Снежный гусь

Великая Топь расположена на прилегающей к морю территории Эссекса между деревней Челмбери и древним саксонским рыбацким селом Уикельдрот. Это одно из последних необжитых мест в Англии, представляющее собой далеко простирающуюся низменность, покрытую травой и камышом и полузатопленными лугами и заканчивающуюся огромными солончаками и омываемым приливами и отливами берегом беспокойного моря.

Образуемые приливом бухты, эстуарии и извилистые рукава многочисленных небольших речушек, чьи устья как будто впиваются в край моря, разрезают пропитанную влагой землю, и кажется, что земля дышит, поднимаясь и опускаясь вместе с ежедневными приливами и отливами. Это безлюдный и пустынный край, ощущение заброшенности которого еще больше усиливается криками диких птиц, вьющих гнезда в топях и солончаках, – диких гусей и чаек, чирков и свиязей, красноножек и кроншнепов, которые ищут себе пропитание в заполненных водой низинах. Люди здесь не живут, и почти никто не забредает сюда, за исключением охотников на птиц и местных рыбаков, ведущих торговлю, которая существовала еще во времена прихода норманнов в Гастингс.

Здесь преобладают серые, голубые и бледно-зеленые краски, поскольку большую часть времени, особенно долгой зимой, небо окрашено в холодный и мрачный цвет, отражаемый покрытыми водой участками земли. Но иногда, во время рассвета и заката, небо и земля загораются красным и золотым огнем.

Вблизи одного из петляющих рукавов небольшой реки Элдер тянется насыпь старого волнолома, гладкая и цельная, без единой трещины, созданная для защиты наземных сооружений от посягающего на них моря. Она заходит далеко в солончак, и на расстоянии около трех миль от Английского канала поворачивает на север. На этом повороте ее поверхность выдолблена, расколота и раздроблена. В насыпи имеется брешь, в которую уже давно проникло голодное море, чтобы завладеть землей и всем, что оказалось на его пути.

Во время отлива над поверхностью воды выступают почерневшие и потрескавшиеся камни развалин заброшенного маяка, и кое-где, как опознавательные буйки, выглядывают верхушки столбов покосившегося ограждения. Когда-то этот маяк стоял на границе моря и суши и подавал сигналы для кораблей. Со временем уровень моря изменился, и маяк стал бесполезным.

Впоследствии он снова стал использоваться, но уже в качестве человеческого жилья. В нем жил один одинокий человек. Его тело было изуродовано, но в его сердце жили любовь и сострадание к диким животным, становящимся жертвами охотников. Он имел отталкивающую внешность, но умел создавать настоящую красоту. Именно об этом человеке, а также о девочке, сумевшей разглядеть под непривлекательной оболочкой тонкую и красивую душу, и рассказывается в этой истории.

Эта история не из тех, что легко складываются в последовательное повествование. Она была собрана по частям из разных источников и от разных людей. Некоторые ее фрагменты представляют собой рассказы очевидцев необыкновенных и жестоких сцен. Но теперь уже невозможно проверить правдивость этой истории, потому что море заявило свои права на это место, накрыв его волнистым одеялом своих вод, а прекрасная белая птица с крыльями с черными кончиками, которая была свидетелем всего произошедшего с начала и до конца, вернулась в темное, холодное безмолвие северных стран, где она появилась на свет.

В конце весны 1930 года Филип Райадер поселился на заброшенном маяке возле устья Элдера. Он купил сам маяк, а также несколько акров окружающей его болотистой земли и солончаков.

Филип жил и работал там в одиночестве круглый год. Он был художником и изображал на своих картинах птиц и виды природы. Его отшельническая жизнь была вызвана определенными причинами, некоторые из которых становились понятными, когда он раз в две недели приходил в деревушку Челмбери за продовольствием, где местные жители провожали его уродливое тело и мрачное выражение лица косыми взглядами. Уродливым его делали горб и искалеченная левая рука, худая и согнутая в запястье, похожая на коготь птицы.

Через некоторое время жители деревни привыкли к его странной фигуре, маленькой, но мощной, бородатому лицу и темной массивной голове, посаженной чуть ниже горба, страстному взгляду и уродливой руке, и называли его «тем странным парнем-художником, который живет на маяке».

Физическое уродство зачастую рождает в человеке ненависть к другим людям. Райадеру ненависть была чужда; он любил всех – людей, животных, природу. Его сердце было исполнено жалости и понимания. Со временем он смирился со своими физическими недостатками, но смириться с вызываемым ими отчуждением не смог, и продолжал страдать от него. Его уединение было вызвано тем, что он нигде не находил отклика тем теплым чувствам, которые исходили из его души. Женщины испытывали к нему отвращение. Мужчины, если им удавалось поближе узнать его, проявляли к нему участие, но сам факт, что людям приходилось делать над собой усилие, чтобы общаться с ним, причинял Райадеру боль и заставлял сторониться их.

Ему было двадцать семь лет, когда он поселился в Великой Топи. Он много путешествовал и отчаянно боролся, прежде чем принял решение отъединиться от мира, частью которого он не мог стать наравне с другими людьми, поскольку вся восприимчивость художника и все нежные чувства по отношению к женщинам оставались запертыми в его груди, а ему было не чуждо ничто человеческое.

Одиночество Райадера скрашивали его птицы, его картины и его лодка. У него была шестнадцатифутовая лодка, на которой он плавал, проявляя потрясающую сноровку. Один, никем не видимый, он справлялся с управлением, несмотря на искалеченную руку, и часто использовал свои сильные зубы, чтобы удерживать паруса, вздымаемые коварным ветром.

Он выходил в море через маленькие бухты и устья рек, и пропадал иногда на несколько дней в поисках новых видов птиц для фотографирования и набросков. Он научился ловить их для пополнения своей коллекции прирученных диких птиц, содержавшихся в небольшом загоне рядом с его студией, которая составляла сердце его убежища.

Райадер никогда не стрелял в птиц, и охотники за птицами не были желанными гостями вблизи его владений. Он был другом всех диких животных, и они отплачивали ему тем же.

В его огороженном дворе содержались прирученные птицы, которые спускались на берег, прилетая из Исландии и Шпицбергена каждый год в октябре. Они летали большими, затемнявшими небо стаями и наполняли воздух своими криками – розовоногие гуси с коричневыми телами, белощекие казарки с белыми грудками, темными шейками и клоунскими масками, дикие белолобые гуси с черными полосами на груди и множество видов диких уток – свиязи, кряквы, шилохвости, чирки и широконоски.

У некоторых были подрезаны крылья, поэтому они постоянно оставались там и служили сигналом для диких птиц, прилетавших в начале каждой весны, о том, что здесь есть пища и убежище.

Сотни птиц прилетали и оставались у него на всю зиму с октября до ранней весны, когда они снова мигрировали на север к своим местам кормежки.

Райадеру было приятно сознавать, что, когда бушует шторм или свирепствует мороз и трудно найти пищу или когда гремят отдаленные выстрелы охотничьих ружей, его птицы пребывают в безопасности, что он предоставил кров и защиту всем этим диким и прекрасным созданиям, которые узнавали его и доверяли ему.

Весной они откликнутся на зов севера, но когда наступит осень, они вернутся, оглашая пасмурное небо лаем, криком и гиканьем, чтобы описать круг над старым маяком и опуститься на землю рядом с ним и снова быть его гостями. И он узнает этих птиц, которых он запомнил с прошлого года.

И это делало Райадера счастливым, поскольку он знал, что где-то в глубине их существа сохранилась память о нем и о его надежном приюте, что эта память стала их частичкой и что при наступлении холодов и северных ветров она безошибочно направит их назад к нему.

А в остальном его сердце и душа были посвящены созданию картин, изображающих страну, в которой он жил, и ее обитателей. Немногие из произведений Райадера сохранились. Он складывал их сотнями в своем маяке и в кладовых и ревностно охранял от посторонних глаз. Он не был доволен ими, потому что, как всякий настоящий художник, непрестанно стремился к совершенству.

Но те немногие, которые попали на рынок, – это настоящие шедевры, полные сверкающих цветов, зажженных отраженным от топей светом, ощущения полета, красоты птиц, рассекающих грудью утренний воздух, силы ветра, сгибающего высокий тростник. Он изображал одиночество и запах покрытой солью холодной земли, вечность и бесконечность топей, диких живых существ, утренние полеты и бегство в небо спугнутых птиц, и крылатые ночные тени, прячущиеся от луны.

В один ноябрьский день, через три года после приезда Райадера в Великую Топь, к маяку через волнолом пришла девочка. В руках она что-то несла.

Ей было не больше двенадцати, она была худенькая, грязная, робкая и пугливая, как птица, но за этой неухоженностью скрывалась восхитительная красота, делавшая ее похожей на болотную фею. Она была чистокровной саксонкой – высокая, белокурая, с глубоко посаженными глазами фиолетового цвета.

Она ужасно боялась уродливого человека, к которому она пришла, ибо о Райадере уже начали складываться легенды, а местные охотники на птиц ненавидели его за то, что он мешал их промыслу.

Но сильнее, чем страх, была забота, приведшая ее сюда. В ее детское сердце прочно запал слух, что этот страшный человек, живущий на маяке, обладает неким волшебством, которое может исцелять раненых животных.

Она никогда раньше не видела Райадера и чуть не убежала в страхе при появлении у двери студии темной фигуры, привлеченной ее шагами, – ее испугали голова с черными волосами и бородой, устрашающий горб и изогнутый коготь.

Она стояла там с широко открытыми глазами, настороженная, как готовая немедленно улететь болотная птица.

Но обращенный к ней голос был глубоким и добрым.

– Что случилось, девочка?

Она некоторое время постояла в нерешительности, а затем робко переступила через порог. В руках у нее была большая белая птица; она совсем не двигалась. На ее перьях и на платье девочки были пятна крови.

Девочка передала птицу в руки Райадера.

– Я нашла ее, сэр. Она ранена. Она еще жива?

– Да. Я думаю, да. Входи, не бойся.

Райадер прошел внутрь и положил птицу на стол. Она слабо пошевелилась. Любопытство девочки пересилило страх. Она последовала за Райадером и оказалась в комнате, согреваемой камином, украшенной многочисленными красочными картинами, которые покрывали стены, и наполненной необычным, но приятным запахом.

Птица слегка трепыхалась. Здоровой рукой Райадер расправил одно из ее больших белых крыльев. Конец крыла был украшен черной кромкой.

С восхищением смотря на птицу, Райадер спросил:

– Где ты нашла ее?

– В топи, сэр, где были охотники на птиц. Что эта за птица, сэр?

– Это снежный гусь из Канады. Но каким же образом он оказался здесь?

Название птицы ни о чем не говорило девочке. Ее глубокие фиалковые глаза, светившиеся на худом неумытом лице, были прикованы к раненой птице.

– Вы можете вылечить ее, сэр? – спросила она.

– Да, – ответил Райадер. – Мы попытаемся. Пойдем, ты поможешь мне.

На полке лежали ножницы, бинты и шины, и он чрезвычайно ловко обращался с ними, пользуясь даже своей искалеченной рукой.

Он сказал:

– Ах, ее подстрелили, бедняжку! У нее перебиты лапка и кончик крыла, но это не страшно. Смотри, мы соединим зажимами маховые перья, чтобы можно было перевязать их, а весной у нее отрастут новые перья, и она снова сможет летать. Мы наложим повязку близко к телу, чтобы она не могла пошевелить крылом, пока оно не заживет, а затем сделаем шину для больной лапки.

Забыв свои страхи, девочка зачарованно смотрела за его работой, тем более что, накладывая шину на поврежденную лапку, он рассказал ей удивительную историю.

Птица была молодой, не старше года. Она родилась на севере, далеко-далеко за морями, в стране, принадлежащей Англии. Во время перелета на юг, чтобы спрятаться от снега, льда и холодов, она попала в сильную бурю. Буря была настолько сильной, что даже могучие крылья птицы не смогли справиться с ней. Несколько дней и ночей она держала птицу в своем плену. Когда буря наконец стихла и безошибочный инстинкт снова направил птицу на юг, она оказалась над незнакомой землей и ее окружали незнакомые птицы, которых она никогда раньше не видела. Наконец, изнуренная выпавшим ей испытанием, птица спустилась отдохнуть в казавшуюся дружелюбной зеленую топь, где ее встретил выстрел охотничьего ружья.

– Жестокий прием для прилетевшей в гости принцессы, – заключил Райадер. – Мы назовем ее «La Princesse Perdue», Заблудившаяся Принцесса. Через несколько дней ей станет гораздо лучше. Смотри! – Он полез в карман и достал горсть зерен. Снежный гусь открыл свои круглые желтые глаза и стал клевать их.

Девочка радостно засмеялась, но затем вдруг в страхе затаила дыхание, вспомнив, где она находится, и, не произнеся ни слова, выбежала из комнаты.

– Подожди, подожди! – закричал Райадер и побежал за девочкой. У входа он остановился. Девочка уже добежала до волнолома, но, услышав его голос, остановилась и обернулась.

– Как тебя зовут?

– Фрид.

– Как? – переспросил Райадер, – Наверное, Фрида? Где ты живешь?

– У рыбаков в Уикельдроте. – Она назвала старинное саксонское имя.

– Ты придешь завтра или через день навестить Принцессу?

Она стояла в нерешительности, и снова Райадер подумал о диких водоплавающих птицах, замирающих в тревоге на долю секунды, прежде чем улететь.

Но через мгновение до него донесся ее тоненький голос: «Ага!»

А потом она убежала, и ее светлые волосы развевались позади нее.

Снежный гусь быстро поправлялся и к середине зимы уже ходил, прихрамывая, по двору вместе с дикими розовоногими гусями, компанию которых он предпочитал белощеким казаркам, а также научился приходить на кормежку по зову Райадера. А девочка Фрида, или Фрид, как она сама себя назвала, часто навещала его. Она преодолела свой страх перед Райадером. Ее воображение было захвачено присутствием этой странной белой принцессы из далекой заморской страны, страны, которая вся была розовой, о чем она узнала из карты, показанной ей Райадером. По этой карте они проследили нелегкий путь потерявшейся птицы из ее родной Канады в Великую Топь Эссекса.

В одно июньское утро группа розовоногих гусей, откормленных и разжиревших за зиму, проведенную у маяка, вдруг почувствовала более сильный зов своих гнездовий и лениво поднялась с земли, взбираясь все выше в небо по все расширяющимся кругам. Вместе с ними, сверкая белым телом и крыльями с черными концами в весеннем солнце, был и снежный гусь. Случилось так, что Фрида в это время была на маяке. На ее крик Райадер выбежал из студии.

– Смотрите! Смотрите! Принцесса! Она улетает?

Райадер посмотрел в небо на удаляющихся птиц.

– Ага, – сказал он, бессознательно повторяя ее манеру говорить. – Принцесса летит домой. Слышишь? Она прощается с нами!

Из ясного неба донесся печальный крик улетающих птиц, а над ним более высокий и звонкий голос снежного гуся. Птицы летели на север, образовав маленький клин, который все уменьшался и уменьшался, пока не исчез из виду.

После того как снежный гусь улетел, закончились и визиты Фриды на маяк. И Райадер снова познал значение слова «одиночество».

В то лето он по памяти написал портрет стройной, неумытой девочки со светлыми волосами, развевающимися на ноябрьском ветру, которая держала в руках раненую белую птицу.

В середине октября произошло чудо. Райадер кормил птиц во дворе. Дул мрачный северо-восточный ветер, и земля вздыхала под приливом. Сквозь шум моря и ветра он услышал звонкий высокий звук. Он поднял глаза в вечернее небо и увидел сначала бесконечную стаю птиц, затем отделившееся от нее черно-белое крылатое видение, описавшее круг вокруг маяка, и наконец реальное существо, опустившееся на землю в огороженном участке двора и с важным видом вперевалку направившееся к месту кормежки, так, будто оно никогда и не улетало. Это был снежный гусь. Его нельзя было не узнать. На глаза Райадера навернулись слезы радости. Где же он был все это время? Конечно же, не дома, в Канаде. Нет, очевидно, он провел лето в Гренландии или на Шпицбергене вместе с розовоногими гусями. Он запомнил это место и вернулся.

Когда Райадер в следующий раз отправился в Челмбери за продуктами, он оставил начальнице почтового отделения письмо, которое, должно быть, повергло ее в немалое замешательство. В нем говорилось: «Передайте Фрид, которая живет у рыбаков в Уикельдроте, что Заблудившаяся Принцесса вернулась.»

Три дня спустя Фрид, подросшая, но такая же взъерошенная и неопрятная, с робким видом пришла к маяку, чтобы повидать La Princesse Perdue.

Время шло. На Великой Топи это отражалось в высоте приливов, в медленной смене времен года, в миграции перелетных птиц и, для Райадера, в возвращении и отлете снежного гуся.

Мир снаружи кипел, бурлил и громыхал, предвещая взрыв, который должен был вскоре разразиться и почти уничтожить его. Но все это не затрагивало Райадера и Фриду. Они вошли в любопытный природный ритм, чему не помешало даже взросление девочки. Когда снежный гусь был на маяке, она приходила тоже, чтобы навестить его и узнать много нового от Райадера. Они вместе плавали в его проворной лодке, которой он так ловко управлял, ловили диких птиц для все увеличивающейся колонии и строили для них новые загоны и ограждения. От него она узнала все обо всех диких птицах, от чайки до кречета, которые населяли топи. Иногда она готовила ему еду и даже научилась смешивать краски.

Но когда снежный гусь возвращался в свой летний дом, между ними возникала какая-то преграда и Фрида не появлялась у маяка. В один год птица не вернулась, и сердце Райадера было разбито. Все, казалось, потеряло для него смысл. Всю зиму и следующее лето он был полностью погружен в живопись, и ни разу за это время не видел Фриду. Но осенью знакомый крик снова раздался из-под облаков, и большая белая птица, ставшая теперь совсем взрослой, спустилась с неба так же таинственно, как и улетела. Счастливый Райадер отправился на своей лодке в Челмбери и оставил на почте сообщение.

Прошло более месяца после того, как он оставил письмо, прежде чем Фрида появилась у маяка. Увидев ее, пораженный Райадер осознал, что она перестала быть ребенком.

После того года, когда птица не вернулась, периоды ее отсутствия становились все короче. Она стала такой прирученной, что повсюду следовала за Райадером и даже заходила в студию, когда он работал.

Весной 1940 года птицы рано покинули Великую Топь. Мир был охвачен пожаром войны. Вой и рев бомбардировщиков и грохот взрывов спугнули их. В первый день мая Фрида и Райадер стояли плечом к плечу на волноломе и смотрели, как последние розовоногие гуси и белощекие казарки покидали свое убежище. Она – высокая, стройная, свободная, как ветер, и чарующе красивая; он – хмурый, нелепый, с большой бородатой головой, поднятой к небу, и горящими мрачными глазами, наблюдающими за тем, как гуси собираются в стаю для полета.

– Смотри, Филип, – сказала Фрида.

Райадер проследил за ее глазами. Снежный гусь взлетал кругами, расправив свои огромные крылья, но не поднимался высоко над землей, и на одном из кругов пролетел довольно близко к ним, так что на мгновение показалось, что белые крылья с черными кончиками погладили их, и они почувствовали волну воздуха от быстрого полета птицы. Она облетела вокруг маяка один раз, другой, а затем снова опустилась на землю в загоне, где жили розовоногие гуси, и начала клевать корм.

– Она не улетает, – изумленно сказала Фрида. Казалось, птица, пролетая мимо Фриды, окутала ее какими-то чарами. – Принцесса решила остаться.

– Ага, – сказал Райадер, и в его голосе тоже можно было услышать потрясение. – Она останется. Она больше никогда не улетит. Заблудившаяся Принцесса нашла свой дом. Теперь ее дом здесь, и она остается по своей воле.

Чары, которыми птица овеяла девушку, развеялись, и Фрида внезапно почувствовала испуг, причиной которого было то, что она увидела в глазах Райадера, когда он посмотрел на нее, – тоска, одиночество и нечто глубокое, кипящее, невысказанное, что таилось в них и за ними.

Его последние слова повторялись у нее в голове, как будто он произносил их снова и снова: «Теперь ее дом здесь, и она остается по своей воле». Ее тонкое чутье позволило ей почувствовать то, о чем он не мог сказать из-за того, кем он себя ощущал, – уродливым и нелепым чужаком. И если его голос мог успокоить ее, то его молчание и сила невысказанных слов усиливали ее страх. И пробуждающаяся в ней женщина заставила ее бежать от того, чего она пока не могла осознать.

– Мне… мне нужно идти, – сказала Фрида. – До свиданья. Я очень рада, что Принцесса осталась. Теперь вы будете не так одиноки.

Она повернулась и быстро пошла прочь, и его с грустью произнесенные слова «До свиданья, Фрид» донеслись до нее лишь в виде едва разборчивого звука сквозь шелест болотной травы. Она отошла уже довольно далеко, прежде чем осмелилась обернуться. Он все еще стоял на волноломе, выделяясь темным пятном на фоне неба.

Ее страх прошел. Вместо него появилось что-то другое, какое-то странное чувство утраты, заставившее ее на мгновенье остановиться – таким острым оно было. Затем она пошла дальше, уже медленнее, удаляясь от маяка, похожего на указывающий в небо палец, и человека, стоящего под ним.

Прошло чуть более трех недель, когда Фрида вернулась к маяку. Был конец мая и конец дня, стояли долгие, окрашенные золотым цветом сумерки, пропускавшие серебряный свет луны, уже повисшей в восточной части неба.

Направляясь к маяку, она говорила себе, что ей нужно узнать, действительно ли снежный гусь остался, как утверждал Райадер. Может быть, он все-таки улетел. Но ее твердый шаг, когда она шла по волнолому, был полон нетерпения, и иногда она вдруг обнаруживала, что торопится.

Фрида увидела желтый свет фонаря Райадера у его маленькой пристани, где она нашла и его самого. Его парусная лодка плавно качалась на волнах прилива, а он загружал в нее припасы – воду, провизию, бутылки с бренди, рыболовные снасти и запасной парус. Когда он повернулся на звуки ее шагов, она увидела, что он бледен, но его темные глаза, обыкновенно такие добрые и спокойные, горят оживлением, и он тяжело дышит от работы.

Фриду внезапно охватила тревога. Снежный гусь был забыт.

– Филип! Ты уезжаешь?

Райадер прервал работу, чтобы поприветствовать ее, и в его лице было какое-то новое выражение и горячность, каких она никогда не видела раньше.

– Фрида! Я рад, что ты пришла. Да, я должен уехать. Это небольшое путешествие. Я вернусь. – Его обычно добрый голос сейчас был грубым из-за подавляемых чувств.

Фрида спросила:

– Куда ты едешь?

Теперь слова Райадера полились потоком. Ему необходимо ехать в Дюнкерк. За тысячу миль через Канал. Британская армия попала там в ловушку в песках и ожидает уничтожения наступающими немцами. Порт охвачен огнем, позиция безнадежна. Он услышал об этом в деревне, где он покупает припасы. Мужчины выступают из Челмбери по приказу правительства; каждое буксирное и рыбацкое судно направляется через Канал, чтобы вывозить людей с берега и переправлять их на транспортные суда и эсминцы, которые не могут достичь мелководья. Необходимо спасти как можно больше людей от немецкого огня.

Фрида слушала и чувствовала, как замирает ее сердце. Он говорил, что поплывет через Канал в своей маленькой лодке. Она могла взять шестерых человек за один раз, в крайнем случае – семерых. Он мог совершить много рейсов от берега к транспортным судам.

Девушка была молодой, простой и необразованной. Она не понимала войны, того, что произошло во Франции, и положения оказавшейся в ловушке армии, но ее сердце сообщило ей о существующей опасности.

– Филип! Почему ты должен ехать? Ты можешь не вернуться! Почему ты должен ехать?

Казалось, лихорадка покинула душу Райдера после первого потока слов, и он объяснил ей все более понятными для нее словами.

Он сказал:

– Люди сгрудились на берегу, как преследуемые охотниками птицы, Фрида, как раненые и загнанные птицы, которых мы находили и приносили в убежище. Над ними летают стальные сапсаны, ястребы и кречеты, и им негде спрятаться от этих железных хищников. Они одиноки, обездолены и преследуемы, как Заблудившаяся Принцесса, которую ты нашла в топях и принесла ко мне много лет назад и которую мы вылечили. Им нужна помощь, дорогая моя, так же как и нашим диким друзьям. Вот почему я должен ехать. Я могу что-то сделать для них. Я могу им помочь. Наконец-то я смогу почувствовать себя человеком и принять участие в жизни других людей!

Фрида не отрываясь смотрела на Райадера. Как сильно он изменился! Впервые она увидела, что он не уродлив, искалечен и нелеп, а очень красив. В ее душе царило смятение, и она не находила слов, чтобы выразить то, что она чувствовала.

– Я поеду с тобой, Филип!

Райадер покачал головой.

– Если ты будешь в лодке, то одному из солдат, которого я мог бы взять, придется остаться на берегу. И так при каждом рейсе. Я должен ехать один.

Он надел резиновый плащ и сапоги и вернулся к лодке. Он помахал рукой и крикнул:

– До свидания, Фрида! Ты присмотришь за птицами до моего возвращения?

Фрида подняла руку, но только наполовину, и тоже помахала ему.

– Да поможет тебе Бог, – сказала она. – Я позабочусь о птицах. Да поможет тебе Бог, Филип.

Уже настала ночь, яркая от лунного света, звезд и северного сияния. Фрида стояла на волноломе и смотрела на парус, скользящий вниз по эстуарию. Вдруг из темноты позади нее донеслось хлопанье крыльев, и что-то взмыло мимо нее в воздух. В ночном свете она увидела мелькание белых крыльев с черными кончиками и вытянутую шею снежного гуся.

Он поднялся в воздух, облетел один раз вокруг маяка, а затем направился к извилистому устью, где парус Райадера гнулся под крепчающим ветром, и полетел над ним, описывая медленные широкие круги.

Белый парус и белая птица еще долго были видны.

– Оберегай его. Оберегай его, – шептала Фрида. Когда они оба наконец исчезли из виду, она повернулась и, понурив голову, медленно пошла обратно к опустевшему маяку.

Дальнейшие события этой истории дошли до нас лишь обрывочно. В частности, один из таких обрывков содержится в разговоре солдат-отпускников, имевшем место в холле паба «Короны и стрелы».

– Гусь, настоящий гусь, ей-Богу! – сказал рядовой Поттон, солдат Лондонского пехотного полка Его Величества.

– Да ну! – воскликнул кривоногий артиллерист.

– Точно вам говорю! Вот сидит Джок, он видел его так же, как и я. Он появился сверху, из дыма, вони и грохота Дюнкерка. Он был белый с черными пятнами на крыльях, и кружил над нами, как пикирующий бомбардировщик. Джок говорит: «Нам конец. Это ангел смерти пришел за нами». «Ерунда», отвечаю я, «Это обыкновенный гусь, прилетевший из дома с сообщением от Черчилля, и чтобы посмотреть, как нам нравится эта чертова мясорубка. Это предзнаменование, вот что это такое. Мы еще выберемся отсюда, дружище».

Мы сидели на берегу между Дюнкерком и Лэпэнни, как голуби на набережной Виктории, и ждали, пока нас возьмут немцы. Они и так не давали нам покоя. Они были сзади, они были справа и слева и они были над нами. Они забрасывали нас шрапнелью, обстреливали из тяжелых орудий и поливали пулями из истребителей.

Недалеко от берега, в полумиле от мелководья, находилась Кентская дева – плашкоут, собиравшийся забрать нас. Когда мы, измотанные, лежали на берегу и проклинали все на свете, потому что добраться до лодки было невозможно, на нее спикировал бомбардировщик. Бомбы упали рядом с лодкой, подняв воду, как фонтаны в дворцовых садах.

Тут поднимается истребитель и открывает огонь по бомбардировщику, но на него пикирует другой немец и сбивает его. Как же он рванул! Он некоторое время горел, прежде чем утонуть, и на берег принесло дым и вонь от взрыва. И из этого желто-черного дыма появился тот самый гусь и начал летать вокруг нас.

И тут из излучины появляется маленькая парусная шлюпка и преспокойно плывет, словно джентльмен на прогулке в воскресный полдень.

– И кто в ней был? – спросил один из посетителей.

– Он! Тот парень, который спас многих из нас. Он плыл сквозь дождь из пулеметных пуль в том самом месте, где полчаса назад была потоплена моторная лодка из Рамсгита, которая хотела нас подобрать. Вода кипела от осколков снарядов и пуль, но он не обращал на это внимания. У него не было горючего, которое могло бы взорваться, и он умудрялся проплывать между снарядами.

Вынырнув из черного дыма от горящего истребителя, он появился на мелководье – мрачного вида человек с бородой, рукой, похожей на коготь, и горбом на спине.

В зубах у него была веревка, выделявшаяся белой полосой на фоне бороды, здоровую руку он держал на румпеле, а искалеченной делал нам знаки. А над ним кругами летал тот гусь.

Джок говорит: «Смотри! Это сам дьявол пришел за нами. Нам конец.»

«Ну нет», отвечаю я, «Это, скорее, Господь Бог, чем дьявол». Он, действительно, напоминал картинки из книг для воскресной школы, с его белым лицом, темными глазами и бородой.

Пристав к берегу, он крикнул: «Я могу взять семерых за один раз!»

Наш офицер ответил: «Отлично! Семеро ближайших к лодке, залезайте!»

И мы вошли в воду и пошли к нему. Я так устал, что не мог перелезть через борт, но он схватил меня за ворот и втащил в лодку со словами: «Вот так, приятель, залезай. Следующий!»

И с его помощью я залез в лодку. Ну и силен же он был, скажу я вам! Потом он поставил парус, который выглядел как решето из-за пулеметных пуль, и крикнул: «Если мы встретим кого-нибудь из ваших друзей, ребята, держитесь на дне лодки!» А потом мы отплыли. Он сидел на корме с веревкой в зубах, держа здоровую руку на румпеле, и вел лодку сквозь град снарядов, которыми поливала нас береговая батарея. А гусь все летал и летал вокруг, и его крики доносились до нас сквозь ветер и рев самолетов.

«Я же говорил тебе, что этот гусь – предзнаменование», говорю я Джоку. «Вон, посмотри на него – настоящий ангел милосердия.»

А тот парень смотрит на гуся и улыбается так, как будто знает его всю жизнь.

Он довез нас до Кентской девы, затем повернул и отправился за следующей партией. Он плавал туда и обратно весь день, а потом и всю ночь – свет от пламени Дюнкерка позволял видеть всё. Не знаю, сколько рейсов он сделал, но вместе с моторной лодкой из яхт-клуба Темзы и большой спасательной шлюпкой из Пула они вывезли всех нас из этого адского места без единой потери.

После того как вывезли последнего человека, мы отплыли; нас было больше семисот на борту, а судно было рассчитано на двести. Он все еще был там, когда мы отплывали. Он помахал нам на прощанье и поплыл в направлении Дюнкерка, а птица летела за ним. Это было чертовски странное зрелище – этот большой гусь, освещенный пламенем, летающий вокруг его лодки, как белый ангел в дыму.

Пока мы плыли, на нас снова набросился бомбардировщик, но он, видимо, уже устал и промахнулся. К утру мы благополучно добрались домой.

Я не знаю, что с ним стало и кто он такой, этот горбатый парень с его маленькой лодкой. Но это был замечательный человек!

– Вот это да! – сказал артиллерист. – Чего только ни бывает на свете.

В клубе офицеров на улице Брук шестидесятипятилетний морской офицер в отставке коммандер Кит Бриль-Уденер рассказывал о своих воспоминаниях об эвакуации Дюнкерка. Вызванный прямо с постели в четыре часа утра, он принял командование над убогим буксирным суденышком, тянувшим за собой цепочку барж, и четыре раза провел его по Английскому каналу, каждый раз возвращаясь с баржами, полными солдат. В последний рейс он отправился с отстреленной дымовой трубой и с пробоиной в боку. Но он привел судно обратно в Дувр.

Морской офицер запаса, у которого были взорваны два траулера из Бриксхема и дрифтер из Ярмута за последние четыре для эвакуации, сказал:

– Вы не слышали ту странную историю о диком гусе? О ней говорили по всему побережью. Вы знаете, как быстро разносятся такие истории. Некоторые из людей, которых я перевозил, рассказывали о ней. Кажется, она появилась в последние дни между Дюнкерком и Ла-Панном. Говорили, что, если увидишь эту птицу, то обязательно спасешься. Вот такая история.

– Хм-м, – сказал Бриль-Уденер, – дикий гусь. Я видел домашнего. Удивительная история, черт возьми. И немного трагическая. Но счастливая для нас. Сейчас расскажу. Это произошло во время третьего рейса обратно. Около шести часов мы увидели небольшую дрейфующую лодку. Вроде бы в ней был человек, непонятно только, живой или мертвый. А на леере сидела птица.

Подойдя ближе, мы изменили курс, чтобы осмотреть лодку. В ней действительно был человек. Бедняга был весь изрешечен пулями и лежал лицом вниз в набравшейся в лодку воде. А птицей оказался домашний гусь.

Мы подошли вплотную к лодке, но когда один из наших людей попробовал перелезть в нее, птица зашипела на него и стала отбиваться от него крыльями. Мы не смогли ее отогнать. Вдруг юный Кеттеринг, который был со мной, окликнул нас и указал на правый борт. Там плыла большая мина. Одна из немецких красавиц. Если бы мы продолжали идти тем же курсом, мы бы наскочили прямо на нее. Когда она оказалась на расстоянии сотни ярдов за кормой последней баржи, один из наших людей взорвал ее выстрелом из винтовки.

Когда мы снова обернулись к лодке, ее уже не было. Затонула от поднятых взрывом волн вместе с находившемся в ней человеком. Очевидно, он был привязан к ней. А птица взлетела и описала вокруг того места три круга, как самолет, отдающий салют. Странно это все выглядело, черт возьми! Потом она полетела на запад. Нам повезло, что мы изменили курс и подошли к этой лодке, не правда ли?

Фрида осталась одна на маленьком маяке в Великой Топи, где она заботилась о птицах и ждала неизвестно чего. В первые дни она часто приходила на волнолом и смотрела на море, хотя и понимала, что в этом не было смысла. Потом она долго бродила по кладовым в здании маяка, полным картин, на которых Райадер запечатлел каждый штрих этой безлюдной земли и населяющих ее прекрасных, грациозных пернатых существ.

Среди этих картин Фрида нашла свой портрет, который Райадер написал по памяти много лет назад, когда она была еще ребенком. На нем изображалась сцена их первой встречи, когда она стояла, робкая, обвеваемая ветром, на его пороге, держа на руках раненую птицу.

Портрет произвел на нее такое сильное впечатление, каких она никогда не испытывала в жизни, – Райадеру поистине удалось вложить в него душу. Странно, но это был единственный раз, когда он изобразил на картине снежного гуся – заблудившееся дикое существо, принесенное бурей из другой страны, которое сделало их друзьями и которое вернулось к ней с вестью о том, что она больше никогда его не увидит.

Задолго до того, как снежный гусь возник в багровом западном небе, чтобы совершить последний прощальный круг над маяком, Фрида каким-то древним чутьем поняла, что Райадер не вернется.

Поэтому, когда однажды вечером она услышала знакомый пронзительный крик с неба, в ее сердце ни на миг не возникла надежда. Казалось, что это мгновение она уже переживала множество раз.

Она побежала к волнолому и посмотрела – не на море, откуда мог появиться парус, – а в небо, с пылающего свода которого стремительно спускался снежный гусь. В эту минуту краски и звуки окружающих безлюдных просторов нахлынули на нее неудержимым потоком и открыли ей сокрушительную правду о ее любви, и она не могла удержаться от слез.

Казалось, ее душа взмыла вверх и вместе с птицей парит в небесах и прислушивается к зову Райадера.

Небо и земля дрожали от этого нестерпимого зова. «Фрида! Фрида! Фрида, любовь моя! Прощай, любимая!» Белые крылья с черными кончиками выстукивали эти слова в ее сердце, и ее сердце отвечало: «Филип, я люблю тебя!»

На мгновение Фриде показалось, что снежный гусь собирается приземлиться в старом загоне, потому что она услышала, как домашние гуси издают приветственные звуки. Но он лишь пролетел низко над землей, затем описал широкий, грациозный круг вокруг старого маяка и стал подниматься в небо.

Фрида смотрела на него и видела не снежного гуся, а душу Райадера, прощающуюся с ней, прежде чем улететь навсегда.

Теперь она уже не летела с ней вместе, она осталась на земле. Она протянула руки к небу и, поднявшись на цыпочки, крикнула: «Да поможет тебе Бог, Филип!»

Ее слезы утихли. Когда гусь исчез из виду, она еще долго стояла и смотрела ему вслед. А потом она пошла в здание маяка и взяла свой портрет, написанный Райадером. Прижав его к груди, она вышла и направилась домой вдоль старого волнолома.

Каждый вечер в течение нескольких недель Фрида приходила к маяку и кормила птиц. А однажды на рассвете немецкий летчик во время утреннего рейда принял старый заброшенный маяк за действующий военный объект, нырнул на него с неба, как кричащий стальной ястреб, и взорвал его.

Когда вечером этого дня Фрида пришла к маяку, она увидела только море, набегающее на разрушенные стены. Теперь уже ничто не нарушало заброшенность и пустынность этого места. Ни одна болотная птица не осмеливалась вернуться сюда. И только бесстрашные чайки парили в небе и исторгали свой плач над местом, где раньше стоял маяк.

_____________________