Часть первая ХЛЮПИК 5 страница

— У меня есть свои источники информации, — уклончиво ответил я, — причем им можно верить.

— По дружбе?

— За деньги. Любой друг может предать. Человек, которому платят, может только продать. Потому я плачу

так, чтобы не было желания продаться кому-то еще. Друзьям я не верю. У меня их нет.

— А Мунлайт?

Я скосился на него. Он смотрел на меня с неподдельным интересом.

— Мунлайт просто человек, которого я знаю и который знает меня. Все. Я ему ничего не должен, он мне ничем не обязан. И нам обоим друг на друга наплевать по большому счету.

— А есть кто-то, на кого не наплевать?

— Я уже сказал, — бросил я. — У меня нет друзей. Вообще.

Хлюпик насупился. Не то решил, что я его обманываю, не то еще что.

— Так не бывает. У каждого человека есть друг. Хоть один. Друзей не бывает много. Но совсем без друзей ни один человек не может…

Ни один человек? Я рассмеялся. Хлюпик посмотрел на меня с обидой, но я уже не мог остановиться. Обида на утонченном лице московского интеллигента, У которого дедушка за какие-то неведомые заслуги схлопотал квартиру в сталинской высотке, сменилась непониманием. Затем физиономия Хлюпика приняла опасливое выражение. Он чуть отстранился и бросил на меня косой взгляд.

Я перестал смеяться. Резко. Внезапно нахлынувшее веселье, как выключили. От этого мой спутник отодвинулся уже основательнее.

— Я не человек, понимаешь? Я не нормальный человек. Здесь зона. Здесь нет нормальных людей. Здесь вообще нет людей. Только полное отребье и взматеревшие малость бродяги. Ни у кого из них нет ничего человеческого. Злость, грязь, жажда наживы. В лучшем случае свой интерес.

Он смотрел на меня слегка ошарашенно, как будто я сошел с ума, а он впервые попал в одну комнату с сумасшедшим и не знал, что делать. Только понимал инстинктивно, что что-то, наверное, делать надо.

— Знаешь, те кто в зоне, они вне закона, — продолжал я. — Военные имеют право их отстреливать. Нас отстреливать. Думаешь, они стреляют сразу наповал? Нет. Они не экономят патроны, они изгаляются. Попал к военным и пристрелили сразу — считай, повезло. Так бывает, только если у них времени нет. А если им скучно и они не спешат… Эти люди охраняют зону. Они и зоны-то не видели толком. А в зоне… Знаешь, что такое отмычка?

— Ключик такой? — робко пожал плечами Хлюпик.

— Ага. Ключик. Открывает любую дверь. Вот иду я в зону. Не по свалке гулять, а по-серьезному. Беру с собой человек пять новичков, обещаю им процент от гонорара за наш поход. Вот они и есть мои отмычки. Не всякую аномалию определишь, понимаешь. Есть известные, часто встречающиеся. А есть такие, которые и не увидишь сразу. Разве что почувствуешь смутно. Вот тогда в ход идут отмычки. Отправляешь отмычку вперед и смотришь. Если аномалия была, то одной отмычкой меньше, и дальше пошли. Потому отмычкам и обещают хорошие деньги, что из них редко кто возвращается. Они — мясо на убой. А ведь тоже люди…

Хлюпик набычился. Брови сошлись на переносице, видом он напоминал тощую нахохлившуюся птицу.

— Ты обо всем этом задумываешься?

Хотел бы я соврать. Сказать «нет» и поверить, что это правда.

— Значит ты человек. В тебе больше человеческого, чем ты думаешь.

— Нет здесь людей, — покачал я головой. — Сволочи одни. Дерьмовое место, дерьмовые люди. И я не человек.

— А кто ты?

Кто я? Дерьмо я…

…Дерьмо я. Так я и думал тогда. А что я еще мог думать, выйдя после пяти лет и наткнувшись на опечатанную дверь? Хотел содрать опечатку, рука дрогнула.

Словно, содрав бумажку с казенным штампом, я нарушу что-то тонкое, едва уловимое.

Я провел по двери квартиры, в которой прошло мое детство, ладонью. Дверь осталась все та же. Соседи вставляли новомодные металлические с красивой обивкой. А у мамы оставалась та самая старая хлипкая дверка, изнутри обитая дерматином, а снаружи обтянутая какой-то странной клеенчатой пленкой с рисунком под дерево, какой когда-то оклеивали все двери. Мама считала, что дверь и замок менять незачем. Двери от честных людей.

Теперь я стоял перед старенькой дверью, за которой опечатали мое детство. Пальцы, едва касаясь, прошлись по двери.

Я так и не смог войти. Пошел к тете Нине, соседке. Она тоже была старенькая. Она и в детстве казалась старой. Потом только понял, что женщина в двадцать восемь совсем не глубокая старуха. Сейчас ей было около шестидесяти.

Когда открыла дверь, руки были мокрыми. Она терла их кухонным полотенцем.

— Митя!

Полотенце заходило ходуном, а потом принялось вытирать насухо и без того уже сухие руки. Тетя Нина плакала. И мне пришлось говорить ей какую-то глупую банальность, чтобы она успокоилась. Успокоилась и рассказала, что мама ждала, но не дождалась совсем чуть-чуть. От чего умерла? Сердце не выдержало. Давно? Полтора месяца, как схоронили.

Дерьмо я. Ведь это я ее убил. Ментами, судом, своей отсидкой. Кому я что доказал? А мама умерла. Ждала и не дождалась.

Я сидел на кухне у тети Нины и раскачивал табурет, на который плюхнулся с порога. Она что-то говорила, а я не слышал. Дерьмо, стучало в голове. Дерьмо.

— Поплачь, Митенька, — тихо говорила тетя Нина. — Поплачь, легче станет.

— Теть Нин, водка есть?

Водка была, но легче не стало. Мама была единственным человеком, который меня ждал. Ждал и не дождался. Сердце не выдержало. Больше у меня никого не было. И я ушел. В зону. Куда мне было еще идти? Не взламывать же опечатанное за старой дверью детство? За тридцать детства уже не бывает…

— Угрюмый, ты чего?

Сквозь туман перед глазами возникло лицо Хлюпика. Он стоял надо мной и тряс меня за плечо. Рожа испуганная, словно я помер и оставил его здесь одного.

— Что ты?

Я резко поднялся. Вскинул «калаш» и включил второй фонарик, осветив туннель. Обшарпанные, плесневелые, покрытые ржавыми потеками стены уходили вперед, растворяясь в темноте.

— Ничего, — шепнул я еле слышно и добавил чуть громче. — Идем.

Шаги гулким эхом разносились по туннелю далеко в обе стороны. Хлюпик топал, как стадо слонов. Ну, может, не как стадо, но шуму от него было более чем достаточно. Хотя, надо отдать должное, после того, как под ногами стало сухо, а неведомый ручей куда-то рассосался, шуметь он стал все же меньше.

Впереди казавшаяся бесконечной кишка туннеля заканчивалась развилкой. Ничего хорошего в таких развилках нет. Особенно в зоне. Особенно под землей. Черт его маму знает, чего там за поворотом и с какой стороны оно кинется. Что-то неприятно ударило по ушам. Звук или даже предчувствие звука. Что-то знакомое и…

Я остановился, выкинув назад руку, жестом приказывая не двигаться. Позади успело прошлепать еще несколько шагов. Господи, он когда-нибудь научится останавливаться сразу? В каких облаках витает? Неужто так трудно смотреть перед собой и реагировать сразу, а не как бог на душу положит.

Теперь, когда никто не топал, стало, кажется, абсолютно тихо. Только капало где-то очень далеко и очень неторопливо. По капле сверху вниз. Нет, не тот это был звук.

Я опустил руку и пошел дальше. Перед развилкой все же остановился и осторожно высунул нос в проем. Справа никого. Слева никого. Пустые коридоры. Но беспокойное чувство не оставляло.

ПДА включился сразу. Засветиться тут я не опасался, в здравом уме и твердой памяти просто так под землю никто не полезет. Боялся другого, что карты не найдется. Ее и не нашлось. Смутные огрызки. Если тут кто-то когда-то и бывал, то отсюда не вышел. А если и вышел, то схемой делиться не захотел.

— А Мунлайт не писал? — подал голос Хлюпик, отрывая от мыслей.

Я дернулся от неожиданности. Чуть не выронил наладонник.

— Черт тебя подери! Да хрен с ним, с Муном твоим. Пристрелили — значит сам виноват. Нет — может, когда увидитесь.

Хлюпик насупился и, обойдя меня по дуге, пошлепал вперед в правое ответвление. Идиот! Хотя у него-то все просто. Это я в раздумьях, куда идти, а он просто идет. Это не бесстрашие и не решительность. Это даже не дурь. Просто незнание и отсутствие опыта. Большая часть новичков так и гибнет…

Стоп!

То ли мне показалось, то ли на самом деле в паре метров от него пронеслась череда легких игривых искорок. А может, я просто понял наконец, что за звук мне послышался раньше.

— Стоять! — рявкнул я.

Вернее, хотел рявкнуть. Связки перехватило спазмом. Как в ночном кошмаре, когда надо крикнуть, предупредить, иначе случится непоправимое, а ты понимаешь, что говорить не можешь. Из глотки вместо рыка вырвался невразумительный сип. Но он услышал.

На этот раз Хлюпик среагировал сразу. Это и спасло ему жизнь.

— Стой, — прошептал я, потому что голос так и не вернулся.

В горле запершило, я закашлялся. Странное дело, но шепот подействовал лучше, чем крик. Парень замер, оглянулся в нерешительности.

Откашлявшись, я приблизился, взял его за плечо и оттащил в сторону. Болт мне был не нужен. И так уже знал, что этой стороной мы не пойдем. Но для демонстрации болта не жалко. Пусть поглядит, в другой раз умнее будет.

Вытянув из кармана средних размеров болтик, я подкинул его на ладони и легонько кинул вперед. Слова были не нужны. Лучше один раз увидеть, чем сто инструкций выслушать.

Болт описал дугу метров в пять-шесть длиной, шлепнулся на пол, прокатился чуть вперед и застыл без движения. Стоящий рядом Хлюпик секунду смотрел на него с ошалелым видом. Затем перевел на меня взгляд. Сказать ничего не успел, только собирался, но глаза у парня были, как у обиженного и обманутого ребенка. Какую-то долю секунды он смотрел на меня.

Заискрилось, треснуло. Хлюпик резко повернул голову, над болтом изогнулась маленькая электрическая дуга, как на контактах электрошока. Затрещало сильнее, а потом с диким грохотом пространство от стены до стены развалилось от искрящегося и переливающегося пучка молний. Молнии засверкали с треском, распадаясь и снова сплетаясь в пучок. Потом на мгновение пропали, но тут же застрекотали на шаг дальше и медленно понеслись вдаль по коридору.

Все, концерт окончен. Я повернулся к Хлюпику. На этот раз он стоял окончательно подавленный и размазанный тонким слоем чуть ниже плинтуса. Смотрел теперь только на меня, и глаза, казалось, сейчас выкатятся из орбит.

— Мы пойдем налево, — бодро, словно ничего не случилось, ответил я.

— Что это бы… Что? Он указал вперед.

— Электра, — объяснил я. — Шаровую молнию знаешь?

Хлюпик часто-часто закивал.

— Вот такая же, только не она. Не знаю, что опаснее, но если на электру нарвешься, мало не покажется. Идем.

Я осветил левый рукав туннеля фонариком и, убедившись, что ничего подозрительного рядом нет, побрел туда. Хлюпик осторожно шел за мной. Кажется, даже шагать стал тише. Ну да, так и есть. Раньше шел, как по Бродвею, а теперь ступает осторожно, взвешивает каждый шаг. Словно по минному полю. Это правильно. Лучше перебдеть, чем недобдеть, как говорил один неглупый, хоть и не существовавший в реальности мужик.

— Угрюмый, — тихонько позвали сзади. — Можно спросить?

Я кивнул.

— А что это на самом деле? Ну эта… электра… Это как?

Я пожал плечами.

— Просто. Аномалия. Обычно метров десять в диаметре. Здесь вот в длину разрослась. Ученые говорят, там статическое электричество накапливается и, если потревожить, взрывается молниями. Ну, ты видел. А подробнее не знаю. Да и не интересно мне знать, честно говоря, что меня убивает, с научной точки зрения. Зверю, попавшему в капкан, наплевать, из стали тот сделан или из титанового сплава. Ему это не важно. Тут то же самое. Мне выжить интересно. А разряд там такой, что живым редко кто уходит.

— Но бывает?

— Бывает, — согласился я, останавливаясь. Впереди легко искрилось. Рука потянулась в карман за новым болтом. Как-то под моим окном у костерка сталкеры байки травили. Так один рассказывал, как камешки кидал. Кидает, вроде все в порядке, последний кинул — ничего. Нет аномалии. Руку потянул камешки собрать, тут и жахнуло по полной. Аномалия все-таки была. Все камешки в пыль, только последний, который в руке был, целехонький. Камешек вроде как камешек, но с тех пор рассказчик его с собой таскает, так, на всякий случай. Правда это или треп, черт его разберет, но мне бы такой камешек на удачу не помешал.

— Бывает, что человек в высоковольтный щиток сунется, его тряханет, и все. Только труп его изувеченный и видели. А бывает, чудак полезет по пьяни в трансформаторную будку нужду малую справить, разряд получит, и ничего.

— Я читал про такое. — Голос Хлюпика прозвучал напряженно. — Они потом через стены видят и стаканы взглядом двигать могут.

Я посмотрел на него. Он застыл у меня за плечом. Напряженный, как перетянутая струна. Взгляд его метался с искорок в темноте на мою руку с болтом и обратно.

— Может, один какой уникум и стал после этого через стены видеть. Или крыша у него съехала, и ему казаться начало, что у него вместо глаз рентген-аппарат. Но тех, которые выжили, по пальцам перечесть. Ссать на оголенные провода в трансформаторной будке, так же как и за оголенные концы высоковольтной линии хвататься, опасно для здоровья. И обычно от этого умирают. Так же и здесь. Кому-то немерено повезло, а остальные умерли.

Кому-то ведь и в самом деле везет. Вот как тому дурню с камешком. Если не соврал, то невероятно повезло. И сам жив, и рука на месте. Еще и камешек на удачу чудесный.

Болтик пролетел над искрящимся пространством и звонко застучал по полу. Я подождал малость, потом смело подошел и протянул руку. Полупрозрачное аморфное образование слегка искрилось в темноте. Я скинул рюкзак, расстегнул его другой рукой и достал контейнер.

Хлюпик наблюдал за мной с выпученными, как у рака, глазами.

— Это из нее электра получается?

Щелкнули запоры, я уложил артефакт в ячейку и закрыл.

— Почти. Только наоборот. Это «бенгальский огонь». Артефактик. Возникает в местах активности электры. Тут тоже электра была, вот он и получился.

— Как?

Контейнер вернулся в рюкзак, рюкзак — на плечо. Я пожал плечами:

— Не знаю. Я не ученый. Хотя они тоже гипотезы строят только. На словах очень красиво рассказывают, какая аномалия как устроена, да чего должно происходить, чтобы артефакт получился. Но даже на семьдесят процентов в своих словах не уверены. Они предполагают.

— А… — снова начал он, но я не стал слушать. Жестом попросив Хлюпика заткнуться, повернулся к нему спиной и неторопливо пошел дальше. Торопиться некуда. Да и нельзя. Вот только говорить всю дорогу меня совсем не тянет. И без того за последние сутки языком молочу больше, чем за последние три месяца.

Хлюпик молча топал следом. У него уже выходило не очень шуметь и идти если не след в след, то хотя бы приблизительно так же.

Коридоры, туннели и переходы сменяли друг друга, а выхода не было. Собственно, и опасности особой не было. Я притормаживал и собирался перед каждым новым проемом или поворотом. Но опасности не чувствовал. Только напряжение за спиной.

То, что Хлюпик стал относиться с опаской к окружающему, меня радовало. А вот отсутствие активности со стороны зоны напрягало. С того момента, как мой попутчик чуть не влетел в электру, прошло уже несколько часов. Мы наматывали километры коридоров, туннелей, переходов и прочих странных подземных помещений. Под ногами хлюпала вода, по стенам змеились провода. Иногда появлялись искусственные источники освещения. Причем неведомым образом подземные светильники, горящие здесь со времен заката СССР, работали и теперь. Но ни аномалий, ни артефактов, ни мутантов не было.

Полная тотальная тишина со стороны зоны. Словно я не сталкер, а простой диггер. И нахожусь не в зоне, а в какой-нибудь хоженой-перехоженой московской подземке. Еще пара коридорчиков, и вылезу где-нибудь в депо московского метрополитена имени Владимира Ильича, Мавзолей ему пухом.

Ситуация напрягала с каждым шагом все больше и больше. По мне, так в зоне самая крепкая неприятность лучше такого спокойствия. С любой проблемой можно разобраться, потому что она понятна, ожидаема, предсказуема. Ясен как возможный положительный, так и отрицательный исход дела. А с затишьем непонятно ничего.

Тишина и покой заставляют расслабиться. Расслабляться нельзя, потому что может что-то случиться. Но ничего не происходит. И ты ждешь, а по-прежнему ничего не происходит. И это напрягает еще больше, потому что так не бывает. И ты начинаешь ждать еще большей проблемы. Потому что чем спокойнее затишье, тем крупнее неприятности. И опять ничего не происходит. Наконец накал доходит до того, что ты понимаешь: адекватная затишью неприятность тебя просто похоронит.

Я глубоко вздохнул. Раз, два, три.

Спокойно. Пока ничего не произошло.

Или произошло? А может, мы попали в какую-нибудь аномалию — ходим по кругу и будем теперь вечно делать это. Всегда. Начинать в исходной точке, проходить ряд подземных сообщений и возвращаться в исходную точку, чтобы снова пройти тем же путем. А что, здесь все похоже. Никакой оригинальности интерьера.

Я сунул руку в карман и незаметно обронил болтик. Хлюпику про мои невеселые размышления знать пока не надо. А болтик, если мы действительно попали в пространственную петлю, я увижу. Мимо не пройду. Интересно, бывают временные петли? Я что-то слышал про это. Какие-то сталкерские байки. Но сам не сталкивался с подобным никогда. Так что, вполне возможно, все это сказки.

А три часа простой пешей прогулки под землей в зоне без эксцессов — это не сказка? Хотел бы я знать, что здесь на самом деле происходит. А может, реально мы уже трупы. Лежим где-нибудь там, где разорвалась электра. А все, что происходит, — это бред, предсмертная вспышка сознания.

Бред, мысленно отругал себя я. Слушать чужие сказки не зазорно, но самому-то зачем фольклором заниматься и мифы плодить? Хватит бредить, Угрюмый.

Под ногой хрустнуло. Я вздрогнул. Неужели болт. Замерев на месте, я посветил себе фонариком. Пятно света метнулось под ноги. На полу валялась россыпь мелких камешков. Никакого болта. Да и быть его тут не могло.

Параноик чертов.

Только сейчас понял, что стою на месте. Причем с перепугу не только сам остановился, но и Хлюпика остановил. Я повернулся. Он стоял рядом притихший и послушный, как божий агнец.

— Случилось что-то? — аккуратно поинтересовался мой спутник.

Случилось. Ослабил лямку. Ремень легко скользнул с плеча. Рюкзак шлепнулся на пол.

— Привал, — скомандовал все еще ожидающему ответа Хлюпику.

Расстегнув рюкзак, я углубился в его недра. Хлюпик присел рядом. С любопытством наблюдал за мной. Ждал, видимо, еще чего-то необычного, вроде подбирания артефактов или кидания болтов по аномалии. Но на этот раз, к его разочарованию, все оказалось банально.

Я вынул две банки тушенки, поставил на пол и принялся застегивать рюкзак. Внутри осталось еще две. И то удача. Могло ни одной не быть, ведь таскать на себе консервы до кордона — это лишний вес по зоне волохать. Тут недалеко. С голодухи не помрешь. Никто ж не знал, что вместо того, чтобы вытащить отсюда Хлюпика и вернуться, мы влипнем в такую передрягу. Был бы на моем месте кто другой, сидели бы сейчас голодные. У меня же привычка. Я лишнего веса не боюсь, а патроны, консервы и аптечка лишними не бывают. Никогда. Мало ли что.

Хлюпик на удивление молча смотрел, как вскрываю банку ножом. Первую протянул ему. Когда его пальцы уцепились за жестяной бок банки, в глазах появился алчный блеск, достойный неандертальца. На этот раз он слопал все подчистую и даже управился быстрее меня. Куда девался тот интеллигент, что еще утром вяло ковырял точно такую же тушенку и делал вид, что она ему не по нутру. Голод не тетка. А аппетит здесь быстро нагуливается.

Выскоблив остатки тушенки, я привалился спиной к стене, запрокинул голову и сомкнул веки. Желудок сыто заурчал, переваривая тушенку.

— Все. Тихий час пятнадцать минут.

— Так час, пятнадцать минут или час пятнадцать? — к Хлюпику возвращалась его разговорчивость.

Я приоткрыл один глаз, посмотрел на него недовольно.

— Хлюпик, не пытайся казаться глупее, чем есть. Толкни через четверть часа.

Подремать, хоть и пятнадцать минут, будет очень кстати. Глаза закрылись мгновенно.

— Угрюмый, а, Угрюмый, а мы где сейчас?

— В канализации, — отозвался я, не разлепляя смеженных ресниц.

— Это я понял, а… — Он замялся, когда продолжил, голос его вибрировал от напряжения. — А если мы отсюда никогда не выберемся? Мы все идем, идем. А выходит, как на месте топчемся. Если выхода нет?

Последнюю фразу я слышал уже сквозь сон. Ответ шевельнулся на краю сознания, но я не стал его озвучивать, предпочел уйти в сон. Через секунду я отключился…

— …Мы с вами на месте топчемся. — Адвокат был молодой. Очень молодой.

Что он видел в жизни? Чего хотел от нее? Что умел? Вчерашний студент какого-нибудь юридического факультета, которых тьма развелась. Бывает такое. Появляется какая-то модная профессия, и все начинают в нее ломиться. Считается, что на нее есть спрос, и у ее представителей всегда будут деньги.

По этим профессиям можно судить о состоянии общества. Когда возникает мода на психологов, народу явно нужно выплакаться. Когда на врачей, нация на грани вымирания. А когда на адвокатов… Тут два варианта. Либо судебная система завернула гайки, либо народ проворовался. Суд у нас гайки никогда не закручивал и всегда готов был позволить себя умаслить. Выходит, тенденция паршивая.

— Может быть, состояние аффекта? — предложил молодой юрист.

— Какой аффект?

— Вы же из Чечни только вернулись. Психика расшатана и так далее…

— Вот именно, из Чечни вернулся. Это кое-чему учит. Например, спокойствию. Я спокоен, как удав. Особенно когда хребет ломаю.

Тут я немного лукавил. Чечня действительно научила кое-чему. Например, я так и не смог избавиться от привычки стрелять глазами по крышам и окнам. Но аффекта не было, тут я не врал. Было два ублюдка, которые хотели моих денег. Тому, что стоял у меня за спиной повезло больше. А вот тот, что зашел спереди, имел неосторожность распустить руки. Аффект! Рефлексы там были, а не аффект. Вот на этих рефлексах неудавшийся гопстопник и поломался. В прямом смысле. Я не хотел ломать дураку жизнь и делать его паралитиком. Так получилось. Просто сломал немного не в том месте.

— Дмитрий, я не понимаю. — Юный адвокат снял изящные очечки и запыхтел на стекла. — Вы сесть хотите?

Я покачал головой. Юрист принялся нервно полировать стекла замшевой тряпочкой.

Нет, я не хотел сесть. Но юлить и говорить неправду я тоже не хотел. Выкручиваться было противно. Я был прав. Я защищался. На меня напали, меня хотели ограбить, меня били… точнее, пытались побить. Ударили. Но я только защищался. Конечно, если защищаться неправильно, то я виноват. Но, по моему мнению, сажать надо было его, а не меня. Хоть даже и в инвалидном кресле.

Народа в зале суда почти совсем не было. Все было не так, как показывают в кино. Судья в мантии с небрежно расстегнутым воротом и скучным видом, защита, обвинение, еще мама сидела в дальнем углу.

Все выглядело смешно и нелепо. Я ответил на глупые вопросы, как мне казалось, ответил нормально, по-человечески. Но по-человечески и по-юридически, как оказалось, не одно и то же. В этом мой вздыхающий юный адвокат оказался прав.

Признаю я, что такого-то числа при таких-то обстоятельствах нанес телесные повреждения такому-то гражданину? Естественно, я это признаю. Как можно отрицать очевидное?

Считаю ли я себя виновным в совершении преступления, предусмотренного статьей? Нет, не считаю.

Раскаиваетесь? Поступили бы в подобной ситуации иначе? Нет, поступил бы так же. Считаю, что поступил правильно. Считаю, что был прав на сто процентов…

Вместо сто четырнадцатой статьи я получил сто одиннадцатую. А по ней шесть лет лишения свободы. Почему так? У поломанного мной мальчика оказался правильный папа. А у меня обнаружились дурацкие принципы и не очень опытный адвокат.

Огласили приговор. Стукнул молоточек судьи. Заплакала мама. Тихо, молча заплакала. Никто не видел, как она плачет в дальнем углу. А я видел. И это был последний раз, когда я видел маму.

А потом была камера. Была зона. Были шесть лет. Поначалу мне тоже казалось, что выхода оттуда нет. Но нет, выход обнаружился. Вот только идти потом было некуда. Искать выход, когда знаешь, что есть что-то помимо лабиринта, — это счастье. А вот когда понимаешь, что за этим выходом точно такой же лабиринт, тогда все. Пиши пропало. Куда идти? Зачем идти? И вообще, зачем что-то делать?

— Угрюмый, — позвал Хлюпик. После того, как он меня растолкал, мы шли уже больше двух часов. И безумие продолжалось. Тотальная тишина. Как будто мы на самом деле уже не в зоне. А может, мы вправду забрели за периметр?

Я прикинул расстояние, смену направлений… Нет, не похоже. Скорее круги наматываем. Но хоть не по одному и тому же маршруту. В этом я был теперь уверен. Темный узкий коридор плавно перетек в широкий туннель, похожий на бетонную трубу огромного диаметра. Дорожка, правда, сузилась вдвое. По левой стороне ее отгораживал теперь парапет, а за ним по бетонному руслу текла не то подземная река, не то сливаемые невесть кем отходы.

Водичка выглядела вполне обыденной, хоть и мутной. Но я не рискнул бы даже палец в нее сунуть. Хоть бы мне за это и хорошо заплатили. В зоне куда-то лезть себе дороже.

— Чего надо? — не шибко вежливо отозвался я.

— А почему ты Угрюмый? Я приостановился даже.

— «Ромео, о, зачем же ты Ромео?» [3]Ты же говорил, что тебе это и так понятно, — припомнил я ночной разговор.

— Не, почему кличка такая, понятно, — усмехнулся он. — Достаточно на тебя посмотреть. Я же не про кличку. Я — о другом. Зачем так?

Вот оно что. Я ускорил шаг. Товарищ Хлюпик решил из себя доктора изобразить.

— Поживешь с мое, узнаешь, — буркнул, не оглядываясь.

— Да, ладно. Ты немногим меня старше. Тут ведь не в этом дело. Просто обиженный ты.

Поэтому у меня и нет друзей. Не терплю, когда мне лезут в душу.

Резко остановившись, я обернулся и смерил его убийственным взглядом. На сей раз он успел притормозить вовремя. Дать бы ему по лбу. Кулак, словно угадав мысль, взлетел кверху. Во взгляде Хлюпика появилась насмешка.

— Ну, ударь меня, если хочешь.

Он смотрел на меня с превосходством, словно только что узнал обо мне какую-то правду, которой я и сам, может быть, не знаю. И я вдруг понял, что бить его без толку. Даже если я его изувечу до полусмерти, на его роже будет все та же понимающая насмешка. Правда, стукнуть его от этого захотелось еще больше.

— Ты все равно меня не ударишь, Угрюмый, — поведал он.

Руки зачесались еще сильнее. Специально, что ли, он меня подзуживает? Или по глупости?

— С чего ты взял?

— С того. Ты ведь хороший мужик.

Я зло сплюнул, развернулся и быстро зашагал вперед. К черту откровения, метнулось в голове. Но мелькнуло поздно. Воистину язык мой — враг мой.

— Я, между прочим, сидел шесть лет за то, что одного такого, как ты, покалечил.

Странное дело, этот парень на меня уже второй день действует как словесное слабительное. В том плане, что у меня в его присутствии словесный понос.

— Это не важно, — отмахнулся он. — Ты скажи лучше, как тебя зовут.

Не важно ему. Шесть лет за забором — не важно. Хлюпик — одно слово.

— Это важно. А зовут меня Угрюмый. Понятно? Последнюю фразу я произнес с таким нажимом, что позади закашлялись.

— Нет, ты не так понял. Просто… Ну, я не знаю, я ведь на самом деле не знаю, чего у тебя в жизни стряслось. Но ведь нельзя же таким угрюмым жить. Что бы ни случилось, жизнь-то продолжается.

Он поравнялся со мной и пошел рядом.

— У тебя в жизни ничего не происходило еще серьезного, — сказал я ему. — Я тоже когда-то дурным оптимизмом страдал.

— Почему не происходило? — нахмурился он.

— Ну, что у тебя там могло произойти? В лифте застрял. С девкой поругался. Велосипед отняли или в четвертом классе во вкладыши продулся. Иногда случается такое, что жить некуда дальше.

— Так не бывает.

— Ты что, психолог? — не выдержал я.

— Нет. Но всегда есть какая-то цель в жизни. Даже если все совсем плохо.

Я снова остановился и посмотрел на него внимательно.

— У тебя есть цель?

— Есть, — не задумываясь, ответил он.

А у меня нет, — жестко отрубил я. — Понимаешь? Моя жизнь — бесцельное существование. Нет цели. И не предвидится. Поэтому зовут меня — Угрюмый. Потому что я угрюмый.

— Зря. Ты ведь это сам себе придумал зачем-то. И поверил в собственную придумку.

— Идите в жопу, доктор Фрейд.

— И пытаешься отстоять свою придумку. Защитить свое жалкое бесцельное существование. А все потому, что тебе дальше жить страшно. Я заметил. И зона у тебя дерьмо, и люди, и себя ты дерьмом называешь. Не считаешь, а называешь. Ты зону считаешь дерьмом, но если тебя выпустить за пределы зоны, то ничего не изменится. Просто весь мир дерьмом станет.

Я пихнул его плечом и двинулся дальше вдоль желоба с мутной водой. Мы с ней похожи. Оба несемся неизвестно куда и у обоих внутри муть и слякоть.

— А это не так, — донеслось сзади. — Я же вижу, что ты человек неплохой. Просто тебе хорошим быть неудобно.

Он догнал меня через дюжину шагов. Голос его был слегка запыхавшимся, словно дыхание сбилось.

— Проще в дерьме, по принципу: с волками жить, по-волчьи выть. Я ведь прав? Только дерьмо — это не вектор. Это направление жизненного вектора. Хочешь, чтобы жизнь не была дерьмом и люди не были дерьмом, измени угол зрения. Все от тебя зависит.