Глава I 1 страница

За последние 300 лет я был в Германии не менее 25 раз [lxxiv], т.е. почти ежегодно. В числе моих поездок были и казенные командировки, в следствии которых мне пришлось много разъезжать по Германии, знакомиться и беседовать с массою всевозможных классов и общественных положений и почти столь же часто посещать Францию, Италию и Австро-Венгрию. Поэтому могу смело сказать, что зная вышеперечисленные страны, в особенности Германию хорошо, основательно очевидно, ни один здравомыслящий человек не станет утверждать, что война возникла в следствии убийства наследника австро-венгерского престола с женой в Сараеве. Всякому ясно, что это повод к которому привязались, потому что война была решена, безусловно неизбежна и что не будь этого инцидента, явился бы какой либо другой повод для того, чтобы объявить нам и французам войну под тем или иным предлогом. Кому-то она, это видно, была нужна. Ответ на этот вопрос безошибочно выясняет и вопрос о том, кто главный виновник войны.

Чтобы решить его верно и справедливо, нужно вспомнить вкратце положение Германии за последнее столетие. Во времена Наполеона I немцы на своих боках поняли как невыгодно быть раздробленными, и тогда возникали патриотические чувства общества с... [lxxv] во главе, объединявшие в умах и сердцах всех немцев воедино, и с тех пор лучшие немецкие патриоты стремились образовать лучшую и сильную Германию.

Австро-прусская война 1866 г. выкинула Австрию из Германии и возвысила Пруссию при явном пособничестве России, а франко-прусская война 1870-71 гг. при открытой и могущественной помощи той же России [lxxvi] дала возможность Пруссии разгромить Францию на голову, один на один без вмешательства Австрии, которой угрожала Россия, а затем заключила мир с Францией без вмешательства Европы, с огромной по тогдашнему времени контрибуцией, с аннексией Эльзаса и Лотарингии и соединением всех немецких государств в единую Германскую империю с Пруссией во главе.

В то время, т.е. в 71 г. прошлого столетия, я был 15-летним юношей и отлично помню, как решительно все немцы, не исключая русских подданных, от патриотического восторга с ума происходили и ничего не могли соображать, кроме победоносных гимнов и песен в честь и славу Германии. С тех пор, т.е. в течение 1/2 столетия, немецкий патриотизм укреплялся и расширялся. Он впитывался в каждого немца с молоком матери и затем на школьной скамье развивался при помощи учителей и сверстников и даже на всем жизненном поприще каждого немца - на службе, в портерной [lxxvii], в театре, дома, на улице и т.д. Случалось беседовать с людьми, рекомендовавшимися социал-демократами, и которые твердо исповедовали свои социалистические убеждения, но как только затрагивались вопросы о мировом значении Германии, большинство с.д. сразу превращались в тигров, яростно требовавших для Германии всемирного владычества. Не знаю, как теперь, но до 1914 г. включительно по мнению немцев всех сословий, возрастов и положений /со спартаковцами мне не приходилось сталкиваться/, Германия - страна, исключительная, предназначенная самим Богом к всемирной гегемонии, а все остальные народы, в особенности славяне, пригодны унавоживать собою ниву, на которой немцы будут возделывать германскую культуру, и они, например, твердо убеждены, что Балканский полуостров, Константинополь и Малая Азия так же должны нераздельно принадлежать Германии. Немцы презирали побежденную ими Францию, в особенности же варварскую Россию, осмелившуюся отказаться со времени царствования Александра III таскать для них каштаны из огня, и всем сердцем непримиримо ненавидели Англию, захватившую массу лучших земель на всем земном шаре и устроившую себе богатейшие колонии и торговые рынки в то же время, когда новой Германской империи не существовало, и этого немцы англичанам простить не могли.

Неоспоримо, что во все время после 1871-го года Германия беспрерывно, ничего не жалея, усиленно вооружалась как на суше, так и на море, и этим самым заставляла и остальные государства подражать ей.

Эти вооружения делались с полного одобрения всей нации, идеалы которой неудержимо стремились к германскому всемирному владычеству. На кайзера в немецком значении этого слова возлагалась подготовка и ответственность за выполнение этого национального идеала. Обвинять Вильгельма II за эту войну в высшей степени несправедливо, ибо он - продукт своего народа и своего времени, и исполнял лишь свое назначение. Если же винить кого-либо, то следует считать виновным всех немцев, весь германский народ, а не одиночных людей, как бы они не были высоко поставлены.

Кто видел, как я, Вильгельма II, после ежегодного весеннего смотра войскам в Берлине, окруженного знаменами, с музыкой впереди, тот не может сказать, что виноват в войне Вильгельм. В 1898 году я был один из приглашенных на парад и ехал верхом сейчас за императорским кортежем, и безумный восторг несметной толпы при виде кайзера со знаменами, ехавшего верхом от Темпельгофского поля [lxxviii] до самого дворца, подделать было нельзя. Народ явно приветствовал вождя и регалии тех народных полчищ, на которые возлагались выполнение народных идеалов и вожделений.

То же самое впечатление я вынес на больших императорских маневров, на которых я присутствовал в качестве гостя в 1907 году: народ увидев кайзера, прорвал и опрокинул конную стражу, охранявшую императора, окружил его и стал целовать его ноги, сапоги. седло, лошадь.

Народа же на маневрах было гораздо больше, чем войск, и громадные толпы людей всех сословий неотступно следовали за войсками. Вообще, германцы - военная нация, у которой голова давно закружилась от боевых успехов 1864, 1866, и в особенности 1870-1871 гг., и, повторяю, для меня, по крайней мере, на основании моих собственных наблюдений, не подлежит никакому сомнению, что усиленная подготовка к войне в последние 40 лет велась в Германии не только с полного одобрения, но и по преклонной воле всего народа (за исключением незначительного меньшинства), и война подготовлялась для всемирного порабощения народов, и в первую голову [lxxix] поражения России и Франции, а затем, во-вторую очередь, Англии. Для верного исполнения этого плана были заключены союзы с Австрией против России и с Италией против Франции, и эти союзы были одобрены всей Германией, и нет причин или оснований считать Вильгельма чуть ли не единственным виновником этой чудовищной войны. Он лишь воплощал собой чрезвычайно образно и ярко свой народ во времени, в котором он царствовал.

Предотвратить войну было невозможно не только нам и нашим союзникам, но самим немцам после принесенных ими неисчислимых жертв исключительно для поставленной ими идеи выполнения великой патриотической цели. Вильгельм же ни в коем случае изменить назревшей войны не мог и не позже 1915 г. обязан был начать ее, или же сам слетел бы с престола. Выбора ему не было, и не в объявлении войны состоит его вина. Виноват же Вильгельм в значительной степени в том, что Германия проиграла войну, тогда как она должна была ее выиграть. Чтобы пояснить мою мысль, мне необходимо обрисовать это яркое лицо, привлекшее внимание всего мира в течение долгих лет. Пресса всех стран непрерывно им занималась и, несомненно,. это был незаурядный человек. Во время моих служебных командировок мне пришлось многократно с ним разговаривать, несколько раз завтракать и обедать за императорским столом в непосредственной близи от него и видеть его в Берлине, окруженного его двором, в Потсдаме на летнем положении и в Касселе на больших маневрах, среди его войск и народа. Все это вместе взятое, как мне кажется, дало возможность составить себе ясное понятие об этом кайзере, олицетворявшем в своем лице надежды и стремление крепкой германской расы.

Среднего роста, скорее худощавый, с очень подвижными чертами лица и быстрыми движениями, он представлял собой тип человека в высшей степени энергичного и решительного. Обладал он умом весьма разносторонним и быстро соображающим, мог говорить кстати о всевозможных предметах, излагая свои мысли в ясной безапелляционной форме. он по-видимому, был страшно самонадеян и считал себя способным выполнять великую роль. Известно, что на своей яхте “Гогенцоллерн” он по праздничным дням исполнял роль пастора и говорил проповеди, он писал картины, считая себя великим художником, он сочинял музыкальные пьесы в качестве композитора, и, несомненно, он считал себя великим полководцем, что бросалось в глаза и на больших маневрах, где он высшей степени самостоятельно руководил войсками и разбирал их действия с необыкновенным апломбом и решительностью, чему я был свидетелем.

Наблюдая за ним со стороны, он производил на меня впечатления человека вполне убежденного, что он выполняет особую миссию, данную ему свыше, а по складу ума, характера и темперамента это был рожденный самодержец. Гинденбург, Людендорф, Тирпиц, в своих отчетах и воспоминаниях, в особенности на первых порах, из понятных чувств приличия не могут ссылаться на волю их императора, но никто не разуверит меня, что он имел огромное решающее влияние на ход войны, и что ни одна крупная операция не предпринималась без его разрешения, а зачастую и по его настоянию или повелению.

Неоспоримо, что план войны был составлен вполне целесообразно: накинуться с начала на Францию, быстро. сразу ее уничтожить, не давая времени и возможности Англии помочь ее союзнице, а затем перекинуть свои главные силы на восточный фронт, чтобы раздавить Россию. Проход через Бельгию вопреки международному праву и был предпринят расчете, что Англия, имевшая ничтожную сухопутную армию, не успеет развить своих сил, как уже с Францией в течение 3-4 месяцев будет совершенно покончено. Этот план войны должен был быть выполнен не позже 1915 года, а еще лучше в 1914 году, ибо каждый год запоздания уменьшал шансы на его удачу, так как Франция и Россия стали усиленно готовиться к ней, тогда как Германия уже закончила свою подготовку. Но это было на суше, морские германские силы были еще в периоде своего развития, да и Кильский канал [lxxx] еще не был закончен. поэтому, очевидно, предполагалось, что в первую очередь, без участия флота, в котором вначале и надобности не было, да и рискованно было им зря жертвовать, будут уничтожены франко-русские силы, а с главным врагом, Англией, Германия разделается впоследствии, один на один.

В действительности, в начале войны у немцев все шло как по маслу, но вторжение 1-й и 2-й русской армий в Восточную Пруссию заставило Вильгельма потерять равновесие, и он направил туда два корпуса с Западного фронта на Восточный перед самым Марнским сражением [lxxxi], которое решало участь кампании. Если припомнить, что еще два корпуса было оставлено в тылу [lxxxii], то отсутствие 4-х армейских корпусов в такой грандиозной решающей операции, как Марнское сражение, должно было иметь и имело катастрофическое значение, и уж тогда было ясно видно, что план войны выполненным быть не может, и в будущем рисовалось неминуемая затяжка войны, а следовательно, проигрыш кампании в конечном результате, так как затяжка войны давала Англии время сформировать свою армию и могущественно помочь Франции [lxxxiii]. При такой обстановке Вильгельм не мог рисковать своим надводным флотом, и он принужден был ограничиться подводной войной [lxxxiv]. Что бы и кто бы ни говорил и не писал, и какие бы документы ни печатались, я, зная то, что знаю, останусь при моем убеждении, что войну искала и желала одна Германия, и что именно она ее начала, ибо Австрия только плясала под ее дудку.

И нужно по справедливости признать, что она во всех отношениях прекрасно подготовилась и не только могла, но на суше должна была победить, и если она войну 1914-18 гг. проиграла, то лишь потому, что у нее не оказалась новых Бисмарка и Мольтке.

Главная беда главных германских деятелей во время последней войны состояла в том, что на германском языке не существует пословицы “по одежке протягивай ножки”. Никто им этой пословицы не перевел, а чувством меры никто из них не обладал, и, по-видимому, ни один из государственных людей не напомнил кайзеру, что безнаказанно нельзя вызывать негодования всего мира и восстановлять против себя все народы, да еще в течение нескольких лет подряд.

По политическим соображениям внешним и внутреннего порядка им необходимом было перед войной обеспечено соответствующими союзами и твердо знать, что, например, Италия годится лишь для союза мирного времени, но воевать может только против Австрии - своего национального врага, никак не с нею или не за нее. Бисмаркообразный канцлер тем или иным путем не допустил бы Германию до того, чтобы состоять в войне решительно со всем миром. В свою очередь необходимо признать, что с военной точки зрения Гинденбург, обыкновенный хороший генерал, с Людендорфом в придачу, не мог собой заменить старого Мольтке и разбросался при помощи Вильгельма по разным целям превыше возможности.

Ведь не требовалось гениальности, нужно было иметь в наличии только простой здравый смысл, чтобы не изменять плана войны и понять, что ранее всего было безусловно необходимо разбить западного противника, т.е. французов, пока англичан была всего горсточка, и, лишь добившись там надлежащих результатов, можно было перекидывать войска с запада на восток. Правда, наши 1-я и 2-я армии были разбиты, и отражено наше наступление на Восточную Пруссию, но за то проигрывается Марнское сражение, а затем и война. Правда, в этой коренной ошибке ни Гинденбург, ни Людендорф не виноваты, но их дальнейшие деяния воевать по преимуществу по линии наименьшего сопротивления, т.е. на востоке, не покончив с западным врагом, не заслуживает одобрения. Следующие сформированные 8 корпусов опять делятся пополам, направляются поровну по 4 корпуса, на восток и на запад [lxxxv].

1915 год исключительно посвящается восточному фронту, и главные силы действуют против России [lxxxvi].

Немцы уповали, что разбив на голову русских, они добьются на восточном фронте или сепаратного мира, или революции, и их восточный враг исчезнет, а тогда легче будет справиться с западным противниками. Однако восточный враг исчез как таковой только в 1917 году, т.е. три года спустя после начала войны, а за это время Англия выставила многомиллионную армию, и Америка к ней присоединилась. Было ясно уже осенью 1915 г., что Германией война вперед проиграна по ее собственной вине. Если бы с началом войны она все время держалась бы на востоке в общем оборонительно до уничтожения французской армии, то эта задача была бы почти наверно закончена к осени 1915 года, и тогда расправа с восточным противником оказалась бы довольно простой и неизбежной. Бросать свои войска с запада на восток. не добившись соответствующих результатов во Франции, и распространяться не только по западной России, но и по Балканскому полуострову и Малой Азии [lxxxvii], гоняясь за сравнительно дешевыми лаврами, указывало на то, что в германской армии не было мольткеобразного стратега.

В сущности, я и не думаю обвинять немцев за войну, вероятно другой народ на их месте, в их обстановке, в то же время захотел бы устроить себе приятное место “под солнцем”, но виноваты они перед собой в том, что проиграли войну, а уже давно известно, что только победителей не судят.

Как бы то ни было, отсутствие у немцев во этой время войны талантов, подобных Бисмарку и старому Мольтке, показало не только немцам, но всем народам, что без великих людей великих дел делать невозможно, и что если все люди равны в принципе, то по своим способностям, знаниям, характерам и силе воли люди бесконечно разнообразны, и что полное равенство может считаться красивой утопией, но в природе не существует.

Человечество вообще живет стремясь к разным идеалам - утопиям, но достичь их на этой земле не может. Одна из этих утопий - вечный мир, которого на нашей планете также невозможно достичь, как и полного во всех отношениях равенства людей. но от своей темы я отклонился, и, возвращаясь к ней, я утверждаю, что такой сильный, умный, практичный и работящий народ, как немцы, соединившись воедино в 1870-71 гг., нарушили существовавшее до того европейское равновесие, но в то же время предприимчивости их не хватало поприща для ее надлежащего развития. Фатально немцы стали искать рынков для торговли и колоний для своего увеличившегося населения, и столкновение стало совершенно неизбежным и необходимым.

По-моему мнению, тут никто не виноват, да борьба далеко еще не закончилась, и исхода борьбы трудно предсказать. Если интернационал и коммунизм распространяться по всему свету, то и этот переворот, в принципе сулящий вечный мир, вызовет, во всяком случае на очень многие годы, жестокую борьбу между сторонниками старого капиталистического строя и адептами нового учения и, думаю, что мы ни у конца, а у начала очень продолжительных войн.

Считаю необходимым в своих воспоминаниях заявить следующее - я всю жизнь чувствовал и знал, что немецкое правительство и царствующая династия - непримиримейшие и сильнейшие враги моей Родины и моего народа. Они всегда хотели нас подчинить себе во что бы то ни стало. Это и подтвердилось последней всемирной войной. Чтобы ни расписывал в своих воспоминаниях Вильгельм (Берлинское издание 1923 г.) [lxxxviii], но эту войну начали они, а не мы, как бы ни уклонялся от истины он, все хорошо знают, какая ненависть была у них к нам, а не наоборот.

В этом отношении вполне понятна и моя нелюбовь к ним, сквозящая со станиц мои воспоминаний. Но я всегда говорил и заявляю это печатно - немецкий народ и его армия показали такой пример поразительной энергии, стойкости, силы патриотизма, выдержки, дисциплины и умения драться за свое отечество, что не преклоняться перед ними я, как воин, не могу. Они дрались, как львы, против всего мира, и сила духа их поразительна. Немецкий солдат, следовательно, народ достоин всеобщего уважения.

На основании всего этого я предрекаю, что рано или поздно в Германии могут одержать верх монархисты, быть может временно, или крайнем случае, социал-демократы, а может быть, и император Вильгельм еще вступит на родную землю.

Глава I. Перед войной.

Без задержек и каких-либо приключений я прибыл утром 18 июля в Винницу, где расположен был штаб вверенного мне корпуса, а вечером 19 июля я получил циркулярную телеграмму, что Германия объявила нам войну; вслед за сим объявила нам войну и Австрия (26. июля). Итак, свершилась давно ожидаемая и неизбежная катастрофа, размер и последствия которой никто и сообразить не мог.

В каком же положении находилась к этому времени наша армия и в какой степени боевой готовности в этот момент оказалась Россия? Чтобы ясно это понять, необходимо, хотя бы в нескольких словах, вспомнить, как развивались наши боевые силы в царствование императоров Александра III и Николая II.

Александр III, человек твердый и прямой, получил именование Миротворца. Он не имел склонности к военному делу, не любил парадов и военной мишуры, но с присущим ему здравым смыслом требовал наивозможно большего усиления военной мощи России. Военный министр Ванновский, при помощи даровитого своего помощника, начальника Главного штаба - Обручева, за время этого тринадцатилетнего царствования сделал очень много и значительно упорядочил и развил наши военные силы, а, кроме того, главное внимание обратил на обороноспособность нашего западного фронта против Германии и Австро-Венгрии; этот театр военных действий усердно ими подготовлялся. Новая дислокация войск, постройка крепостей, новое устройство крепостных и резервных войск немедленно поставили Россию в завидное положение государства, серьезно готовящегося к успешной защите своих западных границ.

К сожалению, с воцарением Николая II и, в особенности, с удалением Ванновского и Обручева, картина резко переменилась.

Явились, по свойству характера молодого царя, колебания то в ту, то в другую сторону, а новый военный министр Куропаткин не был достаточно настойчив в своих требованиях, не получал достаточных кредитов и старался лишь угодить великим мира сего, хотя бы и в ущерб делу. Вскоре мы и совсем перестали готовить наш западный фронт и направили наше внимание и средства на Дальний Восток, хотя и продолжали считаться союзниками Франции.

Несбыточные и непродуманные миролюбивые тенденции привели к фатальной для нас Гаагской мирной конференции[lxxxix], которая связала лишь наши руки и затормозила наше военное развитие, тогда как Германия продолжала энергично усиливаться. А затем мы затеяли Порт-Артурскую чепуху, приведшую к печальной памяти Японской войне.

Эта проигранная нами война, закончившаяся революцией 1905-1906 г., была ужасна для наших вооруженных сил еще в том отношении, что мы готовились упорно к войне на Западном фронте и в то же время неосторожно играли с огнем на Дальнем Востоке, фронт которого нами совершенно не был подгоовлен. Только в самое последнее перед этой войной время мы наспех и кое-как сделали кое-что “на фуфу”, рассчитывая лишь попугать Японию, с нею отнюдь не воевать. Когда же, вследствие нашей неумелой ребяческой политики и при усердном науськивании императора Вильгельма, война с Японией разразилась, наше военное министерство оказалось без плана для мобилизации и без плана действия на этом фронте.

Можно смело сказать, что эта война.расстроила в корне все наши военные силы и разбила в конец всю работу Ванновского и Обручева. Не место и не время перечислять тут страшный сумбур, в который ввергла эта злосчастная война армию России. Но чтобы дать образчик нашей боеспособности после этой войны, приведу для примера положение, в котором находился 14-й армейский корпус в начале 1909 года, когда я вступил в командование им (а ведь он был расположен на самой границе в Варшавском военном округе). В его состав входили: 2-я и 8-я пехотные и 1-я Донская казачья дивизии. Из этих войск одна бригада 2-й пехотной и одна бригада Донской дивизии находились на Волге в продолжительной командировке. Обоз всех частей корпуса был в полном беспорядке, а мундирная одежда была только на мирный состав, и имелся лишь один комплект 2-го срока, а 1-го срока совсем не было. Сапог было только по одной паре, и те в неисправности. В случае мобилизации не во что было одеть и обуть призванных людей, да и обоз развалился бы, как только он бы тронулся. Пулеметы были, но лишь по 8 на полк, однако без запряжки, так что в случае войны пришлось бы их возить на обывательских подводах. Мортирных дивизионов не существовало, а нам было известно, что патронов, как для легких орудий, так и для винтовок, было чрезвычайно мало. Когда наши отношения с Австро-Венгрией обострились, вследствие аннексии Боснии и Герцеговины, и нас, корпусных командиров, в предвидении возможной войны собрали в Варшаву, то для меня стало ясным, что все - в таком же положении, как и 14-й корпус, и что мы в то время безусловно воевать не могли, даже если бы немцы захотели аннексировать Польшу или Прибалтийские провинции.

В 1910 году 2-я пехотная дивизия отошла от меня в другой корпус, а ко мне вошла 17-я пехотная дивизия. Отличная по составу, она по своему снаряжению была еще в худшем положении, чем ранее поименованные части, ибо у нее уж совсем никакого обоза не было (он был ею оставлен на Дальнем Востока в 1905 году со всем имуществом по военному времени), а тут на западной границе она уж 4 года жила, в полной беспомощности, почти голая. Если все это принять во внимание и вспомнить, что Сухомлинов стал военным министром лишь весной 1909 года, справедливость требует признать, что за пять лег его управления до начала войны было сделано довольно много: мобилизация произошла успешно и достаточно быстро, принимая во внимание нашу плохо развитую сеть железных дорог, громадные расстояния, и о безобразном сумбуре, бывшем до него, не было и помину. Виновен он, конечно, во многом, в особенности в том, что вопрос об огнестрельных припасах был решен неудовлетворительно: недостаток их одна из главных причин наших неудач 1915 года. Вина эта тяжелая, но ее должен разделить с ним, помимо бывшего тогда начальником Главного артиллерийского управления Кузьмина-Караваева, и генерал-инспектор артиллерии великий князь Сергей Михайлович. Сухомлинова я знал давно, служил под его начальством и считал, да и теперь считаю, его человеком несомненно умным, быстро соображающим и распорядительным, но ума поверхностного и легкомысленного. Главный же его недостаток состоял в том, что он был, что называется, очковтирателем и, не углубляясь в дело, довольствовался поверхностным успехом своих действий и распоряжений. Будучи человеком очень ловким, он, чуждый придворной среде, изворачивался, чтобы удержаться, и лавировал для сохранения собственного благополучия. Несомненно, его положение было трудное при слабохарактерном императоре, на которого влияли с разных сторон. Помимо того, он восстановил еще против себя, в угоду правительственному течению, всю Государственную Думу. А это был большой промах, ибо Дума всеми силами старалась развить военную мощь России, поскольку это от нее зависело.

К началу войны, помимо недостатка огнестрельных припасов, в реформах Сухомлинова были и другие крупные промахи, как, например, уничтожение крепостных и резервных войск. Крепостные полки были отличными крепкими частями, прекрасно знавшими свои районы, и при их существовании наши крепости не сдавались бы и не бросались бы с той легкостью, которая покрыла позором случайные гарнизоны этих крепостей.

Скрытые полки, образованные взамен уничтоженных резервных, также не могли заменить последних по недостатку крепких кадров и спайки в мирное время. Правда, некоторые второочередные дивизии в общем дрались впоследствии недурно, но обнаружили многие недостатки, которых не было бы в старых резервных частях.

Уничтожение крепостных районов на западной границе, стоивших столько денег, было не продумано и также сильно способствовало неудачам 1915 года. И это - тем более, что был разработан новый план войны, с легким сердцем сразу отдававший противнику весь наш Западный край; а действительности мы его не могли покинуть и должны были выполнить план, совершенно не предвидевшийся и не подготовлявшийся. Во всяком случае, я убежден, что Сухомлинов изменником не был, принял военное министерство в отчаянно расстроенном виде и за пять лет работы сделал довольно много, хотя и недостаточно. Нельзя не признать, что мог он и должен был сделать гораздо больше.

Как бы то ни было, но война нам была объявлена, мобилизация совершалась быстро и в возможном порядке, и я готовился выступать со своим штабом корпуса, когда получил предписание вступить в командование 8-й армией, которая составлялась из моего 12-го корпуса Киевского округа, 7-го и 8-го корпусов Одесского округа и 24-го корпуса Казанского округа с одной кавалерийской и четырьмя казачьими дивизиями[xc]. По мирному расписанию, я был раньше предназначен командовать 2-й армией на Северо-Западном фронте, но с уходом моим из Варшавского военного округа в Киевский было ясно, что я этой армии не получу, и мое назначение в 8-ю армию было для меня сюрпризом очень приятным. Я не честолюбив, ничего лично для себя не домогался, но, посвятив всю свою жизнь военному делу и изучая это сложное дело беспрерывно в течение всей моей жизни, вкладывая всю свою душу в подготовку войск к войне, я хотел проверить себя, свои знания, свои мечты и упования в более широком масштабе.

Не буду останавливаться на описании положения, в котором находилась наша действующая армия, вступая в эту войну, но скажу лишь несколько слов об организации нашей армии и об ее техническом оборудовании, ибо ясно, что в XX столетии одною только храбростью войск без наличия достаточной современной военной техники успеха в широких размерах быть не могло.

Пехота была вооружена хорошо соответствующей винтовкой, но пулеметов было у нее чрезмерно мало, всего по 8 на полк, тогда как минимально необходимо было иметь на каждый батальон не менее 8 пулеметов, считая по 2 на роту, и затем хотя бы одну 8-пулеметную команду в распоряжении командира полка. Итого не менее 40 пулеметов на четырех батальонный полк, а на дивизию, следовательно, 160 пулеметов; всего же в дивизии было 32 пулемета[xci]. Не было, конечно, бомбометов, минометов и ручных гранат, но, в расчете на полевую войну, их в начале войны ни в одной армии не было, и отсутствие их в этот период войны военному министерству в вину ставить нельзя. Ограниченность огнестрельных припасов была ужасающая, крупная беда, которая меня чрезвычайно озабочивала с самого начала, но я уповал, что Военное министерство спешно займется этим главнейшим делом и сделает нечеловеческие усилия, чтобы развить нашу военную промышленность.

Что касается до организации пехоты, то я считал, и это оправдалось на деле, что 4-х батальонный полк и, следовательно, 16-ти батальонная дивизия - части слишком громоздкие для удобного управления. Их использовать в боевом отношении вполне целесообразно - чрезвычайно трудно. Я считал, да и теперь считаю, что нормально полк должен быть трех батальонный, 12-ти ротного состава, в дивизии - 12 батальонов, а в корпусе не 2, а 3 дивизии. Таким образом, в корпусе было бы 36 батальонов вместо 32, а троечная система значительно облегчала бы начальству возможность использовать их наиболее продуктивно в бою.

Что касается артиллерии, то в ее организации были крупные дефекты, и мы в этом отношении значительно отставали от наших врагов. Восьми орудийная батарея чересчур велика для того, чтобы батарейный командир имел возможность развивать тот огонь, который могут дать восемь орудий. Считаю, что 6-орудийная батарея при достаточном количестве снарядов может дать ту же силу огня, как и 8-орудийная батарея; затем, у нас почти сплошь были все легкие орудия, сильные своим шрапнельным огнем, но немощные стрельбою гранатами; на армейский же корпус, помимо 3-дюймовой артиллерии, было всего один мортирный дивизион из 12 гаубиц, а на всю мою армию был лишь один дивизион тяжелой артиллерии. Мы имели на 32-батальонный корпус 96 легких орудий и 12 гаубиц, а всего 108 орудий, тогда, как немцы, например, имели на 24-батальонный корпус 166 орудий, из коих 36 гаубиц и 12 тяжелых орудий, которых у нас было чрезвычайно мало. Другими словами, по роду артиллерийского нашего вооружения наша артиллерия была приспособлена, да и то в слабой степени, к оборонительному бою, но никак не к наступательному.