Глава пятая. Красные упорно теснили части головного атамана Петлюры

Красные упорно теснили части " головного" атамана Петлюры. Полк Голуба

был вызван на фронт. В городке остались небольшое тыловое охранение и

комендатура.

Зашевелились люди. Еврейское население, пользуясь временным затишьем,

хоронило убитых, и в маленьких домишках еврейских кварталов появилась жизнь.

Тихими вечерами издалека доносился неясный грохот, Где-то недалеко шли

бои.

Железнодорожники расползались со станции по деревням в поисках работы.

Гимназия была закрыта.

В городе объявлено военное положение.

Непроглядная, нахмуренная ночь.

В такие ночи даже широко раскрытые зрачки не могут одолеть темноты, и

люди движутся ощупью, вслепую, рискуя в любой канаве свернуть голову.

Обыватель знает: в такое время сиди дома и зря не жги свет. Свет может

притянуть кого-нибудь непрошеного. Лучше всего в темноте, спокойнее. Есть

люди, которым всегда неспокойно. Пускай себе ходят, до них обывателю нет

дела. Но сам он не пойдет. Будьте уверены, не пойдет.

И вот в такую ночь двигался человек.

Добравшись до домика Корчагина, он осторожно постучал в оконную раму и,

не получив ответа, постучал вторично, сильнее и настойчивее.

Павка во сне видит: на него наводит пулемет какое-то странное существо,

на человека не похожее; он пытается убежать, но бежать некуда, а пулемет

как-то страшно стучит.

Стекло дребезжит от настойчивого стука.

Соскочив с постели, Павел подошел к окну, пытаясь рассмотреть, кто

стучит. Но, кроме неясного, темного силуэта, ничего не увидел.

Он был дома один. Мать уехала к старшей дочери, муж которой работал

машинистом на сахарном заводе. А Артем кузнечил в соседнем селе, отмахивая

молотом на харчи.

Стучать мог только Артем.

Павел решил открыть окно.

- Кто там? - бросил он в темноту.

За окном шевельнулась фигура, и грубый, придушенный бас ответил:

- Это я, Жухрай.

На подоконник легли две руки, и вровень с лицом, Павла выросла голова

Федора.

- Я к тебе ночевать пришел. Принимаешь, братишка? - зашептал он.

- Ну конечно, - дружески ответил Павел. - Какой может быть разговор?

Лезь прямо в окно.

Грузная фигура Федора втиснулась в окно.

Прикрывая его за собой, Федор не сразу отошел от окна.

Он стоял, прислушиваясь, и когда луна выскользнула из-за туч и стала

видна дорога, он оглядел ее внимательно и обернулся к Павлу:

- Мы мамашу не разбудим? Она спит, наверное?

Павел сказал Федору, что в доме, кроме него, никого нет. Матрос

почувствовал себя свободнее и заговорил громче:

- За меня, братишка, принялись эти шкуродеры всерьез. Сводят счеты за

последнюю бузу на станции. Если б братва была дружнее, то мы смогли бы во

время погрома устроить серожупанникам хороший прием. Но, понимаешь, народ

еще не решается лезть в огонь. Сорвалось. Теперь за мной и гонятся. Два раза

мне облаву устраивали, Сегодня чуть было не засыпался. Подхожу, понимаешь, к

дому, конечно, с задворок, стал у сарая. Смотрю, в саду кто-то стоит, к

дереву, прижался, но штык выдал. Я, понятно, отдал концы. Вот к тебе и

притопал. Здесь я, братишка, на несколько дней на якорь сяду. Возраженьев не

имеешь? Ну и хорошо...

Жухрай, сопя, стаскивал забрызганные грязью сапоги.

Павел был рад приходу Жухрая. Последнее время, электростанция не

работала, и Павлу было скучно одному в пустой квартире.

Легли спать. Павел заснул сразу, а Федор долго курил. Затем поднялся с

кровати и, тихо ступая босыми ногами, подошел к окну. Он долго смотрел на

улицу; вернувшись к кровати, заснул, побежденный усталостью. Рука его,

засунутая под подушку, лежала на тяжелом кольте, согревая его своей

теплотой.

Неожиданный ночной приход Жухрая и совместная жизнь с ним в течение

этих восьми дней оказались для Павла очень значительными. В первый раз

услыхал он от матроса так много волнующего, важного и нового, и эти дни

стали для молодого кочегара решающими.

Матрос, прижатый, как в мышеловке, двумя засадами, пользуясь

вынужденным бездельем, весь пыл своей ярости и жгучей ненависти к задушившим

край жовто-блакитникам передавал жадно слушавшему Павлу.

Говорил Жухрай ярко, четко, понятно, простым языком. У него не было

ничего нерешенного. Матрос твердо знал свою дорогу, и Павел стал, понимать,

что весь этот клубок различных партий с красивыми названиями:

социалисты-революционеры, социал-демократы, польская партия социалистов -

это злобные враги рабочих, и. лишь одна революционная, непоколебимая,

борющаяся против всех богатых, - это партия большевиков.

Раньше Павел в этом безнадежно путался.

И большой, сильный человек, убежденный большевик, обветренный морскими

шквалами, член РСДРП(б) с тысяча девятьсот пятнадцатого года, балтийский

матрос Федор Жухрай рассказывал жестокую правду жизни смотревшему на него

зачарованными глазами молодому кочегару.

- Я, братишка, в детстве тоже был вот вроде тебя, - говорил он. - Не

знал, куда силенки девать, выпирала из меня наружу непокорная натура. Жил в

бедности. Глядишь, бывало, на сытых да наряженных господских сыночков, и

ненависть охватывает. Бил я их частенько беспощадно, но ничего из этого не

получалось, кроме страшенной трепки от отца. Биться в одиночку - жизни не

перевернуть. У тебя, Павлуша, все есть, чтобы быть хорошим бойцом за рабочее

дело, только вот молод очень и понятие о классовой борьбе очень слабое

имеешь. Я тебе, братишка, расскажу про настоящую дорогу, потому что знаю:

будет из тебя толк. Тихоньких да примазанных не терплю. Теперь, на всей

земле пожар начался. Восстали рабы и старую жизнь должны пустить на дно. Но

для этого нужна братва отважная, не маменькины сынки, а народ крепкой

породы, который перед дракой не лезет в щели, как таракан от света, и бьет

без пощады.

Он с силой ударил кулаком по столу.

Жухрай встал; засунув руки в карманы, нахмуренный, зашагал по комнате,

Федора угнетала бездеятельность. Он очень жалел, что остался в этом

городишке, и, считая дальнейшее пребывание здесь бесполезным, твердо решил

перебраться через фронт навстречу красным частям.

В городе оставалась группа из девяти членов партии, которые должны были

вести работу. " Обойдетесь и без меня, а я больше не могу сидеть сложа руки.

Довольно, и так угробил десять месяцев", - с раздражением думал Жухрай.

- Кто ты такой, Федор? - спросил его однажды Павел.

Жухрай встал, засунув руки в карманы. Он сразу не понял вопроса:

- Разве ты не знаешь, кто я такой?

- Я думаю, что ты большевик или коммунист, - тихо ответил Павел.

Жухрай рассмеялся, шутливо стукнув в свою широкую грудь, затянутую в

полосатый тельник:

- Это ясно, братишка. Это такой же факт, как и то, что большевик и

коммунист одно и то же. - И он сразу стал серьезным. - Раз ты это понимаешь,

то помни, что никому нигде об этом говорить не следует, если не хочешь,

чтобы из меня кишки выпустили. Понял?

- Понял, - твердо ответил Павел.

На дворе послышались голоса, и дверь, не постучав, открыли. Рука Жухрая

быстро скользнула в карман, но сейчас же выбралась оттуда. В комнату входил

с перевязанной головой Сережа Брузжак, похудевший, бледный. За ним вошли

Валя и Климка.

- Здорово, чертяка, - улыбаясь, подал Павке руку Сережа. - Мы к тебе

втроем в гости. Валя меня одного не пускает, боится. А Климка Валю не

пускает одну, тоже боится. Он хотя и рыжий, но все же разбирается, кого куда

пускать одного опасно.

Валя шутливо закрыла ему ладонью рот.

- Вот болтун-то, - засмеялась она. - Он сегодня Климке жить не дает.

Климка добродушно смеялся, показывая белые зубы.

- Что взять с больного человека? Котелок поврежден, вот и

заговаривается.

Все засмеялись.

Сережа, еще не окрепший от удара, примостился на Павкиной кровати, и

вскоре между друзьями шла оживленная беседа. Всегда веселый, неунывающий,

Сережа, теперь притихший и подавленный, рассказывал Жухраю, как его ударил

петлюровец.

Жухрай знал всех пришедших к Павлу. Он не раз бывал у Брузжаков. Ему

нравилась эта молодежь - еще не нашедшая своей дороги в водовороте борьбы,

но ясно выражавшая стремление своего класса. И он внимательно слушал

рассказы юношей о том, как каждый из них помогал прятать у себя еврейские

семьи, спасая их от погрома. В этот вечер он много говорил о большевиках, о

Ленине, помогая каждому из них понять происходящее.

Поздно вечером проводил Павел гостей.

Жухрай по вечерам уходил и возвращался ночью. Он договаривался перед

отъездом с остающимися товарищами об их работе.

В эту ночь Жухрай не вернулся. Проснувшись утром, Павел увидел пустую

кровать.

Охваченный каким-то неясным предчувствием, Корчагин быстро оделся и

вышел из дому. Заперев квартиру и положив ключ в условленное место, Павел

пошел к Климке, надеясь узнать у него что-нибудь о Федоре. Мать Климки,

приземистая, широколицая женщина, с крапленным оспой лицом, стирала белье и

на вопрос Корчагина, не знает ли она, где Федор, ответила отрывисто:

- А что, мне только и делов, что твоего Федора смотреть? Из-за него,

черта корявого, у Зозулихи весь дом перевернули. Тебе-то на что сдался он?

Что за компания такая? Нашлись приятели: Климка, ты... - Она с ожесточением

нажимала на белье.

Мать у Климки была с язычком, сварливая.

От Климки завернул Павел к Сереже. Рассказал о своей тревоге. Валя

вмешалась в разговор:

- Чего ты тревожишься? Он, может, у знакомых остался. - Но в голосе ее

не было уверенности.

У Брузжаков Павку не сиделось. Он ушел, несмотря на уговоры остаться

обедать.

Подходил к дому с надеждой увидеть Жухрая.

Дверь была заперта на замок. Остановился с тяжелым чувством: не

хотелось идти в пустую квартиру.

Несколько минут стоял на дворе, раздумывая, и, направляемый каким-то

неясным побуждением, пошел в сарай. Пробравшись под крышу, отмахиваясь от

кружев паутины, вытащил из заветного уголка завернутый в тряпки тяжелый

" манлихер".

Выйдя из сарая и ощущая в кармане волнующую тяжесть револьвера, пошел

на станцию.

О Жухрае ничего не узнал и, возвращаясь обратно, около знакомой усадьбы

лесничего, замедлил шаг. С неясной для себя надеждой смотрел в окна дома, но

сад и дом были безлюдны. Когда усадьба осталась позади, оглянулся на

покрытые проржавленными прошлогодними листьями дорожки сада. Заброшенным,

запустелым выглядел он. Видно, не касалась его рука заботливого хозяина, и

от этой безлюдности и тишины большого старого дома стало еще грустнее.

Последняя размолвка с Тоней, была самой серьезной из всех бывших ранее.

Произошла, она неожиданно, почти месяц назад.

Медленно шагая в город, засунув глубоко в карманы руки, Павел вспоминал

о том, как вспыхнула размолвка.

В одну из случайных встреч на дороге Тоня позвала его к себе в гости.

- Отец и мама уходят к Большинским на именины. Дома буду я одна.

Приходи, Павлуша, мы будем читать очень интересную книгу Леонида Андреева -

" Сашка Жигулев". Я уже прочла ее, но с тобой с удовольствием перечту. Мы

очень хорошо проведем вечер. Придешь?

Из-под белой шапочки, плотно охватывавшей густые каштановые волосы, на

Корчагина ожидающе смотрели ее огромные глаза.

- Приду.

И они расстались.

Павел спешил к машинам, и от мысли, что впереди целый вечер в обществе

Тони, топки, казалось, горели ярче и поленья потрескивали веселей.

В тот вечер на его стук в широкую парадную дверь открыла Тоня. Она,

немного смутившись, сказала:

- У меня гости. Я их не ожидала, Павлуша, но ты не должен уходить.

Корчагин повернулся к двери, собираясь уйти.

- Идем, - схватила она его за рукав. - Им будет полезно познакомиться с

тобой. - И, обхватив рукой, она провела его через столовую к себе.

Войдя в свою комнату, она обратилась к сидевшим молодым людям и,

улыбаясь, сказала:

- Вы не знакомы? Мой друг Павел Корчагин. За маленьким столом посредине

комнаты сидели: Лиза Сухарько, хорошенькая, смуглая, с капризно очерченным

ротиком, с кокетливой прической, гимназистка; какой-то незнакомый Павлу

долговязый юноша в аккуратненьком черном пиджаке, с прилизанными, блестящими

от вежеталя волосами, серыми глазами и скучающим взглядом, а между ними в

щегольской гимназической куртке Виктор Лещинский. Его первого заметил Павел,

как только Тоня открыла дверь.

Лещинский сразу узнал Корчагина, и его тонкие стрельчатые брови

удивленно приподнялись.

Павел стоял у двери несколько секунд молча, обжигая Виктора недобрым

взглядом. Это неловкое молчание Тоня поспешила нарушить, приглашая Павла

войти, и, обращаясь к Лизе, сказала:

- Познакомься

Сухарько, с любопытством рассматривая вошедшего, приподнялась.

Павел, круто повернулся и быстро пошел через полутемную столовую к

выходу. Тоня нагнала его уже на крыльце и, схватив за плечи, взволнованно

сказала:

- Зачем ты ушел? Я ведь нарочно хотела, чтобы они познакомились с

тобой.

Но Павел снял с Плеч ее руки и резко ответил:

- Нечего меня напоказ выставлять перед этим обормотом! Мне с этой

компанией не с руки вместе сидеть. Тебе они, может, и приятны, а я их

ненавижу. Не знал, что ты с ними дружбу водишь, а то никогда бы к тебе не

пришел.

Тоня, сдерживая возмущение, прервала его:

- Кто тебе дал право так со мной разговаривать? Я тебя не спрашиваю, с

кем ты дружишь и кто к тебе приходит.

Павел, сходя по ступенькам в сад, резко бросил:

- Ну и пусть себе ходят, но я больше не приду. - И побежал к калитке.

С тех пор с Тоней не виделся. Во время погрома, когда Павел с монтером

прятали на электростанции спасавшиеся еврейские семьи, размолвка с Тоней

забылась. Сегодня же снова захотелось встретиться с ней.

Исчезновение Жухрая и ожидавшее его одиночество в квартире действовали

угнетающе. Серое полотнище шоссе, еще не высохшее от весенней грязи, с

выбоинами, наполненными бурой кашицей, поворачивало вправо.

За нелепо выдвинутым на самую дорогу домом с облупленной, шелудивой

стеной сходились две улицы.

На перекрестке у разгромленного киоска с продавленной Дверью, с

перевернутой вверх ногами вывеской " Продажа минеральных вод" Виктор

Лещинский прощался с Лизой.

Задерживая ее руку в своей, он говорил, выразительно смотря в ее глаза:

- Вы придете? Не обманете?

Лиза кокетливо отвечала:

- Приду, приду, ждите.

И, уходя, улыбнулась ему обещающими карими с поволокой глазами.

Пройдя десяток шагов, Лиза увидела вышедших на шоссе из-за поворота

двух людей. Впереди шел коренастый рабочий с широкой грудью, в расстегнутом

пиджаке, из-под которого виднелся полосатый тельник, в черной, надвинутой на

лоб кепке, с темно-синим кровоподтеком у глаза.

Он шагал твердо, слегка выгнутыми ногами, одетыми в желтые короткие

сапоги.

В трех шагах позади него, почти упираясь штыком в его спину, шел

петлюровец в сером жупане, с двумя подсумками на поясе.

Из-под мохнатой шапки смотрели в затылок арестованного два узеньких

настороженных глаза.

Желтые, прокуренные махрой усы топорщилась в стороны.

Лиза, слегка замедлив шаг, перешла на другую сторону шоссе. А сзади нее

выходил на шоссе Павел.

Повернув вправо по дороге к дому, он тоже увидел идущих. Ноги приросли

к земле. В переднем он сразу узнал Жухрая.

" Так вот почему он не вернулся! "

Жухрай приближался. Сердце Корчагина заколотилось со страшной силой.

Мысли бежали одна за другой, их нельзя было схватить и оформить. Слишком мал

был срок для решения. Одно было ясно: Жухрай погиб.

И, смотря на подходивших, Павел затерялся в рое охвативших его чувств.

" Что делать? "

В последнюю минуту вспомнил: в кармане револьвер. Как только пройдут

мимо, выстрелить в спину вот этому, с винтовкой, и тогда Федор свободен. И

от мгновенного решения прекратилась пляска мыслей. Крепко, до боли сжались

зубы. Ведь только вчера Федор говорил ему: " А для этого нужна братва

отважная..."

Павел быстро оглянулся назад. Улица, ведущая в город, была свободна. На

ней не было ни души. Впереди торопилась пройти женская фигурка в весеннем

коротком пальто. Она не помешает. Второй улицы вбок от перекрестка он видеть

не мог. Лишь вдалеке по дороге на станцию виднелись человеческие фигуры.

Павел подошел к краю шоссе. Жухрай увидел Корчагина, когда тот был от

него на расстоянии нескольких шагов.

Вскинул на него одним глазом. Вздрогнули густые брови. Узнал и от

неожиданности задержал шаг. Его спина наткнулась на конец штыка.

- Ну, ты, шевелись, а то прикладом огрею! - взвизгнул конвоир резкой

фистулой.

Жухрай зашагал шире. Он что-то хотел сказать Павлу, но сдержался и как

бы в знак приветствия махнул рукой.

Опасаясь привлечь внимание рыжеусого, Павел, пропуская мимо себя

Жухрая, отвернулся в сторону, как будто ему было безразлично все

происходящее.

Но голову сверлила тревожная мысль: " Если я выстрелю в него и

промахнусь, то пуля может попасть в Жухрая..."

Разве можно было думать, когда петлюровец уже был рядом?

И случилось так: с Павлом поравнялся рыжеусый конвоир; Корчагин

неожиданно бросился к нему и, схватив винтовку, резким движением пригнул ее

к земле.

Штык с лязгом скребнул о камень.

Петлюровец не ожидал нападения и на миг оторопел, но сейчас же рванул

винтовку к себе изо всех сил. Наваливаясь всем телом, Павел удержал ее.

Бабахнул выстрел. Пуля ударила о камень и, взвизгнув, отскочила рикошетом в

канаву.

От выстрела Жухрай отпрянул в сторону и обернулся. Конвойный

остервенело рвал винтовку из рук Павла.

Он крутил ее, выворачивая юноше руки. Но последний не выпускал

винтовку. Тогда разъяренный петлюровец резким движением свалил Павку на

землю. Но и эта попытка освободить винтовку не удалась. Падая на мостовую,

Павел увлек за собой и конвоира, и не было сил, которые заставили бы его

выпустить оружие в такую минуту.

В два прыжка Жухрай очутился рядом. Железный кулак его, описав дугу,

опустился на голову конвоира, а через секунду, оторванный от лежащего на

земле Корчагина, получив два свинцовых удара в лицо, петлюровец тяжелым

мешком свалился в канаву.

Те же сильные руки подняли с земли Павла и поставили на ноги.

Виктор, отошедший от перекрестка на сотню шагов, шел, насвистывая

" Сердце красавицы склонно к измене". Он был еще под влиянием встречи с Лизой

и ее обещания прийти завтра на свиданье к заброшенному заводу.

Среди заядлых ухажеров гимназии ходили слухи о Лизе Сухарько как о

смелой в вопросах любви девушке.

Наглый и самоуверенный Семен Заливаной однажды рассказал Виктору, что

он овладел Лизой. И хотя Лещинский не совсем верил Семке, все же Лиза была

очень интересным и заманчивым объектом, и завтра он решил узнать, правду ли

говорил Заливанов.

" Если только.придет, то я буду решителен. Ведь позволяет она себя

целовать. И если Семка не врал..." Его мысли прервались. Он посторонился,

пропуская мимо двух петлюровцев. Один из них ехал верхом на куцехвостой

лошадке, помахивая брезентовым ведром, - видимо, поить лошадь. Другой, в

короткой поддевке, в широчайших синих штанах, держась рукой за колено

верхового, что-то весело рассказывал.

Пропустив их, Виктор собирался идти дальше, когда ухнувший на шоссе

выстрел остановил его. Обернувшись, Виктор увидел, как верховой рванул коня

и понесся на выстрел. За ним бежал другой, придерживая рукой саблю.

Лещинский побежал за ними и, когда был уже близко около шоссе, услышал

другой выстрел. Из-за поворота на Виктора ошалело метнулся верховой. Он бил

лошадь ногами и брезентовым ведром и, заскочив в первые ворота, закричал

находившимся во дворе: - Хлопцы, в ружье, там нашего убили! Через минуту со

двора выбежало несколько человек, щелкая затворами. Виктора арестовали.

На шоссе собралось несколько человек. Среди них и Лиза, которую

задержали как свидетельницу.

От испуга она осталась на, месте, когда мимо нее пробежали Жухрай и

Корчагин. Она с удивлением узнала в напавшем на петлюровца юноше того, с

которым ее хотела познакомить Тоня.

Один за другим они перепрыгнули через забор чьей-то усадьбы, и сейчас

же на шоссе вылетел конный. Увидя убегавшего с винтовкой Жухрая и конвоира,

силившегося подняться с земли, он погнал лошадь к забору. Жухрай обернулся,

вскинул винтовку и выстрелил в него. Конник шарахнулся обратно.

Еле шевеля разбитыми губами, конвоир рассказал о том, что произошло.

- Что же ты, балда, с-под носу упустил арестанта? Теперь получишь

двадцать пять шомполов по задней части.

Конвоир озлобленно огрызнулся:

- Ты очень разумный, я вижу. Упустил с-под носу! Кто же его знал, что

та стервятина на меня кинется, як скаженна!

Лизу тоже допрашивали. Она рассказала то же, что и конвоир, но скрыла,

что знает напавшего. Их все же повели в комендатуру.

Только вечером по приказанию коменданта их отпустили.

Он предложил даже лично проводить Лизу домой. Но она отказалась. От

коменданта пахло водкой, и его предложение не предвещало ей ничего хорошего.

Провожал Лизу Виктор.

До станции было далеко, и идя под руку с Лизой, Виктор радовался

происшествию.

- А вы знаете, кто освободил арестованного? - спросила Лиза, когда

подходила к дому.

- Нет, откуда же мне знать.

- Вы помните тот вечер, когда Тоня хотела нас познакомить с одним

молодым человеком?

Виктор остановился.

- С Павлом Корчагиным? - спросил он удивленно.

- Да, кажется, его фамилия Корчагин. Помните, он ушел так странно? Так

это был он.

Виктор стоял огорошенный.

- А вы не ошиблись? - спросил он Лизу.

- Нет, я прекрасно запомнила его лицо.

- Почему же вы этого не сказали коменданту? Лиза возмутилась:

- Вы думаете, что я могу сделать такую подлость?

- Что вы считаете подлостью? Рассказать, кто напал на конвоира,

по-вашему, подлость?

- А по-вашему честно? Вы забыли, что они делают. Вы не знаете, сколько

в гимназии евреев-сирот, и вы хотите, чтобы я им еще рассказала о Корчагине?

Благодарю вас, не думала.

Лещинский не ожидал такого ответа. В. его расчеты не входило ссориться

с Лизой, и он старался заговорить о другом:

- Вы не сердитесь, Лиза, я, пошутил. Я не знал, что вы такая

принципиальная.

- Шутка у вас получилась нехорошая, - сухо ответила Лиза.

У дома Сухарько Виктор, прощаясь, спросил:

- Вы придете, Лиза?

И услыхал ее неопределенное:

- Не знаю...

Шагая в город,. Виктор размышлял: " Ну, если вы, мадемуазель, считаете

нечестным, то я об этом совершенно другого мнения. Конечно, мне безразлично,

кто кого освобождал".

Ему, родовитому польскому шляхтичу Лещинскому, были противны и те и

эти. Все равно скоро придут польские легионы, и тогда-то вот и будет

настоящая власть, истинно шляхетская, Речи Посполитой. Но в данном случае

есть возможность ликвидировать мерзавца Корчагина. Они ему живо голову

свернут.

Виктор оставался в городке один. Жил у тети, жены вице-директора

сахарного завода. А отец с матерью и Нелли давно жили в Варшаве, где

Сигизмунд Лещинский занимал видное положение.

Подойдя к комендатуре, Виктор вошел в раскрытую дверь.

Через некоторое время он шел в сопровождении четырех петлюровцев к дому

Корчагиных.

Указывая на светившееся окно, он тихо сказал:

- Вот здесь. - И, обратившись к стоявшему рядом хорунжему, спросил: -

Мне можно идти?

- Пожалуйста. Мы справимся одни. Благодарю за услугу.

Виктор быстро зашагал по тротуару.

Павел, получив последний удар в спину, ткнулся вытянутыми руками в

стену темной комнаты, куда его привели. Нащупав руками, подобие нар, он сел,

измученный, избитый, подавленный.

Его арестовали тогда, когда он этого не ожидал. " Как могли узнать про

него петлюровцы? Ведь его никто не видел. Что теперь будет? Где Жухрай? "

Он расстался с матросом в доме Климки. Павел пошел к Сережке, а Жухрай

дожидался вечера, чтобы выбраться из города.

" Как хорошо, что и спрятал револьвер в вороньем гнезде, - подумал

Павел. - Ведь если бы они его нашли, тогда мне конец. Но как они узнали? "

Этот вопрос мучил его неизвестностью.

Мало чем воспользовались петлюровцы, из имущества Корчагиных. Свой

костюм и гармонь брат забрал в село. Мать увезла свой сундучок, и шарившим

по углам петлюровцам досталось очень немногое.

Зато не забыть Павлу пути от дома до комендантской. Ночь темная, хоть

глаза выколи. Небо заволокло тучами, и, подталкиваемый с боков и сзади

немилосердными пинками, он шел бессознательно, в состоянии какого-то

отупения.

За дверью слышались голоса. В соседней комнате помещалась комендантская

охрана. Под дверью яркая полоска света. Корчагин встал и, пробираясь вдоль

стены, ощупью обошел комнату. Напротив нар нащупал окно с прочной зубчатой

решеткой. Потрогал рукой - заделана крепко. Здесь, видно, раньше была

кладовка.

Пробравшись к двери, постоял с минуту, прислушиваясь. Потом нажал

легонько на ручку. Дверь противно скрипнула.

- Сволочь немазаная! - выругался Павел.

В открывшуюся узенькую щель увидел чьи-то заскорузлые с раскоряченными

пальцами ноги на краю нар. Еще легкий нажим на. ручку, и дверь уже без

стеснения заверещала. С нар поднялась заспанная, растрепанная фигура и,

зверски скребя всей пятерней вшивую голову, многословно заговорила. Когда

восьмиэтажное ругательство, произнесенное лениво-однотонным голосом, было

закончено, фигура, дотронувшись до стоявшего у головы ружья, флегматично

изрекла:

- Закрой дверь, а выглянь у меня еще разок, так получишь пятерку в...

Павел прикрыл дверь. В Соседней комнате гоготали.

Много передумал он в эту ночь. Первая попытка вмешаться в борьбу

окончилась для него, Корчагина, так неудачно. С первого же шага схватили и

заперли, как мышь в ящике.

И когда, сидя, забылся в тревожной полудреме, выплыл образ матери, ее

худенькое морщинистое лицо с такими знакомыми, родными глазами. Плыла мысль:

" Хорошо, что ее нет, меньше горя! "

От окна на полу вырисовывался серый квадрат.

Темнота понемногу отступала. Приближался рассвет.