Хелл-Гейт

С середины сентября и до конца июня Кристиана Фрайбург едва ли не каждое утро выходила из старенького отеля, которым владел ее отец, и какое-то время неподвижно стояла на верхних ступеньках высокой лестницы, привыкая к яркому свету, заливавшему граничившие с морем картофельные поля и пастбища. Поскольку волны порой перехлестывали через дюны и заливали берег, отель стоял на высоких – в полтора этажа высотой – каменных быках. За дюнами лениво плескался океан, а на востоке виднелись покрытые редким лесом песчаные холмы. Обведя их взглядом и прислушавшись к шуму волн и посвистыванию ветра, она надевала на плечи свой школьный рюкзак, подбирала юбку и, спустившись с лестницы, шла в направлении северного леса. Для того чтобы попасть в школу, ей нужно было пройти пять миль полем, на котором стояли палатки эмигрантов, и лесом, где обитали не только самые разнообразные птицы, но и олени,. кролики, лисы, ласки и кабаны, носившиеся по подлеску подобно солдатам, участвующим в тактических маневрах.

Школа Кристианы размещалась в бывшей казарме морских пехотинцев, построенной на утесе, высившемся над заливом Гардинера. В ней было с полдюжины пустых беленых комнат, залитых в любое время года чистым северным светом. Сколь бы усердно ученики ни внимали своему учителю, они то и дело прислушивались к доносившимся из тумана гудкам океанских судов, похожим на звуки валторны, и к задумчивому пению ветра.

Когда Кристиана перешла во второй или в третий класс, молодая и красивая учительница попросила их подготовить рассказ о любимом животном: собаке, кошке, лошадке, рыбке или птичке. Эмми Пейсон, конечно же, повела речь о кроликах, застенчивая маленькая девочка срывавшимся от волнения голоском поведала историю о том, как собака пыталась влезть на забор, а полный мальчик прочел целую поэму, посвященную своей любимой свинье. «У моей свинушки шелковая спинушка. / Ушки на макушке, толстенькое брюшко. / Хвостик как крючок, нос как пятачок»… Сын рыбака, ходивший вместе с отцом на промысел меч-рыбы, потряс одноклассников рассказом о том, как эта огромная рыбина выпрыгивает из воды и как отважно бьется она с людьми, пытающимися лишить ее жизни.

Учительнице нравились их рассказы, однако более всего ей хотелось послушать Кристиану, которая очень любила животных и отличалась от других детей необычайной задумчивостью. Хотя дела у отца Кристианы шли далеко не лучшим образом и отель по большей части пустовал, Фрайбурги, будучи людьми невзыскательными, не делали из этого трагедии. Сама Кристиана была подвижным, впечатлительным и красивым ребенком. Она жила вещами, не вмещавшимися в каталоги и недоступными для логического анализа. Будучи девочкой искренней и чистой, она обладала редким даром ясного видения, позволявшим ей узнавать глубинную суть вещей. Если бы молния ударила в землю прямо перед Кристианой, она не позволила бы ей исчезнуть до той поры, пока не добралась бы до ее истинной природы.

Очередь дошла до нее. Она взглянула в окно и увидела парившую в лазурном небе белую чайку, скрывшуюся через мгновение за колонной. Поймав на себе взгляд учительницы, Кристиана медленно поднялась с места. У нее тоже было свое любимое животное, о котором она не могла не то что говорить, но даже думать без слез, и потому – чтобы не расстраивать лишний раз ни себя, ни других – она решила рассказать совсем о другом животном – о маленькой, привязанной к колышку овечке, которая когда-то паслась на лугу перед отелем. Впрочем, Кристиана тут же поняла, что она не сможет этого сделать, и зашмыгала носом. Сейчас она могла думать только о белом коне.

Кристиана вызвалась набрать черники, с которой мама могла бы напечь пирогов и ватрушек. На самом же деле ей просто хотелось прогуляться по прогретым июньским солнцем вересковым холмам с корзинкой в руках. За каждым поворотом ей открывался новый вид: синий кобальт воды в бежевой песчаной изложнице, зеленые шевроны леса, уходящего к морю, отражающиеся от глади пролива косые лучи солнца. Стоило ей на миг зажмуриться, как открывавшийся ее взору вид обретал новые детали, вызывавшие восторг и у ветра, который играл с волнами, оставлявшими на песчаном берегу длинную прерывистую линию, прочерченную пеной. К десяти часам утра, когда ее корзинка была уже наполовину полна, она услышала раскаты грома, раздавшегося, что называется, среди ясного неба, и заглянула на другую сторону дюны, желая понять, что же могло с таким грохотом свалиться сверху. Судя по туманному следу, этот таинственный предмет подобно метеору рухнул прямо в океан. Насмерть перепуганные птицы с тревожными криками покинули свои гнезда, а рыжая лисица, рыскавшая в поисках добычи в зарослях вереска, приняла настороженную стойку, подняв переднюю лапу.

Кристиана опустила корзинку на землю и поспешила взобраться на вершину дюны. Прикрыв глаза от солнца, она посмотрела на море и увидела примерно в четверти мили от берега круг белой воды, окруженный крупной зыбью. В самом центре этого круга билось какое-то крупное существо. Судя по тому, что у него имелись ноги, это была совсем не рыба.

Кристиана сбежала вниз по сыпучему склону и, оказавшись возле кромки прибоя, сделала то, на что способны разве что недавно вернувшиеся с фронта солдаты, уверенные в собственной неуязвимости. Вновь увидев барахтавшееся за бурунами существо, она разулась, сбросила с себя платьице и вошла в ледяную воду. Когда волны стали доходить ей до пояса, а отливное течение лишило ее былой устойчивости, она поплыла вперед, то катаясь на волнах, то подныривая под них. Она росла на берегу океана и потому не боялась волн. Отразив их попытки увлечь ее назад, в сторону или вниз, она выплыла в открытое море.

Ритмичное движение волн напоминало движения смычка виолончелиста. Кристиана оказывалась то в глубоких впадинах с их бесчисленными водоворотами, то на высоких гребнях волн. Заметив, что течение отнесло ее в сторону, она изменила свой курс и вскоре подплыла к краю пенистого круга, в центре которого билось испуганное животное.

Присмотревшись получше, Кристиана поняла, что видит перед собой огромного белого коня, который вдвое превосходил своими размерами тягловых лошадок, распахивавших картофельные поля, но при этом не уступал изяществом лучшим верховым лошадям Саутгемптона. Хотя Кристиана никогда не видела ни настоящих кавалеристов, ни конных баталий, ей казалось, что этот конь, который, кстати говоря, и не думал тонуть, находился в гуще воображаемого сражения. Он громко ржал и то и дело бил передними копытами, как будто топтал ими воображаемых врагов, поднимая при этом огромные фонтаны брызг.

Кристиана, прекрасно понимая, что коню ничего не стоило убить ее своими страшными копытами, не раздумывая поплыла к центру круга.

Вода, казалось, утратила здесь свою привычную плотность, и потому держаться на ее поверхности здесь было совсем не просто. В конце концов Кристиана оказалась над широкой спиной коня и, зажмурившись, обхватила его могучую шею руками.

Конь, явно не ожидавший того, что кто-то коснется его шеи, впал в настоящее неистовство. Сначала он подобно скакуну святого Биддалфа взмыл над волнами и на миг завис в воздухе, затем погрузился под воду, явно желая утопить невесть откуда взявшегося дерзкого наездника.

Вынырнув на поверхность, конь так же неожиданно сменил гнев на милость, словно понял, что на его спине сидит маленькая девочка, которой хочется оказаться на берегу. Несмотря на то что эта хрупкая девочка с тонкими ручками сумела проплыть такое расстояние, вскарабкаться ему на спину и удержаться на ней, она уже дрожала от холода и, похоже, совершенно выбилась из сил. Девочка легонько похлопала его по шее, и он послушно поплыл к берегу. Сидевшей на спине белого коня Кристиане казалось, что он, подобно белым медведям, мог бы неутомимо плавать по морю целыми месяцами.

Когда они оказались в полосе прибоя, конь заметно оживился. Почувствовав сильное низовое течение, он сделал несколько немыслимых прыжков, едва не сбросив при этом своего седока, и через пару мгновений был уже на берегу. Совершенно забыв о том, на какой высоте она находится, Кристиана соскользнула вниз и так ударилась пятками о землю, что даже присела от боли. Конь был настолько высоким, что она могла, не наклоняя головы, пройти под его брюхом. Она прошла между его передних ног, больше похожих на стволы деревьев, и посмотрела на него спереди. Если бы не его многочисленные шрамы и раны, а некоторые из них кровоточили до сих пор, он походил бы на оживший монумент.

Он глянул на нее с родительской заботой, так, словно она была неразумным жеребенком, и, опустив голову, коснулся носом сначала ее живота, затем головы. Все это время Кристиана неотрывно смотрела в его круглые добрые глаза.

Надев платье и немного согревшись на солнышке, она заметила, что конь то и дело смотрит вверх, как будто чего-то ищет на небе. Кружившие в вышине чайки не вызвали у него ни малейшего интереса. Тряхнув гривой, он принялся носиться взад и вперед по берегу, после чего неожиданно встал на дыбы и, совершив немыслимый прыжок, исчез за дюнами. К тому времени, когда Кристиана взобралась на вершину соседнего холма, конь уже носился гигантскими скачками между холмами, густыми зарослями кустарника и прудами, и с каждым разом он прыгал все дальше и дальше, время от времени глядя назад.

Последний раз посмотрев в ее сторону, он вскинул голову и громко заржал, после чего, уже не оборачиваясь, понесся галопом к песчаной низине и через несколько мгновений исчез в небесной выси.

Сановитый, жирный Крейг Бинки часто сидел с отсутствующим взглядом, глядя на то, как играют на стенах его знаменитого пристанища в Ист-Хэмптоне (названного им «Рог-энд-Гад-Клаг») переливы отражавшегося от волн света. Его отец Липпинкот «Боб» Бинки строил этот клуб для всех белых бездельников, владевших английским языком. Впрочем, сын основателя клуба нравился далеко не всем его завсегдатаям. Им не нравилась его манера говорить, его многочисленная свита, вводимые им бессмысленные правила и маленький дирижабль, стоявший на поле для игры в гольф. Он называл этот дирижабль «Бинкопедом» и любил летать на нем на кладбища. Когда тело покойного предавалось земле, над ним повисала тень дирижабля, которая не могла не вызвать интереса со стороны участников похорон, чем спешили воспользоваться снимавшие их репортеры «Гоуст».

Крейг Бинки и его приятель Марсель Эйпэн (распутный магнат с крысиными глазками, занимавшийся скупкой и продажей недвижимости) считали, что любой уважающий себя состоятельный человек – а к этой категории они относили прежде всего самих себя – должен найти достойное место с песчаным пляжем и тенистой рощей, в которой он мог бы предаваться отдохновению и созерцать волны из окон своего загородного дома размером с отель. Возле стола гостиной клуба, за которым сидели его почетные члены, суетилось не меньше дюжины официантов. Крейг Бинки спорил с Марселем Эйпэном, утверждавшим, что сумма семи и пяти равна тринадцати. Пробившись сквозь толпу гостей, директор клуба прервал их математический диспут, призвав гостей обратить внимание на омаров, варившихся совсем неподалеку в огромных чанах с морской водой, заправленной свежим укропом, после чего обратился к Крейгу Бинки с просьбой оказать ему небольшую любезность.

Он знал не только о том, что дом Крейга Бинки в Ист-Хэмптоне состоял из сорока пяти комнат (в сдвоенном таун-хаусе на Саттон-Плейс их было шестьдесят), но и о том, что он владел множеством домов и квартир, разбросанных по всему миру (например, садовым домиком в Киото). Директор клуба хотел узнать, не располагал ли Крейг Бинки или, скажем, Марсель Эйпэн лишней комнатой, которую они могли бы предоставить на неделю-другую молодой клубной кухарке, которая хотела найти работу в городе. К первому октября клуб закрывался, девушке же некуда было пойти, поскольку ее отец умер вскоре после того, как во время страшной грозы сгорел его старенький отель, стоявший среди картофельных полей недалеко от берега моря, после чего мать девушки решила вернуться в Данию.

– Даже не знаю, есть ли у меня такая комната, – недовольно проворчал Крейг Бинки. – Биллиардная сейчас перестраивается…

– Ее устроила бы любая комната! – воскликнул директор. – Это не имеет никакого значения!

Марсель Эйпэн был не столь категоричен.

– Погоди, Крейг. Может быть, для начала нам стоило бы на нее взглянуть?

Вскоре после того, как они познакомились с молодой кухаркой, она уже находилась на борту яхты «Победа Эйпэна». Путешествие в Нью-Йорк длилось два дня. Ночевали же они в имении Эйпэна на Ойстер-Бей, где его хозяин повел себя неожиданно развязно. Впрочем, уже на следующий день – а это было четвертое июля – она великодушно простила ему былую бестактность, едва завидев в голубоватой дымке силуэты огромных зданий.

Ей еще не доводилось бывать в Нью-Йорке. Конечно же, она была наслышана о его совершенно немыслимых размерах, однако она и представить себе не могла, что город может быть таким огромным.

Они проплыли под дюжиной поражавших изяществом своих линий мостов, соединявших между собой берега пролива. Даже от их вида у нее начинала кружиться голова. Подобно луне и солнцу, лету и зиме и другим уравновешивающим друг друга вещам они свидетельствовали о наличии какого-то иного, куда более совершенного и грандиозного плана. Капитан же продолжал сообщать ей названия все новых и новых мостов, рек, каналов и заливов.

Когда они прошли Хелл-Гейт и увидели темные утесы Манхэттена, она поняла, что в городах мир сходит с ума. В направлении Кипс-Бей виднелись серые стены глубоких каньонов и невесомые арки мостов, по которым со страшной скоростью неслись бесконечные потоки машин.

Подобно ржавому, помятому портовому буксиру, связанному тросом с блистающим красотой новым лайнером, Марсель таскал Кристиану с вечеринки на вечеринку. За время, прошедшее с того момента, как они покинули борт яхты и проехали по одному из каменных каньонов с кирпично-крас-ными отвесными стенами, поблескивающими зеркальными стеклами окон, не меньше полутора миль, им встретилось всего лишь трое или четверо случайных прохожих. Так и не увидев ни одного открытого окна и почувствовав горячее дыхание недвижного раскаленного воздуха, Кристиана решила, что оказалась в городе мертвых. Если бы они ехали с Лонг-Айленда по шоссе, окруженному многими тысячами могил, она лишь укрепилась бы в этом ощущении, которого не могли развеять и бесконечные вечеринки, устраивавшиеся Марселем.

Они-то и являлись той ценой, которую ей приходилось платить за проживание в выходившем на Ист-Ривер маленьком дворце с садиком и с множеством изысканных гостиных, библиотек, бассейнов, саун и залитых солнечным светом балконов. Большую часть времени она была предоставлена самой себе, однако стоило Марселю вернуться с работы, как они тут же отправлялись в очередной ресторан или клуб.

Она была бы просто счастлива, если бы ее взяли продавщицей в «Вудвортс» или уборщицей в банк. Во время вечеринок, бенефисов и банкетов ей то и дело предлагали самые разные работы с совершенно астрономическими окладами, однако она прекрасно понимала, что именно стояло за всеми этими необычайно заманчивыми предложениями.

Молодые люди, с которыми она могла общаться, являлись либо сотрудниками Эйпэна, хранившими верность своему боссу, либо такими же отвратительными созданиями, как и он сам. Что касалось молодых парней, натягивавших тенты и занимавшихся сервировкой столов, то они не только не разговаривали с ней, но боялись даже смотреть в ее сторону.

Августовскими ночами она, Марсель и его гости обычно располагались на огромном балконе, под которым то и дело бесшумно, словно крадущиеся чудища, случайно попавшие в город, проходили груженые баржи и речные суда, которые становились мишенями для пистолетов Эйпэна. Стоило какому-нибудь судну поравняться с балконом, как Марсель, Кристиана и их друзья принимались палить в темноту, пытаясь попасть в ее ходовые огни.

Когда Кристиана смотрела из окон высоких этажей на кварталы, в которых жила беднота, она нередко видела там пожары. Однако привычный ко всему город, похоже, нисколько не страдал от дыма. Он казался ей живым и влек ее к себе, пусть она и боялась в нем потеряться, ибо он – то черный и грязный, то отливающий серебром – представлялся ей похожим на ад.

В конце лета город был атакован и осажден волнами тепла, которые опаляли поросшие сосенками пустоши, пытались обратить дюны Монтоука в марсианские пески и высушивали болота Нью-Джерси. Город, в котором и днем и ночью стояла сорокаградусная жара, стал чем-то вроде печи для обжига. Деревья на его островах и бульварах шелестели пожухшей листвой, моля небо о влаге.

Эсбери Гануиллоу, живший неподалеку от Хардести и Вирджинии, лежал на кровати, изнывая от духоты. Он работал рулевым на катере, принадлежавшем редакции газеты «Сан», доставлял репортеров и художников к горящим причалам и к местам кораблекрушений, вывозил их далеко в море, чтобы встретить знаменитостей, приплывавших на трансокеанских лайнерах, доставлял сотрудников на Манхэттен, в Бруклин-Хайтс и в Шипсхед-Бей, отслеживал перемещения сотрудников береговой охраны, таможенников и морской полиции, позволял читателям «Сан» взглянуть с воды на новые здания, сопровождал Хардести и Марко Честната в такие места, как Си-Гейт и Индианс-Мэллоу, и уплывал за сотни миль от берега, чтобы половить в открытом море рыбу. В течение целого месяца его преследовала страшная и чудовищно неряшливая дама из Трайбеки, которая была интеллектуалкой, не способной отличить день от ночи, никогда не видела океана и считала козлов овцами мужского пола. Обладавшей голосом сирены Джульетт Парадайз – пусть лицом она походила на жабу, умом – на москита, а телом – на енота – без особого труда удалось заманить Эсбери в свою мансарду на Визи-стрит, после чего она принялась носиться за ним по всему городу подобно гончей.

– Как мне от нее избавиться? – спрашивал он у хохочущих Хардести и Марко. – Когда я вижу ее лицо, мне становится дурно. Скажите, что мне делать?

Прегер и Джессика, жившие на Сентрал-Парк-Вест, помирились в девятый или в десятый раз, заранее зная, что подобными бесконечными расхождениями и примирениями будет наполнена вся их жизнь. Овдовевший Гарри Пенн смотрел постановки, в которых участвовала его дочь, издавал лучшую газету Западного полушария и пользовался услугами одной-единственной служанки – совершенно безумной, но доброй норвежки по имени Бунья, которая готовила ему вкусные обеды. Марко Честнат, тоже вдовец, хранил верность своей покойной супруге, любил рисовать в своей студии детей и жил единственно своей работой. Для холостяка Крейга Бинки любовь вообще не существовала, так же как для него не существовали и многие другие вещи. С него хватало и того, что он являлся владельцем газеты «Гоуст» и дирижабля и вел бесконечную войну с «Сан». Марсель Эйпэн имел массу недвижимости, множество любовниц и любил появляться в свете в обществе Кристианы.

Душной августовской ночью Марсель Эйпэн, несколько его ближайших друзей и Кристиана отправились на трех гигантских автомобилях в прогулку по бедным районам. Марсель не боялся подобных поездок, поскольку его машины с пуленепробиваемыми стеклами салонов были оснащены рациями и высоковольтными электрошокерами (помимо прочего, водители и охранники имели на вооружении гранаты со слезоточивым газом и автоматы).

Они решили немного позабавиться, поскольку этой душной ночью им не спалось, Марселю хотелось убедить Кристиану в том, что за теменью и копотью никаких небес не существовало. Он хотел доказать ей, что в этом мире никогда не было ни чудес, ни преображения, ни Бога, который мог бы спасти тех, кто пытался плыть по его бурным волнам.

Прежде чем въехать на Вильямсберг-бридж, они проверили дверные замки, задернули шторки на окнах и откупорили бутылки с шампанским, после чего почему-то перешли на шепот, так, словно находившийся на бруклинской стороне съезд с моста вел прямо в преисподнюю.

– Когда-нибудь этот город сгорит! – сказал один из гостей, старше которого был только сам Марсель.

– Ну и что из того? – переспросил кто-то. – Они вправе его поджечь.

Машины спустились с моста и выехали на длинную пустынную авеню с почерневшими от копоти зданиями.

– Я говорю вовсе не о нынешних пожарах. Их, в конце концов, всегда можно потушить. Если же гнев, который зреет в этих кварталах, отзовется громом на небесах, город в одно мгновение выгорит дотла! Останется только камень да битое стекло.

– Мы его перестроим, – хмыкнул Марсель. – Так что пусть себе горит. Он от этого только лучше станет.

– Вы не имеете права так говорить! – возмутилась одна из дам. – И лучше он от этого явно не станет!

– Смотрите! – воскликнула Кристиана.

Они взглянули направо и увидели группу из десяти-двенадцати подростков в джинсах, преследовавшую человека, на котором почему-то не было рубашки. И преследователи, и их жертва то и дело спотыкались, поскольку бежали по кучам битого камня. Кирпич, брошенный одним из мальчишек, угодил беглецу в голову, отчего он тут же рухнул наземь. Подростки принялись избивать его стальными трубками и цепями и, добив несколькими выстрелами в голову, бросились врассыпную.

Все это произошло в считанные мгновения. Кристиана попросила Марселя вызвать полицию и попыталась выйти из машины, с тем чтобы помочь лежавшему на камнях человеку.

Стеклянная перегородка, разделявшая отсеки салона, опустилась до половины, и охранник известил ее о том, что полиция уже вызвана.

– Но сейчас они сюда ни за что не поедут. Они будут дожидаться утра. Помимо прочего, это ни на что не повлияет – парень наверняка мертв.

Перегородка закрылась, и машина вновь стала набирать скорость.

– Марсель, ты ведь когда-то владел едва ли не всеми этими землями?

– Что было, то было. Тридцать лет назад эта земля еще чего-то стоила, теперь же никто не даст за нее и ломаного гроша. Да и зданий здесь осталось не так уж много…

– Все равно это дело выгодное.

– Только для дьявола.

Бесконечные безлюдные авеню и пустыри, заваленные грудами битого кирпича, являлись своеобразным преддверием огромного города бедных, который простирался до самого моря. Охраняемый бастионами жилых зданий, он казался отсюда огромной адской сковородой, в которой горело дымное красноватое пламя, подсвечивавшее закопченные стены зданий.

Через несколько минут они уже ехали по улицам этого огненного города, наполненного оглушительным ревом, скрежетом и пронзительным воем сирен.

Сотни тысяч бледных горожан с безумным видом носились с места на место. Грязный старик в истлевшей одежде пытался подняться с мостовой, опираясь на два самодельных костыля, по улицам бродили босоногие лунатики со спущенными штанами, больные проститутки ловили машины, набитые бандитами, сжимавшими в руках рукояти ножей и пистолетов. Здесь не было ни тихих закоулков, ни тенистых парков, ни озер, ни деревьев, ни опрятных улиц. Колышущиеся столбы дыма заменяли этому городу башни, правили же им нахальные и самоуверенные молодые парни, которые находились в состоянии войны со всем миром. Глядя на проезжавшие мимо машины, они гордо выпячивали грудь и выражали жестами крайнее презрение к тем, кто в них находился. Камни и бутылки сыпались на бронированные автомобили со всех сторон.

Они выехали на ярмарочную площадь, превратившуюся со временем в рынок сбыта краденого и наркотиков, кишевший бандитами и мошенниками. Какой-то смышленый антрепренер превратил фундамент некогда стоявшего рядом с площадью здания в огромную арену. Тысячная толпа хлынула в ворота, спеша занять места на скамейках, стоявших между бетонными плитами. Подумав, что все внимание присутствующих будет приковано к арене, Марсель решил снять неприметную закрытую ложу, находившуюся неподалеку от стоянки, и отправил вперед одного из охранников.

Выйдя из лимузинов, дамы отбросили с лиц кружевные вуали и устремили взоры на освещенную угольными лампами накаливания арену. Их обличье, манеры и одежда привели находившихся поблизости здешних завсегдатаев в состояние, близкое к шоку. Нечто подобное испытывали и гости. Они казались друг другу представителями разных видов. Кристиана огляделась по сторонам. При необходимости она могла бы перелезть через ограду и бежать от своего не в меру назойливого благодетеля. Живя в особняке Марселя, она чувствовала себя скованной со всех сторон и, как ни странно, совершенно бестелесной. Здесь же все было ощутимым и реальным: шум толпы, невыносимая духота, зловещие темные тучи. Этот мир определенно нравился ей больше, чем мир изысканных салонов и дорогих ресторанов.

Тем временем на ярко освещенную арену выбежал мужчина в зеленом смокинге. Выкрикнув какие-то слова на непонятном Кристиане языке, он принялся отбивать чечетку и, указав на вышедших из тени воинов, куда-то исчез. Воины эти были одеты в блестящие черные латы, делавшие их похожими скорее не на гладиаторов, а на диковинных морских животных, вооруженных мечами, длинными пиками, трезубцами и булавами. При этом они явно не собирались сражаться друг с другом.

Из распахнутых ворот на арену выбежала гнедая лошадь. Ослепнув от яркого света, она шарахнулась назад. Толпа загудела, и кобыла растерянно замерла на месте. Когда глаза ее привыкли к свету, она увидела перед собой вооруженных до зубов гладиаторов и тут же поняла, что сейчас произойдет. Стоявший перед ней рослый мужчина заставил ее перейти в центр арены, после чего гладиаторы взяли ее в кольцо. Лошадь заволновалась. Обычно гладиаторы сражались с животными один на один, здесь же их было сразу двенадцать. Испуганно заржав, лошадь встала на дыбы, и они тут же ринулись в атаку и вонзили ей в грудь сразу несколько пик. Стоило кобыле рухнуть наземь, как гладиаторы со зверскими криками принялись рубить ее на части.

Кристиана остолбенела от ужаса. Ей хотелось заплакать, хотелось попросить Марселя увести ее из этого страшного места, но у нее не хватало на это сил. Она не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. Ей казалось, что она видит страшный сон, в котором ей отводилась роль пассивного свидетеля.

После того как гладиаторы покончили еще с одной лошадью, служители распахнули сразу обе створки ворот, и на арену выбежал огромный белый жеребец, который вел себя совершенно иначе. Животное, появившееся на арене, представлялось Кристиане воплощением всего самого лучшего, самого доброго и самого прекрасного. Погибни оно, вместе с ним погибла бы и надежда на то, что этот мир когда-нибудь станет лучше. В тот день, когда Кристиана увидела такого же коня, гуляя по взморью, она могла прийти к нему на помощь, но это было так давно… За эти годы мир изменился до неузнаваемости.

Ей казалось, что она движется вместе с конем по залитой светом арене, следя за неприятелем. Толпа замерла в ожидании. Конь подошел к груде кровавых останков и поставил копыто на голову кобылицы. Мясники в латах занервничали. Кристиана знала, что жеребец мог выскочить через ограду с такой же легкостью, с какой кони, участвующие в стипль-чезе, перепрыгивают через газон, однако тот почему-то не хотел покидать арену.

Конь постоянно переходил с места на место, пугая гладиаторов, никогда не видевших таких крупных животных, своим грозным видом. После того как он отбил копытом брошенную в него пику, та ушла в песок на половину рукояти. Зрители взвыли от восторга. В следующее мгновение в него полетели сразу две пики. Сделав высокий прыжок, конь легко перескочил через первую и отбил задними копытами вторую пику.

Шумно дыша, он стал носиться по арене и, рассеяв противников, принялся крушить и топтать их своими страшными копытами.

Толпа неистовствовала. Заметив это, Марсель предложил своим гостям вернуться в машины. Вскоре город бедняков с его нестерпимым чадом и зноем остался далеко позади. Они ехали через Грейт-Бридж, глядя на плывущий над гаванью полный диск луны, освещавшей прибрежные утесы. Марсель заявил, что экспедиция оказалась на удивление успешной. И действительно, кто бы мог подумать, что они увидят огромного белого коня, сражающегося подобно ангелу мщения?

Они вернулись на Манхэттен только к утру. Все участники поездки тут же заснули мертвецким сном. Лишь Кристиана в эту ночь так и не сомкнула глаз.

Она смотрела на залитую лунным светом реку. Город уже находился во власти холодного фронта, двигавшегося со стороны Канады. Стоявшее над Манхэттеном все эти дни мутное марево рассеялось, а блеклая поникшая зелень тут же расправилась и потемнела. Свежий воздух быстро привел Кристиану в чувство.

Собрав свои вещи и переодевшись в легкую хлопчатобумажную рубашку и брюки цвета хаки, она спустилась на кухню. Там она сделала себе с полдюжины бутербродов с ветчиной, взяла несколько яблок и морковок и, решив, что Марсель от этого вряд ли обеднеет, достала из небольшой копилки все лежавшие там деньги. Оказавшись на Саттон-Плейс, она впервые за несколько месяцев почувствовала себя свободной. Пересчитав деньги, Кристиана испытала легкий шок. Оказалось, что она взяла из копилки три тысячи двести сорок три доллара. Марселю этих денег не хватило бы и на то, чтобы пообедать с друзьями в кафе или закупить продукты для однодневной прогулки на яхте, и потому он вряд ли хватился бы этой пропажи. В свое время он увлекся игрой на патинко и проиграл за один раз семь миллионов долларов, сказав при этом, что ему нравится смотреть на то, как падают серебристые шарики и крутятся блестящие рычажки.

Совершенно случайно она направилась в сторону Гринвич-Виллидж. Все здесь дышало миром, однако Кристиана помнила слова Марселя о том, что город может раздавить ее в одно мгновение.

– Ты жила здесь одна? – спрашивал он у нее. – То-то и оно! Где ты будешь жить? Ты не представляешь себе, как сложно здесь найти приличную квартиру! А работа? Ее можно искать месяцами! За это время ты просто умрешь от голода где-нибудь на улице!

Ранним утром агент по недвижимости показал ей каморку на Бэнк-стрит, которую он неведомо почему называл апартаментами. Хотя душевая кабинка в ней стояла прямо на кухне, а «спальня» поражала своими миниатюрными размерами, каморка эта была чистой и опрятной и к тому же выходила окнами на тихий садик.

– Балкон вы будете делить с джентльменом, живущим в соседней квартире. Он работает в «Сан» рулевым катера и потому в хорошую погоду дома его все равно не бывает.

– Но этот балкон всего в фут шириной! – запротестовала Кристиана.

– Двести долларов в месяц, – отрезал агент.

Она подписала договор об аренде и заплатила залог и плату за месяц. Закрыв за агентом дверь, Кристиана довольно засмеялась:

– Чудеса, да и только! Жилье себе я уже нашла!

До полудня она успела открыть банковский счет, забить продуктами холодильник и купить всю нужную мебель и утварь. Поскольку она ограничилась маленьким столиком, двумя стульями, матрасом, подушкой, несколькими одеялами, тремя лампами, старой циновкой и простейшей посудой, у нее на счету осталось больше двух тысяч долларов, не говоря уже о карманных деньгах, на которые она купила себе обед, датско-английский словарь, несколько датских романов и книг по географии, а также большую тетрадь и карандаш. Она хотела вспомнить язык, которому ее некогда учила мать. К трем часам дня она нашла себе и работу.

Вышедшая из служебного входа роскошного особняка в Челси женщина по имени Буня рассказала ей, в чем состоят обязанности временной прислуги.

– Но ведь речь шла о постоянной работе! – запротестовала Кристиана.

– Милочка, господин Пенн будет платить тебе за полный рабочий день, – спокойно ответила круглая, словно пилюля, Буня, – но работать ты будешь лишь часть времени. В перерывах ты можешь посещать библиотеки и концерты. Если ты учишься в колледже, он заплатит за твое обучение. Что до меня, то я больше люблю готовить, стирать и заниматься уборкой. Как говорится, каждому свое. Скажем, одно время здесь работала темнокожая девушка по имени Боска, которая училась в театральном. Понятно?

– Да. Здорово.

– Хорошо. Тогда ответь мне, умеешь ли ты готовить?

– Я занималась этим в гостинице, принадлежавшей моему папе.

– Вот и хорошо, – сказала Буня, пропуская ее на кухню. – Но тебе могут быть незнакомы блюда, к которым привыкли Гарри Пенн и его дочка.

– Например?

– Сыр дурбо, фаршированный клевером, миндоги, мясо вайбула, жареные семена барбиролога, цыплята Долли в соусе Дональд, плоды метельника, крем «де ля беркиш то-лик», сербные верды, маринованные титтинги, шоколадные хрепцы, лиморны, запеканка Райнбека со свежей армандой, ванильные стрелки, зрелые мездры, турецкие грецки и так далее!

Буне ничего не стоило приготовить любое из названных блюд.

– Перед тем как положить на доску свежую стрелку, мрамор нужно присыпать мухой. Потом ты посыпаешь ее ванилью и быстро-быстро режешь на полоски, иначе она стухнет! А правильно разделывать верды мама тебя тоже не учила?

Буня провела ее по всему дому, который был наполнен книгами, картинами и старинными навигационными приборами, с которых тоже нужно было вытирать пыль. На стене гостиной Кристиана увидела огромный портрет Гарри Пенна, одетого в военную форму.

– Этому портрету много-много лет, – стала объяснять ей Буня. – В ту пору господин Пени командовал полком и был совсем еще молодым человеком. За прошедшие годы он успел состариться. Почти все свое время господин Пени проводит в редакции «Сан». Стоит ему вернуться домой, как он тут же берет с полки какую-нибудь книгу. Он говорит, что книги останавливают время. Наверное, он чокнутый. Как-то раз я положила книгу рядом с будильником, но он как тикал, так и тикал. Если книга ему нравится, он включает музыку и начинает кружить по комнате с шваброй в руках, не сойти мне с этого места!

– Наверное, он вспоминает свою покойную супругу…

– Ну, ты скажешь! Он с щеткой танцует.

– Может быть, у него была и другая женщина.

– Конечно была, да только волосы у нее были совсем короткие! В моем хозяйстве и такие щетки имеются. Ими, к примеру, чистят рули гоночных машин. Рули-то эти ничуть не больше серебряного доллара, ты можешь себе это представить? Под стать им и гонщики. – С видом заговорщика она осмотрелась по сторонам и, неожиданно перейдя на шепот, добавила: – У них такие маленькие тела, что они умещаются между стойками! Мой кузен Луис тоже пытался стать пилотом. Он у нас совсем маленький. Но они тут же показали ему от ворот поворот, потому что он показался им темной индюшкой.

– Что такое темная индюшка?

– Буматуки моют ими окна, но они теперь запрещены и в Нью-Йорке и в Нью-Джерси. Поэтому буматуки из Коннектикута торгуют ими из-под полы. Что ты постоянно к словам цепляешься? Речь-то идет не об индюшках, а о Луисе, верно? Он из-за этого так расстроился, что даже умом немного повредился, ты представляешь? – Буня испуганно округлила глаза и подняла палец. – Слышишь? Слышишь эти кастаньеты?

– Нет, – ответила Кристиана.

– Такое чувство, будто катафалк мимо проехал… Должно быть, испанский посланник помер…

Немного помолчав, Буня сначала предложила вниманию Кристианы свои любимые египетские рождественские песнопения, после чего почему-то заговорила о кокосовом орехе, который, по ее словам, являлся символом боеготовности нации.

– Что является символом боеготовности нации?

– Кокосовый орех.

– Это еще почему?

– Откуда я знаю? Так все говорят.

При всем при том Буня была редкостной служанкой, надежной и незыблемой, как скала Гибралтар. Она была норвежкой и потому относилась к Кристиане, в жилах которой текла датская кровь, с некоторым презрением, памятуя о том, что Норвегия находится выше Дании. Буня могла петь песни на не ведомых никому языках, знала рецепты тысячи несуществующих блюд и работала при этом за десятерых.

Кристиана не замечала присутствия соседа до самой зимы, когда из-за сильного бурана рулевой катера газеты «Сан» вынужден был поставить свое суденышко на прикол. Сильный северо-западный ветер и вьюга превратили находившийся перед окнами садик в подобие альпийского цирка. Эсбери и Кристиана часами сидели лицом друг к другу, даже не подозревая об этом, ибо их разделяли два камина и кирпичная стена.

Она читала по-датски «Зимние моря» Торгарда, прочитывая за час примерно две страницы. Эсбери сидел за маленьким столиком у камина и готовился к экзамену на шкипера, пытаясь осилить курс Даттона по проблемам навигации. В течение шести месяцев они жили в соседних комнатах, совершенно не подозревая о том, что за стеной толщиной всего в один фут живет другой человек.

Не будь силы природы так заняты снежными вихрями, разделявшие их кирпичи давно бы раскрошились. Однако силам природы до этого самого дня было явно не до них. Они узнали о существовании друг друга только после того, как Эсбери поправил кочергой горевшие в камине поленья и трижды постучал ею по его задней стенке, чтобы сбить приставшие к ней тлеющие угольки.

Кристиана отложила книгу в сторону и, посмотрев на камин, взяла в руки кочергу и трижды постучала в ответ. Вскоре они перестукивались уже не через каминную стенку, но через стену, отделявшую друг от друга их спальни. Обнаружив, что через стену слышны и голоса, они представились друг другу.

– Что это за комната? – спросила она.

– Это моя спальня. А у вас?

– Тоже спальня, – ответила Кристиана, внезапно поняв, что их кровати разделяет расстояние всего в несколько дюймов.

– Вы не собираетесь переезжать? – спросил Эсбери.

– Нет.

Они быстро сдружились и порой переговаривались через стену часами, рассказывая друг другу истории из своей жизни и делясь мыслями и мечтами. Как-то Эсбери сказал ей, что летом они смогут взобраться со своего балкона на крышу.

– Оттуда видно реку, – добавил он.

Она не выразила особого восторга по поводу его предложения и поинтересовалась, не будет ли подобное предприятие опасным?

– Нет, – ответил он.

Они решили, что до лета они будут общаться только через стену.

– Как ты выглядишь? – спросил Эсбери в начале мая.

– Я некрасивая. Очень даже некрасивая, – ответила она.

– Мне почему-то кажется, что ты не можешь быть некрасивой, – не поверил он.

– Ты не прав. Скоро ты сможешь в этом убедиться.

– На самом деле это не важно. Я люблю тебя.

Услышав из-за стены ее плач, Эсбери неожиданно подумал о том, что эти странные отношения завели его слишком далеко. Но он действительно любил ее и потому говорил об этом снова и снова. Однажды он даже предложил ей свою руку и сердце.

Все его знакомые, включая Хардести, дружно решили, что он совершил роковую ошибку.

– Одинокие люди могут полюбить друг друга, даже будучи разделенными стеной, – соглашался он. – Но я не понимаю того, что ты станешь делать, если она действительно окажется такой некрасивой. Тебе придется провести за стеной остаток своей жизни.

– Я все понимаю, – согласился Эсбери. – Но она почему-то кажется мне самой красивой женщиной на свете.

Хардести предложил ему зайти к соседке в гости, на что Эсбери ответил категорическим отказом.

Кристиана согласилась выйти за него замуж. Они решили встретиться на крыше в первый погожий день. Нечего и говорить, что после этого дождь лил целыми днями как из ведра.

Ясным июньским утром Эсбери забрался на гребень крыши, с которого виднелась река, и, убедившись в том, что на небе не было ни облачка, подобрался к одной из печных труб.

– Кристиана! – прокричал он в трубу. – Ты уже проснулась? Надеюсь, я не ошибся трубой?

– Я уже встала, – крикнула она в камин.

– Поднимайся на крышу! Сегодня прекрасная погода! После того как мы придем в себя, мы можем сплавать в Амангасет!

– Иду, – раздалось в ответ.

Не прошло и минуты, как он увидел перед собой улыбающуюся Кристиану и остолбенел от изумления.

– Я всегда это знал, – пробормотал он. – Я считал тебя самой красивой женщиной на свете и, видит Бог, я не ошибся!