Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Дневник и поезд






 

Дневник Эстер оказался в плачевном состоянии. Ключик отсутствовал, но нужды в нем все равно не было, ибо замок сломался и насквозь проржавел, оставляя на пальцах оранжевые пятна при каждом прикосновении. Первые три листа слиплись и приплавились к обложке. Нижнюю строку на каждой странице скрывало коричневое пятно, словно дневник этим концом окунули в какую-то густую жижу. Отдельные листы были грубо выдраны, а на их уцелевших клочках сохранились загадочные сочетания букв: «аbn, сг, tа, еst…». В дополнение к этим напастям, дневник побывал в воде, из-за чего его страницы коробились, и в закрытом виде он заметно превосходил свою изначальную толщину.

Именно воздействие воды представляло для меня наибольшую проблему. При беглом взгляде на текст я сразу узнала почерк Эстер. Я узнала эти твердые верхушки строчных букв «d» и «h», эти плавные нижние петли, этот равномерный наклон, это экономичное размещение слов на странице. Но при ближайшем рассмотрении текст оказался неясным и размытым. Что, к примеру, означала данная вертикальная черточка: «l» или «t»? А это расплывчатое закругление: «а» или «е»? Или, может быть, «s»? Как следовало понимать данное сочетание: «bet» или «lost»?

Словом, легкого чтения не предвиделось. Впоследствии я расшифровала и переписала набело весь текст, но в тот праздничный день в переполненном поезде я не могла спокойно воспользоваться бумагой и карандашом. Примостившись у окна в углу купе, я уткнулась носом в раскрытый дневник и ломала голову над его содержанием. Сначала я разбирала в среднем одно слово из трех, но постепенно приспособилась, вчиталась в смысл, и слова сами устремились мне навстречу, вознаграждая мои усилия. Вот так, в поезде, в канун Рождества, передо мной оживала Эстер.

Не буду испытывать терпение своих читателей, воспроизводя дневник в том фрагментарном виде, как он явился мне тогда. Следуя духу самой Эстер, я привела этот текст в порядок. Я убрала из него хаос и путаницу. Я заменила сомнения уверенностью, предположения – четкими определениями; я заполнила пустоты и пробелы. Правда, действуя таким образом, я могла иной раз употребить выражение, нехарактерное для стиля Эстер, но гарантирую, что подобные вольности касаются лишь несущественных деталей. Там, где речь заходит о важных вещах, я тщательно изучала каждую неясность, дабы увериться, что точно передала изначальный смысл.

Я привожу здесь не полный текст дневника, а лишь выдержки из него. Мой выбор был продиктован прежде всего связью данных эпизодов с интересовавшей меня темой – историей мисс Винтер, – а также стремлением дать общую картину жизни Эстер в Анджелфилде.

 

***

 

На расстоянии Анджелфилд-Хаус смотрится весьма эффектно, хотя здание и проигрывает из-за неудачно сориентированного фасада и беспорядочного расположения окон; однако вблизи его аварийное состояние сразу бросается в глаза. Отдельные участки каменной кладки настолько повреждены непогодой, что существует риск их обрушения. Оконные рамы прогнили и растрескались. Крыша выглядит так, словно по ней прошелся ураган. В ближайшее время надо будет провести тщательный осмотр чердака и потолков в мансарде.

Экономка встретила меня в дверях. Она безуспешно пытается скрыть тот факт, что у нее серьезные проблемы со зрением и слухом. В этом нет ничего удивительного, принимая во внимание ее возраст. Той же немощью можно объяснить и крайнюю запущенность практически всех помещений дома, но, по всей видимости, семейство Анджелфилдов не хочет увольнять женщину, всю свою жизнь проведшую у них на службе. Я могу одобрить такое отношение к старым слугам, но не понимаю, почему бы хозяевам не пригласить в помощь экономке кого-нибудь более молодого и трудоспособного.

Миссис Данн рассказала мне о том, как ведется домашнее хозяйство. Семья уже много лет обходится нерационально малым количеством прислуги, и это считается у них в порядке вещей. Я пока еще не выяснила, в чем причина такого самоограничения. Пока мне известно лишь то, что, помимо членов семьи, в усадьбе живут миссис Данн и садовник по имени Джон Коупенс. В приусадебном парке обитают олени (правда, на них уже давно не ведется охота), однако человек, за ними присматривающий, никогда не бывает в доме; он подотчетен тому же поверенному, который заключил со мной договор о найме и который, видимо, выполняет функции управляющего имением, – если предположить, что здесь осуществляется хоть какое-то управление. Текущими финансовыми вопросами ведает миссис Данн. Когда я высказала предположение, что Чарльз Анджелфилд по крайней мере раз в неделю проверяет счета и квитанции, миссис Данн рассмеялась и спросила, неужели я думаю, что она с ее зрением способна заполнять какие-то там бумаги и составлять счета? Я не могу не признать подобный подход к делу по меньшей мере неразумным. При всем том я отнюдь не склонна считать миссис Данн особой, не заслуживающей доверия. На меня она произвела хорошее впечатление, и я очень надеюсь, что при нашем более близком знакомстве ее кажущаяся скрытность объяснится не чем иным, как все той же старческой немощью. Я составила для мистера Анджелфилда служебную записку, в которой особо отметила преимущества аккуратного ведения счетов и вызвалась взять на себя эту обязанность, если он слишком занят, чтобы лично контролировать свои финансы.

В общих чертах оценив обстановку, я решила, что настало время встретиться с владельцем усадьбы, и только теперь, к своему величайшему изумлению, узнала от миссис Данн, что он круглосуточно находится в комнатах на втором этаже и предпочитает ни с кем не общаться. В ходе последовавших расспросов выяснилось, что он страдает расстройством психической деятельности. Какая жалость! Трудно представить себе что-либо более прискорбное, чем человеческий мозг, по каким-то причинам не могущий нормально функционировать.

Миссис Данн угостила меня чаем (я из вежливости сделала вид, что пью, но позднее выплеснула этот напиток в раковину, поскольку не была уверена в чистоте чашки) и немного рассказала о себе. Ей идет восьмой десяток; никогда не была замужем; всю жизнь провела в этой усадьбе. Миссис Данн знала мать близнецов еще маленькой девочкой, а затем и молодой женщиной. Она подтвердила мою догадку: решение пригласить меня на работу было связано с недавним помещением этой женщины в психиатрическую клинику. Однако отчет миссис Данн о событиях, непосредственно давших повод к применению этой принудительной меры, был изложен в столь туманных выражениях, что я так и не поняла, кто именно – мать близнецов или кто-то другой – нанес удар скрипкой по голове супруги доктора. Впрочем, это не суть важно, поскольку я выяснила главное: мне предстоит иметь дело с семьей, имеющей наследственные психические патологии. Это уже серьезный вызов, и я принимаю его без колебаний – более того, с энтузиазмом. Ибо какое профессиональное удовлетворение может получить гувернантка, наставляя и без того хорошо воспитанных детей? Много ли сложного в осуществлении контроля за детьми, которые и так уже знают, что есть хорошо и что есть плохо? Зато данная весьма непростая задача может стать для меня тем самым испытанием, к которому я прекрасно готова и которого я ждала уже много лет. Именно здесь я смогу понять, чего на самом деле стоят все мои воспитательные навыки и методы!

Я расспросила экономку и об отце девочек – хотя мистер Марч давно скончался, и дочери его не знали, но в них течет его кровь, и это вполне может проявиться в тех или иных чертах их характера. На сей счет миссис Данн смогла сообщить очень немногое и тут же пустилась в пространный рассказ о пикантных подробностях отношений между матерью девочек и их дядей, недвусмысленно намекая на то, что эти отношения носили нетрадиционный и, прямо скажем, скандальный характер… Разумеется, все это вряд ли возможно, – во всяком случае, не у нас в Англии, – и я предпочитаю воспринимать ее болтовню как пустые фантазии. Воображение – это здоровая и полезная вещь, без него не состоялись бы многие великие открытия и изобретения, но надо уметь его обуздывать и направлять на серьезные цели. Если же дать воображению волю, оно может завести вас в непроходимые дебри глупости. У миссис Данн наблюдаются характерные старческие причуды и общее ослабление ума, чем можно объяснить и эти неприличные инсинуации, при том что во многих других отношениях это очень порядочная женщина, которую трудно заподозрить в сочинении грязных сплетен. Придя к такому выводу, я закрыла для себя данную тему.

В момент, когда я пишу эти строки, из коридора доносится шум. Девочки выбрались из своего убежища и теперь крадучись передвигаются по дому. Они привыкли поступать, как им заблагорассудится, но скоро этому придет конец. Когда я наведу здесь порядок, гигиену и дисциплину, это прежде всего пойдет на пользу им самим. Я отнюдь не собираюсь их преследовать, и они зря на это рассчитывают. Мой план заключается в том, чтобы на начальном этапе привести их в недоумение и замешательство.

Накануне днем миссис Данн показала мне помещения на первом этаже. Здесь повсюду грязь и толстый слой пыли, а занавески висят клочьями, но она этого не замечает, наивно полагая, что комнаты выглядят так же, как много лет назад, при деде близнецов, когда в доме еще был полный штат прислуги. Среди прочего я увидела рояль, вряд ли подлежащий ремонту (позднее я посмотрю, что с ним можно сделать), и обширную библиотеку, содержание и ценность которой я выясню по мере удаления покрывающей книжные полки пыли.

Остальные этажи я обследовала в одиночку, дабы не слишком утруждать миссис Данн. За одной из дверей на втором этаже я услышала возню, шепот и приглушенное хихиканье. Там находились мои подопечные. Они заперли дверь изнутри и притихли, когда я подергала ручку. Я назвала их по именам и, не получив ответа, двинулась дальше, предоставив девочек самим себе. Одно из моих правил заключается в следующем: никогда не бегай за детьми, а добивайся того, чтобы они сами прибегали к тебе по первому зову.

На третьем этаже я застала разруху в ее самом неприглядном виде. Грязь меня уже не могла удивить, но здесь ее дополняла протекающая в комнаты дождевая вода (чего следовало ожидать при таком состоянии крыши). Кое-где гнилые доски пола покрывала плесень. Совершенно недопустимо растить детей в столь нездоровых условиях! Часть половиц вообще отсутствовала, причем у меня возникло впечатление, что их удалили намеренно. Следует незамедлительно проинформировать мистера Анджелфилда о необходимости срочных ремонтных работ. Я укажу ему на опасность того, что кто-нибудь однажды провалится сквозь пол на нижний этаж или, по меньшей мере, вывихнет себе лодыжку, попав ногой в дыру. Коробки практически всех дверей покоробились, а дверные петли нуждались в смазке. Куда бы я ни шла, мое продвижение сопровождалось скрипом дверей и половиц, а также колыханием занавесок из-за сквозняков, источники которых я затруднялась определить.

По завершении обхода я направилась на кухню. Миссис Данн уже начала заниматься ужином, а поскольку у меня не было желания есть из нечистых тарелок пищу, приготовленную в подозрительного вида кастрюлях, я приступила к мытью посуды, гора которой скопилась в кухонной раковине, перед тем приведя в надлежащее состояние саму раковину (думаю, она лет десять не подвергалась такой основательной чистке). Одновременно я наблюдала за миссис Данн. Надо признать, она делает все, что может.

Девочки не пожелали спуститься к ужину. Я позвала их только один раз. Миссис Данн вознамерилась их уговаривать, но я ей объяснила, что у меня свои методы обращения с такими детьми и она должна меня в этом поддерживать.

К ужину прибыл доктор. Глава семьи за столом не объявился – как мне ранее дали понять, дожидаться его не имело смысла. Я подумала, что доктора может обидеть такое невнимание со стороны хозяина, однако он, похоже, воспринял это как само собой разумеющееся. Так что мы ужинали вдвоем, а миссис Данн в меру своих сил прислуживала нам за столом, что ей более-менее удавалось лишь при активной помощи с моей стороны.

Доктор – интеллигентный и культурный человек. Будучи инициатором моего приглашения в Анджелфилд, он искренне надеется, что со временем близнецы станут походить на нормальных детей. Он очень пространно описал мне трудности, с которыми я здесь столкнусь, и я выслушала его, стараясь сохранять на лице выражение вежливого интереса. Разумеется, любая опытная гувернантка после нескольких часов пребывания в новом доме может составить себе четкое представление об ожидающей ее задаче, но доктор, будучи мужчиной, неспособен понять, насколько это утомляет: выслушивать подробные разъяснения относительно вещей, которые ты сам знаешь ничуть не хуже говорящего. Мои осторожные намеки – легкое покашливание и суховатый тон при ответах на некоторые его вопросы – не возымели должного действия. К сожалению, его наблюдательности и чувству такта далеко до его энергии и аналитических способностей. Мне трудно критиковать его за то, что он заведомо считает собеседника глупее себя. Безусловно, доктор умен, и в здешнем убогом окружении он должен ощущать себя, как большая рыба в маленьком пруду. Хотя он держится подчеркнуто скромно, я сразу его раскусила, поскольку сама предпочитаю точно такой же способ маскировки. Как бы то ни было, в этой работе мне потребуется помощь доктора, и я должна сделать его своим союзником, закрывая глаза на некоторые его недостатки.

Снизу доносится шум. Вероятно, девочки обнаружили, что дверь кладовой заперта. Это их огорчит и разозлит, но я не вижу другого пути приучить детей питаться в отведенное для этого время. А порядок в доме немыслим без упорядоченного приема пищи.

Завтра я начну с большой уборки в моей спальне. Этим вечером я только вытерла пыль влажной тряпкой, но не стала спешить с мытьем пола – его очередь наступит лишь после того, как я отмою стены и выстираю занавески. Так что сегодня придется провести ночь среди этой грязи, но уже завтра я лягу спать в чистой комнате. Это будет неплохое начало. Если я берусь восстановить порядок и дисциплину в этом доме, мне прежде всего нужны чистые личные апартаменты, где я буду размышлять и строить планы. Человек не может ясно мыслить и дальновидно действовать, находясь в антисанитарных условиях.

В холле слышны крики близнецов. Пора идти знакомиться со своими подопечными.

 

***

 

В последнее время я была так занята реформами в усадьбе, что мне некогда было вести дневник, однако я должна находить для этого время, потому что, ведя записи, я одновременно систематизирую и развиваю свою методику.

С Эммелиной дело продвигается успешно; ее модель поведения во многом совпадает с тем, что я наблюдала у других трудных подростков. На мой взгляд, ее отклонение от нормы не так сильно, как мне сообщали ранее, и я надеюсь со временем довести ее до приличной кондиции. Это ласковая и физически крепкая девочка; она быстро усвоила правила гигиены и привычку к регулярным приемам пищи (кстати, у нее отменный аппетит); ее послушания нетрудно добиться с помощью ласки и мелких подачек. Когда она поймет, что симпатия окружающих сама по себе является вполне достаточной наградой за хорошее поведение, я начну постепенно отходить от методов прямого поощрения. Умницей она не станет никогда – я знаю пределы своих возможностей и берусь только за реально выполнимые задачи.

В целом я удовлетворена первыми результатами своей работы над Эммелиной.

Ее сестра представляет собой гораздо большую проблему. Мне и прежде доводилось наблюдать акты детского вандализма, так что склонность Аделины к разрушению не явилась для меня сюрпризом. Меня удивило другое: обычно разрушительные действия у детей являются побочным продуктом обиды и раздражения, но никак не самоцелью. Подобные проявления, которые я наблюдала у других своих подопечных, чаще всего объяснялись необходимостью дать выход гневной энергии, а нанесение при этом вреда людям и вещам не было преднамеренным. Однако поступки Аделины не укладываются в эту модель поведения. Во всех известных мне инцидентах (какие-то из них я наблюдала лично, о других мне рассказывали) Аделина действовала целенаправленно, возбуждая в себе гнев единственно для того, чтобы в нем черпать разрушительную энергию. Ведь физически она очень слаба – кожа да кости, ест очень плохо. Миссис Данн рассказала мне об одном происшествии в саду, когда Аделина повредила множество фигурных кустов. Ужасный поступок! Я видела этот сад: он действительно очень красив. Его можно было бы восстановить, но Джон после того случая совершенно пал духом и перестал как следует ухаживать не только за фигурными кустами, но и за прочими насаждениями. Я постараюсь возродить в нем интерес к этому делу. Если он снова займется садом, это принесет пользу как ему, так и всем окружающим, улучшив внешний вид усадьбы и общую атмосферу в доме.

Кстати, заведя разговор о Джоне, я вспомнила одну вещь: надо будет побеседовать с ним насчет мальчишки. Сегодня днем, находясь в классной комнате, я подошла к окну с намерением его закрыть, потому что шел дождь, – незачем пускать в дом лишнюю сырость, тем более что подоконник уже наполовину сгнил. Если бы я не оказалась так близко к стеклу, почти касаясь его носом, я скорее всего не заметила бы этого мальчишку. Он согнулся над цветочной клумбой, выпалывая сорняки. Я обратила внимание на его брюки взрослого размера, подрезанные у щиколоток и державшиеся на подтяжках. Широкополая шляпа скрывала его лицо, и я могла определить возраст мальчика только по фигуре – на вид ему было одиннадцать или двенадцать лет. Мне известно, что в сельских районах детей рано приобщают к труду, хотя до сих пор я считала, что данная практика распространена скорее на фермах, нежели в декоративных садах. Вообще я одобряю такой подход, позволяющий с юных лет овладевать профессиональными навыками, но этим нужно заниматься в свободное от учебы время, а мальчик его возраста в середине дня должен быть на уроках. Я поговорю на эту тему с Джоном. Надеюсь, он понимает, что детям следует регулярно посещать школу.

Но вернемся к главной теме: что касается жестокости Аделины по отношению к сестре, для меня в этом нет ничего нового – подобные вещи я наблюдала и прежде. Чувства ревности и вражды между родственниками встречаются довольно часто, а у близнецов такое соперничество бывает еще более обостренным. Со временем я сумею минимизировать агрессивность Аделины, а пока нужна повышенная бдительность, чтобы пресекать ее нападения на сестру. К сожалению, такой постоянный контроль отнимает у меня много времени и тем самым замедляет прогресс на других направлениях. Мне еще предстоит выяснить, почему Эммелина так безропотно позволяет себя избивать (включая сцены выдирания волос и прижигания угольками, которые Аделина щипцами достает из камина и потом гоняется с ними за сестрой). Учитывая, что Эммелина куда крупнее Аделины, ей вполне по силам себя защитить. Надо полагать, эта ласковая и любящая девочка просто не в состоянии причинить боль своей сестре.

 

***

 

В первые дни моего пребывания в Анджелфилде я пришла к выводу, что Аделина – в отличие от Эделины – никогда не сможет вести нормальную самостоятельную жизнь, но ее характер можно сделать более уравновешенным и предсказуемым, обуздывая ее яростные порывы посредством жесткой дисциплины и подчинения строгому распорядку. При этом я, конечно же, не могла рассчитывать на какое-либо понимание и сотрудничество с ее стороны. Данная задача виделась мне более трудной, чем случай с Эммелиной, и гораздо менее благодарной, поскольку здесь не стоило ожидать разительных перемен, которые произвели бы впечатление на окружающих.

Но спустя некоторое время я, к собственному удивлению, должна была пересмотреть первоначальную оценку, обнаружив в Аделине признаки – правда, очень смутные – интеллектуальной деятельности. Сегодня утром она явилась в классную комнату, лениво волоча ноги, хотя и без буйных выражений протеста, и уселась на свое место за партой, как обычно подперев рукой голову. Я начала урок. Собственно, это был не настоящий урок: я просто пересказывала им содержание первых глав «Джен Эйр» – эту книгу любят многие девочки. Я сосредоточила внимание на Эммелине и старалась заинтересовать ее историей, представляя действие в лицах. Я говорила одним голосом за главную героиню, другим – за ее тетю, третьим – за ее кузена, и все это сопровождалось мимикой и жестами, иллюстрирующими эмоции персонажей. Эммелина смотрела на меня во все глаза, и я была довольна произведенным эффектом.

Краем глаза я уловила какое-то движение. Аделина повернулась в мою сторону. Она все так же подпирала рукой голову, ее глаза были все так же закрыты, но у меня создалось отчетливое впечатление, что она слушает мой рассказ. Даже если считать это изменение позы случайностью (что маловероятно, ибо прежде она упорно от меня отворачивалась), я отметила и другие признаки ее изменившегося отношения к уроку. Обычно она расползается всем телом по парте и впадает в бессознательное состояние, как животное в период зимней спячки; но на сей раз ее тело было напряжено, спина выпрямлена, а плечи развернуты – она была всерьез увлечена историей и только притворялась безучастной и погруженной в сон.

Я не подала виду, что заметила эти перемены, и продолжала обращаться к Эммелине, как будто говорила исключительно для нее, по-прежнему изображая героев в лицах. В то же время я украдкой следила за Аделиной. Оказывается, она не только слушала. По ее чуть дрогнувшим векам я догадалась, что ее глаза закрыты не полностью: она следила за мной из-под ресниц!

Это очень интересное открытие, которое может дать новый поворот моему исследованию.

 

***

 

И тут произошло нечто неожиданное. Лицо доктора изменилось. Изменилось прямо у меня на глазах. Так бывает при внезапной смене ракурса, когда черты лица, по-прежнему узнаваемые, странным образом смещаются и предстают в совершенно ином свете. Хотелось бы знать, какие процессы в человеческом сознании приводят к столь внезапным и радикальным внешним переменам? Я сразу исключила оптические эффекты, игру света и тому подобные вещи, придя к выводу, что это явление должно быть непосредственно связано с психикой самого наблюдателя. Меня так потрясло неожиданно изменившееся лицо доктора, что я, буквально застыв на месте, некоторое время пристально вглядывалась в эти новые для меня черты. Его, в свою очередь, не могло не удивить такое мое поведение. Наконец лицо его приняло обычный вид, но в глазах осталось какое-то странное выражение, которое я так и не смогла понять. А мне не нравятся вещи, которые я не могу понять.

На протяжении нескольких секунд мы с ним в упор смотрели друг на друга, оба чувствуя себя очень неловко, а затем он торопливо попрощался и покинул усадьбу.

 

***

 

Меня раздражает эта привычка миссис Данн перекладывать с места на место мои книги. Сколько раз можно говорить ей, что я сама знаю, когда и куда убрать книгу, которая мне больше не нужна? А если она испытывает непреодолимую тягу к перемещению книг, то почему тогда не относить их в библиотеку, откуда они были взяты? Какой смысл оставлять их на ступеньках лестницы?

 

***

 

Сегодня у меня состоялся странный разговор с садовником Джоном.

Это добросовестный работник, а в последнее время, занявшись восстановлением фигурного садика, он заметно приободрился. К тому же его, несомненно, утешает сознание, что в доме теперь поддерживается должный порядок. Вечерами он и миссис Данн подолгу сидят на кухне и пьют чай. Иногда я застаю их за беседой полушепотом, и это вызывает у меня законные сомнения: а так ли на самом деле глуха экономка, как она это демонстрирует? Если бы не преклонный возраст миссис Данн, я могла бы заподозрить этих двоих в любовной связи, но, поскольку это совершенно исключено, я теряюсь в догадках: о чем они могут секретничать? Я упрекнула миссис Данн в неуместной скрытности, напомнив, что у нас с ней существует взаимопонимание по большинству вопросов, и она, судя по всему, одобряет мое присутствие в доме (хотя ее неодобрение все равно ничего бы не изменило). Миссис Данн заверила меня, что они с Джоном говорят о самых обычных вещах: работе по дому, заготовке продуктов и тому подобном. «Но почему это нужно обсуждать шепотом?» – спросила я. По ее словам, они вовсе не шепчутся, а просто беседуют на пониженных тонах, чтобы никому не мешать. «Но когда я понижаю голос, вы меня не слышите», – возразила я. На это она заявила, что хуже понимает новые голоса, чем те, к которым уже давно привыкла, как она за многие годы привыкла к голосу Джона, так что ему нет нужды говорить с ней громко, – в отличие от меня, чей голос она впервые услышала всего пару месяцев назад.

Я уже успела забыть об этой мелкой размолвке из-за кухонных шепотов, когда Джон преподнес мне новый сюрприз. Как-то утром, прогуливаясь в саду перед ленчем, я вновь увидела того самого мальчишку, который ранее пропалывал клумбу под окном классной комнаты. Я взглянула на часы: в это время всем детям полагалось находиться в школе. Мальчик меня не заметил, поскольку я стояла за деревьями. На сей раз он не работал, а лежал посреди лужайки и внимательно смотрел на что-то, находившееся в траве у него под самым носом. На нем была та же шляпа с широкими обвисшими полями. Я вышла из тени деревьев с намерением прочесть ему краткую лекцию о важности образования, но при виде меня он вскочил на ночи и, придерживая рукой шляпу, помчался прочь со скоростью, прежде невиданной мною у человеческих существ. Это бегство явилось бесспорным доказательством его вины. Мальчишка прекрасно знал, что ему следует быть на уроках. До того, как он скрылся из глаз, я успела разглядеть в другой его руке книгу.

Я отправилась к Джону и сказала ему все, что думаю по этому поводу. Я не допущу, сказала я, чтобы дети работали на него в ущерб своим школьным занятиям; это дурно – лишать детей образования из-за нескольких заработанных ими пенсов, а если их родители этого не понимают, я готова сама с ними поговорить. Я сказала, что, если он не справляется со своими обязанностями в одиночку, я обращусь к мистеру Анджелфилду с предложением нанять дополнительного работника. Уже не в первый раз я заводила разговор о том, чтобы увеличить штат прислуги в саду и в доме, но Джон и миссис Данн так решительно возражали, что я предпочла с этим подождать до тех пор, пока не разберусь досконально во всех нюансах здешней ситуации.

Сначала Джон отрицал возможность появления в саду каких-либо мальчишек. Когда же я заявила, что отчетливо видела его собственными глазами, он признал, что в сад мог пробраться кто-то из деревенских детей, добавив, что лично он не несет ответственности за всяких прогульщиков. Но у меня был серьезный аргумент: ранее я заставала того же мальчика за выполнением садовых работ. Услышав об этом, Джон замкнулся и только повторял, что ничего не знает ни о каких посторонних детях и что выпалывать сорняки в саду никому не возбраняется, а в финале договорился до того, что этот мальчик якобы вообще не существует в природе. Начиная испытывать вполне понятное раздражение, я сообщила Джону, что собираюсь поговорить на данную тему со школьной учительницей, а также с родителями мальчика. В ответ он лишь махнул рукой, давая понять, что его это не касается, а я вольна поступать, как мне угодно. Я уверена, что он знает этого мальчишку, и глубоко потрясена его отказом помочь мне в элементарном наведении порядка. До сих пор он не препятствовал моей деятельности, и его неожиданное упрямство в таком второстепенном вопросе я могу объяснить лишь тем обстоятельством, что некогда он сам начинал учиться садоводству в юном возрасте и считает это вполне нормальным явлением, своего рода традицией. Пережитки прошлого еще очень сильны в этой сельской глуши.

 

***

 

Я была поглощена чтением дневника. Продвигалось оно медленно, поскольку мне приходилось задействовать все свои знания, опыт и воображение, разгадывая темные места и облекая плотью слова-призраки. С другой стороны, все эти препятствия – размытые буквы, грязные пятна, затертые края страниц, – казалось, несли дополнительную смысловую нагрузку, оживляя рукописный текст и обогащая его содержание.

Пока я таким образом одолевала рукопись, в дальнем уголке моего сознания постепенно вызревало решение. И к тому времени, когда я достигла пересадочной станции, это решение сформировалось окончательно. Поездка домой отменялась. Мой путь лежал в Анджелфилд.

Местный поезд на банберийской ветке был забит рождественскими пассажирами еще плотнее, чем предыдущий. Мне не досталось сидячего места, а читать стоя не в моих правилах. В тряском вагоне с каждым невольным тычком соседского локтя я ощущала во внутреннем кармане пальто жесткий прямоугольник дневника. Я прочла примерно половину. Остальное подождет.

«Что с тобой произошло, Эстер? – думала я. – Куда же ты в конце концов исчезла?»

 


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.012 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал