Мѣщанская трагедія Коварство и Любовь *).

{* Болѣ е или менѣ е подробныя данныя о разсматриваемыхъ здѣ сь литературныхъ произведеніяхъ сообщаютъ: A. Eloesser, Das Bü rgerliche Drama. Seine Geschichte im 18 und 19 Jalirhuindert. Berl. 1898.-- Erlä uterungen zu den Deutschen Klassikern, 15--16 Bä ndchen: Schillers Kabale und Liebe. Erl. v. H. Dü ntzer, Leipz. 1878.-- Brahm. Schiller. 1-ier Ed., Berl. 1888. Мinor, Schiller, zweiter Bd., Berl. 1890.-- Bellermann. Schillers Dramen. Beiträ ge zu ihrem Verstä ndnis. Erster Teil, Zw. Aufl., Berl. 1898.-- A. Kontz, Les drames de la jeunesse do Schiller. Par. 1899.-- Bullhaupt, Dramaturgie der Classiker. Lessing, Goethe, Schiller, Kleist. Oldenb.-- Kuno-Fischer, Публичныя лекціи о Шиллерѣ, М. 1890.-- St. Tarnowski, O dramatach Schillera, Krak. 1890.-- И др.}

Каждая среда, въ которой культура достигаетъ той или иной зрѣ лости, будучи одушевляема подъемомъ мысли и охвачена энтузіазмомъ, можетъ въ такой степени приблизиться къ совершенству въ своемъ художественномъ самовыраженіи, что въ созданіяхъ ея искусства будутъ находить прелесть и вѣ ка послѣ дующіе. Такъ, мы восхищаемся нѣ которыми эпизодами эпосовъ индійскаго, древне-греческаго и др., трагедіями Софокла. Мы готовы признать послѣ днія произведеніями, выше которыхъ, быть можетъ, не могло подняться творчество при той концепціи жизни и художества, которая господствовала въ моментъ ихъ возникновенія.

Но полное восхищеніе тѣ ми или иными произведеніями искусства близкаго либо далекаго прошлаго еще не означаетъ, что нѣ тъ прогресса въ искусствѣ, какъ въ цѣ ломъ. Вѣ дь великія созданія искусства плѣ няютъ насъ не только полнотою, рельефностію и силою выраженія человѣ чности помимо условностей времени, которому принадлежатъ, но нерѣ дко также -- величіемъ и красотою своего идейнаго содержанія совмѣ стно съ художественностью. Слѣ довательно, чѣ мъ богаче художественное произведеніе органически слитою съ нимъ мыслью, тѣ мъ сравнительно оно и выше. И для многихъ, вѣ роятно, образцовыя созданія новаго времени выше соотвѣ тственныхъ древнихъ.

Вопросъ объ этомъ, т. е. о прогрессѣ въ однородныхъ твореніяхъ искусства, не новъ, а напротивъ, довольно уже старъ въ наукѣ. Онъ былъ поднятъ еще въ концѣ эпохи Возрожденія, унаслѣ дованъ ХVІІ-мъ вѣ комъ и переданъ ХVІІІ-му. Особенно рѣ зко онъ былъ поставленъ во французской литературѣ, въ исторіи которой онъ извѣ стенъ подъ именемъ " Спора Древнихъ и новыхъ" (Querelle des Anciens et des Мodernes).

Въ ХVІІ-мъ столѣ тіи защитникамъ Новыхъ не легко было состязаться со слѣ пыми почитателями Древнихъ, потому что культура новаго времени еще не вполнѣ уяснила въ тотъ вѣ къ свою оригинальность, свои богатства и преимущества и неоднократно, напр., въ трагедіи, ставила своимъ идеаломъ древніе образцы. Но въ моментъ, когда затихалъ споръ Древнихъ и Новыхъ, стало появляться не мало цѣ нныхъ произведеній, подобныхъ которымъ не имѣ ла классическая древность и которыя знаменовали собою истинное обновленіе искусства, расширеніе его задачъ и рамокъ.

Трагедіи древняя и новая, вращавшаяся въ предѣ лахъ, намѣ ченныхъ античною, занимаютъ постоянно зрителей необычайными событіями жизни лицъ, пользовавшихся высокимъ общественнымъ положеніемъ. Герои трагедій этого пошиба оказываются въ особыхъ условіяхъ, какъ бы возвышаясь надъ закономъ и силами, заправляющими соціальною и нравственною жизнью. Они живутъ безъ ограниченія ихъ индивидуальности, и имъ приходится считаться преимущественно съ судьбою и обстоятельствами.

Было бы ошибкой признавать такое ограниченіе сюжетовъ крупнымъ изъяномъ искусства, результатомъ односторонняго взгляда на задачи послѣ дняго, къ чему склонялись нѣ которые критики неоклассической трагедіи уже въ концѣ XVII в. и въ вв. XVIII и ХІХ-мъ: властвованіе неумолимой судьбы надъ участью людей нигдѣ не сказывается съ такою поразительною силою, какъ въ печальномъ удѣ лѣ великихъ міра сего, которыхъ не спасаетъ отъ тяжкихъ превратностей высота ихъ положенія и паденіе и гибель которыхъ тѣ мъ замѣ тнѣ е. Эти скорбныя событія, изображаемыя трагедіею высшаго стиля, не составляютъ измышленія или же принадлежности односторонняго подбора въ искусствѣ. Такія явленія особенно бросаются въ глаза въ самой жизни, какъ страшные ея уроки. Жестокій рокъ какъ нарочно намѣ чаетъ иногда жертвы для своего искуса среди избранныхъ баловней счастія, какимъ, напр., былъ въ древнее время Іовъ. И въ жизни наиболѣ е обращаютъ на себя вниманіе и производятъ шумъ трагическія бѣ ды, постигающія такихъ людей, какъ Цезарь, Наполеонъ I въ ряду дѣ ятелей политическихъ, Данте, Тассо, Пушкинъ въ ряду геніевъ творчества. Трагическая участь, подавляющая даже такихъ людей, производитъ особенно сильное впечатлѣ ніе.

Но, конечно, люди выдающихся талантовъ, достоинствъ ума и сердца, либо надѣ ленные избыткомъ счастья, обусловленнаго внѣ шнимъ положеніемъ, сравнительно немногочисленны въ человѣ ческомъ обществѣ, а жизнь толпы, въ томъ числѣ и личностей, находящихся въ наиболѣ е низменномъ положеніи, также преизобилуетъ трагическими событіями. Послѣ днія внушаютъ и должны внушать глубокое участіе въ неменьшей степени, чѣ мъ и трагедіи въ жизни людей, возвышающихся надъ уровнемъ толпы. Трагическія происшествія въ жизни даже самыхъ обыкновенныхъ личностей также выдвигаютъ на видъ загадки жизни и ея страшныя тайны.

Это понялъ ХVІІІ-й вѣ къ. Въ своемъ стремленіи къ реформѣ жизни и литературы, между прочимъ -- къ возстановленію правъ человѣ ка въ той и другой, ХVІІІ-й вѣ къ ввелъ нѣ сколько цѣ нныхъ литературныхъ новшествъ. Однимъ изъ наиболѣ е важныхъ литературныхъ пріобрѣ теній его было начало пробужденія вниманія къ скорбямъ обычнаго, зауряднаго существованія среднихъ и низшихъ классовъ общества, преимущественно такъ наз. средняго сословія. Изображеніемъ его жизни занялись почти одновременно романъ и мѣ щанская трагедія. Послѣ дняя явилась въ одно время съ знаменитыми романами о Памелѣ, Маріаннѣ, Манонъ Леско, Клариссѣ.

Выводя новыя общественныя силы на сцену исторіи, т. е. прежде всего третье сословіе, возмущаясь неправдой, царившей въ высшихъ классахъ общества, усматривая и въ трагедіи высокаго стиля лишь принадлежность и одно изъ послѣ дствій привилегій, утратившихъ смыслъ и право на существованіе, передовые писатели XVIII-го вѣ ка внесли въ этотъ родъ творчества нововведеніе, ставшее завѣ томъ и для ХІХ-го. Въ отличіе отъ неоклассической трагедіи, изображавшей судьбы героевъ, королей, знаменитыхъ вождей и вообще личностей, стоящихъ на высшей ступени общественной лѣ стницы, надѣ ленныхъ необычайными страстями, либо особо возвышенными стремленіями, трагедія ХVІІІ-го вѣ ка заинтересовалась также страданіями обычныхъ людей, состоящими въ связи съ тѣ ми или иными соціальными отношеніями и положеніями.

Перенесеніе трагическаго дѣ йствія новой драмы въ средніе классы общества находимъ уже въ " Іоркширской трагедіи" начала XVII вѣ ка. Наклонность къ сообщенію буржуазнаго характера драмѣ замѣ чается также въ " Ромео и Джульеттѣ ", " Отелло", и " Тимонѣ Шекспира. Но первыя произведенія того жанра, который назвали мѣ щанской драмой и который мы наименовали бы теперь соціальной драмой, явились лишь въ XVIII вѣ кѣ; сущность и новизна буржуазной драмы заключались не столько въ перенесеніи дѣ йствія въ средніе классы общества, сколько въ выражавшемся въ ней настроеніи, характеризовавшемъ возникавшее самосознаніе третьяго сословія. Мѣ щанская драма была внутренно новымъ родомъ творчества потому, что въ ней выступало среднее сословіе съ сознаніемъ себя, какъ особаго общественнаго класса, котораго интересы обусловливаются сферой его дѣ йствованія, котораго поступки направляются буржуазной моралью. Въ мѣ щанской драмѣ впервые выступаютъ личности зависимаго положенія, рождающіяся на свѣ тъ съ обязанностями въ отношеніи къ обществу. Дѣ янія и судьбы ихъ находятся въ тѣ сной связи со складомъ общественнаго организма, клѣ точками котораго онѣ являются. Мѣ риломъ достоинства этихъ людей признается буржуазная мораль, вниманіе къ общему благополучію, слѣ дованіе добродѣ тели, т. е. дѣ ятельность, вытекающая изъ просвѣ щеннаго сознанія и направляющаяся ко благу цѣ лаго. При этомъ мѣ щанская драма XVIII вѣ ка, какъ созданіе той самой буржузіи, которой была такъ много обязана знаменитая " философія", или " просвѣ щеніе", того вѣ ка, была проникнута духомъ философской пропаганды и распространяла идеи " просвѣ щенія". Чувствованія и дѣ йствія героевъ мѣ щанской драмы подчинялись началамъ модной " философіи". Согласно съ послѣ днею и авторы мѣ щанскихъ драмъ ХVІІІ-го вѣ ка были исполнены оптимистическихъ ожиданій, принимали разумъ за руководительное начало жизни, надѣ ялись на водвореніе благополучія съ утвержденіемъ господства разума и лелѣ яли мечту о личностяхъ, вполнѣ свободныхъ экономически и морально, изъ каковыхъ должно слагаться и общество.

Буржуазная литература получила начало въ Англіи соотвѣ тственно наиболѣ е демократическому складу англійскаго общества и тому, что тамъ наиранѣ е третье сословіе достигло политическаго значенія. Тамъ уже съ начала XVIII-го вѣ ка еженедѣ льныя моральныя изданія положили начало новому направленію морали и литературы. Въ журналѣ Стиля уже рекомендовалось выдвигать семейныя пьесы, изображеніе домашней жизни, среднихъ житейскихъ положеній.

Пьеса Лилло (1693--1739) " Джорджъ Барнуэлль, или Лондонскій купецъ", основная схема которой заимствована изъ старой баллады, -- первая по времени истинно мѣ щанская драма XVIII вѣ ка. Авторъ этого произведенія, давшій въ сильной степени толчокъ развитію буржуазной трагедіи, подобно Ричардсону, принадлежалъ къ среднему классу общества -- это былъ зажиточный Лондонскій ювелиръ, -- и въ его трагедіи среднее сословіе впервые выступало въ литературѣ какъ крупная моральная, экономическая и общественная дѣ ятельная сила. Представителемъ такого буржуазнаго авторитета, опирающагося на сознаніе силы и вмѣ стѣ дѣ льности этого сословія, въ трагедіи Лилло является Мr. Thorogoud, богатый хозяинъ торговаго предпріятія. Онъ воплощаетъ въ себѣ и интересы сословія, и его солидную мораль. Уже первыя слова старика выясняютъ отвѣ тственность единичной личности передъ общественнымъ положеніемъ, которое она занимаетъ. Эту мораль нарушаетъ герой пьесы, юноша, которому предстоитъ сдѣ лать выборъ между двумя женщинами. Онъ пренебрегаетъ предостереженіями доброй Маріи и отдаетъ себя въ распоряженіе необузданной Мильвудъ. Послѣ дняя не есть, впрочемъ, обыкновенная развратница: мощный и характерный образъ этой убѣ жденной отрицательницы Бога и поборницы матеріализма облеченъ своего рода величавою поэтичностію. Привлекательный ядъ ея вольнодумства испортилъ благочестиваго первоначально и честнаго приказчика, такъ что онъ началъ жить не по средствамъ, посягнулъ на конторскую кассу и убилъ своего дядю, чѣ мъ заслужилъ позорную смерть. Такимъ образомъ, въ морали, составлявшей главную цѣ ль автора, вообще склоннаго къ моральнымъ проповѣ дямъ, сливались соціальные и религіозные мотивы, и зрители этой пьесы получали трогательный и потрясающій урокъ. Трагедія Лилло производила сильное впечатлѣ ніе, подобно романамъ Ричардсона. На нѣ мецкихъ сценахъ она держалась до конца XVIII-го столѣ тія.

Къ успѣ ху этого произведенія прибавилось потомъ значительное воздѣ йствіе пьесы Эдуарда Мура " Игрокъ".

Въ болѣ е раннемъ видѣ буржуазной трагедіи, представленномъ пьесами Лилло и Мура, изображалась борьба злыхъ влеченій въ человѣ кѣ, страстей и пороковъ, съ разумомъ и добродѣ телью. Грѣ шникъ, первоначально являвшійся благородною натурою, впавъ въ ослѣ пленіе, сворачивалъ съ прямого пути, но потомъ, погибая, обрѣ талъ послѣ дній въ виду вѣ чности. Это согласовалось съ господствовавшимъ тогда въ Англіи деистическимъ воззрѣ ніемъ, по которому существованіе зла только относительно и составляетъ лишь необходимую обстановку добра, которое должно всегда торжествовать.

Изъ Англіи буржуазная литература была перенесена въ другія страны. Произведенія Лилло и Мура обошли нѣ сколько странъ Европы, въ томъ числѣ и Россію, и вызвали соотвѣ тственное движеніе. Типы и мотивы этихъ пьесъ были восприняты и продолжаемы буржуазною драмою Франціи и Германіи, при чемъ процессы развитія мѣ щанской драмы и ея особенности видоизмѣ нялись сообразно съ мѣ стными условіями.

Во Франціи предварительною ступенью буржуазной драмы явились трогательная комедія и серьезная драма, постепенно взявшія перевѣ съ надъ трагедіею классическаго стиля. Въ Германіи также появились трогательныя пьесы. Геллертъ былъ начинателемъ " des weinerlichen Lustspieles" по выраженію Лессинга.

Во Франціи неоклассическая трагедія подвергалась осужденію. уже въ вѣ къ ея расцвѣ та, т. е. въ XVII-мъ столѣ тіи. Мurait въ " Lettres sur les Anglois et les Franè ois", написанныхъ въ концѣ того вѣ ка, уже замѣ тилъ, что серьезные сюжеты трагедіи тѣ мъ болѣ е теряютъ въ значеніи и вниманіи, чѣ мъ далѣ е отстоятъ отъ дѣ йствительныхъ отношеній жизни. Въ XVIII вѣ кѣ французская классическая трагедія подверглась нападкамъ со стороны цѣ лаго ряда критиковъ. Въ томъ числѣ Д'Аламберъ и Руссо осуждали ее за пренебреженіе къ изображенію простой жизни и обыкновенныхъ людей. Руссо въ письмѣ къ Д'Аламберу выражалъ пожеланіе, " чтобы наши выспренніе авторы удостоили немного понизить ихъ непрерывный паѳ осъ и согласились иногда возбуждать y насъ чувство нѣ жности къ простымъ страдальцамъ. Иначе можно опасаться, что мы, вѣ чно сострадая только къ эгоистамъ-героямъ, навсегда и ко всѣ мъ утратимъ состраданіе".

Полное соотвѣ тствіе этимъ новымъ требованіямъ критики и общества попытался представить въ своихъ буржуазныхъ драмахъ Дидро. Въ обѣ ихъ его пьесахъ, изъ которыхъ первая явилась въ свѣ тъ еще за годъ до выхода " Письма къ Д'Аламберу", отражались, между прочимъ, коллизіи, возникавшія по вопросу о бракосочетаніи молодыхъ людей не одинаковаго общественнаго положенія. Развязка при этомъ получалась счастливая для влюбленныхъ. Кругозоръ Дидро въ этихъ драмахъ не распространялся за предѣ лы салона.

Иной характеръ получила мѣ щанская драма въ Германіи, гдѣ положеніе средняго класса общества было обставлено менѣ е благопріятно, чѣ мъ въ Англіи и Франціи.

Въ Германіи не было бюргерства, независимаго въ силу зажиточности и политическихъ правъ. Вотъ почему первыя мѣ щанскія трагедіи этой страны были отрѣ шены отъ ближайшей связи съ нѣ мецкою дѣ йствительностью и были лишь продуктами образованности, приносившей идеи " просвѣ щенія" (Aufklаrung). Первый нѣ мецкій авторъ мѣ щанской трагедіи, Лессингъ, заимствуя образъ любовницы Марвудъ y Лилло, а характеры Сары и обольстителя Меллефонта y Ричардсона {Меллефонтъ, также какъ и герой пьесы Лилло, колеблется между кроткой Сарой и необузданной Марвудъ: сердце его склоняется къ одной, а съ другою связывали его грѣ хи юности.}, но примѣ няясь къ тому, что переживала его родина, не руководясь лишь подражаніемъ Лилло, въ отличіе отъ пьесы послѣ дняго, представлявшей чисто англійское сочетаніе дѣ лового купеческаго практицизма и религіозности, далъ не исключительно купеческую пьесу, а произведеніе болѣ е общаго характера. Трагедія " Миссъ Сара Сампсонъ" (1754 г.), не изображая еще бюргерства, выразила преимущественно новыя моральныя движенія и чувствованія, охватившія нѣ мецкое общество съ распространеніемъ среди него идей " просвѣ щенія" XVIII в.; названная трагедія Лессинга воспроизвела моральную эволюцію, начавшую происходить въ этомъ обществѣ, и прежде всего въ болѣ е тѣ сномъ, частномъ кругу домашней жизни, а не общественныхъ интересовъ, интересовъ цѣ лаго сословія. Дѣ йствующія лица въ пьесѣ " Миссъ Сара Сампсонъ" почти не выказываютъ принадлежности въ бюргерской средѣ, но съ другой стороны подчиняются буржуазной морали, заявлявшей притязаніе на господство во имя верховныхъ правъ, какія, по идеѣ XVIII-го вѣ ка, должны принадлежать разуму и чувству въ жизни. У Лессинга впервые является типическая фигура отца, какъ представителя разума и гуманной морали, человѣ чности, кроткаго филантропа, непоколебимаго въ своей вѣ рѣ въ человѣ чество, и вмѣ стѣ представителя воспитательныхъ вліяній. Онъ склоненъ къ всепрощенію. Мать же въ драмахъ XVIII-го столѣ тія (въ томъ числѣ и въ " Коварствѣ и Любви" Шиллера) часто оказывалась менѣ е просвѣ щенною; она -- ограниченная представительница суетности. Въ названной трагедіи Лессинга мать совсѣ мъ отсутствуетъ. У него не находимъ также вмѣ шательства уголовнаго суда, какое встрѣ чается въ пьесѣ Лилло. Зло наказывается собственнымъ сознаніемъ въ лицѣ Меллефонта, умерщвляющаго себя, послѣ того какъ его любовница отравила Сару. Въ концѣ несчастный отецъ проповѣ дуетъ состраданіе къ человѣ ку, который, по его словамъ, " былъ болѣ е несчастенъ, чѣ мъ пороченъ". Эта моральная трогательность снискала большой успѣ хъ трагедіи Лессинга.

Но послѣ дняя страдаетъ значительными недостатками. Между прочимъ, обстановка " Миссъ Сары Сампсонъ" еще не нѣ мецкая, а довольно далекая -- англійская, словно нѣ мецкое бюргерство еще не казалось подходящимъ для трагическихъ ролей. Такъ же точно и въ позднѣ йшей своей нѣ мецкой мѣ щанской трагедіи -- " Эмилія Галотти" -- Лессингъ перенесъ дѣ йствіе въ Италію, и лишь въ такой чуждой обстановкѣ дерзнулъ выразить протестъ противъ деспотизма нѣ мецкихъ князей, переработавъ античное сказаніе о Виргиніи. Въ изолированной итальянской будто бы обстановкѣ тѣ мъ сильнѣ е давала себя знать и была тѣ мъ ощутительнѣ е удушливая атмосфера самой мелкой государственности, угнетавшей Германію, и тѣ мъ замѣ тнѣ е было жалкое состояніе послѣ дней. Страшное ожесточеніе придавленнаго бюргерства воплощено въ личности Одоардо. Катастрофа вытекаетъ изъ столкновенія перваго сословія съ третьимъ, и въ этой трагедіи уже нѣ тъ ничего примиряющаго. Такъ постепенное развитіе мѣ щанской трагедіи въ Германіи привело къ революціоннымъ идеямъ, и отъ отвлеченнаго противоположенія добра и зла, какое находимъ въ " Миссъ Сарѣ Сампсонъ", бюргерская трагедія перешла къ политическимъ тенденціямъ уже подъ перомъ перваго писателя, водворившаго этотъ родъ творчества въ Германіи.

" Эмилія Галотти" послужила образцомъ для многочисленнаго потомства въ нѣ мецкой мѣ щанской драмѣ XVIII-го вѣ ка.

Нѣ мецкіе поэты лѣ тъ " бури и натиска" (Sturm- und Drang-Periode) попытались двигать далѣ е освободительную работу, начато Лессингомъ, усилить общественное мнѣ ніе и содѣ йствовать укорененію идеала терпимости и свободы. Это были литературные революціонеры, создавшіе рядъ мятежныхъ произведеній. Время " Sturm und Drang" произвело глубокую эволюцію въ литературѣ, замѣ тивъ отчасти ту постановку проблемъ нашего существованія, которая составляетъ существенное содержаніеновѣ йшихъ литературъ. Оно не прошло безслѣ дно и для развитія мѣ щанской трагедіи въ которую проникла соціальная критика.

Послѣ сильныхъ потрясеній періода эксцентричныхъ " геніевъ", какими считали и называли себя " Sturmer'ы и Drаnger'ы", бюргерская драма возвратилась на старый путь, къ срединному положенію между моральными трактатами во вкусѣ Дидро и удобнымъ англійскимъ веденіемъ сценъ. Такой средины желали умѣ ренные умы. И, какъ бы въ угоду имъ, мѣ щанская драма обратилась къ бюргерской солидности и къ довольству малымъ.

Но вдругъ молодой швабскій поэтъ Шиллеръ еще разъ соединилъ въ своей поэтической дѣ ятельности съ необычайною силою всѣ основныя стремленія " періода бури и натиска". Это былъ послѣ дній по времени и вмѣ стѣ величайшій поэтъ такого направленія. Онъ вполнѣ осуществилъ ту задачу, какая вдохновляла борцовъ " бури и натиска".

Высшею ступенью нѣ мецкаго " просвѣ щенія" долженствовало быть полное пробужденіе самосознанія и освобожденіе отъ духовнаго ига, которое было порождаемо, между прочимъ, неблагопріятными внутренними условіями жизни.

Величайшая заслуга въ этомъ отношеніи принадлежала именно Шиллеру, который въ годы молодости наряду съ Гёте былъ самымъ выдающимся поэтомъ " Sturm- und Drang-a".

Воспитываясь въ суровой дисциплинѣ школы, учрежденной Виртембергскимъ герцогомъ Карломъ-Евгеніемъ, который могъ назваться образцомъ мелкихъ нѣ мецкихъ деспотовъ, -- начитавшись въ то же время Плутарха и Руссо, Шиллеръ пришелъ собственнымъ опытомъ къ представляющему столь значительный интересъ вопросу о столкновеніи единичной личности съ обществомъ. Пораженный противорѣ чіями дѣ йствительнаго міра идеалу, юный поэтъ ставилъ личность въ открытое противленіе закоснѣ лому обществу; извѣ стный гражданскій порядокъ казался Шиллеру тиранническимъ ограниченіемъ воли единичной личности. Въ тотъ періодъ поэтъ не хотѣ лъ считаться съ историческими условіями, приведшими къ установленію такого порядка. Онъ раздѣ лялъ грезы Руссо о счастіи въ скромной долѣ среди природы, вдали отъ свѣ та, чтилъ природу, былъ исповѣ дникомъ естественной религіи, и былъ тѣ мъ пламеннѣ е въ своемъ протестѣ, что въ самые кипучіе годы молодости извѣ далъ все удушье и утѣ сненія мелкой государственности.

Эти утѣ сненія и предразсудки обветшавшаго государственнаго и общественнаго строя Шиллеръ воспроизвелъ въ третьей изъ своихъ юношескихъ драмъ, въ мѣ щанской трагедіи, получившей названіе " Коварство и Любовь*.

Она была написана послѣ бѣ гства поэта изъ отечественнаго города, но зародилась въ идеѣ еще въ Штуттгартѣ: она была задумана во время 14-тидневнаго ареста, которому Шиллеръ подвергся послѣ второй поѣ здки въ Маннгеймъ для присутствованія при представленіи " Разбойниковъ". Она давно была выношена въ душѣ поэта и вылилась изъ наболѣ вшаго его сердца въ такой же мѣ рѣ, какъ и его первая драма. Вѣ дь Шиллеръ былъ бюргеръ и пережилъ въ своей душѣ всю ненависть и все омерзеніе къ высокопоставленнымъ утѣ снителямъ, отъ которыхъ пострадалъ и самъ. Во время изданія разсматриваемой трагедіи въ душѣ Шиллера ожили всѣ печальныя воспоминанія прошлаго и настоящаго и всѣ впечатлѣ нія, вынесенныя изъ знакомства съ трагедіями Шекспира, произведеніями Stü rmer- и Drä nger'овъ, романами Ричардсона, Руссо и др., и все это слилось въ одно стройное цѣ лое.

Куно-Фишеръ справедливо назвалъ " Коварство и Любовь" величайшею мѣ щанскою трагедіею ХVIII-го вѣ ка. Дѣ йствительно, эта пьеса -- какъ бы завершительница мѣ щанской драмы того вѣ ка, объединившая въ себѣ мотивы цѣ лаго ряда своихъ предшественницъ. Такъ, гордая англичанка лэди Мильфордъ, фаворитка князя, могучестью своей индивидуальности нѣ сколько напоминаетъ Мильвудъ трагедіи Лилло, а герой Шиллеровой пьесы, какъ и Меллефонтъ въ " Миссъ Сарѣ Сампсонъ", оказывается предметомъ любви двухъ женщинъ. Борьба съ сословными предразсудками касательно брака сближаетъ трагедію Шиллера съ драмами Дидро и Stü rmer- и Drä nger'овъ. Развязка этой трагедіи состоитъ въ смерти обоихъ главныхъ дѣ йствующихъ лицъ, какъ и въ первой мѣ щанской трагедіи Лессинга, при чемъ соперницы умершихъ героинь скрываются. Но въ общемъ основной фонъ " Коварства и Любви" подходилъ также къ основѣ " Эмиліи Галотти", несмотря на итальянскую обстановку послѣ дней, и понятно, что Шиллеръ не могъ остаться безъ значительнаго вліянія этой позднѣ йшей мѣ щанской трагедіи Лессинга. Авторъ " Коварства и Любви" усвоилъ нѣ которые особо эффектные обороты стиля и діалога трагедій Лессинга, отличающихся замѣ чательною силою, а также и нѣ которыя подробности содержанія. Лессингъ былъ долго учителемъ Шиллера въ области либеральной мысли и эстетической теоріи и въ частности въ драматическомъ творчествѣ. По свидѣ тельству Гете, " Эмилія Галотти" была противна Шиллеру, но, тѣ мъ не менѣ е, послѣ дній принялъ ее въ свой репертуаръ, какъ и " Минну фонъ-Барнгельмъ". Наконецъ, трагедія " Коварство и Любовь" во многомъ близка и къ мѣ щанскимъ драмамъ времени " бури и натиска". Будучи такимъ образомъ тѣ сно связана со всѣ мъ предшествовавшимъ развитіемъ мѣ щанской драмы XVIII-го вѣ ка, въ ряду пьесъ этого рода трагедія " Коварство и Любовь" -- можетъ быть названа произведеніемъ самымъ типичнымъ и вмѣ стѣ самымъ широкимъ по представленной имъ картинѣ общественной жизни и по кругу затрогиваемыхъ въ немъ вопросовъ. Въ трагедіи Шиллера задѣ ты преимущественно отношенія политическія и соціальныя. Къ послѣ днимъ принадлежитъ противоположеніе не знающей долга и развращенной аристократіи воспитывающемуся въ чувствѣ долга мѣ щанству, стоящему неизмѣ римо выше испорченной знати, а также центральный вопросъ пьесы, возникающій на этомъ широкомъ фонѣ, вопросъ о предразсудкахъ касты, становящихся преградой счастію личностей, которыхъ благородное чувство выше безсмысленныхъ условностей. Возмущеніе героя пьесы Фердинанда противъ предразсудковъ и низости высшаго общества, къ которому онъ принадлежитъ по своему происхожденію, препятствовавшихъ брачному союзу его съ избранницей его сердца, ложное чувство чести въ противоположность чести истинной, внушаютъ намъ интересъ и теперь. Еще большую привлекательность трагедіи Шиллера сообщаетъ постановка, какую онъ сообщилъ указанной соціальной проблемѣ, представляющая общечеловѣ ческій интересъ, какъ и въ трагедіи Шекспира о Ромео и Джульеттѣ: поэтъ въ рамкахъ своей драмы весьма удачно развилъ мысль о томъ, что истинная любовь поднимается надъ всѣ ми условностями и сильнѣ е смерти, а ранѣ е этой смерти несчастные любовники жили мечтой XVIII-го вѣ ка о романической идилліи любви, какъ это видно изъ словъ Фердинанда (ІІІ, 4); " ты, Луиза, и я, и наша любовь, не заключается ли въ этомъ кругѣ цѣ лое небо? Или тебѣ нужно еще что-нибудь? Если мы ничего болѣ е не требуемъ отъ свѣ та, то къ чему намъ вымаливать его одобреніе?.. Не одинаково-ли будутъ блестѣ ть эти глаза, отражаются ли они въ Рейнѣ, или въ Эльбѣ, или въ Балтійскомъ море? Мое отечество тамъ, гдѣ моя Луиза! Станемъ-ли мы сожалѣ ть о блескѣ большихъ городовъ? Гдѣ бы ни были мы, Луиза, вездѣ солнце восходитъ, вездѣ заходитъ -- зрѣ лища, предъ которыми меркнетъ роскошнѣ йшій цвѣ тъ искусства! Если намъ нельзя будетъ служить Богу въ храмѣ, то вотъ наступаетъ ночь съ ея вдохновляющимъ трепетомъ, восходящій на небесахъ мѣ сяцъ будетъ проповѣ дывать намъ о покаяніи, и благоговѣ йная церковь небесныхъ звѣ здъ станетъ съ нами молиться! " Въ этихъ словахъ выразился какъ нельзя ярче жизненный идеалъ, который такъ часто лелѣ яли въ XVIII в. люди, надѣ явшіеся обрѣ сти свободу лишь въ тихой жизни вдали отъ золъ большого свѣ та {Ср. еще слова Фердинанда (I, 7): " Мой идеалъ счастья... заключается во маѣ самомъ. Всѣ пожеланія схоронены y меня въ сердцѣ и лэди Мильфордъ (II, 1): " убѣ гу съ этимъ человѣ комъ, убѣ гу въ самую отдаленную пустыню на земномъ шарѣ ".}; выразилась и религіозная вѣ ра второй половины того вѣ ка, воспрянувшая послѣ " Исповѣ ди Савойскаго викарія" Руссо. Можно бы указать въ трагедіи Шиллера и много другихъ интересныхъ отголосковъ свѣ тлыхъ упованій и стремленій того времени. Но, повторяю, всѣ хъ ихъ превозмогаетъ ропотъ гнѣ ва: въ этомъ по преимуществу политическомъ и соціальномъ произведеніи какъ бы сосредоточился гнѣ въ всего вѣ ка великой революціи. Вмѣ стѣ съ тѣ мъ разсматриваемая трагедія Шиллера весьма цѣ нна яркимъ выраженіемъ благороднаго облика, высокаго воодушевленія, восторженности и идей ея автора въ юношескій періодъ его литературной дѣ ятельности, и, наконецъ, своею художественностью.

Послѣ дняя отличается удивительнымъ сочетаніемъ реальности жизни и идеальныхъ стремленій поэта -- носителя благороднѣ йшихъ грезъ своего времени.

Трагедія " Коварство и Любовь" полна воспоминаній и картинъ дѣ йствительности. такъ, напр., владѣ тельный князь этой пьесы -- въ значительной степени снимокъ съ герцога Карла-Евгенія Виртембергскаго, предававшагося лишь удовольствіямъ, разставшагося со своей неповинной женой, проводившаго время съ любовницами, итальянскими танцовщицами, французскими пѣ вицами, среди празднествъ, баловъ, охоты. Деньги, необходимыя для всего этого и для поддержанія совсѣ мъ ненужнаго блеска придворной жизни, а также для выполненія затѣ й по сооруженіямъ, были добываемы, можно сказать -- выжимаемы, несправедливыми налогами и всевозможными другими неправдами. Цѣ лый полкъ юношей былъ проданъ въ качествѣ солдатъ голландцамъ. Сотрудниками герцога въ такого рода подвигахъ являлись столь же достойные министры. Интриги и преступленія придворнаго круга въ трагедіи Шиллера -- воспроизведеніе тѣ хъ печальнѣ йшихъ явленій, которыя поэту приходилось видѣ ть въ ближайшей дѣ йствительности, либо о которыхъ доводилось слышать. Лэди Мильфордъ -- также поэтическое претвореніе Frä ulein Франциски von Bernardin, которая, въ качествѣ подруги герцога, подъ именемъ графини фонъ-Гогенгеймъ, оказывала благодѣ тельное вліяніе на него и могла казаться юному поэту ангеломъ въ человѣ ческомъ образѣ, въ силу чего получилась обрисовка Мильфордъ, предварявшая уже идеализацію падшей женщины въ XIX столѣ тіи y Дюма-сына. Равнымъ образомъ указываютъ въ дѣ йствительныхъ лицахъ, съ которыми встрѣ чался поэтъ, первообразы стараго городского музыканта Миллера, его жены и его дочери Луизы, именно -- въ семьѣ трактирщика, y котораго поэтъ прожилъ нѣ которое время послѣ своего бѣ гства.

Но всѣ эти внимательныя наблюденія давали поэту лишь отдѣ льныя подробности и черты для той цѣ льной и весьма художественной картины общества и общественныхъ отношеній въ мелкихъ нѣ мецкихъ го-ударствахъ, какую представилъ Шиллеръ въ своей трагедіи " Коварство и Любовь".

Связующимъ цементомъ послужило возвышенное и глубокое чувство поэта, который былъ возмущенъ до глубины души тѣ мъ горемъ (Elend), o которомъ собиралась говорить герцогу Луиза Миллеръ (III, 6), и тѣ ми нелѣ постями общественнаго строя, въ силу которыхъ " дворянскій дипломъ" " казался старше проэкта безконечной вселенной" (" Adelsbrief ä lter als der Riss zumunendlichen Weltall"), или " гербъ важнѣ е письменъ неба" (Wappen gultiger als die Handschrift des Himmels"; I, 4), и священнѣ йшія права сердца были попираемы во имя " условностей" {Фердинандъ употребилъ это выраженіе въ II, 3.}, высокомѣ рія касты и узкихъ разсчетовъ своекорыстія.

Порожденная ими коварная интрига обусловливаетъ ходъ дѣ йствія этой пьесы, но вмѣ стѣ съ тѣ мъ ее, какъ и другія свои первыя драмы, приближаясь къ Шекспиру, Шиллеръ построилъ также на основѣ характеровъ, отъ чего отступалъ потомъ и за что подвергался иногда порицаніямъ. Благородные характеры музыканта, его дочери и жениха послѣ дней, Фердинанда, борются во имя священнѣ йшихъ чувствъ, одушевляющихъ ихъ, съ ковами низкихъ людей знатнаго круга и ихъ пособниковъ и въ общемъ остаются вѣ рны себѣ, хотя нѣ которыя ситуаціи не безъ основанія кажутся критикамъ невѣ роятными. Въ общемъ " Коварство и Любовь" -- трагедія въ полномъ смыслѣ этого слова.

Справедливо примѣ няютъ къ этой пьесѣ стихъ " Ивиковыхъ журавлей:

Die Scene wird zum Tribunal.

Трогательная драма XVIII-го вѣ ка становится въ этой пьесѣ политическою и вполнѣ соціальною.

Въ разсматриваемомъ произведеніи изображены двѣ группы личностей, міръ бюргерства и народа, и верхніе слои общества.

Истинною героинею трагедіи, привлекающею къ себѣ всѣ симпатіи зрителя, является вѣ рная долгу и готовая на самопожертвованіе Луиза, по имени которой Шиллеръ хотѣ лъ-было назвать пьесу (" Luise Мillerin"). Сколь трогательно дорожитъ она отцовскою честью! Любовь не ослѣ пляетъ ея разсудка до забвенія долга, и въ отвѣ тъ на предложенія Фердинанда бѣ жать изъ родительскаго дома она говоритъ: " Нѣ тъ! если я преступленіемъ только могу быть твоей, то въ сердцѣ моемъ еще довольно силы, чтобъ отказаться отъ тебя навсегда".

Луиза весьма нѣ жный женскій образъ, первый изъ удавшихся Шиллеру. Это прелестное дитя природы -- прекрасный типъ сантиментальной молодой нѣ мочки, кроткой, любящей, правдивой, тонко-понимающей и чувствующей, простодушно-религіозной. Она мечтаетъ о счастіи въ томъ мірѣ за невозможностью его въ настоящемъ и остается вѣ рна даже губящей ее вынужденной клятвѣ. Умираетъ она со словами прощенія. Однако, будучи 16-ти лѣ тней дѣ вочкой, она уже разсуждаетъ весьма зрѣ ло и умно. Правда, подобно нѣ которымъ другимъ героинямъ Sturm- und Drang-a, она начитана, изъ " Belletristix" почерпнула чувствительность, и повидимому, знакома даже съ разсужденіемъ Лессинга о томъ, какъ древніе изображали смерть. Но все-же она говоритъ слишкомъ поэтично и краснорѣ чиво, иногда напыщенно. и въ ея рѣ чахъ слышатся разсужденія самого поэта. Въ сценѣ съ лэди Мильфордъ Луиза -- не простодушная молоденькая дѣ вушка, а чрезвычайно умная и развитая, энергичная и весьма независимая личность, искусная, моралистка, ловкій діалектикъ, умѣ ющій краснорѣ чиво защищать свое дѣ ло. Она -- не наивный ребенокъ, а женщина, хорошо знающая язвы и соблазны большого свѣ та. Потому-то она взяла верхъ въ разговорѣ со своей соперницей, и " великодушная англичанка", отрекшись отъ Фердинанда, порѣ шила возвратиться къ добродѣ тели, раздавъ всѣ свои богатства прислугѣ и зарабатывая себѣ пропитаніе поденнымъ трудомъ. Такимъ образомъ Шиллеръ въ нѣ которыхъ сценахъ видимо вложилъ въ уста Луизы значительную часть собственныхъ мыслей, и характеръ ея невыдержанъ. Но въ общемъ нельзя не сказать, что она -- достойная дочь своего нѣ жно любимаго отца, идоломъ котораго является въ свою очередь.

Послѣ дній, однако, въ отличіе отъ Луизы, личность прозаическая, не умѣ ющая фантазировать, подобно дочери, о " единеніи прекрасныхъ душъ {Онъ ворчливъ, не безъ грубоватаго юмора и выражается по народному.}. Этотъ городской музыкантъ (Kunstpfei'fer), отлично знающій свое ремесло и гордящійся тѣ мъ, не желающій разсуждать о дѣ лахъ, къ нему не относящихся, и о лицахъ высокопоставленныхъ, обладаетъ развитымъ здравымъ смысломъ,. помогающимъ ему понимать людей, не пресмыкается предъ лицами высшаго круга и умѣ етъ, благодаря чистотѣ своей совѣ сти, постоять за себя въ случаѣ несправедливыхъ оскорбленій. Миллеръ -- человѣ къ простыхъ и суровыхъ нравовъ, образцовый отецъ, умѣ ющій быть господиномъ въ своемъ домѣ и блюдущій честь послѣ дняго. При всемъ томъ даже въ моментъ большой удрученности онъ поддался обольстительной приманкѣ золота, которое бросилъ ему человѣ къ, погубившій счастье его дочери и вмѣ стѣ его самого {Въ этомъ случаѣ музыкантъ оказывается ниже камердинера, отвергшаго золото лэди Мильфордъ.}. Критики единогласно и справедливо осуждаютъ Шиллера за эту непослѣ довательность.

Какъ Луиза во многомъ -- истинная представительница женщинъ бюргерскаго круга съ ихъ подчиненною, страдательною ролью, и ихъ консервативными принципами, въ силу которыхъ она сразу не вѣ ритъ въ возможность брака съ Фердинандомъ и готова ожидать этого лишь въ вѣ чности, когда " съ насъ спадаетъ вся ненавистная сословная шелуха", такъ старикъ Миллеръ -- истый честный бюргеръ.

Мать Луизы глуповата, кокетлива и болтлива. Она съ претензіями и желала бы сдѣ лать изъ своей дочери знатную даму (" Zur gnä digen Мadam"). Потому она смотритъ сквозь пальцы на нѣ жныя отношенія дочери съ знатнымъ маіоромъ Фердинандомъ, противъ чего ратуетъ старикъ Миллеръ. Она не внушаетъ уваженія ни мужу, ни дочери, которую любитъ. Этотъ типъ воспроизведенъ отчасти по литературнымъ образцамъ, начиная съ романа Гольдсмита.

Но въ общемъ перечисленныя личности, за немногими исключеніями, полны реальности, какъ срисованныя отчасти съ членовъ родной семьи поэта, а отчасти съ семьи трактирщика въ Oggersheim'ѣ, гдѣ Шиллеръ прожилъ нѣ которое время, занимаясь своей пьесой.

Къ этой же группѣ долженъ быть причисленъ старый придворный камердинеръ, устами котораго въ разговорѣ его съ лэди Мильфордъ какъ бы говоритъ весь утѣ сненный народъ.

Все это люди бѣ дные и простые, но честные и трудовые. Сколь, по идеѣ автора, они выше богатыхъ и знатныхъ, которыхъ Шиллеръ представляетъ въ весьма мрачномъ освѣ щеніи! Первые составляютъ міръ людей, болѣ е или менѣ е соотвѣ тствовавшихъ идеалу второй половины XVIII вѣ ка, въ особенности Руссо, людей, руководящихся преимущественно внушеніями неиспорченнаго сердца и живущихъ искренними и правдивыми чувствованіями. Народъ добръ и терпѣ ливъ, но личностямъ, его составляющимъ, приходится лишь мечтать о лучшемъ мірѣ тамъ, а здѣ сь -- бояться заправляющихъ всѣ мъ аристократовъ, придворной клики и ихъ прислужниковъ, отъ которыхъ зависитъ жизнь или гибель остальной массы. Искреннія чувства должны терпѣ ть отъ коварства людей, крѣ пко держащихся сословныхъ предразсудковъ, далекихъ отъ правды и вниканія въ вѣ чные законы міра, въ силу которыхъ всѣ люди вышли равными изъ рукъ Творца. Правящій классъ приноситъ только зло угнетаемому имъ народу.

Такъ пострадала и семья Миллера, когда въ нее втерся, хоть и съ благими сначала намѣ реніями, бравшій уроки игры на флейтѣ y отца Луизы маіоръ Фердинандъ, сынъ президента Вальтера, полюбившій красавицу Луизу и снискавшій отвѣ тное чувство съ ея стороны.

Въ отличіе отъ своего отца, Фердинандъ -- человѣ къ честной души. Онъ представитель истиннаго чувства чести, ради которой могъ бы пожертвовать даже жизнью, и понимаетъ суетность дворянскихъ притязаній. Подобно своему автору, Фердинандъ вынесъ изъ высшей школы либеральные и гуманные принципы; подобно Шиллеру, онъ возмущается неправдой, мечтаетъ о величіи души и личномъ благородствѣ. Съ Луизой Миллеръ ему обще сосредоточеніе всѣ хъ желаній въ сердцѣ. Но онъ далеко не всегда внемлетъ доброму голосу природы. Онъ неизмѣ римо ниже Луизы. Онъ уступаетъ ей въ энергіи и прямотѣ. Онъ много говорящій герой фразы, мало дѣ ятельный и часто не обладающій должною рѣ шительностью. Онъ не рѣ шился сознаться передъ своимъ отцомъ въ любви къ бюргерской дѣ вушкѣ, пошелъ по его приказу къ лэди Мильфордъ, спасовалъ предъ нею, какъ и передъ отцомъ, не разъ какъ будто полонъ рѣ шимости, а на дѣ лѣ остается при жестикуляціи и фразахъ, обнажаетъ шпагу на защиту своей возлюбленной и затѣ мъ безсильно ее опускаетъ. Какъ уступаетъ онъ, далѣ е, Луизѣ въ благородствѣ и самопожертвованіи! Онъ слишкомъ стремителенъ и въ этихъ случаяхъ преступаетъ предѣ лы здраваго смысла. Ему ни по чемъ затѣ я обнародованія преступленія его отца, въ которомъ старикъ сознался передъ сыномъ въ порывѣ откровенности. Фердинандъ готовъ ограбить своего отца для задуманнаго бѣ гства съ возлюбленной. Онъ не принимаетъ въ разсчетъ ничего иного, кромѣ своей любви, и все подчиняетъ своей страсти. Онъ не умѣ етъ себя сдерживать, легко приходитъ въ ярость, въ припадкѣ которой разбиваетъ скрипку Миллера, грубъ въ обращеніи съ несправедливо заподозрѣ нной Луизой. Вообще онъ глухъ и слѣ пъ въ своей ярости и ревности, не выказываетъ яснаго пониманія и предусмотрительности. Это -- личность, ослѣ пленная страстью, подобно нѣ которымъ Шекспировскимъ героямъ. Неудивительно, что маіоръ въ значительной степени виновенъ въ томъ, что, по словамъ старика Миллера, благословеніе Божіе оставило жилище послѣ дняго съ того дня, какъ вступилъ въ него Фердинандъ. Въ концѣ Фердинандъ совершаетъ страшное преступленіе отравленія своей невѣ сты изъ ревности, въ основательности которой не былъ такъ увѣ ренъ, какъ Отелло. Онъ оскорбляетъ Луизу ругательствами даже въ предсмертные моменты ея и свои, готовъ умертвить своего отца, какъ виновника коварства, погубившаго возлюбленную Фердинанда и его самого, бросаетъ въ лицо отцу проклятія и лишь въ послѣ днюю минуту, не будучи въ состояніи уже говорить, протягиваетъ ему руку. Какъ Отелло, Фердинандъ умираетъ y трупа погубленной имъ Луизы.

Такъ " пылкій" эгоистъ Фердинандъ, при всѣ хъ его " фантастическихъ мечтахъ о душевномъ величіи и личномъ благородствѣ " (III, 1), не отрѣ шился отъ порчи, внесенной въ его душу воспитаніемъ и средой, и не умѣ лъ себя обуздывать, въ результатѣ чего явилось отравленіе имъ самимъ почти ни въ чемъ неповинной Луизы, которую, быть можетъ не совсѣ мъ удачно, поэтъ сдѣ лалъ безвольнымъ орудіемъ интриги.

Фердинандъ -- какъ бы посредствующее лицо въ пьесѣ между группою бюргерскаго круга и знатью. По своимъ симпатіямъ онъ -- человѣ къ народа, а по происхожденію, крайнему эгоизму и своенравію -- членъ знатнаго круга.

Какъ сказано было выше, міру болѣ е или менѣ е идеальныхъ натуръ, найденныхъ въ бюргерской средѣ, Шиллеръ противополагаетъ кругъ знатныхъ и благоденствующихъ лицъ, не знающихъ ни совѣ сти, ни благородной мысли, ни истиннаго величія.

Миллеръ, грубоватый, но честный бюргеръ, мастерски очерченъ поэтомъ. Этотъ послѣ дній характеръ наилучше удался Шиллеру. Менѣ е удачна обрисовка лицъ высшаго круга.

Не показывается передъ зрителями, но, оставаясь за сценой, тѣ мъ не менѣ е является одною изъ главныхъ пружинъ князь страны, распущенный и относящійся съ полнымъ пренебреженіемъ ко благу своего народа. Онъ развратитель послѣ дняго и тиранъ, продающій молодыхъ людей своей земли въ качествѣ солдатъ англичанамъ для отправки въ Америку, покупающій на вырученныя такъ деньги подарокъ своей любовницѣ и велящій разстрѣ ливать тѣ хъ смѣ льчаковъ, которые дерзнули сказать нѣ сколько язвительныхъ словъ полковнику, скорбя о своей горькой участи. Высшая мудрость при дворцѣ этого князя состоитъ въ томъ, чтобы примѣ няться къ направленію флюгера.

Президентъ фонъ Вальтеръ -- достойный министръ деспотическаго князя, приводящій всѣ хъ въ трепетъ. Это прежде всего честолюбивый и ловкій придворный, устранившій своего предшественника посредствомъ преступленія и не останавливающійся ни передъ чѣ мъ для того, чтобы удержаться y кормила власти и проложить своему сыну дорогу къ такому же блестящему положенію. Эта своеобразная любовь къ сыну -- единственная сколько-нибудь свѣ тлая черта въ характерѣ президента. Остальные люди для него -- лишь орудія для достиженія личныхъ цѣ лей. Онъ не привыкъ встрѣ чать сопротивленіе своему приказу: " должно быть такъ". Ему ничего не стоитъ заточить неугодное ему лицо въ подземелье, куда ни доходятъ ни звукъ, ни свѣ тъ, расположенное такъ же низко, какъ высоко поднимается башня. Какъ относился Вальтеръ къ народу, видно изъ его насмѣ шливаго отзыва о связи его сына съ дочерью Миллера (I, 5). Это человѣ къ, способный къ самымъ недостойнымъ низостямъ и преступленіямъ. Если-бы не поздніе годы, онъ былъ бы не прочь жениться на фавориткѣ своего государя. Онъ не придаетъ значенія клятвамъ и навсегда покончилъ счеты со своею совѣ стью и съ небомъ и даже не стыдится сознаваться въ своихъ преступленіяхъ предъ молодымъ сыномъ, въ чемъ не безъ основанія нѣ которые усматриваютъ нарушеніе правдивости въ изображеніи этой личности. Можно, впрочемъ, возразить, что президентъ испорченъ до мозга костей и цинично хвастаетъ этимъ. Лишь въ послѣ днемъ дѣ йствіи въ немъ заговорило истинно отцовское чувство, отрѣ шенное отъ заглушавшаго его раньше суетнаго честолюбія, и въ этотъ моментъ онъ внушаетъ намъ нѣ которое состраданіе. Потерявъ сына, онъ отдаетъ себя въ руки правосудія, обличенный своимъ сообщникомъ Вурмомъ. Появленіе судебныхъ прислужниковъ имѣ етъ такое-же значеніе, какъ въ заключительной сценѣ Мольеровскаго " Тартюфа" и въ драмѣ Лилло, -- принести хотя нѣ которое удовлетвореніе возмущенному чувству зрителей. Президентъ фонъ Вальтеръ -- отчасти снимокъ съ дѣ йствительной личности генерала Мontmartin'а, занимавшаго такое же положеніе и отличавшагося такимъ же моральнымъ складомъ.

Ближайшимъ пособникомъ Вальтера является занимающій мѣ сто его секретаря Вурмъ, самая фамилія котораго (червъ), уже указываетъ на его низкій и пресмыкающійся характеръ. Прошлое его запятнано преступленіями, и этимъ пользуется президентъ, чтобы держать Вурма въ своей власти, какъ весьма пригодное орудіе для выполненія различныхъ темныхъ предпріятій. И, дѣ йствительно, Вурмъ довольно предусмотрителенъ, изворотливъ и хитеръ на выдумки. Онъ истинный изобрѣ татель " Каbale" -- козней, погубившихъ Луизу и Фердинанда и въ концѣ самихъ виновниковъ интриги, Вурма и президента. Вурмъ ошибся, слѣ довательно, такъ же, какъ и Яго, но y него есть преимущество передъ послѣ днимъ. Душа Вурма оказалась способною къ искренней любви къ Луизѣ, что составляетъ единственную свѣ тлую черту въ его характерѣ. Утративъ навсегда любимую дѣ вушку, Вурмъ впадаетъ въ изступленіе, въ которомъ не щадитъ ни себя, ни своего покровителя, и выдаетъ страшную тайну, связывавшую обоихъ.-- Въ дѣ йствительной обстановкѣ Штуттгартской жизни Вурму соотвѣ тствовалъ Wiffiedor, но только послѣ дній занималъ болѣ е высокое общественное положеніе; литературный же прототипъ Вурма -- Маринелли Лессинга.

Второй сообщникъ фонъ Вальтера -- совсѣ мъ мелкій человѣ чишко, глупый гофмаршалъ фонъ Кальбъ, фамилія котораго (теленокъ) такъ же характерна, какъ и фамилія Вурма. Это настоящій придворный пошлякъ, завитой и надушенный, ходячая газета, разносящая новости о церемоніалахъ, празднествахъ и туалетахъ.Но видъ y него -- серьезно " занятаго человѣ ка", и, струсивъ передъ дуэлью, онъ для избѣ жанія ея заявляетъ, что ему осталось еще многое сдѣ лать въ этомъ мірѣ. Это -- истинно комическая личность въ смыслѣ полнаго ничтожества, -- " смѣ шная обезьяна для всѣ хъ тѣ хъ, y кого онъ бываетъ".

Единственная личность придворнаго круга, сколько-нибудь внушающая симпатіи зрителю, -- метресса князя лэди Мильфордъ. Первоначально Шиллеръ думалъ изобразить ее въ болѣ е темномъ освѣ щеніи, но потомъ отступилъ отъ этого намѣ ренія. Какъ видно изъ разсказа лэди, она очутилась невольно въ томъ положеніи, въ какомъ застаемъ ее. Она повѣ рила увѣ реніямъ князя въ любви въ тотъ моментъ, когда, ставъ безпомощной сиротой, хотѣ ла броситься въ Эльбу. Отдавъ свою честь князю, лэди Мильфордъ надѣ ялась спасти его страну, ставъ ея ангеломъ-хранителемъ. Но ея благородство, безкорыстіе, возвышенныя чувствованія, величіе души находятся въ странномъ противорѣ чіи съ ея положеніемъ. Несмотря на отравленный воздухъ обстановки, въ которую попала, она сохранила чистоту сердца и любитъ лучшаго изъ людей того круга, маіора фонъ Вальтера. Она желала-бы быть возвращенной небу этой любовью. Ей душно въ придворной обстановкѣ, отъ которой она желала бы быть подальше. Если она не бѣ жала раньше, то потому, что ея самолюбіе мѣ шало ей видѣ ть на своемъ мѣ стѣ другую (sic). Она не очерствѣ ла сердцемъ. Она возмущается до глубины души, слыша разсказъ о продажѣ княземъ людей въ Америку и о полномъ невниманіи къ бѣ дствіямъ горожанъ сгорѣ вшаго города, какъ будто раньше не могла узнать ни о чемъ подобномъ. Въ разговорѣ съ Фердинандомъ Мильфордъ оказывается настоящей сиреной, а въ сценѣ съ Луизой -- хитрой актрисой. Да и съ княземъ она разстается слишкомъ жестоко. Все это нарушаетъ цѣ льность ея характера. Рядомъ съ чертами графини фонъ Гогенгеймъ Мильфордъ заключаетъ въ своемъ образѣ и слѣ ды литературнаго заимствованія. Не безъ основанія Kontz называетъ ее въ высшей степени театральной личностью.

Несомнѣ нно есть слѣ довательно преувеличеніе въ изображеніи президента и лэди Мильфордъ. Но въ общемъ нельзя не признать, что геніальный 22-хъ лѣ тній поэтъ съ удивительнымъ мастерствомъ выдѣ лилъ изъ своей ближайшей обстановки рядъ фигуръ, полныхъ жизни, выносилъ ихъ въ самой глубинѣ своей души, вложилъ въ поэтическое возсозданіе ихъ всю теплоту своего юношескаго сердца, все мужество и всю непреклонность своего генія. То были великія преимущества трагедіи Шиллера передъ " Эмиліей Галотти" Лессинга, при всѣ хъ недостаткахъ первой, обусловленныхъ юношескою незрѣ лостью мысли и выраженія, которое страдаетъ иногда несообразностями, что можно сказать, напр., о разговорной рѣ чи Луизы, объясняющейся въ любви живописнымъ Шекспировскимъ стилемъ.

На основаніи указанныхъ недостатковъ, нѣ мецкая критика, современная выходу въ свѣ тъ " Коварства и Любви", отнеслась не совсѣ мъ благосклонно къ этой пьесѣ. Такъ, напр., критикъ въ " Strassburgische Gelehrten und Kunstnachrichten" 1784 г. находилъ, что въ этой пьесѣ " языкъ, чувствованія и характеры не естественны, искажены и странны".

Люди старшаго поколѣ нія и поборники классической правильности и мѣ ры, какъ Schroeder, безусловно порицали трагедію Шиллера за ея неправильность. Они были недовольны тѣ мъ, что Шиллеръ возвращался на забытый уже путь необузданнаго творчества (Sturm und Drangstü cke). Критикъ Берлинской " Vossishe Zeitung", Мoritz, назвалъ пьесу ІІІиллера произведеніемъ, приносящимъ позоръ своему времени; все, на что нападаетъ ея авторъ, превращается подъ его перомъ въ пѣ ну и пузыри. Болѣ е благосклонно отозвался Reinvald въ " Gottassche gelehrte Zeitung" 29 мая 1784 г. Онъ назвалъ автора " художникомъ страшныхъ сценъ и изобрѣ тателемъ Шекспировскихъ мыслей", призналъ, что въ трагедіи Шиллера есть по истинѣ прекрасныя мѣ ста и превосходно очерченные характеры, защищалъ его отъ обвиненія въ преувеличеніи, одобрялъ введеніе комическаго элемента въ трагедію и привѣ тствовалъ новыя драмы, которыя, по мнѣ нію критика, должны вытѣ снить прежнія напыщенныя и возвышенныя трагедіи.

И въ послѣ дующее время пьесу Шиллера осуждали нѣ которые изслѣ дователи и критики, въ томъ числѣ очень почтенные, какъ Гервинусъ, за невѣ рное изображеніе дѣ йствительности, пародированіе послѣ дней и за каррикатурность.

Новѣ йшая критика вообще ставитъ довольно высоко это произведеніе и нерѣ дко отдаетъ предпочтеніе " Коварству и Любви" передъ " Разбойниками", противъ чего возражаютъ иные. Otto Ludvig признавалъ въ " Коварствѣ и Любви" мастерской драматическій набросокъ, который удался юному поэту; по закругленности фабулы безспорно это лучшее созданіе Шиллера, по мнѣ нію Людвига.

Во всякомъ случаѣ, разсмотрѣ нная трагедія -- одна изъ наиболѣ е любимыхъ и производящихъ впечатлѣ ніе пьесъ Шиллера. Въ этомъ отношеніи сужденія зрителей мало измѣ нялись, начиная съ перваго представленія, имѣ вшаго мѣ сто почти 120 лѣ тъ назадъ (15 апрѣ ля 1784 г.). При сценической постановкѣ " Коварства и Любви" и теперь еще можно видѣ ть, какъ сильно дѣ йствіе истинно драматическаго произведенія, мастерски построеннаго, на воспріимчивую публику.

Въ силу этого въ " Коварствѣ и Любви" мѣ щанская трагедія XVIII-го вѣ ка получила общее значеніе, стала истинно народною драмой, потому что и за предѣ лами бюргерскихъ круговъ не можетъ не оказывать воздѣ йствія художественное возвеличеніе правдивости, религіознаго чувства, слѣ дованія долгу, благородства и честности, которыми проникнуты Миллеръ и его дочь.

Этой своей пьесой, какъ и " Разбойниками" Шиллеръ много содѣ йствовалъ освѣ женію удушливой атмосферы, въ которой пребывало общество конца прошлаго вѣ ка. Онъ будилъ тысячи людей, которыхъ души, по выраженію лэди Мильфордъ (II, 1), " so gleich als ihre Sackuhren gehen" (" Зaведены на одинъ ладъ, какъ часы").

Между прочимъ, буржуазная трагедія XVIII-го вѣ ка, и разсмотрѣ нное произведеніе Шиллера въ частности, содѣ йствовала начинавшемуся въ томъ столѣ тіи сближенію общественныхъ классовъ и сглаженію сословныхъ преградъ между ними. По справедливому замѣ чанію Куно-Фишера, паденіе сословныхъ различій на сценѣ предшествовало соотвѣ тственной реформѣ въ жизни. То было начало великаго переворота въ общественныхъ отношеніяхъ, не законченнаго и теперь.

Сопоставленіе людей высокаго общественнаго положенія, но низкихъ, либо ничтожныхъ по своему характеру, съ людьми бѣ дными, но чистыми сердцемъ, изображеніе насилій со стороны первыхъ и кроткой, но полной достоинства, сдержанности со стороны вторыхъ, смѣ на комическаго и серьезнаго, смѣ ха, веселья и слезъ, роскошной дворцовой обстановки и непригляднаго жилья бюргерской семьи, -- все это дѣ йствовало весьма эффектно и при этомъ было согласно съ дѣ йствительностью.

Но вмѣ стѣ съ тѣ мъ y Шиллера это противоположеніе получило политическое и соціальное значеніе и обострилось вслѣ дствіе наклонности поэта къ драматическимъ контрастамъ и эффектамъ и того печальнаго настроенія, въ какомъ онъ находился во время созданія своихъ пьесъ, а главное -- въ силу тенденціозности идеи, положенной въ основу этой мѣ щанской трагедіи.

Отношенія двухъ противуполагаемыхъ поэтомъ общественныхъ слоевъ, именно правящаго класса и народа, введены въ рамки общей идеи, которую такъ реторично и увлекательно развилъ въ своей системѣ Ж. Ж. Руссо, и которая принадлежала къ числу самыхъ излюбленныхъ во второй половинѣ XVIII-го вѣ ка. По этой идеѣ люди высшихъ классовъ общества удалились отъ природы, прониклись предразсудками, условностями и развращеніемъ, а простой людъ (средній и низшій классы народа) зависитъ въ своемъ существованіи отъ произвола и капризовъ правящихъ классовъ и противопоставляетъ угнетенію терпѣ ніе и вѣ рность здравымъ началамъ жизни, которымъ учитъ природа. Молодой нѣ мецкій поэтъ оказался еще болѣ е радикальнымъ, чѣ мъ его любимый учитель Руссо.

Шиллеръ, заимствуя многое y Вагнера и Геммингена, выказалъ замѣ чательный талантъ изобрѣ тенія въ развитіи интриги, наполняющей пьесу, и умѣ нье постоянно поддерживать и усиливать интересъ дѣ йствія быстрыми переходами. При этомъ по простотѣ дѣ йствія " Коварство и Любовь" ставятъ рядомъ съ " Мессинской невѣ стой".

Но, къ сожалѣ нію, въ разсматриваемую трагедію не разъ вторгается субъективизмъ поэта, влагающаго въ уста дѣ йствующихъ лицъ собственныя мысли и чувствованія, передающаго ихъ въ краснорѣ чивыхъ выраженіяхъ, бьющаго на эффектъ и не разбирающагося для того въ средствахъ. Нужно сказать, впрочемъ, что это недостатокъ, присущій почти всему драматическому творчеству Шиллера. Нѣ которыя подробности, мало вѣ роятныя (напр., сцена бесѣ ды Фердинанда съ фонъ Кальбомъ, когда первый вовсе не внемлетъ разоблаченіямъ послѣ дняго), вставлены въ пьесу, потому что понадобились автору для веденія ея въ желательномъ ему направленіи. Шиллеръ допустилъ рядъ психологическихъ промаховъ въ обрисовкѣ, напр., характера Фердинанда, который столь легко впадаетъ въ ажитацію (собственное выраженіе поэта) и въ ярость, образа Луизы, рѣ чи которой не всегда соотвѣ тствуютъ ея характеру, образованію и положенію, и др. По временамъ отчетливо слышенъ голосъ моралиста и " чувствительнаго" человѣ ка XVIII в. и усиленное подчеркиваніе тезиса того вѣ ка о превосходствѣ бѣ дныхъ передъ богатыми. Словомъ, поэтъ не выдержалъ единства характера нѣ которыхъ дѣ йствующихъ лицъ и не соблюлъ полной правдивости въ обрисовкѣ ихъ и въ развитіи содержанія: по настоящему пьеса должна была окончиться счастливой развязкой для влюбленныхъ, если бы поэтъ не насиловалъ естественнаго хода дѣ йствія.

Мы вправѣ послѣ этого назвать " Koварство и Любовь" одною изъ юношескихъ драмъ Шиллера, проникнутыхъ весьма благородными и возвышенными стремленіями, имѣ вшихъ цѣ лью пропаганду идеи освобожденія отъ вѣ ковыхъ золъ, возстанія противъ несовершенствъ общественнаго склада, но созданныхъ въ лихорадочной поспѣ шности взволнованнаго духа, переступавшаго мѣ ру и еще не свободнаго отъ преувеличеній.

Потому-то впослѣ дствіи самъ Шиллеръ относился не особенно любовно къ этимъ литературнымъ дѣ тищамъ своей юности, хотѣ лъ исправить ихъ для Веймарской сцены, но безуспѣ шно, и воздержался отъ постановки на ней.

Но молодымъ кипучимъ натурамъ (Sprudeljugend) и въ особенности нѣ мецкимъ студентамъ долго нравились первыя драматическія произведенія Шиллеровой музы, и " Коварство и Любовь" электризовала молодежь. Гёте въ разговорѣ съ Эккерманномъ (17 января 1827 г.) объяснилъ это общимъ закономъ міровой исторіи, по которому необходимо, чтобы каждая личность пережила всѣ эпохи міровой исторіи.

Разсматриваемая трагедія производила сильное впечатлѣ ніе и на другихъ и была ставима повсюду то въ подлинномъ, то въ измѣ ненномъ видѣ. Ею вдохновлялись и французскіе романтики. Dumas передѣ лалъ ее и не остался безъ вліянія ея въ нѣ которыхъ другихъ своихъ произведеніяхъ.

И дѣ йствительно, при всѣ хъ недостаткахъ трагедіи " Коварство и Любовь" она все-таки весьма цѣ нный и характерный литературный памятникъ вѣ ка просвѣ щенія и его страстнаго гнѣ ва противъ стараго порядка, вѣ ка новыхъ идеаловъ философіи, уравнивавшей всѣ хъ людей въ человѣ ческомъ достоинствѣ, и свѣ тлыхъ упованій и чаяній лучшаго будущаго. Въ этой трагедіи находимъ страстный и краснорѣ чивый взрывъ гнѣ ва почти наканунѣ революціи, разгорѣ вшейся во Франціи, а въ другихъ странахъ происходившей лишь въ умахъ; недаромъ время представленія пьесы почти совпало со временемъ сценической постановки " Свадьбы Фигаро". Вмѣ стѣ съ тѣ мъ " Коварство и Любовь" -- уже драма романтизма съ его кипучимъ индивидуализмомъ, теплой религіозною вѣ рою и идеею о единеніи душъ въ вѣ чности. Въ этомъ произведеніи есть много вѣ чной правды, какъ и въ пламенныхъ тирадахъ Руссо, -- правды, которая не старѣ етъ.