Загородные резиденции Павла I

В блестящем ряду петербургских пригородов, одни названия которых вызывают светлое, словно в детстве, предощущение праздника, пожалуй, только Гатчина стоит несколько особняком. То ли в силу ритмической четкости самого названия, волей-неволей произносимого с оттенком известной армейской определенности, то ли в силу навязчивой ассоциации с судьбой великовозрастного наследника престола Павла Петровича, гатчинского затворника, вспыльчивого и подозрительного, в лютой, почти физиологической ненависти к своей матери ожидавшего в Гатчинском дворце своего звездного часа, – но Гатчина кажется более пригодной для военных парадов и демонстраций, нежели для массовых воскресных гуляний.

Впервые Гатчина упоминается в Новгородской писцовой книге в 1499 году как село Хотчино, что восходит к древнему новгородскому имени Хот, хотя и были фантастические попытки произвести это название от немецкого «hat Sch& #246; ne» – «имеет красоту». В 1712 году это древнее новгородское поселение Петр I дарит своей любимой сестре Наталье Алексеевне. Затем оно последовательно переходит: к лейб-медику Блюментросту, дипломату и историку князю Куракину и, наконец, в 1765 году становится собственностью гвардейского богатыря Григория Орлова, получившего в подарок от коронованной любовницы графский титул, 45 тысяч душ государственных крестьян и огромные охотничьи угодья в Гатчине.

Тогда же Орлов начинает работы по благоустройству парка, одним из первых украшений которого стала беломраморная колонна, подаренная графу Екатериной. Колонну изготовили в Петербурге, перевезли в Гатчину и установили на искусственном холме в Английском саду. Скорее всего, первоначально колонна обозначала границу сада, а мраморное изваяние орла на ее вершине было не более, чем данью признательности владельцу Гатчины, в фамильный герб которого входило изображение этого крылатого хищника. Колонна находилась в начале длинной просеки, ведущей к Белому озеру. Уже при Павле Петровиче перспективу этой просеки замкнули павильоном, колоннаду которого, вероятно следуя строгим правилам композиционного единства, тоже увенчали мраморным изображением орла. Возможно, это и дало повод объединить разновременные постройки во времени и закрепить в народной памяти романтической легендой. Будто бы однажды во время охоты в парке Павел счастливым выстрелом сразил высоко парящего орла, и в память об этой царской охоте на месте падения орла возвели Колонну, а там, откуда прогремел выстрел, – Павильон.

В конце 1770-х годов в Гатчинском парке на западном берегу Белого озера был установлен декоративный обелиск, вытесанный из бело-розового мрамора. По преданию, он сооружен в честь брата владельца Гатчины – Алексея Орлова-Чесменского, в память о победах русского флота над турецким, одержанных под его руководством.

Ко времени первого владельца Гатчины относится и сооружение грота на берегу Серебряного озера. Чисто декоративное парковое сооружение на самом деле представляет собой выход из подземной галереи, которую соорудил Григорий Орлов между дворцом и озером, будто бы для того, чтобы не оказаться застигнутым врасплох в случае неожиданной опасности. Со временем эта функция подземного хода была забыта, а о Гроте начали говорить, как об уникальном акустическом сооружении, насладиться эффектами которого специально приезжали из Петербурга. Рассказывали, что если вы произнесете какую-нибудь фразу, «она сейчас же бесследно пропадет, но секунд через сорок фраза, обежав по разным подземным извилинам лабиринта, вдруг, когда вы уже совсем позабыли о ней, огласится и повторится с необъяснимой ясностью и чистотой каким-то замогильным басовым голосом». Вот почему за Гротом закрепилось название «Эхо».

В 1783 году Екатерина II, стремясь удалить наследника подальше от двора, специальным указом подарила ему «мызу Гатчино с тамошним домом», строительство которого по проекту Антонио Ринальди уже завершилось. Дворец представлял собой нечто среднее между средневековым английским замком и североитальянской виллой. Суровому внешнему облику дворца Ринальди сознательно противопоставил изысканную и утонченную внутреннюю отделку, при создании которой проявил необыкновенные мастерство и изобретательность. Над камином приемной залы был помещен якобы античный фрагмент. По преданию, он принадлежал одному из памятников Траяну, затем был перенесен на арку Константина, а затем какая-то шайка грабителей сорвала его и продала графу И. И. Шувалову, путешествовавшему в то время по Италии.

В 1790-х годах в Гатчине работал один из интереснейших людей того времени, одаренный поэт и переводчик, незаурядный гравер и художник, изобретатель и общественный деятель Николай Александрович Львов. Однако в истории он остался прежде всего как архитектор – автор Невских ворот Петропавловской крепости в Петербурге и уникального Приоратского дворца в Гатчине. В Петербурге, впрочем, есть еще одно сооружение, авторство которого, по легенде, принадлежит Львову. Это так называемая «Уткина дача», построенная якобы Львовым на Малой Охте для А. А. Полторацкой, с дочерью которой Елизаветой Марковной, будущей женой Алексея Николаевича Оленина, мы еще встретимся. Опять же, по легенде, этому браку в немалой степени способствовал архитектор.

По проекту Львова в Гатчинском парке был сооружен земляной Амфитеатр с ареной, напоминающий древнеримский амфитеатр в миниатюре и предназначенный для состязаний, подобных римским турнирам. По преданию, на арене Амфитеатра, диаметр которой составлял 65 метров, устраивались петушиные бои.

В это же время Львов создал в Гатчине любопытное гидротехническое сооружение для «представления морских сражений» – каскад. Один из его бассейнов опять-таки повторял в миниатюре античный бассейн в Сиракузах.

Об этом каскаде сохранилась легенда, рассказанная в свое время дочерью архитектора Еленой Николаевной Львовой. «Однажды, гуляя с Обольяниновым по Гатчине, Николай Львов заметил ключ, из которого вытекал прекрасный ручеек.

– Из этого, – сказал он Обольянинову, – можно сделать прелесть, так тут природа хороша.

– А что, – отвечал Обольянинов, – берешься, Николай Александрович, сделать что-нибудь прекрасное?

– Берусь, – сказал Львов.

– Итак, – отвечал Обольянинов, – сделаем сюрприз императору Павлу Петровичу. Пока ты работаешь, я буду его в прогулках отвлекать от этого места.

На другой день Н. А. Львов нарисовал план и принялся тотчас за работу: он представил, что быстрый ручей разрушил древний храм, остатки которого, колонны и капители разметаны по сторонам ручья. Кончил, наконец, он работу, привозит Обольянинова и тот в восхищении целует его и благодарит.

– Еду за государем, а ты, Николай Александрович, спрячься за кусты, я тебя вызову.

Через некоторое время верхом, со свитою своею, приезжает император, сходит с лошади и в восхищении всех хвалит. Обольянинов к нему подходит, говорит что-то на ухо; государь его обнимает, еще благодарит, садится на лошадь и уезжает. А Львов так и остался за кустом, и никогда не имел духа обличить Обольянинова перед государем».

Гатчина стала любимой резиденцией Павла Петровича. Хотя после восшествия на престол он постоянно жил в Петербурге, Гатчина навсегда осталась в его памяти. Похоже, что и о Гатчинском дворце можно сказать то же самое – он не забыл Павла Петровича. По воспоминаниям очевидцев, и великая княгиня Ольга Александровна, и будущий император Николай II, которые в детстве жили в Гатчинском дворце, неоднократно встречались по ночам в дворцовых залах с тенью «убиенного императора». Оба смертельно боялись этого и одновременно «мечтали увидеть призрак прапрадеда».

12 декабря 1777 года 101 пушечный выстрел известил граждан Российской империи о рождении сына Павла Петровича и Марии Федоровны, Александра. И без того трудные взаимоотношения Павла с матерью еще более осложнились. Подозрительный Павел не без основания увидел в собственном сыне серьезного конкурента на пути к престолу, а Екатерина, в свою очередь, восприняла рождение Александра чуть ли не в качестве компенсации, ниспосланной ей Богом за нелюбимого сына. Однако внешне все выглядело пристойно. Растроганная императрица-бабушка в ознаменование столь радостного события подарила Павлу огромную территорию вдоль судоходной речки Славянки с двумя деревушками, насчитывавшими «117 душ обоего пола». Деревни объединили под общим названием – село Павловское.

В то время на территории нынешнего Павловска был густой непроходимый лес, в котором любили охотиться владельцы Царского Села как в елизаветинские, так и в екатерининские времена. На высоком живописном берегу Славянки в изобилии водились дичь, пушной зверь. Сохранилась легенда, будто Екатерина II выстроила в лесу хижину отшельника – романтическую парковую затею, в которой жил некий старик-инвалид, «местною легендою пожалованный в какие-то таинственные отшельники». Государыня любила посещать этого монаха. Но однажды он скрылся, оставив в хижине на столе три деревянные ложки, три тарелки и кувшин. При Павле Петровиче и Марии Федоровне внутри хижины сохранялась эта домашняя утварь и висел портрет легендарного старика-отшельника, облаченного в монашескую рясу и читающего книгу.

Для удобства многолюдных охотничьих кавалькад в лесу были прорублены просеки и выстроены два домика. Один из них – двухэтажный Крик – находился на высоком берегу реки вблизи будущих Двенадцати дорожек, другой – Крак – невдалеке от остатков древнего шведского укрепления, о котором мы уже говорили и на месте которого архитектор Винченцо Бренна впоследствии возвел крепость Бип. Оба домика были необычайно скромны, обставлены простой мебелью, но содержали все необходимое для короткого отдыха высокородных охотников. Существует предание, что Криком домик был назван «вследствие крика, слышанного на этом месте великим князем Павлом Петровичем». Но, скорее всего, не следует искать смысла в названиях обоих домиков. Такие шутливые имена были в то время весьма модны. Известно, например, что в Германии, в поместье герцога Вюртембергского близ Ростока также существовал домик Крик.

В конце Тройной липовой аллеи, чуть в стороне от нее, на небольшой живописной поляне стоит романтическое эффектное сооружение, сложенное из диких валунов. Это так называемая Молочня – павильон, построенный по желанию Марии Федоровны архитектором Камероном. Первоначально Молочня предназначалась для содержания голландских коров, подаренных, согласно легенде, Екатериной II своей невестке с тем, чтобы, заинтересовав хозяев Павловска сельским хозяйством, отвлечь наследника от большой политики. Простота внешнего облика Молочни резко контрастировала с ее внутренним убранством. Внутри этого коровника находилась комната для отдыха, где уставшие и проголодавшиеся придворные могли выпить кружку парного молока из большой фарфоровой японской вазы с серебряным краном и отдохнуть в золоченых креслах.

В 1796 году великовозрастный опальный наследник престола становится императором. Нетерпение, с каким он ожидал своего звездного часа, превратилось в поспешность, с которой он начал все в государстве переиначивать: последовали смена министров и реорганизация армии, опала одних и возвращение из ссылки других, запреты на то, что еще недавно дозволялось в обществе, и, напротив, разрешение всего, что при Екатерине имело нелегальный характер. И все это для того, чтобы досадить матери. Посмертно.

В Павловске от должности главного архитектора отстраняется любимец покойной императрицы Чарлз Камерон и на эту должность приглашается Винченцо Бренна. Екатерининский дворец в Царском Селе предается забвению, и официальной царской резиденцией становится Павловск. И сам дворец, и подъезды к нему уже перестают удовлетворять его новому статусу. Бренна начинает спешно перестраивать дворец, возведенный Камероном.

Это нетерпение, как в капле воды, отразилось в предании, на первый взгляд мелком и незначительном, но тем не менее сохранившем характерные особенности того времени: поскольку перестройка дворца началась во время сильных морозов, известь приходилось растворять спиртом, который, как во все времена, рабочие предпочитали использовать по прямому назначению.

Одна из самых поэтических легенд Павловского парка – легенда о Колоннаде Аполлона, построенной Камероном на высоком берегу Славянки посреди открытого луга, что полностью соответствовало представлениям древних греков о местоположении храмов, посвященных Аполлону. По настоянию Павла, желавшего постоянно видеть этот храм из окон дворцовых покоев, Колоннаду перенесли на новое место. Камерон решительно воспротивился этой идее, и установил Колоннаду на новом месте архитектор Кваренги.

Колоннаду перенесли на высокий холм, олицетворяющий гору Парнас – обиталище Аполлона, и дополнили каскадом, который должен был ассоциироваться с дарящим поэтическое вдохновение Кастальским ключом. Воплощение этого поэтического замысла, как утверждает легенда, и привело к катастрофе. Однажды во время грозы подмытый фундамент не выдержал, и часть Колоннады рухнула. Однако, продолжает легенда, это придало еще большую эффектность всей композиции, и Колоннаду решили не восстанавливать, а живописно разбросанные обломки оставили там, где они упали. По одной из дворцовых легенд, проснувшись ранним утром и увидев раскрытую в сторону дворца Колоннаду, вдовствующая императрица Мария Федоровна будто бы воскликнула: «Это Аполлон хочет любоваться моим дворцом!»

По другой легенде, молния ударила в Колоннаду еще тогда, когда она находилась на открытом лугу, и жители Павловска приходили любоваться удивительным творением природы. Затем уже Колоннаду перенесли на новое место.

Остается добавить, что ни один историк ни о какой грозе, вмешавшейся в замысел архитектора, вообще не упоминает, а такие признанные авторитеты, как Курбатов и Грабарь, считали, что эти разрушения сделаны намеренно, с тем чтобы придать Колоннаде более выразительный вид. Тем более, что имитация древних развалин в то время была очень модной, свидетельством чему только в Павловском парке могут служить Руинный каскад, Руины у Краснодолинного павильона и Пиль-башня.

Пиль-башню – оригинальный романтический павильон с соломенной крышей и узкой наружной лестницей на подпорках, ведущей на второй этаж, – создал в 1797 году возле декоративной водяной мельницы Винченцо Бренна. По сохранившемуся в Павловске преданию, на этом месте некогда находилась настоящая пильная мельница, оставленная будто бы Марией Федоровной жившему там крестьянину, которого, кстати, никто никогда не видел. Еще про Пиль-башню рассказывают, что в комнатах первого этажа при Павле I содержались под стражей камер-пажи «за шалости и нерадение к своим обязанностям».

Наружные стены Пиль-башни были расписаны выдающимся театральным художником и декоратором Пьетро Гонзаго, создавшим поразительно правдоподобную иллюзию разрушенной временем античной постройки. Блестящий мастер «обманных» картин, Гонзаго создавал ложные перспективы, рассказы о которых, как о блестяще исполненных фокусах, восторженно передавали из уст в уста посетители парка. Говорят, что на стенах Розового павильона Гонзаго ухитрился так изобразить стекла оранжереи, за которыми были видны фруктовые деревья, что создавалась полная иллюзия реальности. Существует предание, рассказанное одним французом, восторженным почитателем Павловска, будто какая-то бедная собачка «расквасила себе морду, пытаясь вбежать в несуществующее пространство фрески Гонзаго, написанной под библиотекой Павловского дворца».

Выдающиеся архитекторы прошлого придавали исключительное значение архитектуре малых форм, соразмерных человеку. Миниатюрные мостики и уютные беседки, каменные балюстрады и гранитные ступени, мраморные вазы и чугунные скамьи придавали парковым уголкам редкую выразительность. Особое место в этом ряду занимают различные ворота. Они гармонично вписываются в зеленую архитектуру и легко сочетаются с каменной. Среди многочисленных ворот Павловского парка есть легендарные – те, что открывают крутой спуск к Холодной бане. Чугунные пилоны этих невысоких ворот увенчаны низкими широкими вазами с фруктами. Мысль о таком украшении, согласно преданию, была подсказана «одним влюбленным, пообещавшим прекрасной дачнице, что ваза фруктов, стоявшая во время беседы на столе, сохранится навеки».

Несмотря на превращение Павловска в официальную резиденцию императора, Павловский парк в то же время оставался его семейной собственностью, и в этом качестве сохранял все приметы частной жизни. Это был обыкновенный, характерный для того времени дуализм, который проявлялся буквально во всем. Имение… но царское. Усадьба… но дворцовая. Дом… но гипертрофированный до размеров гигантского парка. Здесь принимали гостей во дворце, завтракали в Вольере, музицировали в Круглом зале, отдыхали в Молочне. Здесь были площади для учений и празднеств, которые естественно уживались с алтарями скорби и уголками памяти.

Это наблюдение может подтвердить одна из петербургских кулинарных легенд, рассказанная известным профессором-кулинаром Николаем Ивановичем Ковалевым. При Марии Федоровне в Павловск был приглашен один из известнейших поваров английского двора. По-русски он не понимал и поэтому «молча недоумевал» русской привычке шинковать для салата свеклу. За границей этого не знали. Но когда повара начали заливать салат уксусом, англичанин будто бы что-то понял и наконец разверз уста. Он воскликнул всего одно слово: «О-о, винегр!» – то есть уксус. С тех пор эта простая русская закуска, если верить легенде, и стала называться винегретом. Между прочим, во всем мире она называется «салат де рюсс».

Одним из самых интимных уголков Павловского парка при Марии Федоровне стал небольшой мыс вблизи дворца. В центре его Чарлз Камерон установил на пьедестале «урну судьбы» из алтайской яшмы. Вокруг урны постепенно возникла идиллическая Семейная роща, образованная деревьями, которые высаживались по случаю рождения каждого члена многочисленной семьи Павла I. Родоначальником этой рощи был сибирский кедр, посаженный еще в Петербурге в день рождения долгожданного наследника престола, великого князя Павла Петровича. Кедр этот затем перевезли в Павловск. Среди старожилов живет предание, будто этот кедр был расколот грозой, но стараниями садовника, искусно сложившего расколотые половинки дерева, снова ожил и разросся. Остается только сожалеть, что этот легендарный кедр не стал символом долголетия несчастного императора.

Его вторая жена, императрица Мария Федоровна, пережила своего мужа более чем на четверть века. Она надолго стала хозяйкой Павловска, где о ней сохраняется трогательная легенда. После трагической кончины императора безвыездно жившая здесь Мария Федоровна часто в одиночестве прогуливалась в долине Мариенталь, вблизи крепости Бип. Однажды, повествует легенда, ей повстречался такой же, как она, одинокий и печальный мальчик, долго глядевший ей вслед. Мария Федоровна остановилась, вернулась и попыталась заговорить с ребенком. Но обнаружила, что несчастный глух и нем. Пораженная Мария Федоровна прервала неудавшуюся прогулку и поспешно вернулась во дворец. Уже по дороге в голове ее сложилось твердое решение основать специальное училище, где подобные дети могли бы учиться грамоте и имели бы возможность общаться друг с другом. И действительно, в 1820-х годах ей удалось учредить первое в России училище для глухонемых. Первоначально оно располагалось в крепости Бип, возле которой, согласно легенде, вдовствующая императрица повстречалась с маленьким горемыкой. По традиции такое училище и сейчас находится в Павловске.

Между прочим, одно из преданий старого Павловска рассказывает о подземном ходе между крепостью Бип и дворцом, прорытом будто бы еще во времена великого князя Павла Петровича.