Раннее творчество

«Чем молодой был фокидец Пилад для аргосца Ореста,

Тем же была, попугай, горлинка в жизни твоей».

(№ 2259). (Овидий. Любовные элегии II 6, ст.15-16,

пер. С.В.Шервинского [Овидий 1994, т.1, с.46])

«Сын Нептуна теперь далеко и вернется нескоро:

К нам Пирифоя страна не отпускает его.

Что отрицать? Нам обоим Тесей предпочел Пирифоя

И на него променял он и тебя, и меня».

(№ 2260). (Овидий. Героиды IV (Федра – Ипполиту), ст.109-112,

пер. С.А.Ошерова [Овидий 1994, т.1, с.86])

«Горе лишь в том, что любовь исцелить невозможно травою:

Лекарь умелый, себя я не умею лечить.

Есть преданье, что сам врачеванья бессмертный создатель

Пас ферейских коров, нашим огнем обожжен».

(№ 2261). (Овидий. Героиды V (Энона – Парису), ст.149-152,

пер. С.А.Ошерова [Овидий 1994, т.1, с.93])

«Юные девушки мне из Метимны и Пирры немилы,

Все мне немилы теперь жены Лесбосской земли.

И Анактория мне, и Кидно – обе постыли,

И на Аттиду глядеть больше не хочется мне;

Все мне постыли, в любви к кому меня упрекали,

Ты присвоил один множества женщин удел».

(№ 2262). (Овидий. Героиды XV (Сафо – Фаону), ст.15-20,

пер. С.А.Ошерова [Овидий 1994, т.1, с.129])

«Нежно сердце мое, легко его стрелами ранить,

В нем – причина того, что влюблена я всегда.

Видно, когда родилась я, такой мне закон положили

Сестры и спряли тогда мне не суровую нить.

Либо искусство мое и занятья мне нрав воспитали,

Нежным, податливым дух Талия сделала мой.

Надо ль дивиться тому, что пушком пленил меня первым

Возраст, который пленить может и зрелых мужей?

…

В небо его в колеснице своей увезла бы Венера,

Только боится – а вдруг Марсу понравится он».

(№ 2263). (Овидий. Героиды XV (Сафо - Фаону), ст.79-86, 91-92,

пер. С.А.Ошерова [Овидий 1994, т.1, с.131])

«Фригии сын – Ганимед, даже крови он нашей; на небе

Нектар мешая с водой, служит теперь он богам».

(№ 2264). (Овидий. Послания XVI. Парис – Елене 195-196,

пер. Л.Ф.Завалишиной [Овидий 1913, с.229])

«Будь лишь опрятен и прост. Загаром на Марсовом поле

Тело покрой, подбери чистую тогу под рост…

…Пусть из чистого рта не пахнет несвежестью тяжкой

И из подмышек твоих стадный не дышит козел;

Все остальное оставь – пускай этим тешатся девки

Или, Венере назло, ищут мужчины мужчин».

(№ 2265). (Овидий. Наука любви I 513-514, 521-524,

пер. М.Л.Гаспарова [Овидий 1994, т.1, с.152])

«Чтобы любовь заслужить, мало одной красоты.

Будь ты хоть сам Нирей, любимец былого Гомера,

Или нежнейший на вид Гилас, добыча наяд…»

(№ 2266). (Овидий. Наука любви II 108-110,

пер. М.Л.Гаспарова [Овидий 1994, т.1, с.164])

«Я ненавижу, когда один лишь доволен в постели

(Вот почему для меня мальчик-любовник не мил)…»

(№ 2267). (Овидий. Наука любви II 683-684,

пер. М.Л.Гаспарова [Овидий 1994, т.1, с.177])

«Знай и косского строки певца, и стихи Каллимаха,

Знай и хмельные слова музы теосских пиров,

Знай сочиненья Сафо (что может быть их сладострастней?)…»

(№ 2268). (Овидий. Наука любви III 329-331,

пер. М.Л.Гаспарова [Овидий 1994, т.1, с.191])

«Ведь Каллимах Амуру не враг – так забудь Каллимаха,

А заодно позабыт будет и косский поэт.

Песни Сафо помогли мне когда-то с любовницей спеться,

Легкий вложила мне нрав песня теосской струны».

(№ 2269). (Овидий. Лекарство от любви 759-762,

пер. М.Л.Гаспарова [Овидий 1994, т.1, с.223])

«17 января

После же этого ты оставишь, Феб, Козерога,

Дальше направив свой бег к юноше с чашей воды».

(№ 2270). (Овидий. Фасты I 651-652,

пер. Ф.А.Петровского [Овидий 1994, т.2, с.366])

Фавн пытается изнасиловать Омфалу, но натыкается на Геркулеса:

«Всходит на эту постель, расправляет на ней свое тело

И напрягает, как рог, страстную жилу свою.

Вот задирает и тунику он с лежащего тела,

Но оказались под ней ноги в густых волосах»,

(№ 2271). (Овидий. Фасты II 345-348,

пер. Ф.А.Петровского [Овидий 1994, т.2, с.380])

«5 марта

…Но Виноградарь еще не уйдет! Откуда названье

Этой звезды, я тебе в кратких словах объясню:

Юный Ампел, говорят, рожденный сатиром и нимфой,

На исмарийских горах Вакха возлюбленным был.

Вакх подарил ему грозд, на ветках вяза висевший;

Эта лоза до сих пор мальчика имя несет.

Ягоды этой лозы срывая, упал и разбился

Мальчик, но Либер его, павшего, к звездам вознес».

(№ 2272). (Овидий. Фасты III 407-414,

пер. Ф.А.Петровского [Овидий 1994, т.2, с.407])

«З мая. Флоралии

…Первая я [ Флора ] создала цветок из крови ферапнейца,

Жалобный возглас его на лепестках начертав.

Также и ты сохранил свое имя на грядах цветочных,

Бедный Нарцисс, для себя не отыскав двойника».

(№ 2273). (Овидий. Фасты V 223-226,

пер. Ф.А.Петровского [Овидий 1994, т.2, с.456])

«Метаморфозы»

«…Понесла красавица и разродилась (344)

Милым ребенком, что был любви и тогда уж достоин;

Мальчика звали Нарцисс. Когда про него воспросили,

Много ль он лет проживет и познает ли долгую старость,

Молвил правдивый пророк: «Коль сам он себя не увидит».

Долго казалось пустым прорицанье; его разъяснила

Отрока гибель и род его смерти и новшество страсти.

Вот к пятнадцати год прибавить мог уж Кефисий,

Сразу и мальчиком он и юношей мог почитаться.

Юноши часто его и девушки часто желали.

Гордость большая была, однако, под внешностью нежной, -

Юноши вовсе его не касались и девушки вовсе.

Видела, как загонял он трепетных в сети оленей.

Звонкая нимфа, - она на слова не могла не ответить,

Но не умела начать, - отраженно звучащая Эхо.

[ Ст.359-401 – Эхо преследует Нарцисса, Нарцисс ее отвергает ].

Так он ее и других, водой и горами рожденных

Нимф, насмехаясь, отверг, как раньше мужей домоганья.

Каждый, отринутый им, к небесам протягивал руки:

«Пусть же полюбит он сам, но владеть да не сможет любимым!»

Молвили все, - и вняла справедливым Рамнузия просьбам.

Чистый ручей протекал, серебрящийся светлой струею…

…

Там, от охоты устав и от зноя, прилег утомленный (413)

Мальчик, м е ста красой и потоком туда привлеченный;

Жажду хотел утолить, но жажда возникла другая!

Воду он пьет, а меж тем – захвачен лица красотою.

Любит без плоти мечту и призрак за плоть принимает.

Сам он собой поражен, над водою застыл неподвижен,

Юным похожий лицом на изваянный мрамор паросский.

Лежа, глядит он на очи свои, - созвездье двойное, -

Вакха достойные зрит, Аполлона достойные кудри;

Щеки, без пуха еще, и шею кости слоновой,

Прелесть губ и в лице с белоснежностью слитый румянец.

Всем изумляется он, что и впрямь изумленья достойно.

Жаждет безумный себя, хвалимый, он же хвалящий,

Рвется желаньем к себе, зажигает и сам пламенеет.

Сколько лукавой струе он обманчивых дал поцелуев!

Сколько, желая обнять в струях им зримую шею,

Руки в ручей погружал, но себя не улавливал в водах!

Что увидал – не помет, но к тому, что увидел, пылает;

Юношу снова обман возбуждает и вводит в ошибку.

О легковерный, зачем хватаешь ты призрак бегучий?

Жаждешь того, чего нет; отвернись – и любимое сгинет.

Тень, которую зришь, - отраженный лишь образ, и только.

В ней – ничего своего; с тобою пришла, пребывает,

Вместе с тобой и уйдет, если только уйти ты способен.

Но ни охота к еде, ни желанье покоя не могут

С места его оторвать: на густой мураве распростершись,

Взором несытым смотреть продолжает на лживый он образ,

Сам от своих погибает очей. И, слегка приподнявшись, (440)

Руки с мольбой протянув к окружающим темным дубравам,

«Кто, о дубравы, - сказал, - увы, так жестоко влюблялся?

Вам то известно; не раз любви вы служили приютом.

Ежели столько веков бытие продолжается ваше, -

В жизни припомните ль вы, чтоб чах так сильно влюбленный?

Вижу я то, что люблю; но то, что люблю я и вижу, -

Тем обладать не могу: заблужденье владеет влюбленным.

Чтобы страдал я сильней, меж нами нет страшного моря,

Нет ни дороги, ни гор, ни стен с запертыми вратами.

Струйка препятствует нам – и сам он отдаться желает!

Сколько бы раз я уста ни протягивал к водам прозрачным,

Столько же раз он ко мне с поцелуем стремится ответным.

Словно коснешься сейчас… Препятствует любящим малость.

Кто бы ты ни был, - ко мне! Что мучаешь, мальчик бесценный?

Милый, уходишь куда? Не таков я красой и годами,

Чтобы меня избегать, и в меня ведь влюбляются нимфы.

Некую ты мне надежду сулишь лицом дружелюбным,

Руки к тебе протяну, и твои – протянуты тоже.

Я улыбаюсь, - и ты; не раз примечал я и слезы,

Ежели плакал я сам; на поклон отвечал ты поклоном

И, как могу я судить по движениям этих прелестных

Губ, произносишь слова, но до слуха они не доходят.

Он – это я! Понимаю. Меня обмануло обличье!

Страстью горю я к себе, поощряю пылать – и пылаю.

Что же? Мне зова ли ждать? Иль звать? Но звать мне кого же?

Все, чего жажду, - со мной. От богатства я стал неимущим.

О, если только бы мог я с собственным телом расстаться!

Странная воля любви, - чтоб любимое было далеко!

Силы страданье уже отнимает, немного осталось

Времени жизни моей, погасаю я в возрасте раннем.

Не тяжела мне и смерть: умерев, от страданий избавлюсь.

Тот же, кого я избрал, да будет меня долговечней!

Ныне слиянны в одно, с душой умрем мы единой».

Молвил и к образу вновь безрассудный вернулся тому же. (474)

И замутил слезами струю, и образ неясен

Стал в колебанье волны. И увидев, что тот исчезает,

«Ты убегаешь? Постой! Жестокий! Влюбленного друга

Не покидай! – он вскричал. До чего не дано мне касаться,

Стану хотя б созерцать, свой пыл несчастный питая!»

Так горевал и, одежду раскрыв у верхнего края,

Мраморно-белыми стал в грудь голую бить он руками.

И под ударами грудь подернулась алостью тонкой.

…

Долго лежал он, к траве головою приникнув усталой; (502)

Смерть закрыла глаза, что владыки красой любовались.

Даже и после – уже в обиталище принят Аида –

В воды он Стикса смотрел на себя. Сестрицы-наяды

С плачем пряди волос поднесли в дар памятный брату.

Плакали нимфы дерев – и плачущим вторила Эхо.

И уж носилки, костер и факелы приготовляли, -

Не было тела нигде. Но вместо тела шафранный

Ими найден был цветок с белоснежными вкруг лепестками».

(№ 2274). (Овидий. Метаморфозы III 344-358, 402-407, 413-482, 502-510,

пер. С.В.Шервинского [Овидий 1994, т.2, с.64-68])

«…При этом был Атис, индиец,

Что, по преданью, рожден Лимнеей, дочерью Ганга,

В водах хрустальных его, - знаменит красотою, убором

Пышным удвоенной, юн, всего лишь шестнадцатилетний…

…

Вот, меж тем как рога неспешной сгибал он рукою,

Вмиг изловчился Персей, полено схватил, что дымилось

На алтаре, и лица раздробил ему вдребезги кости.

Тотчас, едва увидал, как ликом пленительным бьется

Тот, простертый в крови, Ликабант ассириец, ближайший

Друг и товарищ его, глубокой любви не скрывавший,

Вмиг испустившего дух от тягостной раны оплакав

Юношу Атиса, лук, который натягивал Атис,

Выхватил…

…

Тут обратил на него, знаменитый убийством Медузы,

Меч свой Акризия внук и вонзил ему в грудь, и, кончаясь,

Взором, блуждавшим уже под теменью ночи, окинул

Атиса друг неизменный его и, к нему наклонившись,

К манам подземным унес утешенье, что умерли вместе!».

(№ 2275). (Овидий. Метаморфозы V 47-50, 56-64, 69-73,

пер. С.В.Шервинского [Овидий 1994, т.2, с.100-101])

«Озеро видит она Гириэи и Кикнову Темпе,

Те, что прославил своим появлением лебедь. Там Филлий

Мальчику отдал во власть прирученных пернатых, а также

Дикого льва. Приказанье быка одолеть получил он

И победил; но, сердясь, что любовь его презрена снова,

Филлий, как тот ни просил, быка ему не дал в награду.

Кикн возмущенный сказал: «Пожелаешь отдать!» И с высокой

Спрыгнул скалы. Вокруг все подумали: мальчик разбился, -

На белоснежных крылах повисал новоявленный лебедь!»

(№ 2276). (Овидий. Метаморфозы VII 371-379,

пер. С.В.Шервинского [Овидий 1994, т.2, с.149-150])

«…Минос, кто, бывало, в цветущие лета,

Именем страх наводя, грозой был великих народов,

Ныне же немощен стал. Дионина сына Милета,

Гордого силой своей молодой и родителем Фебом,

Старый страшился. Боясь, что его завоюет он царство,

Юношу все ж удалить от родных не решался пенатов.

Но добровольно, Милет, бежишь ты и судном взрезаешь

Быстрый Эгейскую ширь, и в Азийской земле отдаленной

Стены кладешь: тот град получил основателя имя».

(№ 2277). (Овидий. Метаморфозы IX 441-449,

пер. С.В.Шервинского [Овидий 1994, т.2, с.200])

«[ Житель Феста на Крите Лигд пригрозил жене Телетузе,

что если та родит девочку, он ее убьет ].

Муки тогда возросли, и само ее бремя наружу (704)

Выпало: дочь родилась, а отец и не ведал об этом.

Девочку вскармливать мать отдает, объявив, что родился

Мальчик. Поверили все.

…

А между тем уж тринадцатый год наступает подростку. (714)

Тут тебе, Ифис, отец белокурую прочит Ианту.

…

Вскоре любовь их сердца охватила. И с силою равной (720)

Ранила сразу двоих: но различны их были надежды!

Срока желанного ждет и обещанных светочей свадьбы,

Мужем считает ее, в союз с ней верит Ианта.

Ифис же любит, сама обладать не надеясь любимым,

И лишь сильнее огонь! Пылает к девице девица,

Слезы смиряя едва, - «О, какой мне исход, - восклицает, -

Если чудовищной я и никем не испытанной новой

Страстью горю? …

…не бывало вовек у животных (733)

Так, чтобы самка у них запылала желанием к самке.

…

Сваха Юнона и ты, Гименей, для чего снизошли вы (762)

К таинствам этим, где нет жениха, где мы обе – невесты!»

[ Ст.770-781. Мать Ифис обращается с молитвой к богине Исиде,

и та превращает дочь в юношу ]

…А за матерью вышла и Ифис, - (786)

Шагом крупней, чем обычно; в лице белизны его прежней

Не было; силы ее возросли; в чертах появилось

Мужество, пряди волос свободные стали короче.

Более крепости в ней, чем бывает у женщин, - и стала

юношей, девушка, ты!...

…И своей господином стал Ифис Ианты». (797)

(№ 2278). (Овидий. Метаморфозы

IX 704-707, 714-715, 720-728, 733-734, 762-763, 786-791, 797,

пер. С.В.Шервинского [Овидий 1994, т.2, с.206-208])

(№ 2279). Из книги X [Овидий 1994, т.2, с.213-216]

«Вот созвездием Рыб морских заключившийся третий

Год уж Титан завершил, а Орфей избегал неуклонно

Женской любви. Оттого ль, что к ней он желанье утратил (80)

Или же верность хранил – но во многих пылала охота

Соединиться с певцом, и отвергнутых много страдало.

Стал он виной, что за ним и народы фракийские тоже,

Перенеся на юнцов недозрелых любовное чувство,

Краткую жизни весну, первины цветов обрывают.

Некий был холм, на холме было ровное плоское место;

Все зеленело оно, муравою покрытое. Тени

Не было вовсе на нем. Но только лишь сел на пригорок

Богорожденный певец и ударил в звонкие струны,

Тень в то место пришла: там Хаонии дерево было, (90)

Роща сестре Гелиад, и дуб, вознесшийся в небо;

Мягкие липы пришли, безбрачные лавры и буки,

Ломкий пришел и орех, и ясень, пригодный для копий,

Несуковатая ель, под плодами пригнувшийся илик,

И благородный платан, и клен с переменной окраской;

Лотос пришел водяной и по рекам растущие ивы,

Букс, зеленый всегда, тамариск с тончайшей листвою;

Мирта двухцветная там, в плодах голубых лавровишня;

С цепкой стопою плющи, появились вы тоже, а с вами

И винограда лоза, и лозой оплетенные вязы; (100)

Падубы, пихта, а там и кусты земляничника с грузом

Алых плодов, и награда побед – гибколистная пальма;

С кроной торчащей пришли подобравшие волосы сосны, -

Любит их Матерь богов, ибо некогда Аттис Кибелин,

Мужем здесь быть перестав, в стволе заключился сосновом.

В этом же сомнище был кипарис, похожий на мету,

Деревом стал он, но мальчиком был в то время, любимцем

Бога, что лука струной и струной управляет кифары.

Жил на картийских брегах, посвященный тамошним нимфам,

Ростом огромный олень; широко разветвляясь рогами, (110)

Голову сам он себе глубокой окутывал тенью.

Златом сияли рога. К плечам опускалось, свисая

С шеи точеной его, ожерелье камней самоцветных.

А надо лбом его шар колебался серебряный, тонким

Был он привязан ремнем. Сверкали в ушах у оленя

Около впадин висков медяные парные серьги.

Страха не зная, олень, от обычной свободен боязни,

Часто, ничуть не дичась, и в дома заходил, и для ласки

Шею свою подставлял без отказа руке незнакомой.

Боле, однако, всего, о прекраснейший в племени Кеи, (120)

Был он любезен тебе, Кипарис. Водил ты оленя

На молодые луга и к прозрачной источника влаге.

То оплетал ты цветами рога у животного или,

Всадником на спину сев, туда и сюда направляя

Нежные зверя уста пурпурной уздой, забавлялся.

Знойный был день и полуденный час; от горячего солнца

Гнутые грозно клешни раскалились набрежного Рака,

Раз, притомившись, лег на лужайку со свежей травою

Чудный олень и в древесной тени наслаждался прохладой.

Неосторожно в тот миг Кипарис проколол его острым (130)

Дротом; и видя, что тот умирает от раны жестокой,

Сам умереть порешил. О, каких приводить утешений

Феб не старался! Чтоб он не слишком скорбел об утрате,

Увещевал, - Кипарис все стонет! И в дар он последний

Молит у Вышних – чтоб мог проплакать он целую вечность.

Вот уже кровь у него от безмерного плача иссякла,

Начали члены его становиться зелеными; вскоре

Волосы, вкруг белоснежного лба ниспадавшие прежде,

Начали прямо торчать и, сделавшись жесткими, стали

В звездное небо смотреть своею вершиною тонкой. (140)

И застонал опечаленный бог. «Ты, оплаканный нами,

Будешь оплакивать всех и пребудешь с печальными!» - молвил.

Рощу такую Орфей привлек. Посредине собранья

Всяческих диких зверей и множества птиц восседал он.

Вот уже пальцем большим испытал он достаточно струны

И, убедившись, что все, хоть разно звучат они, стройно

Звуки сливают свои, - молчанье прервал песнопеньем:

«Муза, с Юпитера ты – всем миром Юпитер владеет! –

Песню мою зачинай! О мощи Юпитера раньше

Много я песен сложил; величавым я плектром Гигантов (150)

Пел, на флегрейских полях победительных молний сверженье.

Лирою легкой теперь зазвучу. Буду отроков петь я –

Нежных любимцев богов, и дев, что, пылая напрасно,

Кару в безумье своем навлекли на себя любострастьем.

В оные дни небожителей царь к Ганимеду фригийцу

Страстью зажегся; и вот изобрел он, во что превратиться,

Чтобы собою не быть; никакой становиться иною

Птицею сан не велел, - лишь его же носящей перуны.

И не помедлил: рассек заемными крыльями воздух

И Илиада унес, - он доныне его виночерпий (160)

И, хоть Юнона мрачна, подает Вседержителю нектар.

Так же тебя, Амиклид, Аполлон поселил бы в эфире,

Если б туда поселить разрешили печальные судьбы.

Выход дозволен иной – бессмертен ты стал. Лишь прогонит

Зиму весна и Овен водянистую Рыбу заступит,

Ты появляешься вновь, распускаясь на стебле зеленом.

Более всех ты отцом был возлюблен моим. Понапрасну

Ждали владыку тогда – земли средоточие – Дельфы.

Бог на Эвроте гостил в то время, в неукрепленной

Спарте. Ни стрелы уже у него не в почете, ни лира; (170)

Сам он себя позабыл; носить готов он тенета

Или придерживать псов, бродить по хребтам неприступным

Ловчим простым. Свой пыл питает привычкою долгой.

Был в то время Титан в середине меж ночью грядущей

И отошедшей, - от них находясь в расстоянии равном.

Скинули платье друзья и, масляным соком оливы

Лоснясь, готовы уже состязаться в метании диска.

Первый метнул, раскачав, по пространству воздушному круг свой

Феб, и пред ним облака разделились от тяжести круга;

Времени много спустя, упадает на твердую землю (180)

Тяжесть, паденьем явив сочетанье искусства и силы.

Неосторожный тогда, любимой игрой возбуждаем,

Круг подобрать поспешил тенариец. Но вдруг содрогнулся

Воздух, и с крепкой земли диск прянул в лицо тебе прямо,

О Гиацинт! Побледнели они одинаково оба –

Отрок и бог. Он в объятия взял ослабевшее тело.

Он согревает его, отирает плачевные раны,

Тщится бегство души удержать, траву прилагая.

Все понапрасну: ничем уж его исцелить невозможно.

Так в орошенном саду фиалки, и мак, и лилея, (190)

Ежели их надломить, на стебле пожелтевшем оставшись,

Вянут и долу свои отягченные головы клонят;

Прямо держаться нет сил, и глядят они маковкой в землю.

Так неподвижен и лик умирающий; силы лишившись,

Шея, сама для себя тяжела, к плечу приклонилась.

«Гибнешь, увы, Эбалид, обманутый юностью ранней! –

Феб говорит. – Эта рана твоя – мое преступленье.

Ты – моя скорбь, погублен ты мной; с моею десницей

Смерть да свяжут твою: твоих похорон я виновник!

В чем же, однако, вина? Так, значит, виной называться (200)

Может игра? Так может виной и любовь называться?

О, если б жизнь за тебя мне отдать или жизни лишиться

Вместе с тобой! Но меня роковые связуют законы.

Вечно ты будешь со мной, на устах незабывших пребудешь;

Лиры ль коснется рука – о тебе запоют мои песни.

Будешь ты – новый цветок – мои стоны являть начертаньем.

После же время придет, и славный герой заключится

В тот же цветок, и прочтут лепестком сохраненное имя».

Так говорят Аполлона уста, предрекая правдиво, -

Кровь между тем, что, разлившись вокруг, мураву запятнала, (210)

Кровью уже не была: блистательней червени тирской

Вырос цветок. У него – вид лилии, если бы только

Не был багрян у него лепесток, а у лилий – серебрян.

Мало того Аполлону; он сам, в изъявленье почета,

Стоны свои на цветке начертал: начертано «Ай, ай!»

На лепестках у него, и явственны скорбные буквы.

Спарте позора в том нет, что она родила Гиацинта;

Чтут и доныне его; что ни год, по обычаю предков,

Славят торжественно там Гиацинтии – праздник весенний».

«Прах был разбросан певца. Ты голову принял и лиру,

Гебр! И – о чудо! – меж тем как несутся рек и серединой,

Чем-то печальным звучит, словно жалуясь, лира; печально

Шепчет бездушный язык; и печально брега отвечают.

Вот, до моря домчав, их река оставляет родная,

И достаются они метимнейского Лесбоса брегу».

(№ 2279а). (Овидий. Метаморфозы XI 50-55,

пер. С.В.Шервинского [Овидий 1994, т.2, с.234])

Посейдон и Кенида. (XII 189-209 [с.259-260])

«Радуясь дару, Кеней ушел; в мужских упражненьях

Стал свой век проводить, по полям близ Пенея скитаясь».

(№ 2280). (Овидий. Метаморфозы XII 208-209,

пер. С.В.Шервинского [Овидий 1994, т.2, с.260])

«В этом сраженье, Киллар, ты не был спасен красотою, -

Ежели мы красоту за такою породой [ кентавров ] призн а ем.

Лишь зачалась борода и была золотой; золотые

Падали волосы с плеч, половину скрывая предплечий.

Милая честность в лице; голова его, плечи и руки,

Грудь, мужская вся часть знаменитые напоминали

Статуи скульпторов; часть, что коня изъявляет подобье, -

Не уступала мужской. Придай ему голову, шею –

Кастору будет под стать! Так удобна спина, так высоко

Мышцы приподняли грудь! И весь-то смолы он чернее,

И белоснежен лишь хвост, и такие же белые ноги;

Многих из рода его возбуждал он желанья…»

(№ 2281). (Овидий. Метаморфозы XII 393-404,

пер. С.В.Шервинского [Овидий 1994, т.2, с.265])