Глава lIII. Морские встречи

Очевидная причина, из-за которой Ахав не посетил встречный китобоец, заключалась, как мы уже говорили, в следующем: ветер и море грозили штормом. Но даже если бы этого не было, он все равно бы, вероятно, не отправился туда

— насколько можно судить по его дальнейшему поведению при сходных обстоятельствах, — если бы ему удалось путем переговоров через рупор получить отрицательный ответ на свой вопрос. Ибо, как выяснилось впоследствии, он не испытывал ни малейшей потребности в общении — хотя бы самом кратковременном — с капитанами других судов, если те не могли сообщить ему никаких новых сведений по вопросу, которым он так жадно интересовался. Однако для того чтобы эта подробность получила должную оценку, необходимо рассказать здесь кое-что о том, как по старинным обычаям полагается вести себя китобойцам при встрече в чужих водах и в особенности при встрече в промысловых районах.

Если взять двух незнакомых людей, пересекающих пустошь Пайн-Бэрренс в штате Нью-Йорк или менее пустынное урочище Солсбери-Плейн в Англии; если случайно встретившись в столь негостеприимной пустынной местности, эти двое, при всем своем желании, никак не могут избегнуть взаимного приветствия; не могут не остановиться на минутку, чтобы обменяться новостями, или даже присесть ненадолго и передохнуть за компанию — тем более естественно в таком случае, чтобы на бескрайних океанских пустошах и урочищах два китобойных судна, заметив друг друга где-нибудь на краю земли — у затерянного острова Фаннинга или у далеких Гилбертовых островов — тем более естественно, говорю я, чтобы при подобных обстоятельствах эти суда не только обменивались приветствиями через рупор, но вступали бы в более тесные, более дружественные и любезные взаимоотношения. И в особенности, если оба эти судна приписаны к одному порту, так что их капитаны, офицеры и многие из команды лично знакомы друг с другом, а стало быть, имеют немало дорогих сердцу домашних тем для разговоров.

Недавно вышедшее в море судно, быть может, везет письма для тех, кто провел в плавании не один год; и уж во всяком случае оно передаст им несколько газет, датированных годом или двумя позже, чем последняя газета в их собственной замусоленной пачке. А в ответ на эту любезность начинающее промысел судно получит новейшие сведения из того промыслового района, куда оно держит курс, а это вещь для него чрезвычайно ценная.

В какой-то мере все это относится и к тем китобойцам, чьи пути пересекаются уже в пределах одного промыслового района, даже если оба они одинаково давно покинули родной порт. Ведь одно из этих двух судов могло получить почту для передачи с какого-нибудь третьего корабля, который теперь уже далеко; а среди писем некоторые, быть может, предназначаются членам экипажа встречного судна. К тому же они могут обменяться промысловыми новостями и приятно побеседовать. Потому что их связывают не только взаимные симпатии мореплавателей, но также и то своеобразное родство, которое возникает благодаря общему делу и совместно пережитым лишениям и опасностям.

Если же повстречавшиеся суда — из разных стран, все равно и это не имеет особого значения, если, понятно, они говорят на одном языке, как, например, американцы и англичане. Хотя, конечно, из-за малого количества английских китобоев такие встречи случаются нечасто, а когда они все-таки случаются, между судами возникает кое-какая натянутость; потому что англичанин, он довольно сдержан, а янки, он этого не переносит ни в ком, кроме себя самого. К тому же английские китоловы подчас напускают на себя перед американскими китоловами эдакую имперскую чванливость, рассматривая долговязого, тощего жителя Нантакета, с его неописуемыми провинциальными замашками, как своего рода морского деревенщину. Что в действительности может дать англичанам основание для чванливости, сказать довольно трудно, поскольку янки, взятые все вместе, за один день добывают в океанах больше китов, чем все англичане, вместе взятые, — за десять лет. Но это всего лишь безобидная маленькая слабость английских китоловов, моряк из Нантакета не принимает ее близко к сердцу; вероятно, потому, что ему известны и кое-какие собственные слабости.

Итак, мы видим, что из всех кораблей, в одиночку плавающих по морям, китобойцы имеют больше всего причин быть общительными — каковыми они и являются. Тогда как купцы иной раз, повстречавшись в центре Атлантики, проплывают мимо, не обменявшись ни единым словом привета, в открытом море поливая друг друга презрением, подобно двум щеголям на Бродвее, и в то же самое время, быть может, злорадно подсчитывая, во сколько обошлась другому полная оснастка. Что до военных кораблей, то они, когда им случается встретиться в море, поначалу так долго и глупо раскланиваются и приспускают кормовые флаги, что тут уже не остается никаких следов настоящей, сердечной доброжелательности и братской любви. А что касается работорговцев, то они всегда в такой невероятной спешке, что, встретившись, норовят только поскорей друг от друга улизнуть. А вот пираты, если им случается скрестить свои скрещенные кости, прежде всего кричат: «Сколько черепов?» — совсем как китобойцы, которые кричат: «Сколько бочек?» И получив ответ на этот вопрос, пираты тут же отруливают в разные стороны, поскольку все они чертовские злодеи и им не доставляет удовольствия любоваться своим злодейским подобием.

Но поглядите на доброго, скромного, добродушного, дружелюбного, славного китобойца! Что делает китобоец, если он встречает другого китобойца в мало-мальски приличную погоду? Он устраивает «повстречанье», вещь настолько неизвестную на других кораблях, что там даже слова этого не слыхали; а если случайно когда и услышат, то они только смеяться станут и повторять всякую чушь про «фонтанщиков», «салотопов» и тому подобные остроумные выражения. Чем объяснить, что все купеческие суда, так же как и все пиратские, и все военные корабли, и все работорговцы, относятся к китобойцам с таким презрением? На этот вопрос трудно ответить. Потому что взять вот, к примеру, пиратов, так разве у них такая уж славная профессия? Она иной раз и приводит, конечно, к возвышению, но только на виселице. А если человек возвысился этим своеобразным способом, он лишается фундамента, необходимого для подобной высоты. Так что, на мой взгляд, чтобы хвастаться перед китобойцем своим высоким положением, у пирата нет надежного основания.

Однако что такое «повстречанье»? Вы бы только попусту стерли до крови свой указательный палец, водя им по страницам словарей в поисках этого слова; профессор Джонсон не достиг подобных высот эрудиции, и ковчег Ноя Вебстера тоже не содержит его. А между тем это весьма выразительное слово вот уже много лет в постоянном ходу среди пятнадцати тысяч истинных, урожденных янки. Разумеется, необходимо определить его значение и включить его в лексикон. С каковой целью я позволю себе дать ему научное толкование.

Повстречанье (существ.) — (дружеская встреча) (двух (или более) китобойцев, преимущественно в промысловых районах, когда, обменявшись приветствиями, они обмениваются также и визитами членов экипажей: капитаны сходятся на борту одного корабля, а старшие помощники — на борту другого).

Не следует забывать также, если речь зашла о повстречанье, и еще одну небольшую деталь. В каждой профессии есть свои маленькие особенности; есть таковые и в китобойном промысле. На пиратском, военном или невольничьем кораблях капитан, отправляясь куда-либо в своей шлюпке, располагается на корме, где нередко бывает устроено удобное мягкое сиденье, и часто сам правит маленьким, словно игрушечным, румпелем, украшенным пестрыми шнурками и лентами. Но у вельбота нет на корме никакого сиденья, никаких подушечек и никакого румпеля. Не хватало бы еще, чтобы капитанов-китобоев катали по волнам в инвалидном кресле, наподобие почтенных старых подагриков. Что же до румпеля, то ни один вельбот не допустит подобных нежностей; а поскольку при встречах судно покидает вся команда спущенного вельбота — в том числе и гарпунщик, его кормчий, — правит в подобных случаях именно он, а капитан, которому в лодке негде сидеть, отправляется наносить свой визит стоя, словно сосна. И часто можно видеть, как стоящий в лодке капитан, чувствуя, что глаза всего видимого мира устремлены на него с бортов обоих кораблей, прилагает все усилия к тому, чтобы сохранить равновесие и не уронить свое достоинство. А это не так-то легко, ибо сзади него торчит огромное рулевое весло, которое время от времени ударяет его в поясницу, между тем как спереди весло загребного бьет его по коленям. Так что и с фронта, и с тыла он стиснут до предела, и ему остается только распространяться в стороны и пошире расставлять ноги; но при этом внезапный и сильный рывок вельбота легко может опрокинуть его, ибо длина основания без соответствующей ширины еще немногого стоит. Попробуйте просто расставить тупым углом, наподобие циркуля, два шеста, и вы увидите, что они стоять не будут. А между тем никак нельзя, чтоб на глазах у всего честного мира, никак нельзя, говорю я, чтобы этот балансирующий на широко расставленных ногах капитан хоть чуть-чуть поддержал себя, ухватившись за какой-нибудь предмет рукой; мало того, в доказательство своего полного, несгибаемого самообладани я он, как правило, держит руки в карманах брюк; хотя, может быть, эти руки, как правило, крупные и тяжелые, служат ему там в качестве балласта. И все-таки бывали случаи, и при этом надежно засвидетельствованные, когда капитан в какой-нибудь острый момент — скажем, во время внезапно налетевшего шквала, — вцеплялся в волосы ближайшему гребцу и что было силы держался за них, неумолимый, как сама смерть.

ГЛАВА LIV. ПОВЕСТЬ О «ТАУН-ХО»

(Как она была рассказана в Золотой гостинице) Мыс Доброй Надежды, как и вся водная область вокруг него, весьма сходен с людным перекрестком больших дорог, где можно встретить столько путешественников, как ни в одном другом месте земного шара.

Вскоре после встречи с «Альбатросом» мы увидели еще одно возвращавшееся домой судно — китобоец «Таун-Хо» note 14. Экипаж на нем почти полностью состоял из полинезийцев. Во время устроенного короткого «повстречанья» мы услышали разительные новости о Моби Дике. Для некоторых из нас интерес к Белому Киту беспримерно увеличился сейчас благодаря одному обстоятельству из истории «Таун-Хо», которое, казалось, отдаленно и в каком-то противоположном смысле наделяло кита неким удивительным даром вершить господний приговор, по временам настигающий иных людей. Это обстоятельство, вместе с особыми вытекающими из него последствиями и выводами, образующими, так сказать, потаенную часть трагедии, которая будет сейчас изложена, так и не достигло слуха капитана Ахава и его помощников. Ибо потаенная часть этой истории не была известна и самому капитану «Таун-Хо». Она была достоянием лишь трех белых матросов с этого корабля, один из которых, как выяснилось, сообщил ее Тэштиго, взяв с него страшный обет молчания; но в ту же ночь Тэштиго бредил во сне, и таким образом столь многое стало известным, что, проснувшись, он уже не мог не досказать остального. Тем не менее так велико было влияние

этой тайны на матросов «Пекода», которые узнали ее во всей полноте, и такая, я бы сказал, необычная деликатность овладела ими, что они хранили молчание, и слух обо всем этом не проник за пределы кубрика. Вплетая, где должно, таинственную нить в официальную версию рассказа, я приступаю к изложению и увековечению сей необычной истории во всем ее объеме.

Мне почему-то захотелось сохранить тот стиль, в котором однажды, накануне дня какого-то святого, я рассказал ее в Лиме, в кругу моих испанских друзей, когда мы, развалившись, курили на украшенной щедро позлащенными изразцами веранде Золотой гостиницы. Двое из этих изящных кавалеров, юные дон Педро и дон Себастьян, были ближе знакомы со мной — вот почему время от времени они прерывали меня вопросами, на которые в должное время получали ответы.

За два года до того, как я впервые услышал о событиях, о которых собираюсь поведать вам, джентльмены, «Таун-Хо», китобоец из Нантакета, плавал здесь, в Тихом океане, в нескольких днях пути к западу от гостеприимного крова Золотой гостиницы. Он находился где-то к северу от экватора. Однажды утром, когда матросы, как всегда, встали к насосам, было замечено, что воды в трюме набралось больше обычного. Решили, что обшивку корабля проткнула меч-рыба, джентльмены. Однако капитан, имевший одному лишь ему известные основания верить в редкую удачу, которая якобы ждала их в этих широтах, не желал изменить курс: течь казалась тогда еще невелика и неопасна, хотя пробоина так и не была обнаружена во время поисков, значительно затрудненных волнением на море; и корабль продолжал свой путь, меж тем как вахты сменялись у насосов, работая недолго и без напряжения. Однако удачи им не было, пробоина не только не была обнаружена, но и столь значительно увеличилась течь, что обеспокоенный капитан принял решение идти на всех парусах к ближайшему порту на островах, чтобы там поднять судно из воды и отремонтировать.

Хотя плыть им предстояло неблизко, капитан нисколько не боялся, что судно затонет в пути, если только не произойдет какой-нибудь исключительный случай, ибо помпы у него были отличные, и тридцать шесть матросов, сменяясь, могли без особого затруднения выкачивать воду, даже если бы течь увеличилась вдвое. Почти всю дорогу их сопровождали попутные ветры, и несомненно, что «Таун-Хо» благополучно достиг бы пристани без всяких роковых происшествий, если бы не грубая властность Рэдни с Вайньярда, старшего помощника капитана, и не вызванная им ожесточенная мстительность Стилкилта, отчаянного парня с озер, из Буффало.

— С озер! Из Буффало! Ради бога, с каких это озер? И что такое это Буффало? — сказал дон Себастьян, приподнимаясь в своем гамаке.

— Город на восточном берегу нашего озера Эри, дон… Но взываю к вашей любезности. Сейчас для вас все разъяснится.

Так вот, джентльмены, эти парни с озер, плавающие на бригах и трехмачтовых шхунах, не уступающих размерами тем большим и прочным судам, что отправляются из вашего старого Кальяо к далекой Маниле, в самом сердце нашей замкнутой, сухопутной Америки получили то необузданное флибустьерское воспитание, которое обычно приписывают воздействию открытого океана. Ибо в своем взаимосвязанном единстве наши огромные пресные моря — Эри, Онтарио, Гурон, Великое и Мичиган, — окруженные разнообразнейшими племенами и народами, обладают океанскими просторами и многими другими благороднейшими океанскими качествами. В них, как в водах Полинезии, лежат кольца живописных островов; на берегах их, как в Атлантике, живут два великих и столь же отличающихся друг от друга народа; они открывают морской доступ с востока к нашим многочисленным и далеким колониям, расположенным вокруг их вод; тут и там на них грозно взирают батареи береговых орудий, и с крутых скал смотрят в воду старинные пушки неприступного Макино; они слышали, как громыхали салютами флотилии, возвещая морские победы; по временам на их песчаных склонах появляются дикие варвары, чьи раскрашенные багровые лица мелькают в увешанных мехами вигвамах; на многие лиги граничат они с древними нетронутыми лесами, где сомкнутыми рядами стоят, как короли в готических родословных, высокие сосны, где прячутся кровожадные африканские хищники и маленькие зверьки, чьи шелковистые меха украшают царственные одежды татарских императоров; в них отражаются столичные дома Буффало и Кливленда, а также и виннебагские селения; их воды несут на себе судно мошенника-купца, и вооруженный крейсер государства, и пароход, и буковое каноэ; над ними бушуют сокрушительные гиперборейские ветры, такие же ужасные, как те, что вздымают соленые морские волны; им известны кораблекрушения, ибо не раз в ночную пору в их безбрежных, хотя и замкнутых водах гибли корабли со всем перепуганным экипажем. Да, джентльмены, хотя Стилкилт и вырос в глубине страны, бурный океан был для него родной стихией; в отваге и дерзости он не уступал ни одному моряку. Что же касается Рэдни, то, хотя в младенчестве он и лежал на пустынном песчаном берегу Нантакета, прильнув к материнской груди моря, хотя позже он не раз бороздил наш суровый Атлантический и ваш мечтательный Тихий океаны, все же он был так же злопамятен и неуживчив, как моряки с озер, где в лесной глуши царят поножовщина и месть. Все же в уроженце Нантакета были и хорошие черты, а моряк с озер, хоть он и был сущим дьяволом, мог бы, если бы к нему отнеслись с непреклонной твердостью, смягченной простым и открытым признанием его человеческих достоинств, какое по праву причитается и подлейшему рабу, — мог бы долго оставаться послушным и безобидным. Во всяком случае, так он и вел себя до поры; но Рэдни был обречен, безумие было его уделом, а Стилкилт… но, джентльмены, сейчас вы все узнаете.

Прошло никак не больше дня или двух после того, как «Таун-Хо» взял курс на ближайшую гавань, а течь снова увеличилась, правда, всего лишь настолько, что насосам приходилось ежедневно работать час или немногим больше. А надо вам знать, что в таком смирном и цивилизованном океане, как наш Атлантический, некоторые капитаны будут хоть весь рейс откачивать воду, не подумав изменить курс. Бывает, правда, и так, что если вахтенный офицер забудет об этом в тихую ночь, когда всех сильно клонит ко сну, то уж ни он, ни кто другой на судне никогда более о том и не вспомнит, по той причине, что вся команда тихо погрузится на дно. Да и в пустынных и диких морях, расположенных далеко к западу от вас, джентльмены, на судах не считают необычным, если вся команда в полном составе работает посменно у насосов на протяжении даже значительного пути, конечно, если он пролегает вдоль более или менее доступного берега, или если существует какой-либо другой разумный вид отступления. Лишь в том случае, когда судно с течью находится далеко в открытом океане и поблизости нет никакой земли, капитан начинает немного беспокоиться.

Именно так обстояло дело с «Таун-Хо», поэтому, когда обнаружилось, что течь снова увеличивается, кое-кто из экипажа проявил некоторое беспокойство, в особенности Рэдни, старший помощник капитана. Он приказал поставить бом-брамсели так, чтобы ветер как следует надувал их. Должен вам сказать, джентльмены, что Рэдни был далеко не трус; он столь же мало был склонен к какому-либо проявлению нервного страха за свою жизнь, как и любой бесшабашный смельчак, какого можно встретить на суше или на воде. Поэтому, когда он выказал такую заботу о безопасности корабля, матросы стали поговаривать, будто тут дело в том, что, мол, он один из его владельцев. В тот же вечер, когда они стояли у помп, немало веселых шуток сыпалось в его адрес, между тем как ноги матросов то и дело с шумом окатывала прозрачная морская вода — прозрачная, как в горном источнике, джентльмены, — которая, с силой вырываясь из насосов, текла по палубе и низвергалась непрерывным потоком в море через подветренные шпигаты.

Как вам хорошо известно, в нашем полном условностей мире, будь то водный, или любой другой, нередко случается так: когда человек, поставленный начальником над своими собратьями, обнаруживает, что один из них значительно превосходит его своей горделивой мужественностью, он исполняется к нему горькой и непреодолимой антипатией; и если только ему представится случай, джентльмены, он постарается сокрушить превосходство своего подчиненного, обратив того в жалкую горстку пыли. Как бы то ни было, джентльмены, но Стилкилт был большое и благородное существо, с головой как у римлянина, с мягко ниспадающей золотой бородой, подобной бахроме на попоне горячего скакуна из конюшни вашего последнего вице-короля, джентльмены, с умом, сердцем и душой, которые сделали бы его Карлом Великим, если бы он только родился сыном его отца. А Рэдни, помощник капитана, был уродлив, как мул, и так же упрям, безрассуден и злопамятен. Он не любил Стилкилта, и Стилкилт знал это.

Заметив приближающегося помощника капитана, Стилкилт, вместе с другими матросами выкачивавший воду, притворился, будто не видит его, и бесстрашно продолжал свои веселые шутки:

— Да, ребятки, вот это хлещет! А ну-ка, кто-нибудь подставьте кувшинчик, давайте хлебнем как следует! Черт побери, не грех бы и разлить по бутылкам! Говорю вам, друзья, вся доля старика Рэда уйдет в эту пробоину. Не мешало бы ему отрезать свою часть корпуса и притащить ее на буксире домой. Эх, сказать правду, братцы, меч-рыба только начала дело, а потом она вернулась с целой бандой рыб-пил, рыб-плотников и рыб-топоров, и вся эта орава теперь принялась за работу — давай резать и пилить днище; сразу наладят, если что не так. Будь старик Рэд сейчас здесь, я бы посоветовал ему прыгнуть за борт и разогнать их! Да они растащут на куски твою собственность, сказал бы я ему. Но он простак, наш Рэд, да и красавчик к тому же! Говорят, ребята, что весь остальной капитал он вложил в зеркала. Хотел бы я, чтобы он подарил мне, бедняге, слепок со своего носа!

— Дьявол вас побери! Какого черта помпа не работает? — проревел Рэдни, сделав вид, будто он не слышал разговора матросов. — А ну-ка, принимайтесь за дело!

— Слушаюсь, сэр, — отвечал Стилкилт, веселясь от души. — А ну, навались, ребята!

И помпа загремела, как полсотни пожарных насосов; матросы принялись за дело всерьез, и вскоре послышалось то характерное тяжелое дыхание, которое свидетельствует о величайшем напряжении всех человеческих сил.

Прекратив наконец вместе с остальными работу, Стилкилт, задыхаясь, отошел от помпы и уселся на шпиль, утирая обильный пот со лба; лицо его было багрово-красным, глаза налились кровью. Не знаю, какой злой дух овладел Рэдни, джентльмены, заставив его связаться с таким человеком, находящимся к тому же в столь возбужденном состоянии; но именно так оно и случилось. Подойдя к Стилкилту с надменным видом, помощник капитана приказал ему взять метлу и подмести палубу, а потом убрать лопатой отвратительные следы, оставленные разгуливавшей по палубе свиньей.

Надо вам сказать, джентльмены, что приборка палубы в море — это такая работа, которая выполняется каждый вечер в любую погоду, кроме сильнейших штормов; известно, что она производилась даже на судах, уже буквально идущих ко дну. Такова, джентльмены, неизменность морских обычаев и инстинктивная любовь к порядку в моряках, из которых иные откажутся утонуть, не умывшись предварительно. Но на всех кораблях орудовать метлой представляется исключительно юнгам, если таковые имеются на борту. Кроме того, вахты, работавшие поочередно у помп, были составлены из самых крепких матросов «Таун-Хо»; Стилкилт, как сильнейший из всех, неизменно назначался старшиной, а следовательно, должен был, как и его товарищи, освобождаться от прочих мелких дел, не связанных с собственно мореходными обязанностями. Упоминаю все эти подробности для того, чтобы было совершенно ясно, как обстояло дело между этими двумя людьми.

Однако этим все отнюдь не исчерпывалось: приказ взяться за лопату был так же откровенно рассчитан на то, чтобы уязвить и оскорбить Стилкилта, как если бы Рэдни плюнул ему в лицо. Это поймет каждый, кто ходил матросом на китобойце. Все это (и даже значительно больше) полностью осознал житель лесной глуши, когда услышал распоряжение помощника капитана. Мгновение он продолжал сидеть, не двигаясь, пристально глядя в злобные глаза помощника капитана и чувствуя, как гора пороховых бочек все громоздится у него в груди и фитиль беззвучно догорает, подбираясь к ним все ближе и ближе; он чувствовал это, хотя и не отдавал себе ясного отчета, но им овладела, джентльмены, странная сдержанность и нежелание еще более раздражать вспыльчивого человека, и без того уже потерявшего самообладание (такого рода оцепенение чаще всего — если только вообще оно возникает — бывает свойственно действительно мужественным людям, даже когда они озлоблены).

Вот почему Стилкилт отвечал обычным голосом, лишь самую малость охрипшим от крайней физической усталости, которую он тогда испытывал, что приборка палубы — не его дело и он не станет им заниматься. Затем, обойдя полным молчанием замечание о лопате, он указал на трех матросов, которые обычно подметали палубу, — не будучи заняты у помпы, они почти (или вовсе) не работали весь день. На это Рэдни ответил бранью, с отвратительной властностью требуя безоговорочного подчинения приказу, в то же время надвигаясь на все еще сидящего Стилкилта с поднятым в руке купорным молотом, который он выхватил из стоявшей рядом бочки.

Обливающийся потом Стилкилт был возбужден и измучен напряженным трудом у насоса, он вряд ли смог бы, несмотря на возникшее у него вначале безотчетное желание не доводить дело до скандала, долго терпеть такое обращение со стороны помощника капитана, но все же, по-прежнему стараясь унять пламя, бушевавшее в его груди, он упрямо продолжал сидеть, не двигаясь с места, пока наконец обезумевший Рэдни не потряс молотом всего лишь в нескольких дюймах от его лица, в ярости требуя повиновения.

Стилкилт поднялся и, медленно отступая за шпиль, раздельно повторил, обращаясь к помощнику капитана, неотступно преследовавшему его с угрожающе поднятым молотом в руке, что он не намерен подчиниться. Видя, однако, что его миролюбие не производит ни малейшего впечатления, он грозным жестом согнутой руки попытался предостеречь одержимого глупца; но все было напрасно. Таким-то образом они медленно кружили вокруг шпиля; решив наконец прекратить отступление и полагая, что он уже вынес все, что только было в его силах, Стилкилт стал на крышку люка и сказал помощнику так:

— Мистер Рэдни, я не желаю подчиняться вам. Положите молот, а не то — берегитесь!

Но обреченный помощник капитана, подойдя еще ближе к стоявшему неподвижно Стилкилту, потряс тяжелым молотом не далее чем в дюйме от его зубов, извергая в то же время целый поток невыносимых проклятий. Не отступая ни на тысячную долю дюйма и пронзая его несгибаемым клинком своего взгляда, Стилкилт, сжав за спиной в кулак правую руку и медленно занеся ее вверх, сказал своему преследователю, что если только молот заденет его щеку, он (Стилкилт) убьет его. Но, джентльмены, глупец был уже клеймен на убой самими богами. Молот коснулся щеки Стилкилта, в следующее мгновение нижняя челюсть помощника капитана была свернута, он упал на крышку люка, плюя кровью, словно кит.

Не успели крики достичь капитанской каюты, а уж Стилкилт дернул за бакштаг, который тянулся к самому топу, где стояли дозором двое его друзей. Оба были канальцами.

— Канальцы? — воскликнул дон Педро. — Мы видели немало китобойцев в наших гаванях, но никогда не слышали о ваших канальцах. Простите, но кто они и чем занимаются?

— Канальцы, дон, это лодочники с нашего великого канала Эри. Вы, должно быть, слышали о нем.

— О нет, сеньор, здесь, в этой скучной, жаркой, до крайности ленивой и косной стране, мы почти ничего не знаем о вашем энергичном Севере.

— Неужели? Что же, дон, налейте-ка мне еще. Ваша чича очень хороша. Прежде чем продолжать свой рассказ, я объясню вам, что собой представляют наши канальцы, ибо эти сведения, возможно, с какой-то новой стороны осветят мою историю.

На протяжении трехсот шестидесяти миль, джентльмены, пересекая весь штат Нью-Йорк, через многочисленные людные города и цветущие села, через огромные, мрачные, пустынные болота и тучные нивы, которым нет равных по плодородию, через биллиардные и бары, через святая святых великих лесов, по римским аркам, переброшенным через индейские реки, в тени и на солнце, мимо счастливых сердец или печальных, по всему широкому и живописному простору благородных земель Мохок, под стенами белоснежных церквей, чьи шпили стоят словно верстовые столбы, одним непрерывным потоком течет по-венециански развратная и подчас преступная жизнь. Там подлинная страна дикарей, джентльмены, там воют язычники, они там всюду, совсем рядом с вами, в густой тени, отбрасываемой церквами, и под их надежной и снисходительной защитой. Ибо по некоей удивительной и роковой закономерности грешники, джентльмены, подобно пиратам у вас на родине, которые, как отмечают многие, всегда поселяются вокруг храмов правосудия, обитают главным образом вблизи святых мест.

— Кто это там идет — монах? — спросил дон Педро, с забавной тревогой глядя вниз на оживленную площадь.

— К счастью для нашего друга северянина, инквизиция сеньоры Изабеллы начинает слабеть в Лиме, — заметил дон Себастьян со смехом. — Продолжайте, сеньор.

— Минутку! Простите! — воскликнул кто-то из присутствовавших. — От лица всех нас, жителей Лимы, я хотел бы заявить вам, сэр мореход, что от нашего внимания не ускользнула деликатность, с какой вы удержались от замены далекой Венеции на современную Лиму. Прошу вас, не благодарите и не старайтесь казаться удивленным — вы ведь знаете поговорку всего побережья: «развратна, как Лима». И это полностью совпадает к тому же с вашим описанием; церквей здесь больше, чем биллиардных столов, они всегда открыты и «развратны, как Лима». То же и в Венеции; я был там, в священном городе блаженного евангелиста Марка! (Да очистит его Святой Доминик!) Ваш стакан, сэр! Благодарю, я наливаю! А теперь наполним снова!

Если свободно изобразить канальца и его призвание, джентльмены, из него вышел бы превосходный драматический герой, настолько он полновесно и живописно порочен. Подобно Марку Антонию, день за днем плывет он лениво по зеленому цветистому Нилу, открыто забавляясь со своей краснощекой Клеопатрой, подрумянивая свое золотистое, как персик, бедро на солнечной палубе. Но на берегу вся эта изнеженность исчезает. Канадец с гордостью принимает облик настоящего бандита; низкая шляпа с опущенными полями, украшенная пестрыми лентами, дополняет его великолепный портрет. Он гроза улыбающейся невинности деревень, мимо которых проплывет; его смуглого лица и безудержной дерзости побаиваются и в городах. Однажды, когда я путешествовал по каналу, меня выручил из беды один из канальцев; выражаю ему сердечную признательность; мне не хотелось бы быть неблагодарным; но ведь у таких разбойников равная готовность поддержать в несчастье бедного незнакомца и ограбить встречного богача и служит обычно главным искуплением за все их грехи. В целом же, джентльмены, разгульность жизни на каналах красноречиво доказывается тем, что в нашем разгульном китобойном промысле подвизаются столь многие из наиболее отпетых выпускников этой школы и что едва ли какие-либо другие представители человечества (кроме, пожалуй, сиднейцев) вызывают меньшее доверие наших капитанов-китобоев. Удивительно, не правда ли? А ведь для многих тысяч наших деревенских подростков и юношей, рожденных на берегах этого водного пути, полная испытаний жизнь Великого Канала представляет собой единственную ступень, ведущую от мирной жатвы на ниве христианства к безрассудной вспашке языческих морей.

— Понятно! Понятно! — воскликнул порывисто дон Педро, орошая чичей шитые серебром кружевные манжеты. — К чему путешествовать? Весь мир — та же Лима! Я было думал, что на вашем умеренном Севере люди так же холодны и бесстрастны, как горы… Но ваш рассказ!

Я остановился на том, джентльмены, как Стилкилт дернул за бакштаг. В ту же минуту его окружили трое помощников капитана и четверо гарпунеров и стали теснить к борту. Но тут вниз по вантам соскользнули, с быстротой зловещих комет, двое канальцев и ринулись в самую гущу, чтобы помочь своему товарищу выбраться на бак. Им на помощь бросились другие матросы, все смешалось и перепуталось, а доблестный капитан, держась подальше от опасности, прыгал с острогой в руках, приказывая своим офицерам загнать на шканцы и избить негодяя. По временам он подбегал к самому краю непрерывно вращавшегося клубка людей и бросал острогу в его сердцевину, целя в предмет своей ненависти. Однако они не смогли одолеть Стилкилта и его молодцов; тем удалось захватить бак, и, быстро подкатив несколько огромных бочек и поставив их в ряд слева и справа от шпиля, эти морские парижане скрылись за баррикадой.

— А ну, выходи, разбойники! — загремел угрожающе капитан, потрясая зажатыми в каждой руке пистолетами, которые только что принес ему стюард. — Выходи, бандиты!

Стилкилт вспрыгнул на баррикаду и прошелся по ней, бросая вызов направленным на него пистолетам; однако он дал ясно понять капитану, что его (Стилкилта) смерть будет сигналом для кровопролитного морского бунта. Опасаясь в душе, что именно так и случится, капитан несколько сбавил тон, все же он приказал инсургентам немедленно вернуться к исполнению своих обязанностей.

— Обещаете не тронуть нас, если мы это сделаем? — спросил их главарь.

— А ну, давай за работу! Давай за работу! Я ничего не обещаю! Делай свое дело! Вы что, хотите потопить судно? Нашли время бунтовать! За работу! — И он снова поднял пистолет.

— Потопить судно? — вскричал Стилкилт. — Что же, пусть тонет! Ни один из нас не вернется к работе, пока вы не дадите клятвы, что не поднимете на нас руку. Что скажете, ребята? — спросил он, оборачиваясь к своим товарищам. Они ответили восторженным криком.

Ни на минуту не спуская глаз с капитана, Стилкилт обошел баррикаду, отрывисто бросая:

— Мы не виноваты; мы этого не хотели; я ведь сказал ему положить молоток; это же ясно было и ребенку; он должен был знать меня; я же сказал ему не дразнить буйвола; черт побери, я, кажется, вывихнул себе палец о его челюсть; где у нас ножи, ребята, в кубрике? Ничего, братцы, приглядите себе по вымбовке! Говорю вам, капитан, остерегайтесь! Дайте нам слово, не будьте глупцом; забудьте все это; мы готовы встать на работу; обращайтесь с нами по-людски — и мы ваши; но на порку мы не пойдем!

— За работу! Ничего не обещаю! За работу, говорю вам!

— А ну-ка, послушайте, капитан! — закричал Стилкилт, яростно взмахнув рукой. — Среди нас немало найдется таких (и я из их числа), кто подрядился только на одно плавание, так ведь? Вы отлично знаете, сэр, мы можем потребовать увольнения, как только судно бросит где-нибудь якорь. Мы не хотим ссориться, это не в наших интересах; мы хотим, чтобы все обошлось спокойно; мы готовы встать на работу, но на порку не пойдем!

— За работу! — загремел капитан.

Стилкилт приостановился на мгновение, огляделся, затем проговорил:

— Вот что я скажу вам, капитан. Мы вас не тронем, если только вы сами не начнете, — очень мне нужно убивать такого паршивого негодяя, а потом болтаться на рее. Но до тех пор, пока вы не пообещаете не трогать нас, мы и пальцем не шевельнем.

— Тогда спускайтесь вниз, в кубрик, я продержу вас там, пока не одумаетесь! Вниз, говорю вам!

— Ну что, пошли? — закричал главарь своим товарищам. Большинство из них запротестовали, но затем, повинуясь Стилкилту, спустились впереди него в черную дыру и, недовольно ворча, исчезли в ней, как медведи в берлоге.

Когда непокрытая голова Стилкилта оказалась на уровне палубы, капитан вместе со своим отрядом перескочил через баррикаду, и они, быстро задвинув крышку люка, все вместе навалились на нее. Стюарду приказали принести тяжелый медный замок, висевший на сходном трапе. Затем, приоткрыв крышку люка, капитан прошептал что-то в щель, закрыл люк и защелкнул замок за ними

— их было десятеро, — оставив на палубе свыше двадцати матросов, которые до сей поры были нейтральны.

Целую ночь все офицеры, не смыкая глаз, несли вахту на палубе, особенно около кубрика и носового люка, где также опасались появления инсургентов, если бы те вздумали разобрать переборку внизу. Однако ночные часы миновали спокойно; матросы, не бросившие работу, усердно трудились у насосов, унылый грохот и лязг которых по временам оглашал в мрачной ночи все судно.

На рассвете капитан вышел из каюты и, постучав в палубу, вызвал узников на работу; с громким криком они отказались. Тогда им спустили воду и бросили несколько горстей галет; и снова, повернув ключ в замке и положив его в карман, капитан возвратился на шканцы. Так повторялось дважды в сутки в течение трех дней; на четвертое утро, когда к узникам обратились с обычным призывом, послышался разноголосый спор, а затем и шум драки; внезапно из люка вырвалось четверо матросов со словами, что они готовы встать на работу. Зловонная духота и голодный рацион вкупе с опасениями неизбежной расплаты побудили их сдаться на милость победителей. Ободренный этим, капитан повторил свои требования и остальным. Но Стилкилт угрожающе крикнул ему снизу, чтобы он перестал нести чушь и убирался туда, откуда пришел. На пятое утро еще трое бунтовщиков вырвались на палубу из цепких рук товарищей, отчаянно пытавшихся удержать их внизу. Остались только трое.

— Не лучше ли сдаться, а? — сказал капитан с глумливой усмешкой.

— Заприте нас опять, понятно? — прокричал Стилкилт.

— Можете не сомневаться, — ответил капитан и защелкнул замок.

В эту минуту, джентльмены, возмущенный низостью семерых своих прежних товарищей, уязвленный насмешками, которым он только что подвергся, и обезумевший от длительного заточения в кубрике, где было темно, как в бездне отчаяния, — в эту минуту Стилкилт предложил канальцам, которые до сей поры как будто оставались ему верны, прорваться на палубу, когда гарнизон их плавучей крепости соберут на шканцах, и, вооружившись острыми ножами для резки китового сала (длинными, изогнутыми, тяжелыми инструментами с ручкой на обоих концах), нанося удары направо и налево, пройти от бушприта до гака-борта и сделать отчаянную попытку захватить корабль. Присоединятся они к нему или нет, сказал Стилкилт, но сам он решился. Он больше не проведет ни одной ночи в этой дыре. Однако замысел его не встретил никакого сопротивления со стороны двух канальцев; они поклялись, что готовы на это или любое другое безумное предприятие, короче, на все, только бы не сдаваться. Более того, каждый из них хотел быть первым, когда придет время пробиваться на палубу. Однако их главарь решительно восстал против этого, оставив первенство за собой; в частности и потому, что его двое товарищей не желали уступить друг другу в этом споре, а оба они никак не могли быть первыми, ибо на трапе может поместиться лишь один человек. Но тут, джентльмены, я должен раскрыть вам грязную игру этих двух негодяев.

Выслушав безумное предложение своего главаря, каждый из них в отдельности начал лелеять в душе один и тот же план предательства, а именно: первым прорваться на палубу, с тем чтобы сдаться первым из трех, хотя и последним из десятерых, тем самым обеспечив себе хотя бы самую малую надежду на помилование, которое можно было заслужить таким поступком. Однако когда Стилкилт заявил о своей решимости вести их до конца, они каким-то образом, путем тончайшей химии подлости, слили воедино свои до той поры тайные планы предательства; и лишь только их главарь погрузился в дремоту, в двух словах открыли друг другу души, связали спящего веревками, заткнули ему рот паклей и, когда настала полночь, кликнули капитана.

Почувствовав, что дело пахнет кровью, капитан вместе со своими вооруженными помощниками и гарпунерами бросился на бак. Через несколько мгновений люк был открыт и вероломные союзники выбросили на палубу связанного по рукам и ногам, но все еще сопротивляющегося главаря, выразив при этом надежду, что им зачтется в заслугу поимка человека, замыслившего кровопролитие. Однако их схватили, поволокли всех троих по палубе, словно битые туши, и подвесили на снастях бизань-мачты, где они и висели до самого утра.

— Черт вас побери, — кричал капитан, шагая по палубе перед ними. — Даже стервятники вас не трогают, негодяи!

На рассвете он собрал всех матросов и, отделив бунтовщиков от тех, кто не принимал участия в мятеже, заявил первым, что он твердо решил подвергнуть их поголовной порке — в общем, по-видимому, так и сделает, должен так поступить, того требует справедливость, — но в настоящий момент, учитывая их своевременную капитуляцию, обойдется одним выговором, который он соответственно и произнес в весьма сильных выражениях.

— А вас, мошенников, — закричал он, оборачиваясь к висевшим на снастях, — вас я искрошу в куски и побросаю в салотопку! — И схватив линек, он со всей силой обрушился на спины двух предателей и бил их, пока они не перестали кричать и безжизненно свесили головы на плечи, подобно тому как рисуют двух распятых разбойников.

— Я растянул себе запястье из-за вас! — вскричал он наконец. — Но для тебя, голубчик, еще найдется крепкий линек. А ну-ка, выньте у него изо рта кляп, послушаем, что он может сказать в свою защиту.

С минуту измученный бунтовщик судорожно пытался раскрыть свои затекшие челюсти, а затем, болезненно выгнув шею, произнес свистящим шепотом:

— Вот что я скажу вам, а вы подумайте об этом: если вы меня выпорете, я вас уничтожу!

— Скажите пожалуйста! Видишь, как ты испугал меня! — И капитан поднял руку с линьком.

— Лучше не троньте! — прошипел Стилкилт.

— Ну, нет! — И снова рука с линьком поднялась для удара.

Но тут Стилкилт прошипел что-то, чего не услышал никто, кроме капитана, который, к удивлению всех матросов, отпрянул, лихорадочно прошелся несколько раз по палубе и, внезапно бросив линек, сказал:

— Этого я не сделаю, отпустите его, разрежьте веревки, слышите?

Однако когда подчиненные бросились исполнять приказ, их остановил бледный человек с перевязанной головой, — это был Рэдни, старший помощник капитана. Все время после столкновения на палубе он пролежал у себя на койке, но в это утро, услышав шум, он, превозмогая слабость, вышел наверх и видел все, что произошло. Челюсть его была в таком состоянии, что он почти не мог говорить; однако, пробормотав, что он с охотой исполнит то, на что не решился капитан, он схватил линек и направился к своему связанному врагу.

— Трус, — прошипел Стилкилт.

— Пусть так, но ты у меня получишь! — Рэдни размахнулся, но снова свистящий шепот остановил поднятую для удара руку. Он приостановился, однако затем не колеблясь исполнил свое намерение, несмотря на угрозу Стилкилта, в чем бы она ни состояла. Затем трое бунтовщиков были освобождены, все встали на работу, и молчаливые матросы снова угрюмо сменялись у помп, стук которых, как и раньше, оглашал корабль.

В тот же день, едва стемнело и сменившиеся вахтенные спустились вниз, из кубрика послышался шум; двое предателей, трепеща, выбежали на палубу и осадили капитанскую каюту со словами, что они не осмеливаются оставаться вместе с остальными членами команды. Ни уговоры, ни пинки и затрещины не могли заставить их вернуться в кубрик; наконец, по их собственной просьбе, их поместили для сохранения их жизней в корабельный трюм.

Между тем среди матросов не видно было никаких признаков волнения. Напротив, они решили, следуя, вероятно, предложению Стилкилта, поддерживать строжайший порядок, до конца повиноваться всем приказам, а затем, когда судно придет в порт, всем сразу покинуть его. Для того же чтобы плавание как можно скорее пришло к концу, они договорились и еще об одном — а именно: не подавать голос в случае, если будут обнаружены киты. Ибо, несмотря на течь и другие опасности, на мачтах «Таун-Хо» все еще от зари до зари стояли дозорные; капитан по-прежнему, как и в тот день, когда они впервые вошли в промысловые воды, горел желанием пуститься в погоню за добычей, а Рэдни в любой момент был готов променять свою койку на вельбот и, несмотря на собственную свернутую челюсть, помериться силами с убийственной челюстью кита и загнать ему в глотку кляп смерти.

Но хотя Стилкилт убедил матросов не выходить за рамки покорности, он до конца плавания никому не говорил о своем собственном плане мести человеку, который нанес ему удар в самую глубину сердца. Он был в вахте старшего помощника Рэдни, а этот безумец, точно спеша навстречу своей погибели, несмотря на откровенное предостережение капитана после происшествия у бизань-мачты, настоял на том, что будет снова возглавлять по ночам свою вахту. На этом-то, а также и на некоторых других обстоятельствах и зиждился тщательно продуманный Стилкилтом план мести.

По ночам Рэдни обычно усаживался на планшир шканцев, что не подобало бы делать бывалому моряку, и сидел, облокотившись о шлюпку, которая висела за бортом. В этой позе, как было хорошо известно, он мог иногда и задремать. Расстояние между шлюпкой и бортом корабля было значительным, а внизу шумело море. Стилкилт тщательно рассчитал время; его очередь стоять у руля приходилась с двух часов на третье утро после того дня, когда его предали. А покуда, всякий раз как во время вахты у него выдавалась свободная минута, он сразу принимался что-то старательно плести.

— Что это ты там делаешь? — спросил его кто-то.

— А как ты думаешь? На что это похоже?

— На шнурок для сумки, только, сдается мне, он какой-то странный.

— Да, странноват, — отвечал Стилкилт, вытянув руку со шнурком перед собой, — но думаю, подойдет. Знаешь, друг, у меня кончается бечевка, нет ли у тебя немного?

Но в кубрике бечевки не было.

— Надо будет пойти попросить у старика Рэда, — и Стилкилт поднялся с места.

— Ты что, хочешь у (него) одолжаться?! — воскликнул матрос.

— А почему бы и нет? Думаешь, он не захочет оказать мне услугу? Ведь в конце концов это ему же пойдет на пользу, друг! — И, подойдя к первому помощнику, он спокойно посмотрел на него и попросил бечевки, чтобы починить свою койку. Просьба его была исполнена, но ни бечевки, ни шнура никто после этого не видел; а на следующую ночь, когда Стилкилт сворачивал свой бушлат, чтобы положить его вместо подушки в головах, из кармана выкатилось небольшое железное ядро в плотно прилегающей сетке. Через двадцать четыре часа он должен был стать у штурвала — вблизи от человека, который не раз дремал над могилой, всегда зияющей под боком у моряка, — тогда должно было наступить роковое мгновение; и перед нетерпеливым внутренним взором Стилкилта Рэдни уже лежал недвижным и окоченевшим трупом, с зияющей раной во лбу.

Но, джентльмены, от исполнения задуманного им кровавого дела будущего преступника спас глупец. И все же, хотя и не став мстителем, Стилкилт был полностью отомщен. Ибо по таинственному решению судьбы само небо, казалось, взяло на себя исполнение ужасного дела, которое он задумал.

На рассвете второго дня, когда солнце еще не взошло и команда мыла палубу, какой-то дуралей матрос с Тенерифа, который вышел на руслень зачерпнуть воды, неожиданно закричал:

— Кит! Кит!

Боже, какой кит! Это был Моби Дик.

— Моби Дик! — вскричал дон Себастьян. — Святой Доминик!.. Сэр мореход, разве у китов бывают имена? Кого вы называете Моби Диком?

— Это знаменитое, белоснежное, бессмертное и смертоносное чудовище, дон, но о нем слишком долго рассказывать…

— Расскажите! Расскажите! — закричали молодые испанцы, столпившиеся вокруг меня.

— Нет, сеньоры! Сеньоры, это невозможно! Я не могу сейчас углубляться в эту историю. Дайте мне подышать свежим воздухом, господа.

— Чичи! Чичи! — воскликнул дон Педро. — Наш доблестный друг ослабел. Наполните его пустой стакан!

— Не беспокойтесь, джентльмены; мгновение — и я продолжаю. Итак, джентльмены, увидев столь неожиданно белоснежного кита в пятидесяти ярдах от корабля, матрос с Тенерифа забыл в волнении о договоре между членами команды и невольно закричал, хотя трое дозорных на мачтах, давно уже заметившие чудовище, хранили молчание. Все пришло в страшное волнение. «Белый Кит! Белый Кит!» — кричали капитан, помощники и гарпунеры, которые мечтали, не устрашенные ужасными слухами, одолеть эту знаменитую и бесценную рыбу; матросы с угрюмой опаской и с проклятиями всматривались в огромную молочно-белую тушу устрашающей красоты, которая, освещенная восходящим солнцем, ослепительно сияла, словно живой опал в синем утреннем море. Джентльмены, странный рок тяготеет над ходом этих событий, словно все было предопределено еще до того, как была предначертана мировая история. Бунтовщик был загребным на вельботе помощника; после того как забрасывали гарпун и Рэдни становился с острогой на носу, он должен был сидеть рядом с ним и по его приказу травить или выбирать линь. Когда вельботы были спущены на воду, старший помощник отвалил первым, и Стилкилт яростно греб и кричал от восторга, покрывая все голоса своим воинственным кличем. Некоторое время они бешено гребли, затем гарпунер всадил гарпун, и Рэдни вскочил на нос с острогой в руке. Рэдни не знал страха во время охоты. Он крикнул своим матросам, чтобы они выгребали прямо на спину кита. Стилкилт быстро выбирал линь, и вельбот шел прямо в слепящую пену, воедино слитую с белизной чудовища; внезапно шлюпка словно ударилась о подводный выступ и сильно накренилась, стоявший на носу Рэдни полетел за борт. В ту минуту, когда он упал на скользкую спину кита, вельбот выровнялся, но тут же был отброшен волной прочь, а Рэдни полетел в море, по другую сторону кита. Он упал в кипящий вокруг кита водоворот, и какое-то мгновение они еще видели смутно сквозь завесу брызг, как он лихорадочно пытался скрыться от глаза Моби Дика. Но во внезапном порыве ярости кит рванулся вперед и схватил его своими гигантскими челюстями, вздыбился над водой, нырнул головой вниз и скрылся в пучине.

Между тем при первом же ударе днищем шлюпки Стилкилт начал травить линь, стремясь выскочить из водоворота; спокойно глядя на происходящее, он сидел и думал о своем. Но когда шлюпку внезапно со страшной силой рвануло вниз, он, не размышляя, выхватил нож и перерезал линь — кит был свободен. Через некоторое время Моби Дик снова поднялся в отдалении на поверхность воды, и обрывки красной шерстяной фуфайки Рэдни торчали между зубов, которые растерзали его. Все четыре шлюпки снова устремились в погоню, но кит ускользнул от преследования и наконец совсем исчез из виду.

Спустя несколько дней «Тоун-Хо» достиг пристани; это было дикое, пустынное место, где жили одни туземцы. В тот же день все матросы (за исключением лишь нескольких марсовых) сошли на берег, возглавляемые Стилкилтом, и, медленно шагая, исчезли между пальмами; в конце концов, как выяснилось потом, они захватили две большие военные пироги туземцев и отплыли с острова.

Оставшись на корабле лишь с горсткой людей из прежнего экипажа, капитан обратился к островитянам с просьбой помочь ему в трудной задаче поднять днище из воды и заделать пробоину. Однако от горстки белокожих потребовалась и днем и ночью столь неусыпная бдительность в отношении их опасных союзников и столь изнурительным был предпринятый ими труд, что, когда наконец судно было готово к отплытию, все они оказались так слабы, что капитан не решился вывести в море с такой командой свое большое судно. Посоветовавшись с помощниками, он поставил «Таун-Хо» на якорь возможно дальше от берега, вытащил на нос две пушки и зарядил их, поставил в козлы мушкеты на корме и, предупредив островитян, чтобы они не вздумали себе на погибель приближаться к кораблю, прихватил с собой одного человека и отправился на своей лучшей шлюпке, подгоняемой попутным ветром, к Таити, находящемуся на расстоянии пятисот миль, за пополнением экипажа.

На четвертый день плавания они заметили большую пирогу, приставшую к низкому коралловому островку. Капитан направил шлюпку в сторону от нее, но дикарское судно устремилось за ним, вскоре он услышал голос Стилкилта, приказывающего ему остановиться, если он не хочет пойти ко дну. Капитан вынул пистолет. Поставив широко раздвинутые ноги на носы двух связанных вместе пирог, Стилкилт презрительно засмеялся в ответ, заверив капитана, что, если только он услышит щелканье курка, он тут же пустит капитанскую шлюпку ко дну.

— Что тебе от меня надо? — закричал капитан.

— Куда вы идете? И зачем? — спросил Стилкилт. — Только без обмана.

— В Таити, за пополнением.

— Хорошо. Дайте-ка я подплыву к вам. У меня нет оружия.

С этими словами он прыгнул с пироги, подплыл к шлюпке и, перевалившись через планшир, очутился лицом к лицу с капитаном.

— Скрестите руки, сэр, поднимите голову. А теперь повторяйте за мной. Клянусь, как только Стилкилт оставит меня, вытащить шлюпку на остров и пробыть там шесть дней. Пусть молния поразит меня, если я этого не сделаю.

— Хороший ученик! — засмеялся Стилкилт. — Адью, сеньоры! — и, прыгнув в море, он поплыл к своим товарищам.

Проследив, как шлюпку вытащили на берег и подтянули к кокосовым пальмам, Стилкилт продолжал свое плавание и в должное время достиг Таити, места своего назначения. Там удача улыбнулась ему; два судна готовились отплыть во Францию, и судьба позаботилась о том, чтобы на них не хватало как раз того количества матросов, которое он возглавлял. Они нанялись на эти суда, навсегда избежав опасности встретиться со своим прежним капитаном, если бы тот вдруг паче чаяния решился навлечь на них законное возмездие.

Спустя десять дней после отплытия французских судов прибыл вельбот, и капитан завербовал несколько более или менее цивилизованных таитян, которые немного знали морское дело. Зафрахтовав небольшую местную шхуну, он возвратился на ней к своему судну и, обнаружив, что там все благополучно, продолжал плавание.

Где сейчас Стилкилт, джентльмены, никто не знает, а на острове Нантакет вдова Рэдни все глядит на море, которое не возвращает мертвецов, все видит во сне страшного Белого Кита, который погубил ее мужа.

***

— Вы кончили? — тихо спросил дон Себастьян.

— Да, дон.

— Тогда, умоляю вас, скажите мне по правде: действительно ли все так и произошло, как вы сейчас рассказали? Это кажется совершенно невероятным! Из надежного ли источника узнали вы эту историю? Простите мне мою настойчивость.

— Простите и нас, сэр мореход, но мы все присоединяемся к просьбе дона Себастьяна, — закричали и остальные, не скрывая жадного любопытства.

— Найдется ли в Золотой гостинице святое Евангелие, джентльмены?

— Нет, — сказал дон Себастьян. — Но я знаю достойного патера поблизости, он не заставит меня ждать, если я обращусь к нему. Я пойду за Евангелием. Но хорошо ли вы подумали? Это может обернуться очень серьезно для вас.

— Могу я попросить вас привести также и патера, дон?

— Хотя в Лиме сейчас и не бывает аутодафе, — сказал один из присутствовавших другому, — боюсь все же, как бы нашему другу моряку не пришлось иметь дело с отцами-епископами. Луна светит так ярко, давайте лучше спрячемся в тень. Не знаю, зачем это было нужно…

— Простите, что я побежал за вами, дон Себастьян. Могу я также настоятельно просить вас взять самое большое Евангелие, какое там будет?

***

— Вот и патер, он принес вам Евангелие, — сказал дон Себастьян торжественно, возвращаясь с высоким и степенным человеком.

— Дайте я сниму шляпу. А теперь, достойный пастырь, станьте на свету и держите Священное Писание передо мной, чтобы я мог коснуться его:

— Да поможет мне небо, клянусь честью в том, что история, которую я рассказал вам, джентльмены, верна в своей сути и основных частях. Я знаю, что это правда, это случилось на нашей планете, я был на том судне, я встречал тех матросов, я виделся и беседовал со Стилкилтом после смерти Рэдни.