Из стихотворений Константиноса Кавафиса

«Один из их богов»

Когда один из них появлялся под вечер

на рыночной площади Селевкии

под видом статного, безупречно красивого юноши,

с блеском счастливого бессмертия во взгляде,

расточая ароматы иссиня-черных волос,

прохожие замирали в удивлении

и спрашивали друг друга, кто он,

сирийский грек или чужестранец.

И лишь немногие, приглядевшись, понимали

и уступали дорогу.

А он исчезал за колоннадой,

в предвечерней тени, невидимый за желтыми огнями,

углубляясь в кварталы, что живут только ночью

средь хмельного разгула, распутства и оргий,

а прохожие все смотрели, недоумевая,

кто из Них явился им сегодня

и ради каких запретных наслаждений

спустился он на улицы Селевкии

из Высочайших Благословенных чертогов»

(пер. Р.Дубровкина [Кавафис 2000, с.86])

«Могила Лания»

Ланий, которого, Марк, ты любил, вовсе не здесь,

в могиле, к которой ты ходишь и часами льешь слезы.

Ланий, которого ты любил, - дома, рядом с тобой,

когда, запершись, ты глаз не сводишь с его портрета,

он все сохранил, что стоило сохранить,

он все сохранил, что было любимо тобой.

Помнишь ли, Марк, как ты пришел из дворца, от наместника,

с живописцем, прославленным киренейцем, и тот,

увидев твоего друга, тотчас задумал

уловку искусную и старался вас убедить,

что на картине твой друг должен предстать Гиацинтом

(эдак картина имела бы больше шансов прославиться).

Однако твой Ланий свою красоту в наем не сдавал

и, наотрез отказавшись, потребовал изобразить на картине

не Гиацинта и не кого бы то ни было,

а Лания, рожденного Раметихом, александрийца»

(Пер. С.Ильинской [Кавафис 2000, с.87])

«Иудей (50 год)»

Художник и поэт, бегун и дискобол,

красивый, как Эндимион, Ианфий, сын Антония,

был из семьи, где чтили синагогу.

Он часто говорил: «Благословенно время,

когда оставив поиски прекрасного

и вместе с ними строгий эллинизм

с его неудержимым поклоненьем

молочно-белым рукотворным формам,

я становлюсь таким, каким всегда

мечтал остаться – сыном иудеев,

святых и мудрых иудеев верным сыном».

Звучала страстно речь его: «Навек

остаться верным сыном иудеев».

Но это были только лишь слова –

Искусству и Неодолимой Неге

он поклонялся, сын Александрии»

(пер. Е.Смагиной [Кавафис 2000, с.108])

(№ 1486). «И добравшись до Дикеархии, которую италийцы зовут Путеолы, я, подружившись с Алитиром (это был мимический актер, родом иудей, который чрезвычайно нравился Нерону), а через него познакомившись с женой Цезаря Поппеей, упросил ее и устроил так, чтобы священники были как можно скорее освобождены». (Иосиф Флавий. Жизнь 16, пер. Д.Е.Афиногенова [Иосиф 2006- (2006. № 4), с.222])

«Театр в Сидоне (400 год)»

Я сын отца почтенного, а главное – артист,

театра украшенье и публики любимец.

Порой я сочиняю по-гречески стихи,

стихи безумно смелые. Распространяю их,

конечно же, тайком; молю богов о том,

чтоб в руки не попали к блюстителям морали

стихи, где воспевается изысканность и нега

запретной, извращенной, отверженной любви»

(пер. Е.Смагиной [Кавафис 2000, с.134])

«По тавернам»

По тавернам бейрутским, по борделям шатаюсь,

боль глуша, - докатился. Я бежал без оглядки

прочь из Александрии. Я не ждал от Тамида,

что меня променяет он на сына эпарха

ради виллы на Ниле и дворца городского.

Я бежал без оглядки прочь из Александрии.

По тавернам бейрутским, по борделям шатаюсь,

боль глуша, - докатился. В этой жизни беспутной

мне одно помогает, как соприкосновенье

с красотой долговечной, как держащийся запах

на губах и на теле, - то, что целых два года

мой Тамид несравненный, мальчик мой, был со мною –

и не ради чертогов или виллы на Ниле»

(пер. Е.Солоновича [Кавафис 2000, с.149])

«Софист, покидающий Сирию»

Ты покидаешь Сирию, ученейший софист,

и сочинить задумал описанье Антиохии;

так не забудь упомянуть в том сочиненье Мевия.

Достоен славы Мевий – красивейший, бесспорно,

известнейший и самый любимый в Антиохии.

Ни одному из юношей подобного же рода

так дорого не платят. Короткие два-три

дня, проведенных с Мевием, обходятся нередко

чуть ли не в сотню золотых. – Да что там Антиохия –

в самой Александрии и, верно, даже в Риме

найдется вряд ли юноша пленительней, чем Мевий»

(пер. Е.Смагиной [Кавафис 2000, с.151])

«Кимон, сын Леарха, 22-х лет,

изучающий греческую словесность (в Кирене)»

И жизнь моя, и кончина равно счастливыми были.

Рядом был Гермотел, мой неразлучный друг.

В последние дни моей жизни пытался он скрыть тревогу,

но часто я видел его с заплаканными глазами.

Когда ему казалось, что я ненадолго заснул,

в отчаянии безумном припадал он к одру болезни.

Были мы с ним ровесниками, было нам двадцать три.

Судьба так вероломна. Быть может, когда-нибудь

меня Гермотел покинул бы во имя страсти другой.

Конец мой был счастливым – в неомраченной любви».

Эту надпись с надгробья Марила, Аристодемова сына,

умершего в Александрии месяц тому назад,

со скорбью читал я – Кимон, его двоюродный брат.

Надпись прислал мне автор, мой знакомый поэт,

потому что знал: я сродни Марилу. Только лишь потому.

Душа моя полна печали о Мариле.

Вместе мы с ним росли, были мы с ним как братья.

Печаль моя глубока. Безвременная смерть

навсегда погасила злопамятную ревность…

Утихла моя к Марилу злопамятная ревность,

хотя он когда-то увел любовь мою – Гермотела;

хотя и теперь, когда Гермотел хочет ко мне вернуться,

к прошлому нет возврата. Я слишком близко к сердцу

все принимаю. Вечно незримая тень Марила

будет стоять между нами; и вечно мне будет мниться,

будто она говорит: «Ну вот, теперь ты доволен.

Ну вот, ты его вернул – по-твоему вышло, Кимон.

Ну вот, теперь тебе незачем меня бранить и порочить»

(пер. Е.Смагиной [Кавафис 2000, с.164])

«Ксанф, сын Лагорина, прощай.

Я, стела, скрываю Ксанфа, прохожий,

некогда почтительного к отцу, всеобщую гордость юных в отечестве,

искусного в Музах, безукоризненного для всех граждан,

безупречного среди неженатых, звезду красоты,

которого убил завистливый Арес, сражавшегося за отечество,

оставившего [в качестве] почетного дара родителям

погребальные плачи [вместо] этих [достоинств].

Если же Плутон имеет больше наслаждения, чем родители,

то зачем в родовых муках страдаете вы, нежные?»

(№ 1487). (Надпись из Херсонеса Таврического.

Мраморная плита с высеченным изображением двух роз.

Кон. I в. н.э. IOSPE. I.2. 482 [Антология 2000, с.481-82])