того как родители уехали. Это случилось в июле. Они много расспрашивали меня о тёте Хелен, наверное потому, что с ними ничего подобного не происходило. И брат был очень опечален. А сестра разозлилась. Именно в этот момент всё обрело ясность, потому что после случившегося больше некого было ненавидеть.

Я хочу сказать, что посмотрел на своих брата и сестру и подумал, что однажды они станут дядей и тётей, как и я стану дядей. Так же, как наша мама и тётя Хелен были сёстрами.

И мы могли бы сидеть, и удивляться, и волноваться друг о друге, и винить множество людей в том, что они сделали, или чего не сделали, или о чём они даже не подозревают. Я не знаю. Я думаю, всегда кто-то виноват. Возможно, если бы мой дед не избил тогда маму, она не была бы такой тихой. И, возможно, она не вышла бы замуж за моего папу, если бы этого не случилось. И, возможно, я бы никогда не родился. Но я очень рад, что родился, так что я даже не знаю, что сказать, тем более мама выглядит довольной своей жизнью, и я не представляю, чего ещё можно хотеть.

Если бы я обвинил тётю Хелен, то обвинил бы и её отца, который избил её, и друга семьи, который развлекался с ней, когда она была маленькой. И Бога, который не остановил эти и другие вещи, куда более ужасные. И я делал это какое-то время, пока не понял, что больше не могу. Потому что это ни к чему не приводило. Потому что это было лишено смысла.

Я являюсь тем, кем являюсь, не из-за того, что вспоминал и видел тётю Хелен во сне. Вот что я выяснил, когда всё успокоилось. И, я думаю, очень важно знать это. Это делает вещи ясными и цельными. И мне необходимо помнить об этом. Как в той истории о двух братьях, чей отец был алкоголиком, которую мне рассказала моя доктор. Один брат вырос успешным плотником и никогда не пил. Другой брат закончил тем, что пил так же страшно, как и отец. Когда первого брата спросили, почему он не пьёт, он ответил, что после всего того, что алкоголь сделал с отцом на его глазах, он даже не смог бы заставить себя попробовать. Когда второго брата спросили об обратном, он ответил, что научился пить, кажется, уже на отцовских коленях. Так что, я думаю, мы являемся теми, кем являемся, по множеству причин. И, возможно, мы никогда не узнаем многих из них. Но даже если у нас нет возможности выбирать, откуда начинать свой путь, мы можем выбрать, где его закончить. Мы можем сделать многое. Мы можем попытаться стать счастливыми.

Думаю, что если у меня однажды появятся дети, и что-то расстроит их, я не стану рассказывать им о голодающих в Китае или о чём-то таком, потому что это никак не повлияет на тот факт, что им плохо. Если кто-то страдает больше, чем ты, это ничего не меняет, и ты всё так же имеешь то, что имеешь. Хорошее и плохое. Например, вот что сказала моя сестра, пока я лежал в больнице. Она сказала, что действительно волнуется о начале учёбы в колледже, и, учитывая то, что произошло со мной, она чувствует себя совсем глупо. Я не понимаю, почему она чувствует себя глупо. Я тоже волновался. Не думаю, что для меня всё случившееся оказалось проще или сложнее, чем для неё. Просто это было иначе. Может быть, и хорошо думать обо всём в перспективе, но иногда мне кажется, что единственная возможная перспектива — просто быть здесь, в этот момент. Как говорит Сэм. Потому что это нормально — чувствовать. И быть самим собой.

Вчера, когда меня выписали, мама отвезла меня домой. Это было во второй половине дня, и она спросила, голоден ли я. Я сказал, что да. Тогда она спросила, чего бы мне хотелось, и я ответил, что хочу поехать в Макдональдс, как мы делали раньше, когда я был маленьким, и заболевал, и не ходил в школу. И мы отправились туда.

Так хорошо было сидеть с мамой и есть картошку фри. А потом ужинать вечером со своей семьёй и чувствовать, что всё стало таким, как обычно. Это было прекрасно. Жизнь продолжается. Мы не разговаривали ни о чём грустном или тяжёлом. Мы просто были вместе. И этого было достаточно.

Сегодня мой отец пошёл на работу. А мама взяла нас с сестрой по магазинам, чтобы купить последние вещи для сестры, ведь через несколько дней она уезжает в колледж. Вернувшись, я позвонил Патрику, потому что он сказал, что Сэм к этому времени уже будет дома. Трубку взяла Сэм. Так здорово было снова услышать её голос.

Чуть позже они приехали на пикапе Сэм. И мы пошли в «Большой парень», как всегда. Сэм рассказала нам о своей жизни в колледже, что было очень волнующе. А я рассказал ей о своей жизни в больнице, что волнующим совсем не было. И Патрик постоянно шутил, чтобы все оставались самими собой. Выйдя из закусочной, мы сели в пикап Сэм и, как она и обещала, поехали к тоннелю.

Где-то за полмили до тоннеля Сэм остановила машину, и я забрался в кузов. Патрик включил радио очень громко, чтобы мне было слышно, и, приближаясь к тоннелю, я слушал музыку и думал обо всём, что люди говорили мне за последний год. Я подумал о том, как Билл сказал мне, что я особенный. И как сестра сказала, что любит меня. И мама тоже. И даже папа с братом, когда я был в больнице. Я подумал о том, как Патрик назвал меня своим другом. И о том, как Сэм сказала мне действовать. По-настоящему присутствовать здесь. И я подумал, как это здорово — иметь друзей и семью.

Когда мы въезжали в тоннель, я не стал поднимать руки, как будто лечу. Просто подставил лицо навстречу ветру. Я одновременно и плакал, и улыбался. Потому что чувствовал, как сильно люблю тётю Хелен за то, что она покупала мне два подарка. И как сильно я хотел, чтобы подарок маме на мой День рождения был особенным. И как хотел, чтобы мои сестра и брат, и Сэм, и Патрик, и все остальные были счастливы.

Но в основном я плакал, потому что как никогда чётко осознавал тот факт, что стою сейчас в этом тоннеле, и ветер обдувает моё лицо. Мне было всё равно, увижу ли я город. Я даже не думал об этом. Потому что я стоял в тоннеле. Я на самом деле был там. И этого было достаточно, чтобы почувствовать бесконечность.

Завтра начнётся мой второй учебный год в старшей школе. И, хочешь верь, хочешь нет, я совершенно не боюсь идти туда. Я не уверен, найдётся ли у меня время писать письма, потому что я буду слишком занят, «участвуя» в школьной жизни.

Так что если это письмо становится последним, пожалуйста, знай, что со мной всё хорошо, и даже если не сейчас, то станет совсем скоро.

Я буду верить, что у тебя тоже всё хорошо.

С любовью, Чарли.

КОНЕЦ