Снова - про Фридл

Пока пишу о творчестве и созидании, разрушают то, о чем пишу...

Все чаще обращаюсь к Фридл, спрашиваю ее, как она все это вынесла, как в условиях концлагеря, перед лицом неотвратимой гибели, смогла заниматься с детьми искусством, обучать их компо­зиции по системе И. Иттена.

Фридл молчит. За нее говорят рисунки убиенных детей, два картона с яркими цветами да несколько страничек наскоро запи­санной лекции. Как громко звучат теперь во мне эти голоса!

Рельсы, по которым «транспорты смерти» увезли Фридл с деть­ми, заросли травой. Кое-где еще виднеется их тусклое выржавевшее железо.

Эти же рельсы на рисунках детей обрываются у края листа, они никуда не ведут.

Терезин. Военная крепость, окруженная валами и стенами. В мирное время численность города не превышала 2500 человек. В гетто проживало одновременно от 11 000 до 65 000 евреев. Те­резин — транзитный лагерь, в котором находилось около 140 тысяч человек.

33 430 человек умерло в Терезине от голода, болезней, нечело­веческих условий существования. 87 тысяч было отправлено в Освенцим. 3100 человек пережило Освенцим. 18 000 детей прошло Терезин.

Из 15 000 детей, отправленных в Освенцим, вернулось менее ста. Из детей младше 14 лет из Освенцима не вернулся ни один.

Привожу эти цифры для того, чтобы можно было представить (если такое можно представить!), в какой обстановке учила Фридл детей.

И что еще более потрясает — она учила их системати­чески. В большинстве своем это были девочки десяти — шестнадцати лет из дома Л-410. В Терезине не было названий улиц. Одни номера. Номеров было много: улицы, дома, блоки, нары, люди — все строго учтено. Самым страшным из номеров был транспорт­ный — тот, что выдавали перед отправкой «на Восток».

Фридл жила в доме девочек, в маленьком закутке, в торце здания. Глядя на эту «жилплощадь» сегодня, невозможно понять, как здесь умещался весь человек целиком. Но Фридл была ма­ленькая, щупленькая; наверное, ей хватало места. Говорят, что там еще была табуретка и что выглядело все это даже уютно. Возможно. Например, знаменитый чешский писатель-юморист Карел Полачек жил в загоне для коз. И тоже был весьма доволен, что имеет такую «романтическую» квартиру. Вечером он приходил к мальчикам из дома Л-417, читалим лекции о русской литературе. Он любил Гоголя. Не с его ли подсказки поставили в Терезине «Женитьбу»?

«Здесь можно было бы жить прекрасно, среди замечательных людей, если бы не постоянный страх, что нас отправят дальше», — писала Фридл в одном из последних писем.

В ночь перед отправкой в Терезин она красила полотно в разные цвета. О чем она думала в ту ночь, перед депортацией? А вот о чем: сразу же по прибытии поставить с детьми спектакль. Если дети спрячутся под зеленое полотно, будет лес... С такими идеями шла она пять километров от Богушовиц до Терезина, несла на себе 50 кг ноши — бумагу, краски, карандаши, ткани.

В благодарность за теплые вещи, что дал ей в дорогу сосед Йозеф Вавричка, Фридл подарила ему картину. «Гитлер приглашает меня на свидание», — сказала Йозефу Фридл. Вавричка смутился — слишком ценный подарок. «Что вы, я писала это всего четыре часа», — махнула рукой Фридл.

Уроки рисования происходили на чердаке дома Л-410. По воспоминаниям Евы Штиховой-Бельдовой, которая короткое время была ученицей Фридл и ее по­мощницей (помогала подписывать рисунки), на чердаке стоя­ли стол и две лавки. Их смастерил муж Фридл — Павел Брандейс.

Бумагу для рисования добы­вали, где могли; большая ее часть — оборотная сторона чер­тежей. Они остались от учеников бывшей Терезинской школы. В 41-м году жителей Терезина выселили, чтобы освободить место для «отребья человечества», предназначенного к скорейшему истреблению.

«Гитлер дарит евреям го­род!» — широкий жест фюрера разрекламировали нацистской пропагандой. В этом городе следовало жить. Вот только как?!

Детские рисунки, конспект лекций Фридл для учителей и педа­гогов — все это было найдено в домах и бараках Терезина после войны. Папки, в которые Фридл аккуратно складывала детские работы, не сохранились. Поэтому теперь невозможно воспроизвести ни очередность уроков, ни состав каждой группы.

За столом на чердаке размещалось от силы пятнадцать детей. Сколько таких занятий могло быть за вечер? Одно или два? За вечер — потому что дети от двенадцати до шестнадцати лет обязаны были работать. Или в огородах (выращивали овощи для нацистов), или на территории Терезина. К прибытию Международного Красно­го Креста дети чистили асфальт своими зубными щетками. Известно, работа всегда найдется.

«Не хватает кистей, красок, планшетов. К девочкам присоеди­нились мальчики, они пришли заниматься живописью. Слишком много народу, группу надо разбить. Практически три четверти детей остаются без кистей и красок», — запишет Фридл.

Вспомнилось, как педагог по живописи из нашей школы выго­нял с урока тех малышей, у которых кисти были, да не того размера, что велено. Как гоняют школьников с уроков, если они забывают принести транспортир или циркуль. Не приняв мальчиков на заня­тия, Фридл частично решила бы проблему нехватки красок и кистей. Но разве так решает задачу учитель?!

Урок начинался с разминки — ритмических упражнений. Здесь Фридл использовала метод своего учителя из Баухауза — И. Иттена.

«Если я хочу почувствовать и пережить линию, я должен двигать рукой в соответствии с ходом этой линии, ибо я должен следить за линией в своих чувствах, т. е. двигаться в своей душе. Наконец я могу ощутить эту линию духовно, узреть ее, и тогда я двигаюсь в духе», — писал Иттен в своей работе о форме и цвете.

«Метод ритмических упражнений призван сделать самого художника и его руку окрыленными и гибкими... Благодаря этим упражнениям дети извлекаютсяиз зрительной и мыслительной рутины, они уже предвкушают дальнейшую работу, полную веселья и фантазии. Выполнение упражнений сосредоточит детей, даст им об­щий импульс» — так комментирует Фридл начало, ввод в общее действо.

Голод, грязь, тиф, конвой, зона — все оставалось за пре­делами чердака. Измученные дети погружались в иное пространство. Подхватывали заданный Фридл ритм, выводили на оборот­ной стороне листа эллипсы, синусоиды, круги и кривые. Такая же работа проделывалась с цветом — составлялась цветовая шкала, сбоку, на месте; именно этими цветами предстояло манипули­ровать, причем в заданном на той же шкале ритме.

Тематическим урокам предшествовал рассказ. Рассказы были короткими, но эмоциональными. Часто дети должны были вообра­зить себе то, что никогда не видели или видели, но забыли. Свободные темы чередовались с натюрмортами и копированием картин Боттичелли, Кранаха, Джорджоне. Есть несколько натурных рисунков женской фигуры, портреты. Сквозь все четыре с половиной тысячи работ проходят натюрморт с деревянными остроносыми туфлями и корзиной, вазы с листьями, набросок: женская фигура за столом, рядом — собака, под столом лежит (а у кого стоймя сто­ит) обглоданная кость. Просматривая рисунки, я выделила 26 тем, но не в них в конце концов дело. Дело в самом подходе Фридл к обучению детей.

Будучи знаменитым дизайнером[8], изысканнейшим живописцем и графиком, Фридл владела целым спектром выразительных средств. Фридл-художник преображала мир своим уникальным зрением. Потребность что-то делать руками — шить, конструировать, лепить, рисовать — была у нее с раннего возраста. И потому еще ей было легко с детьми. Детские рисунки ученицы Фридл Эдит Кра­мер (теперь Э. Крамер известный искусствовед, автор книг по ле­чению детей искусством) поражают разнообразием приемов и средств. С легкой руки Фридл этим искусством овладели не только ее ученики в Вене, Берлине и Праге, но и дети-узники с желтыми звездами на груди и номерами на руках.

В ход шло все: нитки, обрывки бумаги и тканей, бланки, раздобы­тые в канцелярии. Из этих бланков дети творили чудеса. Чтобы держать ритм композиции, разграфленные обрезки сопрягались по вертикалям и горизонталям, каждая линия-графа бланка работала на ритмический строй целого.

«Занятия рисованием не ставят целью сделать из всех детей художников. Они призваны освободить и полностью использовать такие источники энергии детей, как творчество, самостоятельность, пробуждать фантазию, укреплять природой данные способности к наблюдению и оценке действительности... Чего следует ожидать от творческого рисования? Прежде всего — стремления ко всеобъем­лющей свободе, именно в ней реализуется ребенок».

Это написано Фридл в концлагере. Значит, и за колючей про­волокой можно оставаться свободным и говорить то, что уни­версально во всех условиях, в любые времена. Значит, никакие обстоятельства не способны поработить сам дух человека, ни­какие обстоятельства не могут служить оправданием для превраще­ния свободного человека в раба, ребенка — в покорного взрослого.

«А почему, собственно, взрослые так спешат уподобить себе детей? Разве мы так уж счастливы и довольны собой?» — спраши­вает Фридл.

Еще два отрывка из ее лагерных заметок.

«Вспышками детского вдохновения, внезапными озарениями непозволительно дирижировать. Так можно утратить возможность проникновения в мир идей ребенка, лишиться взгляда, оценивающего готовность ребенка к восприятию... Те знания, которые навязы­ваются и которые выше его сегодняшних представлений, ребенок воспринимает как посягательство на свою внутреннюю свободу и реагирует либо скукой, либо неадекватным поведением».

«Тем, что мы предписываем детям их путь, детям, которые, помимо всего прочего, развивают свои способности резко неравно­мерно, мы отлучаем детей и от их собственного творческого опы­та....Учитель, воспитатель должен придерживаться самой большой сдержанности в оказании влияния на ученика. Даже тот учи­тель, кто обладает вкусом и художественными задатками, может закрепить ребенка в его эффектном, но примитивном способе рисования, может привить ему преждевременный «академизм»... Ребенок податлив и доверчив. Он жадно вбирает в себя указания взрослого. Следуя им, он немедленно получает результат, и верит, что благодаря средствам, полученным от учителя в готовом виде, сможет выиграть в том соревновании, что навязано ему извне. Таким образом ребенок отторгается от своих собственных задач. На этом пути он сначала теряет личные средства выражения, адекватные его жизненному опыту, а затем и сам этот опыт».

Попытка «через готовые упрощения приблизить детей к природе и творчеству» приводит к тому, что ребенок утрачивает самое ценное — самостоятельность. Мы за него решаем, как ему жить, что ему делать, по какой дороге идти. Мы расчищаем завалы, вырубаем леса, прокладываем мосты и велим двигаться по уготовленному пу­ти. Привычка к указаниям приходит быстро и незаметно. Расплата же за несвободу — рабское мышление. Оно очень привлекательно для тех, кто знает, как надо. Фридл об этом говорит просто: «Слиш­ком раннее усвоение готовых форм ведет к закрепощению лич­ности».

«Пережить, осознать, суметь» — так формулирует Иттен три этапа творческого процесса. Действительно, непережитое, непро­чувствованное эмоционально не может быть осознано; неосознанное не может быть воплощено.

Именно поэтому так настойчиво проводит Фридл мысль о суве­ренности каждого ребенка, об уникальности его опыта, который в детстве является, по сути, единственной отправной точкой для творческого поиска и претворения:

«При самостоятельном выборе, нахождении и обработке фор­мы ребенок становится мужественным, искренним, у него разви­ваются фантазия и интеллект, дар наблюдателя, терпение и, позд­нее, вкус.Всем этим будет обеспечен путь к красоте».

Только пережитая красота движет ребенком в поисках наибо­лее выразительных, экспрессивных средств ее воплощения. Фридл считает, что неудачи здесь даже полезны:

«Дети, занятые творчеством, моментально утрачивают прису­щий подросткам зло-насмешливый способ критики. Из жизни и взглядов другого можно извлечь много малозаметного, но полез­ного. Ошибки или неудачные моменты в композиции стимулиру­ют новые идеи. Это делает ребенка критичным, но не нетерпи­мым к своим и чужим попыткам».

Полтора месяца ушло у меня на то, чтобы не только рассмот­реть каждый рисунок, но и зарисовать в блокноте многие из них. Так мне было легче, естественнее следить за графической мыслью маленьких художников гетто и тем самым проникать в метод Фридл. Она учила детей там, в концлагере... компоно­вать... Иногда где-то сбоку, в прямоугольнике, ее рукой выстроена композиция будущей работы. Расставлены акценты, задан ритм.

«Перед смертью не нады­шишься» — Фридл жизнью опровергла этот тезис. Какая же сила была в этой хрупкой импульсивной художнице?!

...Что остается, когда не остается ничего?

Воздух отравлен, земля смердит, уходят в Освенцим по­езда смерти. Но еще есть клочки чистой бумаги, еще есть огрызки карандашей, еще не все нитки вшиты в бумагу, еще есть дети — не всех загрузили в скотские вагоны, еще не всё, не всё, не все...

До депортации Фридл с мужем кочевали с квартиры на квар­тиру. Их уплотняли. В соответствии с законами, принятыми на­цистами против евреев Протектората, с 39-го года евреи были обязаны носить на груди желтую звезду. Им запрещалось появ­ляться в общественных местах, ездить в общественном транспор­те, выходить вечером на улицу, их детям не разрешалось учиться; лимита пока не было только на воздух.

Прежде за свои дизайнерские работы Фридл получала золо­тые призы на европейских выставках. Теперь с помощью тумбо­чек, полок и перегородок Фридл обустраивала жилище из узкого коридора.

— Зачем ты тратишь на это силы? — жалели Фридл друзья. — Скоро в Терезин.

— Если дан один день, его тоже надо прожить, — отвечала Фридл.

Сегодняшний день в Терезине не обеспечивал завтрашнего.

Время остановилось. Так оно остановилось на камуфляжных стан­ционных часах в Треблинке — всегда показывало три часа.

Обреченные на существование без будущего, люди, по замыслу фашистов, должны были перестать думать, все их чувства должны были заместиться одним — страхом.

Искусствотерапия, которой Фридл занималась с детьми в гет­то, была в первую очередь направлена против страха, она исцеля­ла детей духовно, давала им ощущение свободы, приводила в порядок их чувства и мысли.

Своих детей у нее не было. Но разве те, которым она дарила последние минуты радости, в которых переливала свою силу, — не ее дети?! Их становилось все больше и больше... А времени до смертных осенних транспортов 44-го года — все меньше и меньше.

Ежедневные аппели (пересчет заключенных), от голода и уста­лости люди валятся замертво. Старики, дети и взрослые часами стоят под открытым небом, выстроившись в шеренги. Они замер­зают зимой и обливаются потом в летнюю жару. Очереди за мис­кой супа, очереди за водой, очереди на транспорт...

Кто знает, где и когда Фридл обдумывала свои заметки? На аппеле, в очереди за супом, на чердаке, во время занятий, или, может, ночью, свернувшись калачиком в своем закутке? И где она черпала силы размышлять о вещах, столь далеких от существова­ния заключенного?

«Лучше заниматься с большим количеством детей, чем с ма­лым или одним ребенком. В большой группе... дети заражают друг друга идеями. Преподаватель не перегружает их своим вниманием, тем самым предоставляет им возможность большего воздействия друг на друга. Он исподволь готовит детей к будущей работе в об­ществе. Ведь работа группы представляет собой неконкурирую­щее целое, совокупную единицу мощности. Путем интенсивной работы и группа, и личность получают результаты: все готовы справляться со сложностями, дети становятся критичными, но и доброжелательными друг к другу».

Уроки рисования не спасли детей от газовой камеры, но дали им силу вынести нечеловеческое унижение, остаться людьми. А мо­жет быть, перед лицом неминуемой гибели стать ими? Дети на­деялись — кончится война, они вернутся домой. Надеялась ли на это Фридл?

Тысячи детей, чьи рисунки теперь хранятся в музее[9] и экспо­нируются во всем мире, погибли, задушенные циклоном Б.

Но пока они рисуют. Вернее, некоторые из них. Другие сме­шивают краски, организуют занятия, раздают материалы, ведут «дневник художника», думают над эскизами к будущей картине.

Фридл внимательно приглядывается к тому, что делает Ева. Какой странный рисунок: обнаженная женщина сидит на земле, из-за дерева к ней крадется разбойник с пистолетом. Она спра­шивает у Евы, что это значит. Ева краснеет, переворачивает лист и рисует ту же женщину, но с ногами, прикрытыми тканью, а раз­бойника превращает в рыцаря. Фридл говорит Еве: «Это уже другая композиция, жаль прежней». — «Я сейчас сделаю, как было», - отвечает девочка.

Фридл недовольна собой. По первому рисунку, если бы она не помешала Еве довести его до конца, можно было бы поставить диагноз, помочь девочке справиться со своими чувствами, объяс­нить их ей. В гетто дети стали свидетелями «упадка нравов, ихотносительности, жара, нетерпения и бренности человеческих взаимоотношений, полного бескорыстия и абсолютного эгоизма, они слышали храп стариков и прерывистое дыхание любовников» (Иржи Котоуч). Открытая жизнь гетто травмировала детскую психику, нужна была постоянная помощь педагогов, ибо детей невозможно было оградить от этой чудовищной реальности, но можно было помочь справиться с ней, что Фридл и делала на уроках.

В приложении к заметкам «О детском рисунке» Фридл рассказывает о процессах, которые происходят в душе ребенка и вопло­щаются в рисунках. По этим отрывочным замечаниям трудно по­нять, о чем конкретно говорит Фридл: рисунки, которые она ком­ментирует, не сохранились или теперь их сложно идентифици­ровать. Пока мне удалось обнаружить только этот, единственный — с обнаженной женщиной и разбойником. Я нашла его в послед­ней тысяче работ. Под рисунком разобрала подпись: «Ева Шурова — 2.5.35. — 15.5.44». Ева погибла девяти лет от роду. Фридл оставалось еще почти пять месяцев жизни. Записки написаны в июле 43-го, значит, Фридл занималась с Евой целый год.

Наверное, она проводила Еву и остальных детей, отправлен­ных этим транспортом «на Восток», и вернулась в свою каморку. Может быть, она думала о том, что все бессмысленно, что все уже бессмысленно? Может, она неотступно думала об этом, стоя в оче­реди за супом, и кто-то из ее учеников спросил, будут ли вечером занятия? И мысли Фридл переключились на то, где раздобыть еще несколько листов бумаги?

«Ты хандришь, потому что живешь сейчас без чувства необхо­димости», — пишет Фридл подруге.

Чувство необходимости — вот что давали Фридл дети. Заниматься с ними стало насущной потребностью. Фридл больше не писала картин. После нее в Терезине остались лишь две работы[10]. Акварель — ваза с нежными полевыми цветами и маленькая темпера — сорвавшиеся со стеблей цветы, брызги ярких лепестков, разлетевшихся во все стороны картона...

Действительность гетто не стала действительностью Фридл. Дети и цветы — вот был ее мир, исчезающий на глазах и бессмерт­ный.