Комментарии 4 страница. А придет побольше нужда,

А придет побольше нужда,

За тебя мы всей восстанем»

Комментарии

1) Варуна (у Скифов Водан) почитался в глубочайшей древности божеством небесного океана, воздушного моря; его царство полагалось на Западе.

Древние скифы покланялись, должно быть, ему, в образе меча, воткнутого рукояткой в землю, что выражало и громовую стрелу, и луч солнечный.

В конце ведийского периода Варуна у индов преобразился в бога Вишну, вместившего в себе и Небо, древнего Дия, Сворога, и Индру, Перуна, и Солнце, Даж-бога, Сурило, и воды океана, и свет земной, и мир духовный, словом — вселенную. Вишну стал отцом богов, источником света, владыкой земли и неба, войны, земледелия, грозы и благотворных сил природы.

Те же самые свойства славяне придали своему Святовиту (святой свет). Иные предполагают в Святовите Сварога, другие Вишну; и то, и другое имеет основания: потому что и Вишну, и Сварог, слились, еще до их выхода, воедино.

Весьма вероятно, что славяне и вынесли с собой это божество из своей праотчизны. Тогда древний Водан-Варуна стал для них божеством земного океана, и получил название Морского, или Водяного, царя.

Для тех же народов на Западе, которые еще не знали Вишну-Святовита, т. е. в его новом превращении, древний Водан превратился в Одина, или Вотана, и сделался самым могучим и высоким божеством скандинавской мифологии.

Как представитель небесных гроз, он является в шуме бури, во главе неистового воинства, и в то же время властвует над водами (т. с. дождевыми тучами), почему древние писатели сравнивали его с Нептуном. Имя Wuotan (Odhinn) от wuotmenos, animos, ум, дарование, ярость, бешенство, что соответствует нашему слову дух и выражениям: буйный ветер, буйная голова.

Название Вотан — уже частное, скандинавское; но как покровитель народный, грозный образ воинственнной стороны нашего Святовита, Один имеет много сходного со скифским князем-Щитом (Hleipo-ksais).

2) «Чем древнее мифические предания русского народа, говорит — Буслаев, — тем необходимее объяснять их в связи с преданиями прочих славянских народов, как общее достояние всего славянского мира, предшествующее размещению племен по разным местностям». Не менее, конечно, знаменательны в таком случае и предания соседних арийских, да и других народов; особенно для нас скандинавские, между которыми есть так много общего с нашими славянскими.

В предании о старших богатырях русский народ сохранил память о древнейших божествах своей мифологии. Собственные имена, данные этим богатырям в разное время и под влиянием различных обстоятельств, не все в одинаковой мере соответствуют своему назначению. Некоторые имена, может быть, имеют смысл мифологический, каковы: Сухман, Святогор, Дунай, Дон; другие составились под влиянием книжным, например, Самсон-богатырь; другие заимствованы от названий народов, как Волот Волотович; иные под своей новейшей формуляцией скрывают древнейшие предания о первобытных судьбах славян, как Микула Селянинович; наконец, целый ряд верований и мифических представлений, как древнейший слой, вошел в формацию героев даже младшей эпохи, так что в самом Владимире и Илье Муромце нельзя не заметить остатков древнейшей мифической примеси к позднейшим чертам нового богатырского типа.

Борьба с дикими силами природы, со зверями и со страшными вражескими народами, в народном эпосе естественно перенесена была на борьбу с мифическими представителями старого порядка вещей.

Таким образом, первобытное божество, воплощаемое в типе старшего богатыря, нисходит до враждебного чудовища, или потому, что божество старого порядка уже не годилось в позднейшей обстановке народного быта, или потому что стихийные и титанические существа древнейшей мифологии естественно казались в последствии страшилами и чудовищами.

Несмотря на то, что в эпосе русском не могли господствовать представления о великанах гор, все же были и на Руси зачатки этих представлений, вынесенные из общей индо-европейским пародам арийской родины; а у других славян, при благоприятствовавшей обстановке природы и быта, даже развились они, приняв местный, индивидуальный характер.

Самые названия некоторых гор и скал свидетельствуют о древнем мифическом их значении у славян.

Предание о мифических представителях горных сил русский эпос сохраняет в образе страшного колосса, лежащего именно на горе. Этот великан будто сросся с самой горою. Ему нет места на всей земле; а гора его держит.

Русский богатырь действительно нашел, что гора сильнее земли, и если она поддерживает землю, как древний Атлас поддерживает небо, то поддержит и его.

Некоторые мифические существа ранней титанической породы, по русскому эпосу, происходят от гор. Это явствует из естественного прозвища Горынич, Горынчище, Горынинка, т. е. рожденный или рожденная от горы, или, Горыни...

Свято гор и погибает, как существо стихийное, хаотическое: он хотел поднять тягу земную, но и его силы на то не хватило. С натуги, «по колена Святогор в землю угряз, — тут ему было и кончание», т. е. погрязши по колено в землю, Святогор на веки так и остался, и торчит из земли будто скала...»

В некоторых случаях он совершенно сходствует также со скандинавским великаном Скрюмиром, символом зимней стужи, перед которой сам Тор бессилен.

Можно предполагать, что в понятиях древних славян образ Святогора, стихийного исполина гор, мог составиться и на вершинах Гималаев, и Кавказа, и в Карпатах и на хребтах Урала; и даже при виде мрачных, грозных туч, подобно горам; заслонявших от них ясное небо.

Что же касается рек, то «расселясь и садясь по рекам, — говорит Буслаев, — славяне давали им названия древнейшие, может быть, вынесенные из первобытной родины, с отдаленного Востока, и имевшие сначала нарицательное значение реки вообще, а потом получившие индивидуальный характер собственных имен. Так, реки, Сава, Драва, Одра или Одер, Ра, Упа, Дон, Дунай — древнейшего индо-европейского происхождения, имеют себе родственные формы в санскрите, в смысле воды или реки вообще, или же явственно происходят от древнейших индо-европейских корней, в большей ясности сохранившихся в санскрите.

Племена, выселившиеся из общей арийской родины в Европу, вынесли с собой и общее индо-европейское имя реки вообще — дуни, и в этом же нарицательном значении оставили его между горными племенами на Кавказе, где доселе у осетинцев формы: дун и дон, означают реку или воду вообще.

Но потом у славян Дон получил смысл собственного имени, а форма дун, с окончанием ав, именно: Дунав и потом Дунай, имеет значение и собственное известной реки, и нарицательное, реки вообще, как поется в одной польской песне: «За реками... за дунаями». Известно, что реки были боготворимы славянами, подобно тому, как Ганг и Инд в Индии: поэтому и название Буга, как святой или светлой реки, божественной.

3) В первобытные времена страшных земных переворотов, огонь, боготворимый юным человечеством, играл одну из главнейших ролей в этих переворотах, и эти картины должны были производить впечатление на человека, также, как и все необыкновенные стихийные явления. Вот почему и наш богатырь Сухман, Сухан (санскр. суш, сохнуть, наше сушить, откуда причастная форма сушман, сохнущий, иссушающий, иссушаемый, перешедшая в название солнца и других стихий), носит на себе явные следы происхождения мифического, доисторического.

«В начале эта личность, — говорит Буслаев, — имела смысл существа стихийного, состоящего в ближайшей связи с сербскими дивами. Это было божество солнца или света, огня (санскр. сушман или шушман, огонь)».

Демонический змей Ahi, рождающий в воздухе томительный зной, является в ведах с именем Иссушитель: он задерживает дождевые потоки, овладевает колесом солнца и распространяет на поля и леса губительный жар.

В наших же заговорах говорится: «У того у синего моря-окияна лежит огненный змей; сряжается-снаряжается он зажигать горы и долы, и быстрые реки».

В наших былинах это уже другая личность, это какой-то уж лесной богатырь, которому служит палицей огромный дуб, только что вырванный им с комлем. Естественно, что это исказившийся первообраз лесного, живого огня, царь-огня, воплощенный в богатырский образ; от прежнего остались в нем разве его всекрушащая сила и яркие, маковые листочки, которые он прикладывает к своим ранам.

Первобытный его образ для новой эпохи уже не годился, и народ создал ему другой; но все-таки это древнейший богатырь, сверстник олицетворений Дуная и Дона, подобно которым и он утопает в крови, истекшей из его ран, и превращается в Сухман-реку, — весьма может быть, что в реку огненную.

4) Русский богатырский эпос воспевает знаменитые реки, олицетворяя их в виде богатырей старшей эпохи. Дон, Дунай, Днепр, означавшие вначале реку вообще, принимают человеческий образ, с отличительными признаками героя или героини. С образами этих героев, вероятно, сливались и их род-племя, так как славянские племена, в новой их отчизне, рассеялись по рекам. Реки предлагали им дорогу для перекочевок, а свои берега для оседлой жизни пастухов и земледельцев. Поэтому богатырей Дона и Днепра можно почитать представителями их побрежных племен. По самому их течению, они шли с севера на юго-восток, как бы навстречу арийским переселенцам, — именно туда, куда неслись первобытные скифы, грабить Восточные царства; как они устремились позже на Царьград и в Римские области. Движение было то же самое в обе эпохи; изменилось только место действия.

5) Известно, что греч. скифы, обитавшие в Гилее, производили вообще скифские племена от Иракла (по скиф. Таргитавис, Солнце) и от Ехидны (женщины-змеи). Гилей (по гр. лесная) был покрыт лесами и болотами, про-изшедшими от разливов Днепра (Barush-tanais, Borustenes, река, окруженная березами). Прежде обитали здесь кияерияне, полагавшие, что болотистый Гилей произошел из-под воды этой реки; и потому они назвали его водянистой местностью Борисфена. Название это перешло, по преданию, к пеласгам-грекам Таврического Херсонеса; а они, по их обычаю выражать понятие о воде символом гидры (по греч. hudra, водяной) или водяного змия (по сан. ahi, по гр. echi), понятие же о земле-кормилице символом телицы или молодой женщины (dna, по сане, dhanika), назвали болотистый Гилей, состоявший наполовину из воды (echi) и наполовину из земли (dna), Ехидной (женщиной-змеем). Задолго до Гомера, говорит также Бергман, племена кимвров (в которых узнают ныне сербов), обитавшие по северным берегам Черного моря, породившие киконов (аистов), геронов (журавлей), крестовцев или кретониатов (жителей Крестоны, города племени Ласточек), каттузов (котов), мигдонов (habitans du bourgde laTruie), абиев (жителей Абии, собственно своей страны) проникли отсюда в страны между Пропонтидой и Истером. Они вообще называли себя храбрыми (по гр. Treres); отчего древние греки и назвали их потом (от Thraseis или Thrasikes) фраками или фракийцами.

6) В первобытное время всякое начинание облекалось непременно в таинственный образ божественного обряда, отчего и произошли, вероятно, позднейшие заклинания и заговоры.

«По народному убеждению, если заговор произнести правильно, — говорит Афанасьев, — не изменяя ни одного выражения, он непременно сбудется. Точно также и греки, и римляне действовали на богов строго определенными формами».

В настоящем рассказе приведена отчасти обыкновенная форма наших заговоров.

У индийцев масло выливалось на жертвенный огонь, вероятно, как часть жертвы. У чехов от каждой яствы было принято полагать часть в огонь. В Карин-тии «кормят огонь», т. е. бросают в него свиное сало и другие яства. Истрийкие славяне «кормят» зажженный на Иванов день чурбан, обсыпая его хлебными зернами. При зимнем повороте солнца сербы в разведенный огонь бросают деньги, сыплют хлебные зерна, муку и соль, льют вино и масло, и молят о плодородии в стадах и жатвах, и изобилии в доме... Греки и римляне делали также огню возлияния, что исполнял домовладыка в честь родовых пенатов, и т. д.

7) Из описания войска Донского (1834г.), видно, что даже «нынешняя территория Донской области издревле именовалась Полем, и что это поле было приютом отважных храбрецов различных народностей, которых манила пролегавшие через эту пустыню торговые пути и добыча. Древние казаки, поселившиеся в этой местности из-за Терека, любили семейную жизнь и почти все были женаты, исповедывали христианство и считали себя земляками; но каждый городок их имел отдельный удел земли.

Впрочем, межевались они только в луговых местах, т. е. при самой реке Доне, которые весной покрывались водой; в степях же или, как они называли, в нагорных полях (которое слово и доныне некоторые употребляют), границ не имели, но считали их общественными, и вольно было, где кто хотел, заводить хутора-зимовники, которых впрочем долго совсем не было, а начались они гораздо позже».

Разумеется, это относится к очень близкому уже к нам времени; тогда как время первоначального основания самого Киева на Днепре неизвестно. В IV—V ст. по Р. X., когда на Балтийском поморье процветал гор. Волин или Волынь и другие славянские города, тогда и наш Киев, по свидетельству иноземцев, был уже в цветущем состоянии. Но когда бы он ни был основан, вся эта местность, как можно полагать и как увидим ниже, еще задолго до его основания была заселена большей частью славянскими племенами, и самый приход Кия с братьями в эту местность, как предполагается в легенде, с Дуная, мог совершиться не иначе, как уже к обитавшим издревле на Днепре их соплеменникам. Поэтому древняя легендарная часть этой местности может относиться также вообще к славянам.

8) Днипра, или Нипра, Королевшина причисляется у нас к валькириям, или вилам, а приднепровская местность кишела, по преданиям, амазонками, которых Бергман разделяет на исторических и мифических. К первым он причисляет вооруженных жриц богини Ифигении-Артемиды, и потом Артимпазы (Луны). Эти-то жрицы и были те потребительницы людей, что душили знатных пленников перед жертвоприношением. Они произвели много опустошений в тех местах, где господствовали чуждые им вероисповедания: поэтому-то греки и назвали их воинственными девами, или амазонками.

Но потом создались у греков же сказания о каких-то чудесных еще амазонках в Скифии, подобных действительно нашим вилам и северным валькириям, о походе предводительницы их Пенфезилеи (Penthesileia) на помощь к Приаму во время осады Трои, где она была будто бы убита Ахиллесом (тоже скифом). Отсюда же сложилось и предание об Ехидне, полуженщине-полуз-мее, родоначальнице скифов, и о другой предводительнице, царице амазонок, Минифе (Minithyia), побежденной Александром Македонским, или добровольно ему покорившейся, и имевшей от него сына.

Земля скифов, по сказаниям греков, кишела амазонками, которых было особенно много в Квеналанде (Quinna-land), что и значит: страна женщин, и в других местах, где жили славяне.

По северным же преданиям они жили по Днепру, близ Киева. (Квеналанд, по мнению некоторых толкователей, и есть страна Киевская.) Известнейшими между ними почитаются: чешские Власта и Ванда, да и сама Любуша, дочь Крока; а местом, напоминающим их жилище — Девин, (Dewyn).

Квашиин-Самарин полагает, что «Дунай и Непра, — это Вайташур и Вайта-шура скифов, Аполлон и Артемида (Диана) греков; Фрей и Фрея германцев; наши Дажбог и Лада. Они у нас в эпосе муж и жена; но прежде, в менее развитой период мифологии, могли быть брат и сестра».

9) В наших народных преданиях упоминается о двух змиях, имеющих соотношение к трудам земледелья.

Одного (стихийного) смирили св. Борис и Глеб, которые сковали первый плуг людям, или Кузьма-Демьян, божий коваль, сделавший также первый плуг земледельцам. Они ухватили змея клещами за язык, запрягли в плуг и пропахали землю от моря до моря. Чудовище выпило половину моря и лопнуло.

«Первоначальная основа этих сказаний, — говорит Афанасьев, — чисто мифическая; место действия впоследствии перенесено с неба на землю и привязано к известным урочищам, как это часто происходит в истории мифа; легендарная обстановка принадлежит позднейшему, христианскому времени, когда атрибуты и подвиги разных героев языческого эпоса были переданы христианским угодникам. Та же судьба не могла не постигнуть и мифических кузнецов, приготовителей Перуновых стрел».

Что же касается другого змия, то самое полное, блистательное разъяснение начала этого мифа мы имеем в статье Буслаева о клинообразных надписях ахеменидов. По нашим преданьям, в доисторическое время, в окрестностях Киева, жил змей, бравший по девице или по юноше из семейства в виде дани на съедение; его победил некто Кузьма или Никита Кожемяка; обмотавшись насмоленной коноплею, запряг его в соху, провел сохою вал до самого моря и там утопил змея.

П

редание об этом змее Буслаев возводит до того великого змия, что чествовали в Вавилоне и которого умертвил пророк Даниил: «и взя Даниил смолу и тук (жир), и волну (шерсть), и возвари вкупе: и сотвори гомму (кучу, массу), и вверже в уста змию, и изъяд разседесь змий», (т. е. съевши, разселся, лопнул, издох).

Отсюда сказание это перешло в искаженном виде на иранского Дагака. Это и змий, и человеческое существо, один из Иранских царей баснословного времени, Авеста знает его еще в виде змия с тремя головами, тремя пастями и шестью глазами; но Фирдоуси изображает его уже как обыкновенного человека, только с двумя змеями на плечах. Чтобы извести этих змей, по совету Ари-мана, их кормят человеческим мозгом, и для этого ежедневно убивают в Иране по два молодых человека, что грозит населению конечным истреблением. Герой Фредун или по древнему — Траэтаона — является освободителем своего отечества от чудовищного тирана. Ему помогают кузнецы, увлеченные кузнецом же Каве, у которого перебили одного за другим сыновей, чтобы кормить змея Дагака и грозили убить последнего. Хоругвию для ополчения послужила кожа, которой прикрывают себя кузнецы, когда работают. Дагака был схвачен, увезен в гористые места и там прикован к скале.

Предание это перешло и в Европу. Германский герой Рагнар Лодброк истребляет также громадного змея, выварив перед битвой с ним свое платье в смоле и обвалявшись в песке, и спасает от этого змея красавицу Тору.

По польскому сказанью, Крок избавил свой народ от подобного же змея, поедавшего скот и жителей и гнездившегося в пещере Вавель (не Вавилон ли?). Несколько бычьих шкур были начинены смолой и другими горючими веществами; змей стал пожирать начиненные шкуры, они воспламенились в его утробе, и он издох.

Нечего и говорить о сходстве нашего предания со всеми этими легендами; но также не менее ясно, что наш сказочный Никита или Кузьма Кожемяка есть также вариант того летописного богатыря, который во время князя Владимира поразил великана Печенежского и дал свое имя городу Переяслав-лю. Из этого можно заключить, что эта переделка уже позднейшая и Кузьме Кожемяке нечего было запрягать змея в соху, так как вокруг Киева уж давно жили племена земледельческие.

Страшный тот змей-людоед мог жить в этой местности только в самую глубокую древность, когда тут действительно жили племена змей, волков. И потом, смиривши этого змия в единоборстве, запрячь его в соху мог только представитель земледелия; но не кожемяка, которому до сохи нет дела.

Представителями или учредителями земледелия и его орудий у нас почитаются Борис и Глеб, Кузьма и Демьян; но это все имена христианские, т. е. позднейшие, одно из которых дано, впрочем, в иных сказаниях, весьма кстати, и герою Кожемяке, как бы намекая, что он должен быть, для полноты древнего сказания, не кожемяка, а представитель земледелия. А как у нас, кроме Мику-лы Селяниновича, другого древнего образа для этого нет, стало быть, он и есть тот древнейший усмиритель чудовищного змия; но его имя заменено впоследствии другими, позднейшими, христианскими.

10) Сновидение это имеет большое сходство со сновидением Астиага перед рождением Кира, и, может быть, перенесено из Персии на нашего Госто-мысла; но оно может быть также приписано и Микуле, как родоначальнику славян-земледельцев, только что начинающему селиться в новом крае.

11) Разговор Микулы с Прией — разговор главы рода-племени с вещей представительницей домашнего очага, семьи и самого племени. Оба они принадлежат к существам мифическим; в душе их еще живы впечатленья прародины.

Упоминание ее о князе, в котором восемь божественных частей мира, принадлежат к древнейшим верованиям индусов. Индра говорит Вивасвате, что двойственная его природа состоит из восьми частей, совершенно различ- ных между собою. В законах Ману, говорит Вельтман, из тех же восьми мировых частей состоит всякий князь, управляющий народом, как существо высшее, среднее между божеством и человеком.

По нашим народным преданиям, человек также сотворен из нескольких частей: тело его — от земли, кости — от камня, жилы — от корня, кровь — от воды, волосы — от травы, мысль — от ветра, благодать — от облака.

Мнение это особенно принадлежит духоборцам. По мнению Афанасьева, это искаженное предание брахманов о Браме, и принадлежит всем индоевропейским народам, в том числе и славянам.

12) Народные игры скифов совершенно тождественны с нашими славянскими и других арийских народов. Вообще они имеют характер воинственный и служат к развитию телесной силы.

13) Что касается их клятвенного условия, то клятва вообще, как у скифов, так и у древних славян заключалась между прочим в том, что обе стороны смешивали свою кровь с вином и пили эту смесь. Кровь эта добывалась из нарочно сделанных на теле порезов или уколов; в чашу еще погружали меч и стрелы.

Слюна, кровь и вино, как метафоры дождя, приняты были символами, скрепляющими спорные договоры и дружеские союзы. Так было у германцев и у других народов.

Отсюда возник и могарыч (weinkauf) при договорных сделках; северно-германские законы предписывали покупать раба и лошадь при свидетелях и вине. Выражение: покуда светит солнце, хмель плавает, а камень тонет в воде, можно отнести также к древнейшим.

14) «Как скифы верили, что плуг и ярмо были брошены им с неба верховным божеством, — говорит Афанасьев, —так болгарское предание утверждает, что ДедоТосподь научил людей орать и ткать; а украинские поселяне убеждены, что сам Бог дал Адаму плуг, а Еве кужелку, когда высылал их из рая. В украинской щедровке Господь представляется возделывающим ниву. В других обрядовых песнях Христос пашет ниву золотым плугом, св. Петр помогает, а Богородица засевает зерном».

По нашим преданиям, обладатель золотого плуга и представитель земледелия — наш древнейший Микула Селянинович: поэтому и под новым именем Богородицы может здесь разуметься никто другая, как его дочь младшая, Прия, представительница жизни оседлой, семейной и потом общественной, и с самой глубокой древности владетельница кужелки.

15) Расселение славян-земледельцев по новой их отчизне могло идти только постепенно. Сначала явились племена пастушеские, потом уже земледельческие; последние вносили с собой полную оседлость, первый общественный порядок и обычаи-законы, что наши предки принесли с собой еще с Востока, из своей прародины. Поселения возникали одно за другим, занимая удобную местность; тогда как тут же рядом кочевали еще совсем дикие племена в том виде, как изображает их Геродот. По самым преданиям, князь сохи, Микула, и князь-Стрела, представитель последних, — родные братья.

Изложенное в поэме, как шествие Микулы, представителя земледелия, есть только поэтическая картина, в том же роде, как шествие Вакха-Диониса по Индии.

16) Об этом мировом колесе упоминается не однажды в 1-й книге «Махабха-раты», а Афанасьев поясняет: «Бегом солнечного колеса условливаются день и ночь, лето и зима, жизнь и смерть природы, а следов., и людское счастие и несчастие. На древнем метафорическом языке солнечные лучи уподобляются золотым нитям. Гимны вед говорят о ночи, что она ткет темную ткань; но прежде, чем успеет ее окончить, восходящее солнце уничтожает ее работу. Возжигаемое поутру, оно катится по небесному своду, вызывая все, вместе с воскресающим днем, к бытию в деятельности, а вечером, когда оно погасает на Западе, земля и ее обыватели повергаются в сон, — замирают. С поворотом этого колеса на лето земная жизнь начинает пробуждаться от зимнего оцепенения, а с поворотом на зиму снова подчиняется владычеству смерти».

17) Известно, что с древнейших времен торговля янтарем первых обитателей моря Морозов (Балтийского моря) с полуденными странами шла через эту местность. Горы славяне называли горбами земли; от чего и произошло, как полагают, название Карпатских гор. А Волкодлаки, Невры перешли сюда с Днепра, выгнанные оттуда ужасными змеями. Ламия или наша Баба Яга, (от санскр. ahi, змей), по лат. lamia, колдунья, ведьма, живет у дремучего леса в избушке на курьих ножках, летает, по мнению белоруссов, в огненной ступе и погоняет огненной метлою.

Ей соответствует и богиня смерти и чумы, похитительница новорожденных детей, литовская Лаума, которая ездит, по мнению поляков, в двуколесной повозке, а по мнению литовцев и лужичан, с грохотом в тележке. И та, и другая, по разъяснению Афанасьева, принадлежат к облачным девам.

Особенно характерно обрисована Лаума в одной литовской сказке про нее, Перуна и дьявола. В этой сказке она изображается нашей Ягой. «Она такая же старая и хищная баба, — говорит Афанасьев, — и так лее проживает в лесу; ее страшный кнут и движущаяся сама собой железная тележка вполне соответствуют толкачу (песту) и ступе Бабы Яги». Прибавим еще, что в этой литовской сказке она так же и обманута, как это случается и с нашей Ягой Ба18) Весь этот прекрасный народный рассказ о Свято горе можно, кажется, назвать и мифическим, и отчасти аллегорическим. Святогор, стихийное, чудовищное существо, исполненное неимоверной силы, которой он, однако, не может приложить ни к чему полезному, силится поднять Микулину суму, где лежит тяга земная, но погружается в землю и каменеет.

У болгар точно так же Марко кролевич хочет поднять торбу, тяжелую, как шар земной, и от этого усилия теряет свою богатырскую силу. У скифов кн. Щит и кн. Стрела, коснувшись раскаленной золотой сошки, обжигают себе пальцы; у нас Вольга не в силах, со всей своей дружиной, вытащить из земли Микулину позолоченную сошку; позднейший Самсон-богатырь не может так же поднять его сумку.

Все эти могучие личности еще не готовы к жизни оседлой, земледельческой, к тяжелым трудам ее.

Афанасьев толкует выражение: тяга земная, — что это есть собственно тяжелая масса земли — гора, принимаемая в смысле столба или кольца, ухватившись за которые можно поднять всю землю; но это едва ли верно: Микуле нет никакой надобности носить такую бесполезную тягу с собою. Скорее, это тяга труда, народной страды, сопряженной с трудами земледельца; с чем более согласен и Буслаев.

Былина, по-видимому, этим могла бы и кончиться: Микула покоряет себе горы земледельческим трудом своим; Святогор каменеет под его сумой с тягой земной, и все глубже погружается в землю. Но народное чутье чувствует, что вещий Микула может дать и этому чудищу какое-нибудь назначение для деятельности: и вот Микула указывает диву на Север, где живет известный ему кузнец. Если Святогор не годится для земледельческих трудов, быть может, он способен для кузнечной работы, которой вообще занимались титаны, а потом уже карлы.

Данные Свято гору кузнецом два волоса, подобные золотым волосам Зифы (Сив), прямо указывают на нивы, но Святогор, видимо, озлоблен таким назначением. Однако он все-таки идет и находит страну, полную первобытных болот и запустении; но его присутствие, может быть, как уже кузнеца, оживляет ее. Афанасьев уподобляет невесту Святогора невесте Сигурда в «Старшей Эд-де», толкуя оба эта мифа превращением одежды красавицы Весны или Лета в жесткую кору зимним холодом, которую Перун, или Тор, разрубает мечом своим, молнией.

Святогор однако не остается там; но когда узнает, что страна богатеет, и сама невеста является в виде разбогатевшей купчихи, он берет ее за себя. Все это наводит на мысль о Биармии и Уральских горах.

Между тем человечество развивается, наступает новая эпоха, для которой великан стихийный, Святогор, уже не годится; тогда он ложится, подобно Осирису, в гроб и каменеет, а часть своей титанической силы передает представителю новых богатырей, ученику своему, Илье Муромцу.

19) С берегов Дуная идут уже исторические расселения славян на Восток, Север и Запад, до берегов их же реки, Лабы (Эльбы) и вплоть до Балтийского моря (тогда Волынского и Варяжского). Но история не знает, когда они явились на Дунай. Между тем, судя по многочисленности славянского племени, занявшего скоро почти третью часть Европы, на Дунае еще в глубокой древности должно было находиться обширное и сильное их царство. Отсюда, по мнению некоторых ученых XIX века, поселения славян доходили до внутренних Аппенин, где было также обширное славянское царство, и что этрусски, дав Риму Нума Помпилия, были славяне.

Не говоря ничего за это мнение, ни против него, нельзя однако не заметить, что в древности венеты занимали не одни морские берега (от чего и Адриатическое море называлось в то время морем венетов); но поселения их простирались и в глубь Север. Италии, а Восточные Альпы и Карпаты полны славянских племен, также как и подошвы Балканов вплоть до Дуная.

«Арийский же прототип наших Горыничей, — говорит Буслаев, — сохранился в мифических героях Баргавасах, детях Бргу, одного из первобытных людей, созданных Брамой Праджапатис. А бргу собственно значит гора, и от него отечественная форма баргавпс-Горынич. От санскр. бргу происходит также и другое наше слово брег, берег». Вероятно, отсюда же происходит и слово Береган; а в Север, части Черногорья и поныне бердянами зовут жителей Брд, горы в этой части Черногорья, которая и называется Брда.