Цели изучения и принципы изложения.

1. Значение истории археологии. Зачем нужна история археологии, в частности, история археологического мышления? Этим вопросом задавался не один историограф науки (например, Вернадский 1927; Бройль 1962 и др., из археологов – Fahnenstock 1984; Murray 1999b, 2002 и др.). Майкл Шиффер высказал мнение, что в преподавании не нужна история археологии, вместо нее он предпочитает анализ современных методов и теорий (Schiffer 1976: 193). На практике во многих учебных центрах историю археологии фактически игнорируют.

а) Способ упорядочения. Именно для археологического образования история археологии нужнее всего. Археологические знания состоят из фактов, методов, понятий и теорий, которые когда-либо были созданы в археологии (или введены в нее), и для преподавания нужно их упорядочить наглядно и не слишком сложно. Историческое их упорядочение не менее интересно и дидактично, чем систематическое (по видам исследовательских действий, категориям и т. п.). То есть история археологии может выполнять роль введения в дисциплину (Abramowicz 1980: 257). И есть такие введения. Одно из них, немецкое (Eggers 1959), является едва ли не лучшим введением в нашу науку, какое я читал, - ясное, умное, увлекательное, великолепно иллюстрированное. К сожалению, на русский или английский не переведено.

б) Ценность опыта. Многие из фактов, методов, понятий и теорий, которые когда-либо были созданы в археологии (или введены в нее), существуют поныне и определяют нашу научную жизнь. Могила Хильдерика и Илион, эволюция и диффузия, замкнутый комплекс и сериация, тип и археологическая культура – все они актуальны и сегодня, и надо знать, когда и кем они введены в науку, при каких обстоятельствах, с какой аргументацией.

Мы слишком часто забываем всё, чтó сделано предшественниками, а потом заново изобретаем велосипед. Гёте с некоторым преувеличением отчеканил такой афоризм: всё новое – это хорошо позабытое старое. Зерно истины в этом есть. Съездив во Францию, в Аббевиль к Буше де Перту и убедившись там в том, что орудия ископаемого человека действительно существуют, Джон Эванс, дед Артура Эванса, вернулся в Лондон, и каково же было его удивление, когда он взглянул на витрины в Обществе Антиквариев:

" пораженный ужасом, - рассказывает он, - я увидел в трех или четырех витринах орудия, в точности напоминающие те, что найдены в Аббевиле и Амьене. Я полюбопытствовал, откуда они происходят, но никто не знал, так как на них не было этикеток. По справкам, однако, оказалось, что они выставлены в музее Общества уже шестьдесят лет, и что отчет о них был опубликован в Археологии ".

Отыскав и приведя эту цитату, Натан Шланже, заключает: " …этот эпизод удачно демонстрирует, сколь существенна и неотъемлема история археологии для археологии" (Schlanger 2002: 127).

Американский культур-антрополог Энтони Уоллес сравнил однажды теоретическую антропологию с практикой подсечно-огневого земледелия первобытных племен: туземцы недолго возделывали поле и получали урожай, потом покидали это поле и переходили к другим, оставляя первое зарастать, потом возвращались к нему и начинали всё сначала – выкорчевывали заросли, сжигали ветви и сеяли снова (Wallace 1966). По мысли Уоллеса, только два вида людей так ведут себя: варвары и те, кто их изучает.

На плечи предшественников не подняться, если не знать их. Историографические исследования позволяют нам увидеть яснее всю полноту проблем нашей дисциплины, выделить наиболее важные и перспективные. Некоторые исследователи надеются даже построить кривую научного развития и, продолжая ее в будущее, предсказать некоторые пути дальнейшего развития. Это вряд ли возможно, но подвести итоги, сформулировать проблемы и наметить задачи – это реалистично.

в) Первичность историографии. Всё это справедливо не только в общей постановке, но и относится к конкретным частным задачам археолога. Каждая проблема требует освоения литературы по ней. Это касается особенно фактов, потому что надо же проверить условия их открытия - из этой проверки можно судить об их полноте и надежности. Каждый опытный археолог имеет в голове хранящийся в тайне черный список своих коллег, которым доверять нельзя. Но ошибки и промахи могут встретиться и у хороших работников. Поэтому каждое исследование начинается с проверки всего привлеченного материала, с обращения к первоисточникам, к отчетам о раскопках, к публикациям и обсуждениям, словом, с историографического экскурса. Каждая дипломная работа, каждая диссертация, почти каждая монография начинается с историографической главы. Этот аспект тесно связан с постановкой проблемы.

Это отнюдь не глупая традиция: сначала описать ситуацию, какие пути испытаны, какие результаты получены, что найдено и открыто, чего недостает, какие возможности остаются. А базой для таких экскурсов является как раз общий курс историографии.

г) Обусловленность интерпретаций. Такой подход касается не только фактов, но и интерпретаций. Ошибочно было бы думать, что интерпретации выводятся прямо, просто и сами собой из археологических фактов. Даже описать археологические факты нельзя без применения терминов, категорий, понятий и классификаций, а они обусловлены существующими теориями. А уж интерпретации, конечно, возникают из сети наших общих представлений, под влиянием теоретических взглядов, последние же развиваются почти независимо от фактов, почти автономно. Ренфру как-то высказал верную мысль: " Часто кажется, что идеи и теории в преистории имеют собственную жизнь, сохраняются и процветают совершено независимо от фактов, на которых они должны были бы покоиться" (Renfrew 1967: 276). Чтобы сделать идеи и теории ясными, нужно включить их в теоретическое мышление. Чтобы они стали историей науки, нужно их сначала вписать в историю науки.

Именно история археологического мышления образует необходимый источник теоретического развития, а стало быть, и нового археологического мышления. Не единственный, но самый важный. Специфика археологического мышления выводится из истории его. История дисциплины дает археологу ключ к пониманию позиций разных ученых.

Схожая истина отчеканена Коллингвудом относительно истории: " ни одну историческую проблему нельзя изучать без изучения … исторической мысли о ней" (Коллингвуд 1980). Археолог Уолтер Тэйлор повторил это применительно к археологии: " Любая схема, предназначенная служить концептуальной структурой дисциплины, должна учитывать историю этой дисциплины" (Taylor 1948: 5).

д) Расширение кругозора. Всё это относится к истории отечественной и мировой археологии. История мировой археологии имеет еще и дополнительное значение. Обычно археологи любой страны, а России в особенности, слабо владеют иностранными языками, а если владеют, то каким-нибудь одним. Это касается не только России. Англичане и американцы также владеют лишь своим, английским. Правда, на английском написана или переведена на него львиная доля археологической литературы. В СССР был один археологический журнал, потом стало два, сейчас на русском языке несколько. На английском (в Англии, Америке, Канаде и в других странах) выходят десятки, а всего англоязычных более сотни.

Кроме того, нужно учесть колоссальные лакуны в наших библиотеках. Бедствия гражданской и отечественной войн привели к длительным перерывам в поступлении литературы из-за рубежа, а нынешняя экономическая перестройка – к обнищанию библиотек. Поток поступлений сократился до тоненькой струйки, хотя выход литературы, наоборот, увеличился. Всё это может породить провинциальную отсталость наших археологов. Средство избежать этого – читать постоянные панорамные обзоры иностранной литературы по археологии, которые кто-то должен делать. Но такие обзоры окажутся плоскими, если будут ограничены современным состоянием. А история археологии – это один всеобщий обзор, к тому же глубокий и систематизированный.

е) Испытательный полигон. Во второй половине ХХ века история археологии привлекла к себе особое внимание ученых. Ею занялись ведущие и наиболее выдающиеся археологи, поистине главные ее фигуры, которые оставили занятия практическими проблемами археологии ради того, чтобы посвятить себя ее истории, истории своей профессии: Вале, Кюн, Эггерс, Дэниел, Пиготт, Уилли, Триггер, Шнапп … Раньше такого не было. Почему же это произошло в современности?

Потому что именно в середине ХХ века в археологии появилось скептическое и критиканское направление и выросло в мощную силу. Оно поставило под вопрос все теории археологии и саму возможность работать в ней. Именно история археологического мышления дает возможность проверить эту проблему и ответить на этот вопрос. Ведь она исследует задачи, методы и результаты всех теорий в долгосрочной перспективе. Она дает нам знать, верны ли выводы, адекватны ли (после многих лет это должно быть ясно), или же они образуют серию выдуманных миров, как это принято Глином Дэниелом, археологом и автором детективов.

История археологического мышления это реальный испытательный полигон для важнейших вопросов нашей профессии – вопросов объективности нашего знания.

ж) Опыт социального использования. На это значение истории археологии обратил внимание Тим Марри.

" За три последних столетия, - пишет он, - археология развилась в сильное оружие как для создания, так и для разрушений историй, идентичностей и даже наций. Археологи продемонстрировали свою власть поддерживать господствующие идеологии, политику государства и народные движения или противостоять им. Есть много примеров способности археологии творить добро, усиливать наше самопознание, более ясно понимать исключительную способность человека изменяться, адаптироваться, преодолевать вызовы отовсюду. Однако есть также много примеров способности археологии причинять вред, применяется ли она в иллюзорных расовых и этнических историях, используемых затем для оправдания господства одной группы над другой или для подрыва значимости туземных историй колониального населения. Так что еще один важный урок из истории археологии – это что производимое знание включено в культуру и общество своего времени и никогда не оценивается нейтрально" (Murray 1999b: XV - XVI).

История нашей науки действительно учит этому. Но она учит также тому, что чаще всего любое использование археологии в политических целях, злых или добрых, логически ошибочно, и, утверждая ошибочную логику, опасно. В Англии историю, ориентированную на политические цели, пусть и с благими намерениями, сравнивают с " историей для вигов" (" Whig history"), писавшейся в XIX веке. Сейчас раздаются предостережения не превращать историю археологии в такую историю (Gustaffson 2001: 58 – 63, 158 – 159).

Не то вредно, что археологическими фактами опровергается (или доказывается) древность пребывания какой-либо нации на данной территории и, следовательно, ее право жить самостоятельно на этой территории, а то, что из древности пребывания делается вывод о ее праве на эту землю. Право на землю вытекает из системы международных договоров и международно-признанных границ. Так что история археологии учит нас настороженно относиться к любому использованию археологических исследований в политических целях – плохому или хорошему, злонамеренному или благонамеренному.

Из социальной обусловленности и социально-политических потенций наших теорий современные постмодернисты выводят их субъективность и необходимость ориентировки на " хорошее" политическое использование (Fahnenstock 1984). История нашей науки способна научить нас вере в то, что основные результаты археологических исследований неколебимы и, следовательно, в основе своей объективны. Палеолит остается палеолитом, курганы – могилами, культуры стабильны в своих границах, хронология лишь уточняется, но не переворачивается (вопреки нападкам академика Фоменко). Триггер говорит об " удивительной преемственности" основных понятий первобытной археологии (Trigger 1968: 537). То есть, опираясь на научные методы, археологи способны преодолевать свою и чужую субъективность и создавать науку, пусть и зависимую от политики финансово и административно, но автономную по содержанию.

з) Эмоциональное воздействие. Эмоциональное воздействие этих исследований имеет не меньшее значение. Через него новички обретают связь с преемственной цепью основных фигур этой научно-исследовательской деятельности, соответствующие традиции открываются и делаются ближе. Дело не только в том, чтобы уплатить дань уважения прошлым поколениям ученых, но и в том, чтобы лучше постичь их разнообразные результаты – фактуальные, методические и эмоциональные. Всё лучше видно на расстоянии. Что прежде было недостаточно понято, ныне хорошо постижимо. Было бы глупо упустить такие возможности.

Один современный археолог отметил, что релятивизм и дурной опыт политических спекуляций археологическими выводами породил у археологов неуверенность в своих способностях и в своем достоинстве, " кризис идентичности". История археологии выступает как своего рода " терапия". Она утверждает престиж профессии (Jensen 1997).

История нашей дисциплины учит нас осторожности и в то же время куражу, предупреждает против упрощений археологических фактов и дает нам неожиданные намеки. Приводя афоризм Гёте о новом как хорошо позабытом старом, я говорил о зерне истины в этом преувеличении. Еще больше ее в другом его афоризме: " Das Beste was wir von der Geschichte haben, der Enthusiasmus, den sie erregt" (Лучшее, что мы получаем от истории, - это энтузиазм, который она пробуждает).

2. Предмет историографического рассмотрения. Что же мы понимаем под археологическим мышлением, под археологией? Что под историей, преисторией? Что является нашим предметом? Какой материал нужно сюда включить?

Смысл слова " археология" (как понятия) различен в различных кругах! Под обозначением " археология" существуют практически совершенно различные дисциплины. Сравните, пожалуйста, классическую (античную) археологию немцев с преисторической (первобытной) археологией англичан или промышленной археологией США, не говоря уж об " Археологии познания" Мишеля Фуко.

Борьба между классической археологией и первобытной шла по вопросу: является ли археология гуманитарным знанием и в качестве гуманитарной дисциплины (нем. Geisteswissenschaft) причастна к познанию душевной деятельности (т. е. сродни истории искусств) или она точная и строгая наука? Есть ли вообще единая археология, одна археология? Схожий вопрос обсуждался в США об антропологии, которая там охватывала и охватывает также археологию. Близка ли она биологии и социологии или истории? Ведь эти науки совершенно различны.

В немецкоязычных странах первобытную археологию называют " преисторией" (Vorgeschichte) – по смыслу термина это ведь должна быть другая дисциплина. Борьба там шла между преисторией (Vorgeschichte) и праисторией (Urgeschichte). В Австрии это был вопрос о том, должны ли преистория и праистория охватывать один и тот же период, как лучше разделить их. В Германии это был скорее вопрос о том, ближе ли преистория (т. е. первобытная археология) к истории или к биологии или остается посредине между ними.

За этой борьбой остается более спорный вопрос (в Германии незамеченный, в Советском Союзе уже тогда выявленный): отличается ли преистория (как бы ее ни называть – доистория или история первобытного общества) от первобытной археологии (преисторической, доисторической археологии) или нет? Раздельны ли они? Это касается не только первобытной археологии, но и других отраслей археологии – восточной, средневековой. Этот вопрос означает: является ли археология неотделимой частью истории или автономной, даже самостоятельной дисциплиной? Схожие дискуссии идут и в смежных науках, например, являются ли этнография и этнология одной дисциплиной или это разные науки?

В Советском Союзе дискутировался и еще один вопрос: можно ли заменить археологию историей материальной культуры?

Поскольку я считаю археологию не частью истории как фундаментальной науки, а источниковедческой дисциплиной, родственной письменному источниковедению и этнографии, многие вопросы из этого ряда отпадают сами собой. Археология – не антропология, и не социология, и не история, история материальной культуры или преистория. Поскольку я подробно аргументировал этот постулат в своих известных работах (Клейн 1977а, 1978, 1991б, 1992; Klejn 2001), я могу не останавливаться здесь на этом. Коль скоро материальные источники образуют единую массу, которая требует схожих методов для обработки, археология одна, это интегральная дисциплина. В той мере, в какой отрасли археологии имеют дело с источниками – первобытными, античными, восточными или средневековыми, - каждая ее отрасль подобна каждой другой.

А это значит, что все исследования по проблеме исторического процесса, с анализом событий и установлением их закономерностей, причины хозяйственных преобразований и социальных изменений, - всё, что так волнует современную американскую археологию и волновало раннесоветскую археологию, - не будет нас занимать: это не археология, а преистория, причем преистория не по названию лишь, а в подлинном смысле – история первобытного общества. Или античная история. Или средневековая. Это всё история. Это не наш предмет.

Не станем мы прослеживать, как менялись взгляды на античную скульптуру или архитектуру, хоть это и делала античная археология, особенно немецкая. Мы не можем входить в детали эстетического познания памятников – это тоже не наш предмет. Это история искусства.

Из истории ближе к нашим интересам история культуры, еще точнее история материальной культуры, по крайней мере, ее ранние этапы, потому что археология, прежде всего, устанавливает именно ее факты, но отношение к ним разное. Если история материальной культуры как часть истории культуры занимается реконструкцией культурно-исторического процесса как целого и выяснением причинно-следственной связи его элементов друг с другом – предшествующих с последующими, - то археология рассматривает их как источники для реконструкции событий и процессов истории, и больше всего ее интересуют связи материальных элементов с нематериальными.

Не будут нас занимать и работы по установлению законов развития культуры и по сравнительному анализу культур – это дело культурной антропологии. Ни проблемы антропогенеза – это дело физической антропологии.

Конечно, нам придется говорить о таких вещах, коль скоро на тех или иных этапах те или иные группы археологов считали, что это всё археология. Но, очерчивая круг таких вещей, мы не будем входить в перипетии их изучения: мы-то изучаем историю того, что ныне и нами считается археологией, и не подлаживаем историю дисциплины под историю термина.

Отсюда не следует заключать, что нет трудностей в истории археологии по этой концепции. Они появляются тотчас, как только мы приступаем к конкретной группировке материала, к структурированию истории дисциплины, к выявлению движущих сил развития археологии и т. д. Существуют разные возможности построения истории дисциплины, разные методологические подходы к ней, и на протяжении тех немногих десятилетий, которые имеет за собой историография археологии (век-полтора), методологические подходы историографов менялись.

3. Книги по истории археологии (обзор литературы). Хороший историографический обзор основных изложений истории археологии, пожалуй, наиболее полный, представил канадский археолог Брюс Триггер, сначала в американском сборнике, потом в международной археологической энциклопедии Тима Марри (Trigger 1985b, 2001; см. также Richard 1989, 1993). Обзор интересен, но односторонен и неполон (нет классической археологии и учтены только книги на английском и французском языках). Не согласен я и с некоторыми его конкретными оценками (например, с отнесением Дэниела к кумулятивистам). Триггер выявил несколько тенденций в историографии дисциплины, сгруппировав вышедшие истории археологии в ранние (дидактические), популярные, интеллектуальные, социальные и постмодернистские. Деление не очень логичное (нет единого критерия), но может быть использовано, с необходимыми изменениями и дополнениями, как исходный вариант. Стоит рассмотреть существующую литературу по истории археологии, чтобы вы знали, к чему обратиться за информацией, когда это понадобится, какие книги выбрать.

1. Дидактические истории. Так Триггер определил по целям ранние опыты истории археологии. Они создавались с целью обучения, передачи знаний. Это был способ введения в археологию. По характеру это были сугубо описательные историографические обзоры, близкие к хронике и библиографическим сводкам.

Из удачных предприятий подобного рода Триггер приводит работу швейцарского геолога и археолога-любителя Адольфа Морло, переведенную в 1861 г. на английский в США. Работа эта, " Общие взгляды на археологию" (Morlot 1861), суммировавшая достижения первобытной археологии в Скандинавии и Швейцарии за пятьдесят лет, помогла утверждению научного подхода к древностям в США.

Но гораздо больше преуспели в подобных предприятиях археологи-античники, преимущественно немцы, и это были не только ранние опыты – традиция продолжалась и в ХХ веке. В толстых немецких хандбухах по археологии непременно был пространный историографический раздел. Обычно авторы бесхитростно упорядочивали литературу и приводили в хронологическом порядке сведения о важных событиях в жизни дисциплины. Если в таких справочно-историографических трудах и была представлена также история идей, то прежде всего по истории античного искусства, потому что археология мыслилась авторами как история материального искусства классического мира – скульптуры и архитектуры.

В 1880 г. появилась в Германии " Систематика и история археологии искусства" Карла Бернгарда Штарка (Stark 1880), представляющая собой часть его более общего " Руководства по археологии искусства". В 1913 году вышли очерки " Истории археологии" Генриха Булле и Бруно Зауэра (Sauer 1913) как части немецкого коллективного " Руководства (Хандбуха) по науке о древностях" (т. е. археологии в широком смысле). В 1937 г. в очередном немецком " Руководстве по науке о древностях" был напечатан очерк Фридриха Кёппа " История археологии" (Koepp 1939), а для нового издания " Руководства" (1969) большой очерк по истории дисциплины (" К истории археологии") был написан Вольфгангом Ширингом (Schiering 1969). Это всё еще прежде всего подробный перечень событий, раскопок, их результатов, публикаций, сведения об организациях и краткие биографии археологов. Конечно, прослеживаются и некие линии развития, но лишь по успехам в познании искусства.

Отдельной книжечкой вышла " Малая история археологии" Ганса Кайзера (Kayser 1963), а в 1985 в ГДР был сделан сборник " К истории классической археологии" (Kluwe 1985). С 1912 г. в Галле публиковалась серия " Классики археологии" (вышло три тома), в 1983 г. в Мюнстере, а в 1988 г. в Майнце опубликованы сборники портретов и кратких биографий немецкоязычных археологов-античников (Berghaus 1983; Lullius und Schiering 1988), а в 1994 опубликована антология источников по истории классической археологии " От Винкельмана до Шлимана" (Herzog 1994). В 1979 г. был даже издан толстый том " Анекдоты о немецких археологах и их изречения" (Brommer 1979), но эта книга относится уже скорее к следующему разделу – популярным изданиям.

Есть и книга по истории первобытной и средневековой археологии, написанная в том же духе, что и книги античников, но еще менее концептуально. Это " История исследований по преисторической археологии" Герберта Кюна (Kü hn 1960/1976). Кюн, ученик Косинны, очень известен как исследователь первобытного искусства. Его " История" – огромный том, более 1000 страниц. Это всеобъемлющий труд, но без ясной идеи развития дисциплины – так, просто описано накопление знаний по отрасли. Структура тома очень условная, искусственная. В истории у него четыре периода, каждый (кроме первого) занимает полвека, каждый без обозначения, только пронумерован. Словом, история науки нарезана ровненько, как колбаса в магазине. Внутри периодов ученые сгруппированы по хронологии их интересов – специалисты по палеолиту, затем по неолиту, и т. д. Внутри этих разделов (по интересам) – группы по ареалам, потом по культурам. Школ и направлений нет. Книга может служить для поиска справок, но литературные ссылки, как ни странно, архаично распределены в тексте – нет списка литературы, нет сносок.

Когда том вышел, Кюну было уже больше 65 лет, когда вышло второе издание – больше 80, и его способ построения истории дисциплины был уже совершенно архаичным. Свое " Введение в преисторию" (т. е. в первобытную археологию) построил как историю дисциплины немецкий археолог, специалист по железному веку, Ганс-Юрген Эггерс в 1969, оно получилось чрезвычайно интересным, но Эггерс следовал уже совершенно другой традиции, и его труд надо поместить в другой раздел, о котором дальше.

2. Сенсационные истории. Большей частью истории археологии, написанные в ХХ веке, были популярными книгами, задачей их было развлечь читателя, и, естественно, они подчеркивали романтику археологических раскопок и открытий. Соответственно, они концентрировали внимание на выдающихся археологах и наиболее ярких, сенсационных открытиях, а это означало прежде всего – древние цивилизации с их роскошными погребениями и палеолит с его живописью, статуэтками и поразительной древностью и примитивностью памятников. Эти книги писались в течение всего века и будут писаться в дальнейшем.

Пример популяризаторам показал в 70-е – 80-е годы XIX века Генрих Шлиман, чьи сенсационные книги о его открытиях Трои и Микен выходили тотчас после раскопок и сразу становились бестселлерами. Примеру последовали некоторые археологи, но так писать они чаще всего не умели, и дело переняли журналисты.

Первая книга этого рода, еще не очень популярная, т. е. не очень занимательно и облегченно написанная, вышла в начале ХХ века. Это А. Михаэлис: " Художественно-археологические открытия за сто лет" (Michaelis 1906; Михаэлис 1913). Продолжением были " Археологические открытия в 20 веке" Фр. Оппельн-Брониковского (Oppeln-Bronikowski 1931).

Самым же известным произведением этого рода является книга " Боги, гробницы, ученые", написанная в 1951 г. чешским журналистом Куртом Мареком (псевд.: К. В. Керам) и переведенная на многие языки, в том числе и на русский (Ceram 1951, Керам 1960). Есть и еще одна его книга, тоже переведенная – об изучении хеттов (Керам 1962). А потом он выпустил " Историю археологии в картинках" (Ceram 1958). Мне кажется книги поляка Зенона Косидовского " Когда солнце было богом" (Косидовский 1968, польск. ориг. 1962) и " Библейские повести" (Kosidowski 1963) даже лучше книг Керама, профессиональнее с точки зрения археолога, но они почему-то не пользуется такой славой, хотя первая из них переведена на русский.

Известно немало книг этого рода: " Рассказ об археологии" супругов Алленов (Allen & Allen 1956), " Хорошие раскопки" супругов Сэмаксон (Samachson & Samachson 1960), " Раскопки и раскопщики" Л. Котрелла (Cottrell 1966) и др.

Несколько таких книжек, написанные археологами для широкой публики, пытались выйти за пределы развлекательных задач. Это книги, посвященные отдельным регионам – Европе: Джоффри Бибби " Воспоминания лопаты" (Bibby 1956), Месопотамии: Сеттон Ллойд " Строения в прахе" (Lloyd 1947), Египту: Джон Уилсон " Знаки и чудеса фараона" (Wilson 1964), Майкл Хофмен " Египет до фараонов" (Hoffman 1979). Есть и американский учебник истории археологии, " Открытие прошлого" У. Стибинга (Stiebing 1993), выдержанный в том же ключе – как история раскопочных открытий.

Именно в рамках этого течения вышли основные антологии по истории археологии. Кроме уже упомянутого Керама (Ceram 1958), это: Лио Дойел с антологией раскопок на Ближнем Востоке (Deuel 1961); Роберт Уокоп с антологией раскопок древних городов в американских тропиках (Wauchope 1965b), Роберт Хайзер, собравший рассказы авторов важнейших археологических открытий со всего мира (Heizer 1962a), и двухтомная антология Джакетты Хокс в которой собраны отрывки из работ крупнейших археологов, тоже со всего мира (Hawkes 1963). Это были первые антологии, а с тех пор их появилось немало.

3. Истории археологических идей. Триггер называет их (слишком расширительно) " интеллектуальными историями" (под это определение подходят и последующие группы). Истории идей были написаны как осмысление потока исследований и с позиций защиты или критики определенного направления. Обычно они усматривали источники развития внутри самой дисциплины, являясь сугубо интерналистскими, или видели их в смежных дисциплинах – геологии, палеонтологии, биологии, этнологии, философии.

Первыми пташками из этой стаи были книги англичанина Стейнли Кэссона " Прогресс археологии" и " Открытие человека" (Casson 1934, 1939), написанные в защиту уже иссякшего к тому времени эволюционизма.

Эту линию продолжила, но с других позиций, Анетта Ламэнь-Амперер книгой " Происхождение преисторической археологии во Франции" (Laming-Empeaire 1964). Здесь показано формирование преисторической археологии, в основном палеолита, в центральном очаге палеолитических исследований – во Франции – под воздействием геологии, палеонтологии, физической антропологии и этнологии, и всё это воплощая идею эволюции. Но Ламэнь-Амперер отразила уже и участие антиэволюционистов, открывших более сложную картину – региональное деление, палеолитическое искусство и проч. Она проследила и роль преподавательских и исследовательских структур и журналов в сложении дисциплины.

В послевоенной Германии к истории археологии обратился патриарх западногерманской первобытной археологии Эрнст Вале, другой ученик Косинны (Wahle 1950 – 51). Он построил свой курс истории дисциплины как изложение развития идей, рассматривая идеи Косинны как преходящий этап. Критикуя шовинистические закономерности, постулированные Косинной, он приписывал их влиянию позитивизма и противопоставлял им отказ от выявления всяких закономерностей и учет свободного индивидуального творчества людей. В этом он видел перспективный путь развития археологии. Развитие дисциплины для него имеет цель, и работа отражает эту целенаправленность.

Изложение у Вале сухое, без иллюстраций и цитат, без примеров, только схема развёртывается, но в труде можно вычитать глубокие мысли и оценки.

Ганс-Юрген Эггерс следовал некоторым идеям Вале, когда он, также на критике Косинны, построил свое " Введение в археологию" 1959 года (Eggers 1959). Он проповедовал географический подход к древностям, но в отличие от картографического подхода " археологии обитания" Косинны, Эггерс предусматривал предварительную критику археологических источников – учет их информационных возможностей, их познавательных ограничений. Изложение у Эггерса очень живое, изобилующее занятными эпизодами, очень наглядными и интересными рисунками (таблицами, схемами) и читать его просто увлекательно.

Несколько иную позицию занял англичанин Глин Дэниел. Талантливый археолог (специалист по мегалитам) и блестящий писатель, автор детективов и ведущий радиопередач, он был представителем победившего диффузионизма, но и диффузионизм переживал кризис, и Дэниел всё больше сомневался в объективности любой концепции, любой теории. Чтобы подчеркнуть их искусственность, необъективность, он называл их моделями (Daniel 1971) и рассматривал всю историю археологии как смену очередных моделей, навеянных духом времени, модой, воздействием смежных наук. Ни одна из них, утверждал он, не выдерживает проверки фактами.

Первой его историографической темой была скандинавская концепция " Три века" (Daniel 1942). Вторую излагала великолепная книга " Сто лет археологии", сформировавшая облик истории нашей дисциплины надолго – эта книга определила перечень концепций и, следовательно, периодов истории археологии, расстановку школ, группировку по ним ученых, дискуссионные проблемы (Daniel 1950, 2d ed. 1975 – уже как " Сто пятьдесят лет археологии"). В книге " Идея преистории" (1962) Дэниел суммировал выводы из своей истории науки и заключил, что лучшей идеей преистории является не иметь никакой концепции. Даже группировка в культуры представлялась ему субъективной. Дополнительная книга появилась в 1967 г. – " Происхождение и рост археологии" (Daniel 1967). В ней Дэниел собрал обширные цитаты из работ археологов разного времени, чтобы представить смену идей документированно – это род антологии. Наконец, в 1981 появилась итоговая книжка " Короткая история археологии" (Daniel 1981a).

Видный американский археолог Р. Хайзер в рецензии (Heizer 1968: 76) охарактеризовал книгу Дэниела как " лучшую историю археологии, когда-либо написанную". Но основатель географического направления в английской археологии Крофорд весьма критически отнесся к " Истории" Дэниела (Crawford 1951). Всё же книги Дэниела при всей значительности и широте охватывали только первобытную археологию (у него " преисторию") и в них подробнее разработан период от 1840 до 1900 годов, последующие годы – вскользь. Полнее рассмотрены английская и французская археология, немецкая – значительно слабее.

В Америке возникновение Новой археологии вызвало интерес к истории науки и убежденность, что всё предшествовавшее развитие было всего лишь подготовкой к неопозивистским методам Новой археологии. Сначала Дуглас Шварц рассмотрел такое развитие в одном штате Кентукки в книжке " Концепции преистории Кентукки" (Schwartz 1967). Он усмотрел в развитии локальной преистории три периода: спекулятивный, когда преисторию выводили из догадок, эмпирический с 1850 г., и объяснительный – с 1950. Идея ясна: сначала преисторию выводили из пустых догадок, потом стали изучать факты, наконец, их стало можно объяснять.

Эту идею подхватили и развили в общеамериканском масштабе Гордон Уилли и Джереми Сэблофф в книге " История американской археологии" (Willey and Sabloff 1974; 2d ed. 1980; 3d 1993). Только у них периодов четыре: средний разбит на два: классификационно-дескриптивный и классификационно-исторический (сначала описывали и классифицировали, потом стали разбивать по культурам, чтобы объяснять). История американской археологии протекает очень целенаправленно и прямо: развитие Новой (процессуальной) археологии представлено как центральный стержень и итог всего развития американской археологии, хотя в книге и критикуются крайности процессуалистов. Изложение богато фактами, полно частных эпизодов и ссылок, хорошо иллюстрировано.

Уже упомянутая книга чешских авторов Малины и Вашичка " Археология вчера и сегодня" (Malina 1981) относится к той же категории, хотя по обилию портретов она может соперничать с указанными альбомами античников. А после крушения социализма в Чехословакии Вашичек и Малина смогли опубликовать в Кембридже на английском сокращенный и переработанный вариант своей книги, на сей раз под двойным авторством (Vaš ič ek and Malina 1990).

Появилась и история классической археологии, рассмотренная как история идей, но идей в русле истории искусств – проблемная история археологии Макса Вегнера (Wegner 1950) и его же " История археологии с точки зрения метода" (Wegner 1964). Вышли также " Культурная история классической археологии" Гельмута Зихтермана (Sichtermann 1996) и «В поисках древнего прошлого» С. Дайсона (Dyson 2006)..

Все эти виды истории археологии – и дидактическая археология античников, и сенсационная археология популяризаторов, и даже в какой-то мере история археологических идей - исходили из того, что ход и повороты науки определяются выдающимися личностями. Возможно, поэтому их так заботили портреты. Так, Фридрих Кёпп говорил: " Нет археологии, есть только археологи" (Koepp 1939), а составители Хандбуха археологии, где опубликована его работа с этими словами, добавляли: " и история археологии остается всё еще историей археологов" (Handbuch der Archä ologie, I, 1: 12). Дэниел выражался схоже: " История археологии – это длинный календарь эксцентричных личностей! " (Daniel 1950: 155). Как сказал о смежной науке Э. Карр: " Прежде, чем исследовать историю, исследуйте историка…". Но у этого афоризма Карра было и продолжение: " Прежде, чем исследовать историка, исследуйте его историческую и социальную среду" (Carr 1964: 44).

Во всяком случае, именно в рамках этих течений историографии вышло множество биографий выдающихся археологов, опубликовано немало мемуаров (т. е. автобиографий), есть книги типа антологии Эдварда Бэкона " Великие археологи" (Bacon 1976) и сборника автобиографий 11 выдающихся археологов " Мастера прошлого" Дэниела и Чиппиндейла (Daniel and Chippindale 1989). Вопросу о роли личностей в истории археологии и о значении биографических исследований в ней специально посвящены работы Дугласа Гивенса, Ярла Нордблада, Э. Боду, О. Гильберга (Givens 1992b; Nordbladh 1995; Baudou 1998; Gillberg 1998) и др.

4. Социальные истории. В Советском Союзе с самого начала роль личностей, имен в создании науки всячески затенялась (разумеется, кроме классиков марксизма) и выпячивалась роль массовых сил – классов, течений, среды. Книги по истории археологии (это была местная, российская археология) писались с классовых позиций и изобиловали грубыми классовыми оценками. Все научные события распределялись по рубрикам: феодально-помещичья археология, буржуазная археология, пролетарские позиции в археологии. Таковы были книги В. И. Равдоникаса (1930) и М. Г. Худякова (1933). Позже марксистская интерпретация стала более сложной, но суть сохранилась. В истории раннесоветской археологии В. Ф. Генинга (1982) классовое деление, противостояние с буржуазной археологией и убежденность в неизбежном превосходстве социалистической науки видны в полном объеме. Книга А. Д. Пряхина (1986) несколько умереннее, фактологичнее, но написана всё еще с ориентировкой на советские идеологические нормы.

Но советские археологи не занимались историей мировой археологии, по крайней мере, в печать такие исследования не проникали до книг Монгайта (60-е – 80-е годы), по этой теме лишь популяризаторских.

На Западе одним из первых поднял голос за изменение подхода к истории англичанин О. Г. С. Крофорд, основоположник экологической археологии, в переведенной на русский язык книге " Человек и его прошлое" (Крофорд 1924). Он не находил смысла в " английской истории" – " или, скорее, в той куче никчемностей, которая под этим названием подразумевается". В истории он требовал видеть " не имена властителей и не детали международных войн, но общее экономическое состояние, идеалы данной эпохи и уровень культуры, проявляющейся в искусствах", а чтобы это не было чересчур схематично, изучать географические условия и местные детали (Крофорд 1924: 42 – 44). Он призвал к " социальной археологии" (Там же, 115). Через десятилетие он распространил эти принципы и на изучение истории самой археологии (Crawford 1932).

В 1970-е – 80-e годы и на Западе появились книги, рассматривающие историю археологии под углом зрения обусловленности внешними - социальными и экономическими факторами. Их стали называть " социальными историями" дисциплины.

В конце 60-х гг. ХХ века в США вышла книга Роберта Силверберга " Строители курганов древней Америки" (Silverberg 1968), в которой исследовался частный вопрос: как и почему американские ученые XIX века представляли себе строителей курганов в доколумбовой Америке как цивилизованный белый народ, а не индейцев. Силверберг показал связь этого представления с традиционным преследованием и принижением индейцев, сопровождавшим расселение белых поселенцев.

Оле Клиндт-Енсен выпустил " Историю скандинавской археологии" (Klindt-Jensen 1975), в которой проследил, как сказываются на развитии археологии в скандинавских странах философские идеи Возрождения, рационализма, романтизма и позитивизма, за которыми стоят социальные условия. Аналогичные задачи преследовал Игнасио Бернал Гарсия в " Истории мексиканской археологии" (Bernal Garcia 1980). Оба они выясняли, как социокультурные особенности отдельных обществ и политические интересы частных групп сказываются на археологии. Кеннет Хадсон (или Гудзон) в книге " Социальная история археологии" (Hudson 1981) исследует выбор и амбиции британских археологов XIX – XX вв. как обусловленные образовательными системами, политикой и классовым составом населения. Карел Скленарж в книге " Археология Центральной Европы" (Sklená ř 1983) рассматривает археологическую деятельность ряда этнических групп и социальных классов в Центральной Европе на протяжении 500 лет. Схема периодизации в его книге кажется слишком простой и искусственно построенной (в каждом периоде сначала подпериод анализа, потом синтеза), но для Центральной Европы это значительная книга, потому что в ней можно найти много фактов для региональной истории археологии Дунайских стран

Нил Силбермэн в книгах " Копая для Бога и страны" и " Между прошлым и современностью" (Silberman 1982, 1989) прослеживает воздействие европейского колониализма и местного национализма на археологию Ближнего Востока. Например, западные археологи систематически игнорируют или искажают раскопанные факты, которые показывают, что на деле экономический упадок Кипра и Палестины вызван не турецкой оккупацией, а переориентацией мировой торговли на запад. Франц Георг Майер в книге " От Винкельмана до Шлимана" (Maier 1992) исследовал другое участие археологии в колониальной политике – разведывательную и дипломатическую деятельность археологов на Востоке (Ролинсона, Лэйарда, Вулли, Хогарта, Виганда, Каро и др.).

На последнем этапе среди историографов, придерживающихся курса на социальную историю, появились авторы, увлеченные постмодернистскими идеями. В постмодернизме сильно воздействие франкфуртского марксизма с его " критической теорией". Марксистский постулат об определяющем воздействии классовых социально-экономических и политических интересов на идеологию, они преобразовали в учение о том, что исследователь целиком подвластен этим воздействиям и не может поэтому добыть объективную истину в своем исследовании. Критика и самокритика должна выявлять эту пристрастность (" критическая теория"), а преодолеть ее можно лишь одним способом: оставить надежду на факты и ориентироваться прямиком на политические взгляды и интересы наиболее передовой группировки. Историограф же должен эти воздействия выявлять (Fahnenstock 1984). Это путь к разгулу субъективности и тенденциозности.

Такие установки проводят Р. Р. Уилк в работе " Древние майя и политическая современность" (Wilk 1985) и Томас Пэттерсон в работе " Последние шестьдесят лет: К социальной истории американской археологии в Соединенных Штатах" (Patterson 1986, 1995). Последний образец такой историографии – Элис Кехоу " Страна преистории – Критическая история Американской археологии" (Kehoe 1998).

Все эти книги и статьи – как интеллектуальные, так и социальные обзоры – за исключением самых первых, Кэссона, излагают местные истории, охватывая только какие-то регионы. Новый шаг сделан Брюсом Триггером, известным канадским археологом-теоретиком с марксистскими убеждениями, причем традиционно марксистскими, чуждыми " критической теории". Член Королевского общества Брюс Триггер еще в 60-е годы переосмысливал смену основных концепций археологии в марксистском духе (Trigger 1968). Написав статью " Археология и образ американского индейца" (Trigger 1980a) об общем воздействии расизма на американскую археологию (он следовал примеру Бенджамина Кина, написавшего в 1971 г. книгу " Образ ацтеков в Западном мышлении" – Keen 1971), Триггер создал затем большой историографический труд " История археологической мысли" (Trigger 1989). В этом труде, не отрицая, конечно, воздействия социальных условий на исследователя, Триггер проводит ту мысль, что в общем и целом археологи умели справляться с противоречием между собственной субъективностью и свидетельствами источников, находя в конечном счете адекватное отражение прошлой реальности. Марксистские убеждения Триггера обеспечивают ему возможности социологического анализа археологических позиций, но ведут его к упрощениям. Например, он подчеркивает расистские взгляды эволюционистов (поскольку все они буржуазные ученые) и объединяет их под шапкой имперского (т. е. колониалистского) синтеза. В целом он группирует все археологические теории в три группы: колониалистские, националистические и империалистические (Trigger 1984a). Мне это представляется очень грубым упрощением.

Это солидная, толстая книга очень ясно мыслящего и интеллигентного автора, но его другие книги кажутся мне более интересными. Всё же это первое изложение истории археологического мышления, и оно является всеобъемлющим (охватывая Китай, арабский мир и проч.), это поистине мировая история. Книга несомненно влиятельна. Однако классическая археология оставлена в тени, а русская археология отражена только через переводные издания.

5. Культурные истории. Первыми обнаружили тенденцию отходить от грубой социологизации и политизации истории археологии как раз советские археологи, которым, видимо, такие упрощения осточертели раньше других.

Еще в 1961 году вышли " Очерки истории российской археологии" А. А. Формозова. В них острие внимания обращено на отношение общества к древностям, на рост общественного интереса к ним. Развитие же археологии прослеживается от самых первых ростков интереса к древностям до предреволюционного расцвета российской археологии, и прослеживается не столько по накоплению фактов или по смене методов и теорий, сколько по месту археологии в сети культурных интересов общества и в системе наук. Сначала материальные древности рассматривались как достопримечательности в структуре географии, потом они переместились в сферу искусствоведческого любования, потом они оказались в сфере бытописания народа (этнографии), и, наконец, присоединились к историческим источникам в структуре истории. Маленькая книжечка 1961 г. написана очень ясно и лаконично, с яркими цитатами, она дает хорошее представление о русской археологии, и, что удивительно, в ней очень мало уступок идеологической цензуре.

Та же струя исследования соотношений общественного менталитета с археологией продолжена в последующих книгах Формозова " Пушкин и древности" (1979), " Начало изучения каменного века в России" (1983) и в обобщающих " Страницах истории русской археологии" (1986).

В позднейшей книжке Формозова (" Русские археологии до и после Революции", 1995), он совершенно открыто разделывается с большевизмом и советской властью, но эта маленькая книжка, скорее брошюра, вышла только в нескольких десятках экземпляров. Лишь в 2004 г. Формозов сумел изложить свои взгляды на этот период откровенно и полностью в книге «Русские археологи в период тоталитаризма» (Формозов 2004). Автор полностью отрицает позитивный вклад марксизма в археологию, и здесь он явно переборщил.

Традиция исследования позиции археологии в общественном менталитете и в культуре народа продолжена и в пространной книге Г. С. Лебедева " История отечественной археологии" (1992). Рассмотрена не только связь изменений в археологии с государственной политикой, но и ее отражение в художественной литературе, участие в общественных движениях и событиях.

Это, однако, региональные обзоры.

Из современных западных изданий обращает на себя внимание огромный том Алена Шнаппа " Открытие прошлого. Происхождение археологии" (французский оригинал Schnapp 1993, англ. перев. 1996). Том охватывает историю изучения материальных древностей от античного времени до конца антикварианистского периода во всем мире и акцентирует внимание не только на внутренних событиях в этой сфере, но и на том, как общество воспринимает открытие древностей.

И. В. Тункина (2002) обратила внимание на предложение теоретика истории науки Д. А. Александрова (1994) – изучать " антропологию науки". Это значит выявлять изменения научного быта и типичного менталитета ученых, микросоциума исследований и преподавания, обычную атмосферу жизни – от придворного прислуживания первых академиков через частные салоны начала XIX века к научным кружкам, затем научным обществам и журналам. Тункина изучает также патронаж науки вельможами, меценатство и сепаратизм академической и университетской среды. В какой-то мере эти стороны освещал также Лебедев.

Во всех этих изданиях можно отметить тенденцию подчеркивать сложность определения хода научного развития, многофакторность истории науки. Французский археолог Марк Грёнан (Groenen 1994) в своей истории преистории (историографии палеолита) даже структуру книги построил как отражение разных сторон истории дисциплины – они рассмотрены одна за другой: сначала формальное рассмотрение идей и теорий на всем протяжении истории, потом развитие методов, затем накопление и смена понятий, на этом основании исторические построения и реконструкции, и, наконец, завершается всё краткими биографиями ученых в алфавитном порядке и хронологическим перечнем открытий. Книга удобна как справочник, но как изложение истории клочковата.

6. История школ. У всех течений, перечисленных последними в этой историографии, есть одно общее свойство. Еще " интеллектуальные" истории (истории идей) нередко рассматривали движение истории науки как смену идей – в том смысле, что каждая новая концепция определяла целую эпоху в истории археологии, выражала дух времени, безраздельно господствуя в археологии, пока ей не приходила на смену другая концепция, которая после короткой борьбы вступала на ее место. Еще более это представление характерно для социальных и культурных историй. Под школами они обычно имели в виду не плеяды выучеников одного учителя или локальные коллективы, а " незримые колледжи" единомышленников (Bruck 1990), охватывающие весь цивилизованный мир.

Но возможен и иной взгляд.

Под школами я здесь имею в виду тоже " незримые колледжи", но полагаю, что они обычно более ограничены и нередко противостоят друг другу. В статье " Проблема смены культур в современных археологических теориях" (Клейн 1975б), описывая развитие мировой археологии как смену концепций, смену ответов на вопрос о смене культур, я предусматривал борьбу нескольких конкурирующих теорий на каждом этапе истории археологии. В обзорной статье для английского журнала " World Archaeology", а затем в выросших из нее книгах я представил развитие советской археологии как конкуренцию школ и борьбу направлений (Клейн 1993; Bulkin, Klejn & Lebedev 1982; Klejn 1997). Но мир бывал расколот идейно не только в советское время. Эволюционизм, скажем, не был развит в Центральной и Восточной Европе, а только в Западной и в Америке. В Центральной же и Восточной Европе в одно время с ним существовали совершенно иные представления. Там властителями дум археологов в это время были Вирхов и Ратцель. В одной из своих статей (Клейн 1995) я отстаиваю этот принцип против концепции всеобъемлющих парадигм. В истории мировой археологии еще нет книг, построенных на этом принципе.

Вроде бы похожую структуру имеет учебник истории этнографии С. А. Токарева (1978), но в нем генеральная линия изложения всё-таки имеет в виду смену теорий и соответственно последовательную смену доминирующих школ, и лишь на стыках предусмотрены их сосуществование и борьба. Когда современные американские и английские историографы описывают сосуществование и борьбу школ в археологии своей страны или мира, они всё же мыслят эту борьбу однолинейно – как борьбу старого и нового, как " последний и решающий бой", в котором одна из школ (их собственная) должна победить и утвердиться как господствующая. Возможность равных шансов на победу, правомерность обоюдных притязаний на познание истины, перспектива взаимодополнения не предусматривается.

Французская книга под ред. А. Дюваля " Преистория во Франции. Музеи, школы раскопок, общества … с XIX века до наших дней" (Duval 1992) посвящена именно рассмотрению школ и т. п. (" школа Бордо", " школа раскопок Леруа-Гурана" и т. д.), но это не курс истории, а сборник трудов конференции 1989 года.

В своем выборе структуры изложения я в какой-то мере повторяю блестящее изложение смены теорий у Дэниела, в какой-то мере подражаю Токареву, по определению основного предмета исследования следую Триггеру, в основном же исхожу из своей трактовки даже самой конформной (претендовавшей на монументальное единство) советской археологии как расколотой на ряд течений и школ. В основе моего выбора - представления о диалектических противоречиях в основе археологии и о плюрализме интерпретаций. Я имею в виду закономерность разных точек зрения на спорные вопросы археологии, обусловленность интересов и интерпретаций разными социальными условиями и разной ментальностью в разных обществах.

Перечисляя книги по истории археологии, я здесь группировал их больше всего по их адресату и назначению, стараясь согласовать это с их сгруппированностью во времени. Между тем, возможны и другие деления, ибо есть много методологических проблем, с которыми сталкивается историограф-археолог и из которых он должен делать выбор.

4. " Проклятый вопрос" археологии. Первая из них – о выделении школ и концепций. В какой-то мере это продолжение вопроса о предмете нашей дисциплины. Так сказать, уточнение предмета.

Говоря о школах, концепциях или основных теориях археологии, мы сразу наталкиваемся на вопрос о том, какие теории считать основными, определяющими лицо науки целого этапа или большой группировки археологов. По этому вопросу есть ряд предложений. Преимущественно они определяют отношение к культурно-историческому процессу и выделяют несколько принципиально возможных ответов, которыми и определяются основные течения в науке. Так, Франк Феттен намечает основой вопрос - " обхождение с новациями" (т. е. гипотезы об их происхождении) и предусматривает четыре возможных ответа: 1) креационизм – создание относится к внешней силе, иному миру, божеству, 2) редукционизм – всё сводится к закономерному действию природных сил и условий; 3) преформационизм – всё признается генетически предусловленным, заключенным в предшествующем времени; 4) фульгурационизм – случайное сочетание различных причин (Fetten 1993). Есть и другие подобные схемы.

Я предпочел исходить из самой истории нашей науки (Клейн 1975б). В ней рано определился " проклятый вопрос" археологии. " Проклятые вопросы" есть и у других наук – у каждой такой вопрос определяет основную трудность, главное противоречие в основе данной дисциплины. Каково же оно в археологии? Имея дело с древностью, с прошлым, с разными эпохами и разным обликом разновременных вещей, очень рано археологи научились видеть в них результат преемственного развития – говоря по-современному, стали понимать культурно-исторический процесс как преемственное развитие. Это напрашивалось само собой: ясно, что только на основе усвоения опыта предшествующих поколений возможно усовершенствование и дальнейшее развитие. Они ожидали увидеть в материале это преемственное развитие, постепенные изменения.

Но эти ожидания не оправдались – материал изначально предстал в виде череды культур, совершенно различных, сменяющих друг друга и не имеющих промежуточных, переходных звеньев. Между ними – разрывы, провалы. Археологи понимали, что преемственность должна быть, поскольку есть ее результат, но вот ее нет. И они стали изощряться в поисках ответа на вопрос, почему ее не видно. Может быть, просто лакуны в раскопанном материале? – это был бы эволюционизм. Или новая культура принесена в готовом виде со стороны? – это родился диффузионизм. Или переходных звеньев не видно потому, что переход осуществлялся в небольших коллективах, имеющих мало шансов попасться археологам, и т. д. Оказывается, что основные течения, основные концепции археологии отвечают именно на вопрос о причинах дискретности культурно-исторического процесса, о происхождении археологических культур. Ответ на этот вопрос, как правило, обусловливает многие другие вопросы археологического воззрения на материал – территориального распространения, межкультурных взаимоотношений, вопросы классификации и хронологии и проч.

Но этим, конечно, не исчерпывается методологическая проблематика археологической историографии.

5. Методологические подходы. В английском издании своей книжки чешские исследователи Вашичек и Малина описали пикантную ситуацию, в которой археолог оказывается, рассматривая историю археологии. Ситуация образуется его профессиональными навыками. В своем обычном археологическом исследовании он может придерживаться эволюционизма или миграционизма или таксономизма и т. д. Но рано или поздно он должен решить, по какому пути он пойдет, интерпретируя развитие своей собственной дисциплины – она ведь тоже открыта любой из подобных интерпретаций. Культурно-исторический процесс там, и культурно-исторический процесс тут.

" Давайте же будем мерить археологов тем самым аршином, которым они мерят других, - восклицают авторы, - то есть давайте построим типологию, типологические ряды, вертикальную стратиграфию, установим географическую среду, воздействие среды, диффузию и миграцию, и всё это применяя не к артефактам, а ко взглядам археологов" (Malina & Vaš ič ek 1990: 103 – 104).

Именно это и было испробовано Уильямом Адамсом. Он испытал, как личные качества, различия в темпераменте могут влиять на позиции исследователей.

" В моей собственной семье, - написал он, - я считал себя хорошо одаренным человеком и я склонен думать, что нет ничего, что я не мог бы изобрести, если только я применю свой разум… Я признаю и за другими такие качества и склонен скорее к эволюционистским объяснениям культурных явлений. А вот моя жена как раз наоборот считает себя бездарью и убеждена, что без достижений домашнего сервиса она скоро вымерла бы".

Себя он считает склонным к эволюционистским объяснениям, жену – к диффузионистским (Adams 1968: 211). Примерно такую же аналогию я нашел у Бинфорда: " Мне стало ясно, что жизнь индивида разделяет многие черты с условиями, в которых эволюционные изменения появляются в культурных системах" – и он рассматривает происхождение своей индивидуальной культуры от Лесли Уайта (Binford 1972a: 341).

Уподобить неким общим методологическим направлениям наши подходы к пониманию истории нашей собственной дисциплины – это хорошая идея. В историографии археологии есть и своя методологическая литература (Ashmole 1938; Schuyler 1971; Ганжа 1987; Bratti & Svestad 1991; Trigger 1994c; Клейн 1995; Jensen 1997; Gustaffson 1996, 2001; Ferná ndez Martinez & Sanchez Gomez 2001 и др.), проходили обсуждения методологических проблем истории археологии. В качестве примера можно привести Международную конференцию 1978 г. по изучению истории археологии, труды которой вышли в 1981 (Daniel 1981b), как и сборник в честь Дэниела (Evans, Gunliff and Renfrew 1981). Труды конференции 1987 г. в университете Южного Иллинойса вышли в 1989 г. (Christenson 1989), а двух последующих в 1992 г. (Reyman 1992).

Однако в этом деле есть и свои сложившиеся в науковедении, на опыте многих наук, устои. В истории науки, сформировались свои методологические принципы рассмотрения истории любой научной дисциплины, разные представления о процессе развития частных наук. Как понимать этот процесс, какие явления в нем различать и выделять, какие факторы усматривать в его основе и т. д. – всё это решается по-разному. Особое внимание обращается на характер изменений – постоянство или непостоянство темпа развития. Используя принятые в науковедении термины, Триггер различает в истории археологии несколько основных концепций, предполагающих 1) парадигмальное развитие (посредством научных революций), 2) кумулятивный рост, 3) нелинейное и непредсказуемое изменение, 4) стабильное или циклическое состояние, 5) порегионное разнообразие (Trigger 1989а: 4 – 120). Сам он склоняется ко второй и отчасти пятой моделям. Парадигмальную он поставил на первое место не по хронологии, а по модности – она для него главный противник. Примерно такие же концепции выделяют в истории других дисциплин и в общенаучной методологии историографических исследований.

В своей " Истории антропологических учений" (еще не изданной) я сгруппировал их иначе, и здесь приведу эту структуру с небольшими модификациями (рис. 1.1). Сначала я разделил их по восприятию объекта на I) индивидуализирующие (биографический подход) и II) воспринимающие науку как социокультурный феномен. Затем по наличию развития выделил среди последних три рода концепций: А) постулирующие статичность, Б) предполагающие циклическую изменчивость, повторяемость, В) предполагающие развитие. Совокупность последнихя разбил по характеру русла развития на четыре группы: 1) предполагающие нелинейное (беспорядочное) развитие, 2) предполагающие направленное (однолинейное) развитие, 3) предполагающие параллельное развитие, 4) предполагающие контроверсное развитие. Те, которые предполагают направленное развитие, я разделил надвое: а) кумулятивные концепции (континуизм), и б) признающие развитие дискретным (дисконтинуизм). В свою очередь к дисконтинуизму я отнес три вида концепций: α) перманентной научной революции, β) спазматического развития (революциями и парадигмами). В этом древе оказывается девять конечных ответвлений: I, А, Б, 1, 3, 4, а, α, β. В истории археологии проявились далеко не все они.

Рассмотрим основные из общеизвестных концепций и их проявление в археологии.

а) Представление о статичной или колеблющейся (повторительной) науке, в котором наука мыслилась служанкой богословия и считалось, что она лишь временами поднимается до подлинного знания – религиозного. Хронологически с этой концепции нужно было бы начать, но это представление характерно для античной, средневековой и отчасти ренессансной эпох, а тогда археологии не было, стало быть, не было и ее историографии. Возможно, и позже эта концепция иногда проскальзывала в церковной литературе по археологии.

К этому представлению о постоянно повторяющейся исследовательской деятельности близка, однако, концепция перманентной революции в науке, выдвинутая философом Карлом Поппером (Popper 1959). История дисциплины для него - не история теорий, а история проблемных ситуаций и их модификаций, а в возникновении проблемных ситуаций нет прогресса, и они существуют долго, принципиально возможные модификации их наперечет. В археологии это представление попытался применить Брайони Орм (Orme 1973), обративший внимание на то, что многие идеи давнего времени затем повторяются не раз в истории науки.

Но это справедливо лишь в отношении отдельных идей или установленных фактов. Один из современных методологов истории науки А. Койре так выразил свое отношение к подобным представлениям: " Ничто так быстро не меняется, как неподвижное прошлое" (Koyré 1966: 354).

б) Концепция кумулятивного (накопительного) развития, инициированная в XVII веке, была особенно влиятельна в XIX веке. Наиболее известный труд (середина XIX в.), в котором она проводится – У. Хьюелл (у нас его чаще неправильно транслитерируют как Уэвелл) " История индуктивных наук" (Whewell 1837), также это работы Нильса Бора и Стивена Тулмина (Bohr 1913, Toulmin 1967, 1970). Это позитивизм и характерный для него индуктивизм. Наука сводится к серии открытий, фактов и выводимых из них теорий. Развитие постулируется постепенным, гладким, без скачков. Хьюелл (Уэвель 1867, 1: 10) писал: " Прежние истины не изгоняются, но поглощаются, не отрицаются, а расширяются; и история каждой науки, которая может, таким образом, показаться сменой революций, в действительности есть ряд развития". Пер