Перст судьбы

Января

Дружеская услуга, которую оказал мне Том Сарджент в деле с «электронным досье», может показаться несколько странной людям, далеким от своеобразного мира профессиональной политики. Им, естественно, трудно даже представить такое. Ведь практически ежедневно они читают в газетах, как видные представители двух основных политических партий страны обвиняют друг друга в некомпетентности, бесчестности, патологической тупости, эгоизме, экстремизме и т.д., и т.п. И тем не менее, дружеские отношения между политическими противниками далеко не редкость. Более того, порой гораздо легче и приятнее дружить с представителем оппозиционной партии, нежели своей собственной, поскольку борьба с «чужаками», как правило, не носит личностного характера и не сопряжена с ожесточенной конкуренцией за конкретное «место под солнцем».

Раньше, находясь в оппозиции к правительству, и я, и мои теперешние коллеги по кабинету, само собой разумеется, вели беспощадную борьбу друг с другом за будущие портфели. Но сейчас (особенно последние три месяца) мы настолько заняты борьбой с настоящей оппозицией – государственной службой, что фактически забыли про «междоусобную вражду». Правда, в последнее время в кабинете, похоже, снова затевается какая-то крупная политическая интрига.

В конце минувшей недели я получил наконец возможность спокойно поразмыслить над рядом вопросов, касающихся лично меня. Я давно понял (если быть точным, то сразу после своего назначения): идея открытого правительства чревата множеством серьезных проблем. И я все больше убеждаюсь в том, что, играя в открытую, политики теряют реальную власть.

Любопытный парадокс: правительство тем более открыто, чем менее оно открыто. Открытое правительство – тот же театр: публика ждет представления, и она его получает. Но, как и в театре, каждому спектаклю предшествует большая скрытая подготовительная работа. В ходе репетиций многое меняется, добавляется или выбрасывается, чтобы найти и показать зрителям нечто нужное.

Логически напрашивается вопрос: скрывает ли государственная служба что-нибудь от министров? Чиновники, естественно, это отрицают, однако я абсолютно уверен: они просто-напросто лицемерят. По причинам, изложенным выше, лично я не считаю нужным все предавать гласности, но привилегия решать, что и когда скрывать от людей, должна принадлежать мне, избранному представителю народа. Государственная же служба не имеет никакого права скрывать что-либо от меня.

К сожалению, внушить это чиновникам Уайтхолла практически невозможно.

Я также сделал для себя несколько поучительных выводов, так сказать, общего характера. Во-первых, никогда не следует поверять (и менее всего – сэру Хамфри) свои надежды или опасения, в особенности связанные с партийными делами. Стоит только показать свою политическую уязвимость – и тебя сотрут в порошок. Пусть лучше теряются в вечных догадках. Во-вторых, надо всегда вынуждать их делать первый ход. Надо говорить не «я думаю…», а «как вы думаете? …» В-третьих, я наконец-то уяснил, что «нет» при желании можно обратить в «да», но не наоборот. Кроме того, когда необходимо сказать «нет» – пусть это делают помощники, а положительное решение следует немедленно сообщать самому. Тогда им будут доставаться тумаки, а мне – пряники.

Кстати, исключительно важное значение имеет вопрос о телефонных переговорах. По сути, вся система построена на том, чтобы не давать нам ничего делать самим. С точки зрения госслужбы, было бы идеально, если бы министр сам вообще никому не звонил и не решал ни одного вопроса. Горе тому министру, который по собственной инициативе снимет трубку и выразит согласие (или несогласие) по поводу заключения какой-либо, ну, скажем, внешнеторговой сделки. На него тут же со всех сторон набросятся чиновники всех мастей, сотрясая воздух угрозами вроде: «Это прерогатива МИДДСа… соответствующие каналы… политика поставлена под удар… а если что не так?., во всем будете виноваты вы, господин министр! …» и т.д., и т.п.

Все это крайне угнетающе действует на психику ответственного работника (такого, например, как я). И если он не проявит бдительности, его могут довести до состояния, когда он будет бояться позвонить даже в Поттерс-бар[40].

В довершение ко всему государственные служащие неусыпно следят за каждым нашим шагом, не допуская ни малейших отклонений от «принятых правил». Бернард, например, прослушивает все мои разговоры, за исключением тех, которые я веду со своего личного телефона. Предполагается, что тем самым он более полно информирован о моих намерениях и в состоянии делать полезные для меня выводы. Все было бы прекрасно, если б не одно маленькое «но»: информация, как известно, – палка о двух концах!

(По-видимому, не случайно наиболее ответственные и влиятельные посты в мире так или иначе связаны с названием «секретарь»: государственный секретарь, исполнительный секретарь, генеральный секретарь и т.д., то есть человек, владеющий секретами или, иначе говоря, информацией, мало кому известной, кроме него и его избранного окружения. – Ред.)

Впрочем, у меня в данной ситуации есть существенное преимущество. Зная, что Бернард внимательнейшим образом слушает каждое произнесенное мною слово, я могу сколько угодно критиковать по телефону своих подчиненных!

Сегодня вечером в одном из красных кейсов я нашел третий вариант нашего отчета «мозговому тресту» о проблеме лишних рабочих мест в государственном аппарате. («Мозговой трест» – общепринятое название Совета по рассмотрению основных направлений деятельности государственных учреждений [41]. – Ред.) Что-то мне в нем определенно не нравится. Боюсь, сэру Хамфри придется завтра изрядно попотеть, отвечая на мои вопросы.

Января

Сегодня утром провели совещание по отчету «мозговому тресту». Сказал Хамфри, что в таком виде отчет меня не устраивает. Он с готовностью предложил переделать его.

Я заметил, что, насколько мне известно, отчет переделывали уже три раза.

– Это не совсем так, господин министр, – возразил Бернард. Сказал, что еще не разучился считать. Этот – уже третий.

– Верно, – согласился он, – но отчет был один раз сделан и два раза переделан.

Типичный образец нудного бюрократического педантизма. Доведенная до абсурда точность формулировок – один из пунктиков Бернарда. Счастье, что он не политик!

Посоветовал Бернарду не мудрить. А Хамфри примирительно сказал, что будет счастлив переделать отчет в третий раз. Еще бы! И в четвертый, и в пятый, и в шестой… Кто сомневается?

– Все равно в нем будет сказано не то, что хочу сказать я, а то, что хотите сказать вы! Я же хочу, чтобы в нем было сказано то, что хочу сказать я!

– А что в нем должно быть сказано? – спросил Бернард.

– Мы ведь тоже хотим, чтобы в нем было сказано все то, что хотите сказать вы, господин министр, – попытался успокоить меня Хамфри.

– Господин министр, – тут же подхватил Бернард, – аппарат министерства, я уверен, совсем не хочет, чтобы вы сказали то, что вы не хотите сказать.

Тяжело вздохнув, я снова (вот уже в четвертый раз за четыре недели) начал объяснять им реальное положение вещей.

– Послушайте, полтора месяца назад «мозговой трест» попросил нас предоставить данные о наличии лишних рабочих мест в государственном аппарате. Трижды я буквально по слогам объяснял вашим, то есть нашим, работникам, что надо сделать. И каждый раз получал абсолютную бессмыслицу, в которой говорилось прямо противоположное.

– При всем уважении к вам, господин министр, – парировал сэр Хамфри (лицемер!), – позвольте спросить, откуда вам известно, что там «говорилось прямо противоположное», если это «абсолютная бессмыслица»?

Что и говорить, мой постоянный заместитель большой мастер отвечать вопросом на вопрос!

– Я только хочу сказать, – отмахнулся я, – что наш аппарат непомерно раздут и поэтому его необходимо сократить.

– Но ведь и мы все к этому стремимся, – солгал мой постоянный заместитель. – Именно об этом и говорится в отчете.

– Нет, не говорится!

– Нет, говорится!

Мы еще раза три перебросились этими «нет, не говорится! – нет, говорится!», а затем я процитировал ему несколько фраз из отчета. Например: «Поэтапное сокращение ста тысяч чиновников не в интересах общества» (перевод: в интересах общества, но не в интересах государственной службы). Или: «Общественное мнение к такому шагу еще не готово» (перевод: общественное мнение готово, а государственная служба – нет). Или: «Актуальность проблемы требует создания специальной королевской комиссии» (перевод: проблема выеденного яйца не стоит, и мы надеемся, что к тому времени, когда года через четыре королевская комиссия подготовит свой отчет, все об этом уже забудут, а если нет – найдем козла отпущения).

(Как видно, Хэкер уже начал постигать специфику языка Уайтхолла. Приводим для ясности несколько примеров:

«Полагаю, нам следует проявить осторожность…» Перевод: мы не собираемся этого делать.

«Вы приняли во внимание все возможные последствия?» Перевод: этого делать нельзя!

«Несколько странное решение». Перевод: идиотское!

«Не совсем верный шаг». Перевод: преступный!

«При всем уважении к вам, господин министр…» Перевод: глупее не придумаешь! – Ред.)

Однако мой постоянный заместитель упорно не желал искать выход из тупика.

– Господин министр, единственное, что я могу предложить в данной ситуации, – это переделать отчет.

Великолепно!

– Хамфри, – взорвался я, – получу я наконец прямой ответ на прямой вопрос?

Мой «прямой вопрос», похоже, застал его врасплох. Он долго думал, а затем с предельно искренней интонацией произнес уклончивую тираду:

– Если вы не потребуете от меня вульгарной тривиализации или грубых обобщений вроде примитивных «да – нет», я, можете не сомневаться, постараюсь удовлетворить ваше пожелание.

– Так, значит, да?

На лице сэра Хамфри отразилась ожесточенная внутренняя борьба.

– М-м, да, – выдавил он наконец.

– Отлично, – сказал я. – Вот мой прямой вопрос.

Лицо у него вытянулось.

– Но я полагал, что уже ответил…

– Хамфри, – продолжил я, – вы согласны с тем, что штат государственной службы непомерно раздут? Да или нет? Я жду прямого ответа.

Можно ли было сформулировать вопрос проще и яснее? Думаю, вряд ли. Вот что я услышал в ответ:

– Господин министр, будучи вынужден дать прямой ответ на прямой вопрос, хочу сказать, что, насколько мы можем судить, естественно, беря проблему в целом и принимая во внимание все ее компоненты, с точки зрения усредненного министерства, в конечном счете допустимо предположение, что, говоря естественно, в наиболее общем плане и не углубляясь в излишнюю детализацию, в ней так или иначе вряд ли содержится что-либо особое.

Пока я тщетно пытался переварить услышанное, сэр Хамфри добавил (безусловно, для большей ясности):

– Конечно, в той мере, в какой вообще допустимо делать какие-либо выводы, исходя из реального положения дел на данный момент.

– Так все-таки что это означает: «да» или «нет»? – спросил я уже без особой надежды услышать что-либо вразумительное.

– И да, и нет.

– Ну а предположим, вас не вынуждали бы отвечать прямо, как бы вы поступили?

– О, – моментально оживился он, – я бы постарался потянуть время, господин министр.

Боюсь, он безнадежен. Мне, во всяком случае, переделать его не удастся. Да, вряд ли можно сказать, что я продвигаюсь вперед семимильными шагами, а если честно – просто топчусь на месте. В заключение сэр Хамфри предложил мне еще денька два посидеть над отчетом, и тогда, мол, я, без сомнения, сам увижу, что в нем говорится именно то, что я хочу сказать. Идиотское предложение – пустая трата времени. Он просто хочет взять меня измором.

– А если я все-таки не обнаружу в нем того, что хочу сказать?

– Тогда, – ободряюще улыбнулся мой постоянный заместитель, – мы с удовольствием переделаем его для вас, господин министр.

Сказка про белого бычка.

Января

Тщательно обдумал вчерашний разговор с Хамфри и решил: обойдусь без помощи министерства. Сам напишу отчет и вручу им его только тогда, когда будет уже поздно что-либо менять.

Придя на работу, первым делом вызвал Бернарда и посоветовался с ним. Его эта идея привела в восторг. Надеюсь, ему можно полностью доверять.

(Хэкер и не предполагал, что государственная служба способна оказывать на своих людей давление. Несколько раз поинтересовавшись у Бернарда Вули о состоянии дел с отчетом и уловив в его ответах какую-то скованность, сэр Хамфри пригласил его на «дружеский коктейль» в свой клуб на Пэлл-Мэлл. Запись беседы, имевшей место в ходе встречи, мы обнаружили в личном архиве сэра Хамфри. – Ред.)

«…Я спросил у Б.В., как обстоят дела с отчетом «мозговому тресту».

«Вы имеете в виду отчет господина министра?» – переспросил он. Весьма существенное уточнение.

В ответ на мой следующий вопрос, почему мы до сих пор не получили отчета на переделку, он предложил мне узнать об этом у самого Хэкера. Такой ответ нас, безусловно, не может удовлетворить.

Я заметил, что предпочитаю узнать об этом у него. Он промолчал. Тогда я поинтересовался, как понимать его упорное молчание – как нежелание говорить на эту тему?

«И да, и нет», – сказал он, по-видимому, хорошо зная, что это один из моих любимых ответов.

Я счел себя просто обязанным указать ему на недопустимость подобной дерзости.

В ходе беседы Б.В. неоднократно подчеркивал, что министр исключительно добросовестно работает с красными кейсами, однако упорно избегал каких-либо объяснений по поводу задержки отчета, неизменно сводя разговор к тому, что он (Б.В.) является личным секретарем министра.

Б.В. заметно нервничал. Видимо, был связан определенными обязательствами перед министром, который, похоже, доверительно поделился с ним какой-то важной информацией. Я решил усилить это беспокойство, чтобы он был вынужден либо найти путь, удовлетворяющий и меня, и министра, тем самым доказав, что достоин считаться «птицей высокого полета» (так называют молодых, подающих большие надежды чиновников. – Ред.), либо принять чью-либо сторону и тем самым продемонстрировать отсутствие столь важного для государственной службы умения «ходить по проволоке в любую погоду».

В связи с этим я порекомендовал ему не забывать, что он является штатным работником МАДа. И, конечно, должен соблюдать лояльность по отношению к своему министру, но при этом учитывать, что министры находятся у власти в среднем не более одиннадцати месяцев, в то время как он (Б.В.), не сомневаюсь, надеется благополучно продвигаться вверх по служебной лестнице как минимум лет до шестидесяти.

Б.В., надо признать, весьма умело вышел из положения. Прибегнул к методу гипотетических предположений, что всегда свидетельствует о гибкости ума.

Он спросил: а если бы некий чисто гипотетический министр был недоволен проектом отчета, подготовленным его ведомством для некоего комитета, и если бы этот гипотетический министр пожелал заменить его другим гипотетическим отчетом, подготовленным его политическими советниками в партийном центре, и представил бы его только тогда, когда что-либо менять было бы уже поздно, и если бы чисто гипотетическому личному секретарю этого гипотетического министра была доверительно сообщена такая гипотетическая информация, то мог бы этот гипотетический личный секретарь считать себя вправе делиться ею с постоянным заместителем министра указанного гипотетического ведомства?

Прекрасный вопрос! Конечно же, я ответил, что никакому личному секретарю даже в голову не придет делиться с кем-либо информацией, полученной в доверительной беседе.

Должен признать, я недооценил Б.В.»