Глава 20. Каждой клеточкой чувствуя себя расслабленной и пресыщенной, как вальяжная домашняя кошка, Женевьева просыпалась неторопливо

Каждой клеточкой чувствуя себя расслабленной и пресыщенной, как вальяжная домашняя кошка, Женевьева просыпалась неторопливо, плывя в полудреме. Эдакое медленное пробуждение, и она ничуть не спешила ускорить его, позволяя тихонько, постепенно возвращаться ощущениям: вкусу, осязанию, бесчисленным удовольствиям, как спокойным, так и бурным. Тело излучало энергию, что само по себе казалось незнакомым и неотразимым, а душа в равной степени была зачарована.

О сердце Женевьева и вовсе не хотела думать. Она знала, где то пребывало – в самом опасном в мире месте. Она ведь слишком умна и осторожна, чтобы сделать такую глупость, и когда вернется под сень своей квартиры в Нью–Йорке, ей не составит труда урезонить себя, убедить, что просто на время позволила себе зависеть от чувств.

Потому что, сказать по правде, влюбиться в Питера Мэдсона – это не по ней. Он слишком черств, хладнокровен и опасен и уже признался ей, что секс для него – одно из лучших его оружий. Питер знал, как использовать свое тело – как использовать ее тело – с максимальным эффектом, и будь у нее какой здравый смысл, то она пришла бы в бешенство от того, как этот хладнокровный тип снова пробил ее защиту, сделал уязвимой.

Однако здравый смысл у Женевьевы куда–то делся. Она до смерти вымоталась, ну вот просто по полной программе, умирала от голода и находилась в бегах. Но с Питером чувствовала себя под защитой: он бы не позволил и волоску упасть с ее головы. И она все– таки в него влюбилась. Только на сейчас, обещала себе Женевьева. Только на эти несколько коротких дней – она этот факт признавала и даже им наслаждалась. Наслаждалась головокружительными чувствами, когда напрягалось тело при мысли об этом мужчине. Она слишком умна, чтобы позволить себе окончательно в этой влюбленности погрязнуть, но в данное мгновение бытия наслаждалась иллюзией. Просто потому что ей так хотелось.

В постели она очнулась одна, Питер бесследно исчез. Но на сей раз Женевьева не беспокоилась. Он вернется. Он собирался о ней позаботиться. Раз уж забрал ее у Гарри, у очаровательного чудовища, старины Гарри, то вряд ли позволит ей снова подвергнуться опасности.

Размышлять над чувствами Питера к ней Женевьева даже не хотела. Он заверил ее, что у него нет эмоций, и причин сомневаться в этом не было. Он прошел за ней полмира и все еще не сказал зачем, но она могла бы и сама догадаться. Питер не из тех людей, что признают поражение. Если бы он выполнил задание, она никогда бы не очутилась взаперти в прибрежной крепости Ван Дорна.

И еще, если бы Питер последовал приказу, она бы умерла. У него должно быть какое–то логичное оправдание тому, что он явился за ней. Впрочем, Женевьева не могла разобраться даже со своими чувствами, куда уж ей понять его: просто нужно принять всё, как есть, и двигаться дальше.

В нормальной ситуации она бы предала себя анафеме. Женевьева защищалась миром идей, мыслей и аргументов. А не чистыми эмоциями и простой верой.

Хотя, в конечном итоге, она ему верила. Полностью и бесповоротно. И возможно, это самое доверие гораздо сильнее, чем просто мысль, что она влюбилась в него.

В комнате не было часов, и не работал телевизор, но Женевьева догадалась, что время около полудня. Она впала в глубокий, тяжелый сон и проспала в объятиях Питера, и

потрясенно осознала, что все еще его желает. Снова. И снова. А он ушел куда–то и оставил ее в одиночестве. И чем больше она вспоминала о прошедшей ночи, тем больше росла страсть и потребность. Нужно сходить в душ. Иначе в то мгновение, когда Питер появится на пороге, Женевьева уже готова будет наброситься на него.

Нет, забудь. Наверно, он опять свалил бы ее на пол, и раз уж она оценила его предел прочности, то использовать его против себя ей не нравилось. Женевьева ждала, когда Питер к ней придет. А он придет непременно. Потому что хотел ее так же, как она его. Это не имело смысла, но она знала, что так обстоят дела, и напевала, пока намыливалась последними остатками мыла.

Женевьева подумывала было снова завернуться в простыню, но вообще–то она наслаждалась, как Питер снимал с нее одежду, и ей хотелось снова испытать это наслаждение. Она зачесала назад влажные волосы, посмотрела на себя в зеркало и засмеялась. Прошлым вечером она была похожа на бледную мокрую мышь. Сегодня же выглядела энергичной и живой. И счастливой.

Как может такой человек, как Питер Мэдсен, сделать ее счастливой? Бессмысленно.

Тем не менее правда.

Женевьева вышла из полной пара ванной и резко остановилась. Питер вернулся – на телевизоре стояли два картонных стаканчика кофе. «Старбакс». Как же она любит этого человека!

За исключением этого, Женевьева не знала, о чем говорить. Питер даже не смотрел на нее – был занят устройством, с виду похожим на «блэкберри» космической эпохи, и она довольно хорошо изучила это великолепное тело, чтобы увидеть, что оно излучает напряжение. Разве не именно ей полагается предаваться раскаяниям после секса?

– Который из них мой? – спросила Женевьева, когда Питер так и не поднял головы.

– Тот, что слева. В нем вместо сливок соевое молоко, – ответил он, уставившись в компьютер.

– Соевое молоко?

– У тебя непереносимость лактозы, – подняв взгляд, пояснил Питер. – Я решил, что тебе нельзя настоящего молока, но питание какое–никакое требуется.

Как он мог запомнить такую мелкую деталь?

– Спасибо, – поблагодарила Женевьева, потянувшись за стаканчиком. Вообще–то она терпеть не могла соевое молоко, предпочитала черный кофе, если не могла найти безлактозное молоко, но стала пить, пробуя на языке. Да, подумалось ей, чего только не приходится нынче делать в первый раз. Столько узнаешь нового.

Женевьева хотела сесть рядом с Питером на кровать. Чего уж там: хотела забрать

«блэкберри», швырнуть его в угол, а Питера на кровать опрокинуть. Она принялась думать об этом, как только вышла из душа. Но сейчас эта идея не казалось такой уж хорошей.

Женевьева села на свою помятую постель, стараясь выкинуть из головы воспоминания: вот они вдвоем двигаются, сплетясь телами, тяжело дыша, целуясь… Поэтому весело спросила:

– Так когда мы отправляемся в Канаду?

Секунду он не отвечал. Потом закрыл КПК и повернулся к ней. Взгляд голубых глаз ничего не выражал.

– Планы изменились.

– Что ты имеешь в виду? – Она допила кофе, давясь соевым молоком, которое ударило

по желудку как бомба. – Мы не собираемся в Канаду?

Питер встал.

– Гарри знает, что ты жива.

Ее уже раз вырвало на его глазах, больше этого не повторится. Кроме того, в животе пусто, только несколько крекеров. К тому времени, как она доберется до дома, пятнадцать лишних фунтов благополучно улетучатся. Если она доберется до дома.

А потом ее ударила внезапная мысль:

– А что с Такаши?

Своим вопросом она ухитрилась так удивить Питера, что он посмотрел на нее. На лице

– привычная маска, словно прошедшей ночи и не было вовсе. Женевьева решила не обращать на это внимания, поскольку иного выбора у нее и не было.

– Мы предполагаем, что он мертв. Тело еще не найдено, но Гарри – мастер скрывать следы.

Слова прозвучали совершенно без выражения.

Еще один человек мертв, на этот раз человек хороший. И все из–за нее.

– Ты уверен?

Голос Женевьевы охрип от ощущения горя и вины.

– Мы ни в чем не уверены. Кроме того, что мы в кулаке у Ван Дорна. Он кое–что отчаянно хочет и знает, как нас прижать. Есть проблема, Комитет не может ее пока решить.

– И что теперь?

– Мы дадим, что ему надо, но предусмотрим запасные варианты. Он с этим не улизнет.

Она понимала, что последует дальше. Ледяной покров опустился на нее, кровь застыла в жилах, заморозив сердце и душу. Повсюду лед.

Однако Женевьеве требовалось услышать это своими ушами.

– Что вы собираетесь дать ему?

Она думала, он отведет взгляд, что ему будет стыдно. Но холодные голубые глаза, совершенно лишенные какого–либо чувства, смотрели прямо ей в лицо.

– Тебя, – ответил Питер.