Глава пятая. По некоторому стечению обстоятельств мы, ребятишки, сделались причастны к одному событию декабристского бунта

По некоторому стечению обстоятельств мы, ребятишки, сделались причастны
к одному событию декабристского бунта. Фас нашего корпуса, как известно,
выходил на Неву, прямо против нынешней Исаакиевской площади. Все роты были
размещены по линии, а _резервная_ рота выходила на фас. Я был тогда именно в
этой резервной роте, и нам, из наших окон, было все видно.
Кто знает графически это положение, тот его поймет, а кто не знает,
тому нечего рассказывать. Было так, как я говорю.
Тогда с острова прямо к этой площади был мост, который так и назывался
Исааккезским мостом. Из окон фаса нам видно было на Исаакиевской площади
огромное стечение народа и бунтовавшихся войск, которые состояли из
баталиона Московского полка и двух рот экипажа гвардии. Когда после шести
часов вечера открыли огонь из шести орудий, стоявших против Адмиралтейства и
направленных на Сенат, и в числе бунтовавших появились раненые, то из них
несколько человек бросились бежать по льду через Неву. Одни из них шли, а
другие ползли по льду, и, перебравшись на наш берег, человек шестнадцать
вошли в ворота корпуса, и тут который где привалились, - кто под стенкой,
кто на сходах к служительским помещениям.
Помнится, будто все это были солдаты бунтовавшего баталиона Московского
полка.
Кадеты, услыхав об этом или увидав раненых, без удержа, но и без
уговора, никого не слушая, бросились к ним, подняли их на руки и уложили
каждого как могли лучше. Им, собственно, хотелось уложить их на свои койки,
но не помню почему-то это так не сделалось, хотя другие говорят, что будто и
так было. Однако я об этом ке спорю и этого не утверждаю. Может быть, что
кадеты разместили раненых по солдатским койкам в служительской казарме и тут
принялись около них фельдшерить и им прислуживать. Не видя в этом ничего
предосудительного и дурного, кадеты не скрывались с своим поступком,
которого к тому же и невозможно было скрыть. Сейчас же они дали знать об
этом директору Перскому, а сами меж тем уже сделали, как умели, раненым
перевязку. А как бунтовщики стояли целый день не евши, то кадеты
распорядились также их накормить, для чего, построившись к ужину, сделали
так называемую " передачу", то есть по всему фронту передали шепотом слова:
" Пирогов не есть, - раненым. Пирогов не есть, - раненым..." Эта " передача"
{Воспитанники корпуса позднейших выпусков говорят, что у них не было слова
" передача", но я оставляю так, как мне сказано кадетом-старцем. (Прим.
автора.)} была прием обыкновенный, к которому мы всегда обращались, когда в
корпусе были кадеты, арестованные в карцере и оставленные " на хлеб и на
воду".
Делалось это таким образом: когда мы выстроивались всем корпусом перед
обедом или перед ужином, то от старших кадет-гренадеров, которые всегда
больше знали домашние тайны корпуса и имели авторитет на младших, " шло
приказание", передаваемое от одного соседа к другому шепотом и всегда в
самой короткой, лаконической форме. Например:
" Есть арестанты - пироги не есть".
Если по расписанию в этот день не было пирогов, то точно такой же
приказ отдавался насчет котлет, и несмотря на то, что утаить и вынесть из-за
стола котлеты было гораздо труднее, чем пироги, но мы умели это делать очень
легко и незаметно. Да впрочем, начальство, зная наш в этом случае
непреклонный ребячий дух и обычай, совсем к этому не придиралось. " Не едят,
уносят, - ну и пускай уносят". Худа в этом не полагали, да его, может быть,
и не было. Это маленькое правонарушение служило к созиданию великого дела:
оно воспитывало дух товарищества, дух взаимопомощи и сострадания, который
придает всякой среде теплоту и жизненность, с утратой коих люди перестают
быть людьми и становятся холодными эгоистами, неспособными ни к какому делу,
требующему самоотвержения и доблести.
Так было и в этот для некоторых из нас очень многопоследственный день,
когда мы уложили и перевязали своими платками раненых бунтовщиков. Гренадеры
дали передачу:
- Пирогов не есть, - раненым.
И все этот приказ исполнили по всей точности, как было принято: пирогов
никто не ел, и все они были отнесены раненым, которые вслед за тем были
куда-то убраны.
День кончился по обыкновению, и мы уснули, нимало не помышляя о том,
какое мы сделали непозволительное и вредное для наших товарищей дело.
Мы могли быть тем спокойнее, что Перский, который всех более отвечал за
наши поступки, не сказал нам ни одного слова охуждения, а напротив,
простился с нами так, как будто мы не сделали ничего дурного. Он даже был
ласков и тем дал нам повод думать, как будто он одобрил наше ребячье
сострадание.
Одним словом, мы считали себя ни в чем не виноватыми и не ждали ни
малейшей неприятности, а она была начеку и двигалась на нас как будто
нарочно затем, чтобы показать нам Михаила Степановича в таком величии души,
ума и характера, о которых мы не могли составить и понятия, но о которых,
конечно, ни один из нас не сумел забыть до гроба.