Т. Т. Давыдова

СУМЕРКИ РЕАЛИЗМА

(о прозе Л.Петрушевской)

О ней, известном современном писателе среднего поколения, много спорят, ее пьесы, рассказы и повести обычно ужа­сают, а сказки, напротив, радуют — такой уж дар у этого художника слова.

Драматургия и прозаПетрушевской производит впечатление реа­листической, но какой-то сумеречной. Еще одно движение, и начнется нечто иное, что именно, пока неясно, будущее покажет.

Современная литературная критика связывает Петрушевскую с «другой литературой», осваивающей прежде «табуированные» для со­ветской литературы жизненные реалии — тюрьму, «дно» общества и т.п., что характерно для новой «натуральной школы». После М.Горь­кого социальное «дно» нашло своего исследователя и художника в лице Петрушевской. Причем, в отличие от М.Горького, в отношении которого к обитателям социального «дна» сочетались элитарность ницшеанского толка («Человек — это звучит гордо!») и демократизм, позиция писательницы поистине демократична. Верна оценка критика И.Борисовой: в творчестве Петрушевской демократизм — и «чисто ху­дожественная категория, …и этика, и эстетика, и способ мышления, и тип красоты»[1].

В «застойные» семидесятые годы произведения молодой писате­льницы, окончившей в 1961 г. факультет журналистики МГУ им. М.В.Ломоносова, печатали с большим трудом. На страницах молодежного ленинградского журнала «Аврора» (1972. № 7) появились ее рассказы «Рассказчица» и «История Клариссы», спустя семь лет увидела свет одноактная пьеса «Любовь» («Театр». 1979. № 3). При этом еще не напечатанные пьесы Петрушевской ставились на московской сцене: «Уроки музыки» (1973) были в 70-е годы постав­лены Р. Виктюком в Студенческом театре МГУ, одноактная «Любовь» (1974) — Ю. Любимовым в Театре на Таганке в 1980-е гг. Удачным оказался спектакль 1985 года в театре Ленинского комсомола по пьесе «Три девушки в голубом».

Ситуация с публикацией произведений Петрушевской измени­лась в период перестройки. В 1988 году, наряду с первым сборником пьес Петрушевской «Песни XX века», вышла ее книга рассказов «Бес­смертная любовь». В 1991 году писательнице присуждена Пушкинская премия в Германии. Многие российские критики признали ее повесть «Время ночь» лучшим произведением 1992 года. В 1993 г. вышел сборник рассказов «По дороге бога Эроса», в 1997 в Москве опубли­кована книга «Настоящие сказки», в 1998 там же появился сборник прозы «Дом девушек», где опубликованы, наряду с рассказами, и по­вести Петрушевской, ранее печатавшиеся лишь в журналах.

Признание пришло к уже зрелому автору потому, что Петру­шевская талантливо и смело показала страшные реалии жизни «застоя» и первых лет перестройки. «Серая» будничная жизнь изображена в прозе Петрушевской в ритмах и речи сегодняшнего дня «сильно. Кратко. Жестко»[2]. Писательница подчеркивала: «...Мое рабочее место на площади, на улице, на пляже. На людях. Они, сами того не зная, диктуют мне темы, иногда и фразы... А я все равно поэт. Я вижу каждого из вас. Ваша боль — моя боль»[3].

Драматургия и несказочная проза Петрушевской поражают гиперболизованной концентрацией отрицательного. А изображение жизни как абсурда наводит на мысль об аналогиях с экзистен­циализмом.

Как и у экзистенциалистов, у нее истинная сущность героев по­лучает проверку в пограничных ситуациях измены, болезни, ухода в небытие. Герои Петрушевской нередко вынуждены совершить свой выбор, обнаруживающий их истинную суть (порой понятие выбора вынесено в заглавие, как в рассказе «Выбор Зины»). Жизненная фило­софия писательницы не слишком оптимистична, что видно, в частно­сти, из следующего философского пассажа, открывающего рассказ «Непогибшая жизнь»: «< …> что значит погибшая жизнь? Кто скажет, что добрый и простой человек сгинул не просто так, оставил свой след и т.д. — а злой, вредный и нечистый человек пропал из жизни особенно как-то, с дымом и на дыбе? Нет»[4] (с.25). Тем самым выходит, что результат бытия и добрых и злых людей совершенно одинаков — nihil! Между тем основная тема Петрушевской — именно погибшая жизнь. Герои и героини произведений писателя часто внезапно уми­рают от горя или выбирают самоубийство как ответ недостойному бы­тию. Характерно, что обычно такие герои обладают определенным семейным статусом — жены, мужа («Упавшая», «Грипп»).

Впрочем, Петрушевская открыла еще одну, собственно совет­скую пограничную ситуацию, связанную с борьбой за квартиру, ее наличием или отсутствием. Энергичные и цепкие герои умеют за­крепиться в квартире и даже расширить свою жилплощадь, а неудач­ники, наоборот, легко теряют ее. В освоении данной темы писате­льница близка Ю.Трифонову, наполнившему ситуацию квартирного обмена социально-нравственным смыслом.

Петрушевская склонна воссоздавать преимущественно темные стороны жизни. Предмет ее рассказа «Али-Баба» — существование алкоголиков, опустившихся людей, в реквиемах «Бацилла» и «Богема» показана жизнь столичных наркоманов и представителей богемы. Правда, порой писательница изображает мир творческих либо научных работников («Жизнь это театр», «Смотровая площадка»), но и в этих произве­дениях неизменным остается выбранный художественный ракурс — изображение несложившейся либо разрушенной женской судьбы. При­чем, существенно, что такой жизненный материал обработан вовсе не по-феминистски.

Основная тема большей части рассказов, повестей и сказок Петрушевской — изображение разных видов женской любви — к мужчине, детям, внукам, родителям. Скромная библиотекарь Пуль­херия, героиня рассказа «По дороге бога Эроса», увидела в своем возлюбленном не седого и немолодого человека, сумасшедшего гения, а мальчика, «ушедшее в высокие миры существо, прикрывшееся для виду седой гривой и красной кожей». Пульхерия отдала всю себя этому чувству.В великолепном рассказе «По дороге бога Эроса» показан и феномен мужской любви. Но за редкими исключениями эта любовь рисуется как родственная — к родителям, обычно к матери (данная тема как нельзя лучше разработана в рассказе «Младший брат»). Изо­бражение жизни семьи и диктует писателю обращение к жанру семей­ного рассказа или семейной повести, однако под пером Петрушевской эти жанры чуть ли не соединяются с жанром готического романа.

И неудивительно, ведь в семье она чаще всего видит распад: неверность одного или обоих супругов, ад ссор и склок, обжигающие потоки ненависти[5], борьбу за жилплощадь, вытеснение кого-то из чле­нов семьи с этой жилплощади, приводящее его к нравственной дегра­дации (в повести «Маленькая Грозная» к пьянству) либо мешающее герою обрести место в социуме (повесть «Время ночь»). Некоторые коллизии ее рассказа «По дороге бога Эроса» и повести «Маленькая Грозная» напоминают обстоятельства вытеснения постылых детей госпожи Головлевой.

Героини обоих произведений, сотрудница библиотеки Оля и же­на высокопоставленного партийного деятеля и впоследствии препода­ватель научного коммунизма в вузе, держат круговую оборону своих больших квартир от родственников и сыновей. «—Сколько можно! Эта его девушка, я имею в виду сына, опять она его подсылает разменять квартиру! Настропалила сына подавать в суд! Ему же говорят языком: она получит квартиру, которую мы тебе дадим, сами останемся на бобах с психически больным отцом и она тебя погонит. Отдай сыну квартиру, не будет ни сына, ни квартиры!» (с.57). Неизвестно, удастся ли все же Оле противостоять натиску ее мужа и сына, желающих разменять квартиру, чтобы освободиться от олиной тирании, так как героиня показана в самый разгар своей борьбы за «неразменность» сво­их хором. Финал рассказа оставлен открытым. Главное здесь не развяз­ка сюжета, а обрисовка контрастных женских характеров — агрессив­ной и деспотичной жены и кроткой, мягкой возлюбленной. Впрочем, дальнейшее развитие судьбы Оли показано на примере судьбы героини «Маленькой Грозной». Ей удается отстоять неприкосновенность стопя­тидесятиметрового жилища, но сама она умирает в психбольнице на руках отнюдь не своей любимицы-дочери, а ненавидимого сына.

Отсутствие квартиры у режиссера Саши — одна из причин ее загубленной жизни: «< …> Саша передвигалась по городу от квартиры к квартире, от комнаты к комнате, от матраца на полу к раскладушке, и каждое утро, осторожно выбираясь из очередного чужого гнезда, вероятно, хитроумно планировала следующий пункт своего кочевья, пока не откочевала навеки, сунувшись в петлю: но об этом после» («Жизнь это театр». С.147).

Персонажи прозы Петрушевской, за редким исключением, не живут, а выживают. Естественно, что подобный взгляд на человеческое существование потребовал плотного бытописания, подчас натурали­стического. Вещные, бытовые детали отобраны точно и наполнены психологическим содержанием.

Фраза «трусливо вжавшийся в подуш­ку двадцатипятилетний сын» красноречиво рассказывает о характере героя рассказа «Младший брат». Особенно показательна в этом отношении повесть «Время ночь», в которой нищий быт главной героини, поэта Анны Андриановны, показан с большой художественной силой: здесь и тряпочка вместо носового платка, и два бутерброда с маслом, украденные во время ужина после выступления перед детьми — иначе не прокормить обожаемого внука Тимошу, и пенсия старухи-матери, которую отдали в психиатрическую больницу, помогающая сводить концы с концами бабушке и ее внуку. И здесь же, как и в повести «Свой круг», много описаний физиологических отправлений чело­веческого организма, характерных для неонатурализма как позднего этапа реализма. Ничего не поделать, сумерки реализма!

Правда, иногда Петрушевская рисует сцены счастливой любви («Как ангел», «Элегия»), но и такая любовь все же с червоточинкой, что типично для художественного мира этого писателя. Любовно-се­мейное общение двоих тяжело само по себе либо становится таковым в силу неблагоприятных условий. Поэтому оно все-таки несет беду.

«Я не могу понять одного: почему он бросил Надю, ведь он знал, что ее это доконает, и она действительно умерла через год после его смерти», — таково начало рассказа «Сережа» (с.236). У немолодых любящих друг друга супругов в рассказе «Как ангел» рождается дочь даун по имени Ангелина. Название рассказа иронично, даже святотат­ственно. Павел из «Элегии» не выдерживает гнета любви своей жены и уходит в мир иной. «И то, которое нежнее в сем поединке двух сердец…».В изображении любви Петрушевская сродни иногда романтику Тютчеву. Только любовь к ребенку («Еврейка Верочка», «Свой круг», «Время ночь») открывает лучшее в человеке, и это чувство Петрушевская живописует как никто иной. Она достигает истинной поэтичности и лиризма в повести «Время ночь» и в сказке «Две сестры», рассказывая в повести о привязанности своей героини к ее внуку и любуясь в обоих произведениях прелестью детей.

Т олько ребенок как воплощенное продолжение жизни может заставить героев писательницы хотя бы отчасти примириться с посюсторонним бытием. Но, чтобы опереться на эту хрупкую опору, необходимо счастливое прошлое, душевная твердость. Режиссера Сашу в этом мире не удержало даже чувство вины перед любимой дочень­кой: не прошли даром все перенесенные героиней унижения прошлых лет, былая житейская неустроенность, враждебность свекрови, творче­ские неудачи («Жизнь это театр» ). Петрушевская по-своему плачет над трудной судьбой интеллигентной женщины, желающей и не могущей совместить две сферы, которые требуют всю героиню без остатка — творчество и семейную жизнь. В душах тех героинь писательницы, которым она сострадает, всегда преобладает «человеческое, слишком человеческое». Поэтому данный рассказ и построен в виде полемики с известным шекспировским высказыванием о том, что жизнь — это театр: «что-то, видимо, не дало Саше так легко отнестись к своей жизни, что-то помешало не страдать, не плакать. Что-то толкнуло ответить раз и навсегда, покончить с этим» (с.152). Вывод таков, что советской женщине было настолько враждебно бытие как таковое, что даже любимый ребенок не всегда мог удержать ее в посюстороннем бытии, ценном, по Петрушевской, лишь теми сильными, но, как пра­вило, отрицательными эмоциями, которые оно вызывало.

Мрачно? Бесспорно, да. Но ведь кто-то должен заглядывать в «темную комнату» (название раздела в сборнике пьес писательницы). В современной русской литературе это делает Петрушевская. Кстати, внимание к темной стороне жизни наиболее ярко видно в рассказе «Выбор Зины», повествующем о судьбе женщины, уморившей в во­енное лихолетье младшего сына, дабы дать возможность выжить двум старшим дочерям («это произошло потому, что детей было трое, мужик помер, начинался голод, надо было становиться на работу, а куда груд­ного трехмесячного, с ним не поработаешь, а без работы всем поги­бать» — с.157). Дидактичность этого произведения очевидна: мораль заключается в мысли о разрушительности и заразительности ненависти, передающейся в семье Зины от матери к дочери, — нена­висти «к младшему сыну, лишнему ребенку» (с.156).

Подобный отбор жизненного материала и его осмысление повле­кли за собой жанровое творчество. Петрушевской тесно в рамках тра­диционного рассказа или новеллы, и она изобретает особые жанры ре­квиема и настоящей сказки (сборник «Настоящие сказки», М., 1997).

Первый из них родился из элегии (подсказку такого рода дает и писательница, называя один из реквиемов «Элегией»). Второй жанр, в отличие от классической народной или литературной сказки, сильнее укоренен в реальности.

В своих реквиемах писательница размышляет о причинах ухода того или иного героя из жизни, каждый раз рассказывая историю чьей-то личной драмы. Однако и здесь, в произведениях данного жанра, Петрушевская сохраняет присущий ей комизм. Он возникает и из мас­терски и по-новому применяемой несобственно-прямой речи, и из усе­ченных фразеологизмов, и из той новой функции разговорной и сни­женной лексики, которая возникает благодаря иронии повествователя. Несобственно-прямая речь героя, бросившего семью, но посещающего жену и дочь, слышна в речи повествователя и теряет свою положите­льную семантику из-за иронии, звучащей в этом утверждении, и следующего затем описания смерти героини: «Мотив этого ежеве­чернего чаепития был таков, что своего ребенка мы не бросаем.

Далее события развернулись следующим образом: после неко­торого количества этих вечеров в семейном кругу жена вдруг гряну­лась об пол в прихожей, захрипела и умерла» («Упавшая». С.158). При­чем о столь драматическом событии повествуется не без комизма, что ведет к «остранению» ситуации, приковывает к ней внимание читате­лей и тем самым заставляет их анализировать ее: «Это что у нее было, что за прием такой, что за способ — упасть и захрипеть?»(там же).

Развод родителей и смерть матери становятся причиной того, что их дочь вырастает «одиноким волком, пройдя все ступени жизни бес­платной проститутки, девочки-давалки по подвалам, где тусуется моло­дежь, а теперь это уже мать троих детей, живущая дружно со своим мужем-бизнесменом на даче где-то в Подмосковье» («Упавшая», с.159). Эта тривиальная мысль получила в рассказе остро современное художественное воплощение, а комический эффект возник в силу того, что опущен промежуточный этап судьбы героини, и она из страшного подвала мгновенно возносится в особняк «нового русского». О Грозной в гробу сказано: «нищая, маленькая, мертвая, выпускник психболь­ницы» (с.259). Здесь комизм словесный, так называемый черный юмор.

Итак, можно сказать, что свою тему, в которой Петрушевская открыла новые грани, жизнь семьи разных социальных слоев, писате­льница изучила основательно и показала семью преимущественно как сферу распада общественных, социальных связей: связей между раз­ными поколениями, между супругами. Если же такие связи порой и возникают («Гимн семье»), то, как правило, под давлением со стороны и в результате появления на свет ребенка.

«Петрушевская вовсе не бытописатель < …>. В своих рассказах она показывает, как жизнь только в сфере «стяжения земных сокро­вищ» закрывает для человека самую возможность движения к духовно­му, оставляет его в безвоздушном пространстве быта», — справедливо замечает И.К.Сушилина[6].

Петрушевская в последние годы интенсивно пишет сказки для взрослых. В интервью Российскому радио летом 2000 года она заме­тила: «Новелла предполагает печаль, сказка — свет»[7]. И в самом деле, все сказки писательницы имеют счастливые финалы.

Сказки Л.С.Петрушевской, предназначенные и для детей и для взрослых, прочно базируются на богатом арсенале художественных средств народной волшебной сказки. Намазавшись чудесной мазью, старушки превращаются в девчонок («Две сестры»); колдунья дарит сестрам-близнецам дар волшебства («Крапива и Малина»); один колдун награждает красавицу длинным носом, а другой — маленьким, врач Анисим с помощью лекарства возвращает ей утраченный палец («Девушка Нос»).

В то же время своей устремленностью к злободневным пробле­мам современности сказки Петрушевской сродни рассказам. В «Крапи­ве и Малине» это проблема становления личности у старшеклас­сников; в «Девушке Нос» — размышления о красоте, любви и сча­стье; в «Двух сестрах» вопрос о выживании наиболее слабых и неза­щищенных в нашем обществе — стариков и детей.

Сказки писательницы поэтичны и веселы. Их герои живут в три­девятом государстве, где встречаются графы и есть улицы с необы­чными названиями (улица Правой руки) и вполне современные парикмахерские, библиотеки, школы. Хотя время действия у Петрушевской обобщенное, как и в народных сказках, от стереотипных формул, характерных для их поэтики, она отказывается.

Вместо этого в ее сказочной прозе даны художественные инди­видуализированные описания внешности героев, их характеров, жи­лищ. Поэтичен и неповторим портрет красавицы Нины из сказки «Де­вушка Нос»: «Когда она смеялась, казалось, что светит солнце. Когда она плакала, казалось, что падает жемчуг. Одно ее портило — большой нос»[8]. Индивидуализированность возникает здесь благодаря удачной портретной детали, длинному носу. Собственно художественные сре­дства выражают мысль о неповторимости и ценности индивидуаль­ности. Эта идея раскрывается затем через сюжет: именно смешной об­лик героини привлекает к ней бедного молодого человека, который в конце концов и женится на своей милой.

В сказках юмор Петрушевской проявляется наиболее полно и ще­дро. Юмористический эффект создают детали, портреты и речь героев. Смешны речевые штампы современных детей в разговорах интелли­гентных бабушек-девочек, намеренно употребляющих жаргонизмы из предосторожности, чтобы их не разоблачили взрослые («Две сестры»).

Сострадание к человеку, в каких бы ситуациях он ни оказывался, внимание к «вечным» и болевым проблемам нашего времени, тонкий языковой слух, умение снять напряжение с помощью смеха, богатство фантазии — все это грани того литературного чуда, имя которому Людмила Петрушевская.

[1] Цит. по: С о т н и к о в а Т. А. Петрушевская Л.С. // Русские писатели 20 века: Биогр. словарь М., 2000. С.552.

[2] М и х а й л о в А. Ars Amatoria, или Наука любви по Петрушевской // Лит. газ. 1993. 15 дек. № 37. С.4.

[3] Цит. по: С у ш и л и н а И.К. Современный литературный процесс в России. М., 2001. С.37.