Баллада о царской шутке

Перевод А. Оношкович-Яцына

Когда в пустыне весна цветет,

Караваны идут сквозь Хайберский проход.

Верблюды худы, но корзины тучны,

Вьюки переполнены, пусты мошны,

Засыпаны снегом, долгие дни

Спускаются с Севера в город они.

Была бирюзовой и хрупкой тьма,

Караван отдыхал у подножья холма

Над кухней стоял синеватый дымок,

И о гвозди палатки стучал молоток,

И косматые кони кое-где

Тянули веревки свои к еде,

И верблюды, глухой издавая звук,

Растянулись на четверть мили на Юг,

И персидские кошки сквозь сизый мрак

Фыркали злобно с тюков на собак,

Торопили обед то там, то тут,

И мерцали огни у форта Джемруд.

И несся на крыльях ночных ветров

Запах верблюдов, курений, ковров,

Дым, голоса и звук копыт,

Говоря, что Хайберский торг не спит.

Громко кипел мясной котел.

Отточили ножи - и я пришел

К погонщику мулов Магбуб-Али,

Который уздечки чинил вдали

И полон был сплетен со всей земли.

Добрый Магбуб-Али говорит:

" Лучше беседа, когда ты сыт".

Опустили мы руки, как мудрецы,

В коричневый соус из жирной овцы,

И тот, кто не ел из того котла,

Не умеет добра отличить от зла.

Мы сняли с бород бараний жир,

Легли на ковры, и наполнил нас мир,

На Север скользил разговор и на Юг,

И дым ему вслед посылал чубук.

Великие вещи, все, как одна:

Женщины, Лошади, Власть и Война.

О войне мы сказали немало слов,

Я слышал вести с русских постов:

Наточенный меч, а речи что мед,

Часовой в шинели средь тихих болот.

И Магбуб-Али глаза опустил,

Как тот, кто намерен басни плести,

И молвил: " О русских что скажешь, друг?

Когда ночь идет, все серо вокруг.

Но мы ждем, чтобы сумрак ночи исчез

В утреннем зареве алых небес.

Прилично ли, мудро ли, так повторю,

О врагах Царя говорить Царю?

Мы знаем, что скрыли Небо и Ад,

Но в душу Царя не проникнет взгляд.

Незваного друга проклял бог,

Вали Дад подтвердить бы это мог".

Был отец его щедр на слова и дела,

Кудахчущей курицей мать была,

И младенец рос среди стариков

И наследовал горе несчетных слов

И с ним безумье, - и вот дерзнул

Ждать, что его почтит Кабул.

Побывал далеко честолюбец тот,

На границе, где серых шинелей взвод.

Я тоже там был, но я счастлив,

Ничего не видал, молчал - и жив.

Как дыханье, ловил он молвы полет,

Что " этот знает", что " молвил тот",

Басни, что мчались из уст к устам,

О серых шинелях, идущих к нам,

Я слышал тоже, но эта молва

Исчезает весной, как сухая трава.

Богом забыт, нетерпеньем объят,

Обратно в столицу скакал Вали Дад,

В полный Дурбар, где был весь двор,

И с Вождем Войны Царь вел разговор.

Густую толпу растолкал он плечом

И, о чем слыхал, рассказал о том.

Красный Вождь улыбнулся - ни дать ни взять

Так на лепет сына смеется мать,

Но тот, кто б смеялся, смеялся зря

Перед темным, как смерть, лицом Царя.

Нехорошо, придя в Дурбар,

Голосить о войне, как будто пожар.

К цветущей айве на старый вал

Его он отвел и там сказал

" Будут хвалить тебя вновь и вновь,

Доколе за сталью следует кровь

Русский идет с войной впереди.

Ты осторожен. Так ты и жди!

Смотри, чтоб на дереве ты не заснул,

Будет недолгим твой караул.

Русский идет, говоришь ты, на нас.

Будет, наверно, он здесь через час.

Жди, карауль! А завидишь гостей,

Громче зови моих людей".

Прилично ли, мудро ли, так повторю,

О его врагах говорить Царю?

Стража, чтоб он не сбежал, стерегла,

Двадцать штыков - вокруг ствола.

И сыпался цвет, как снежинки, бел,

Когда, содрогаясь, он вниз глядел.

И волею бога - велик он один! -

Семь дней над судьбою он был господин.

Потом обезумел; со слов людей,

Он прыгал медведем среди ветвей,

И ленивцем потом, и сорвался вниз,

И, стеная, летучей мышью повис.

Развязалась веревка вокруг руки,

Он упал, и поймали его штыки.

Прилично ли, мудро ли, так повторю,

О врагах Царя говорить Царю?

Мы знаем, что скрыли Небо и Ад,

Но в душу Царя не проникнет взгляд.

Кто слышал о серых шинелях, друг?

Когда ночь идет, все серо вокруг.

Великие вещи, две, как одна:

Во-первых - Любовь, во-вторых - Война,

Но конец Войны затерялся в крови

Мое сердце, давай говорить о Любви!

Астрид Линдгрен