Глава 10. Я вздрогнула и открыла глаза

- Кейтлин?

Я вздрогнула и открыла глаза. Учитель английского, мистер Ленсинг, стоял возле меня с потрепанным сборником стихов Т.С. Элиота в руках. В классе была необычайная тишина, и все смотрели на меня.

- Да?

- Ты слышала вопрос? – он покачал книгой, поправляя очки на носу. – Я спросил о символизме образов русалок в «Любовной лирике Альфреда Пруфрока».

- О, - я опустила взгляд на собственный экземпляр книги, который все еще был закрыт, и поспешно начала искать нужную страницу. – Я… Ммм… Я думаю…

- Страница сто восемьдесят четыре, - прошептал мне сзади президент класса Ричард Спеллмен. – Вверху страницы.

- Да, - я начала ускоренно листать книгу. Сто пятьдесят, сто шестьдесят два, сто семьдесят четыре. Ну где же это? – Хм, русалки. Ну…

Через несколько парт от меня кто-то хмыкнул. Еще кто-то кашлянул. Мистер Ленсинг снова поправил очки.

- Кто-нибудь может нам помочь? – устало спросил он. – Ричард?

- Русалки представляют собой нечто, недоступное искателю, - сказал Ричард, и кто-то снова хмыкнул. – Когда автор говорит, что русалки не станут петь для него, он говорит о своей отделенности от мира. Он под водой, а эти русалки приняли его, как равного себе. Но он все же человек, и он понимает это в последней строфе.

- Да?

- Проснись, - сказал он. – Хорошо?

- Да, конечно. Спасибо.

Я вышла из класса и зашла в женский туалет, наполненный сигаретным дымом и запахом лака для волос. Несколько девочек толпились перед зеркалом, нанося помаду и сплетничая, а я прошла в кабинку и закрыла за собой дверь.

- Знаешь, что? – поинтересовалась одна из девушек, - Я еще не могу думать о выпускном.

Раздался пшик спрея для волос, и другом голос сказал.

- А я вот слышала, что Бекка Плейзер уже купила себе платье. В Нью-Йорке, представляете? Оно стоило примерно пятьсот долларов.

- Ой, я тебя умоляю, - фыркнула первая девушка. – Какая разница, что ты тратишь миллионы на свое платье, если тебе не с кем пойти в нем на свидание.

Я села на унитаз и осторожно закатала правый рукав. Посередине предплечья были видны синевато-черные края синяка.

- Ну, - сказала третья девушка, - это неважно. Главное, что после выпускного будет пляжная вечеринка. Как же круто!

- Так твои родители согласились?

- Ага. Ну, конечно, мне пришлось выдержать Доверительный Разговор и все такое, но в конце концов, я иду с вами!

Я продолжала закатывать рукав, пока не увидела весь синяк целиком. В центре он начал понемногу желтеть, становясь уже не таким черным, как вчера.

- Ура! – до меня донеслись звуки захлопывающихся зеркал и чей-то смех. В коридоре послышался первый звонок. Дверь в туалет открылась и снова закрылась. Я коснулась центра синяка, слегка надавив на него. Еще болит, но уже не так сильно. Осторожно просунув голову в дверь, я увидела, что в туалете больше никого. Я опустила рукав, натянула его на запястье.

Словно по негласному соглашению, с того вечера, когда я «поскользнулась на льду», Роджерсон бил меня только в те места, которые могли бы скрыты одеждой – руки, ноги, плечи. Я носила кофты с длинными рукавами, большие свитера и водолазки, а лицо, по крайней мере, было вне пределов досягаемости. После того вечера некоторое время все было хорошо. Он, казалось, сожалел обо всем, хотя вслух этого так и не произнес. Я просто понимала это по тому, как его рука ложилась мне на колено, как его пальцы переплетались с моими, как он прижимал меня к себе. В кафе он покупал мне сладости, даже не спрашивая, CD-диски и журналы, которые мне нравились, опускались на мои колени почти всякий раз, когда мы останавливались, и он выходил за чем-нибудь в магазин. Больше всего я чувствовала его желание извиниться в том, как он целовал меня, как его губы осторожно прикасались к моим, словно я была хрупкой, прекрасной или даже священной. На Рождество он пригласил меня к себе, приготовил для нас ужин, а после него достал белую коробочку, перевязанную красной лентой, и молча послал ее скользить ко мне по столу. Внутри оказалось серебряное ожерелье, сделано из крошечных сияющих кубиков. Я убрала волосы с шеи, и он бережно застегнул украшение, и я не верила, что такой человек может причинить кому-то боль. В ту ночь мы впервые переспали. Мне снова было больно, но на этот раз по-другому, этой боли я ожидала. К тому же, она не была долгой и вскоре растворилась в прекрасных ощущениях – его руки, обнимающие меня, когда все закончилось, теплое дыхание на моей шее. Ничто в мире не могло быть лучше.

Каждый раз, когда мы спали вместе, я говорила себе, что секс – это то, что позволяет быть близкой к другому человеку настолько, насколько возможно. Так близко, что ваше дыхание смешивается, он становится тобой, а ты – частичкой его, и невозможно не доверять этому человеку.

На вечеринке по случаю Нового года я слишком долго разговаривала с одним из ребят, пока Роджерсон улаживал дела по работе в соседней комнате. Мы вышли наружу, и он оттаскал меня за волосы и толкнул так, что я отлетела к стене, ударилась головой, и у меня пошла кровь. Двенадцать ударов часов мы слушали уже у Коринны, я сидела с повязкой на голове, а Роджерсон объяснял, что я была навеселе, выпив слишком много пива.

Коринна и Дейв сочувственно качали головами, успокаивали меня и Роджерсона, а потом целовались под звон бокалов с шампанским.

- Это наш с тобой год, милый, - говорила парню Коринна, он смеялся в ответ.

- Ты говоришь это каждый год!

- Нет, в этом году – это правда. Я чувствую, – повторяла она, - Калифорния, мы идем!

- С Новым годом, - прошептал Роджерсон, целуя меня. В этот раз поцелуи чувствовались иначе, наверное, дело было в ударе головой. Секс чуть позже тоже был другим, я стала осторожнее.

- С Новым годом, - ответила я тогда машинально, как робот, в которого, кажется, стала превращаться. Опустив взгляд на ожерелье, я подумала, что Рождественский вечер был лишь несколькими днями ранее, и его руки застегивали ожерелье так нежно и осторожно совсем недавно, а сейчас я уже была словно в другом измерении.

На следующий день он подарил мне пару дисков, и мы пошли в кино. Весь фильм он держал меня за руку, и я не могла сфокусироваться на фильме (кажется, что-то про апокалипсис и крутого парня, спасающего весь мир), изучая профиль Роджерсона и гадая, что же пролегло между нами.

Не было совершенно никакой возможности предугадать, мне оставалось лишь ожидание. После Нового года прошла неделя, прежде, чем все повторилось, затем пара дней, потом – две недели. Каждый раз, когда Роджерсон бил меня, на следующие сутки он словно извинялся. Это было безопасное время, и я могла рассчитывать на спокойствие. Это были хорошие дни. Но были и другие, когда он выходил из себя.

Неважно, куда мы направлялись, я всегда держала в мыслях, что он может ударить меня. Теперь, даже когда мы спали вместе, я не могла выкинуть это из головы, как бы сильно не старалась. Когда Роджерсон целовал меня, мой желудок совершал сальто, и я ничего не могла с этим поделать.

Это казалось очень глупым, нелогичным, какой-то нерешаемой задачей по геометрии. Но секс с ним был чем-то прекрасным, и, когда мы после лежали рядом, я могла прижаться к нему, словно пытаясь дотянуться до того Роджерсона, с которым встретилась на парковке, но он всякий раз ускользал от меня.

Вскоре вышло так, что секс был для меня единственным моментом, когда я чувствовала себя в полной безопасности, но эти моменты не длились достаточно долго. Куда бы мы ни пошли и ни поехали, меня всегда преследовало чувство страха и ожидания чего-то ужасного. А мы все так же ездили на его машине по городу, останавливаясь в сотне разных мест. Раньше это было здорово, всегда быть в движении, но сейчас это лишь усиливало мое ощущение неуверенности, как будто ничего стабильного вокруг меня не существовало. Я уже не пыталась сменить станцию на радио, и любимая Роджерсоном музыка играла в моей голове уже почти круглосуточно.

«Проснись, Кейтлин». Мистер Ленсинг был не единственным, кто заметил.

- Кейтлин? – окликала мама за ужином, когда я, натянув рукава на ладони, размазывала еду по тарелке. – Милая, с тобой все хорошо? Ты не голодна?

- Кейтлин! – кричала тренер команды, когда я пропускала очередное колесо или путала порядок движений. – Давай же, О`Корин! Что с тобой происходит?

- Кейтлин, - прищуривалась Боу, пытаясь скрыть сострадание, написанное на лице всякий раз, когда я проходила мимо их дома, где раньше была частой гостьей. – Мы соскучились по тебе.

- Кейтлин? – звала Рина на единственном нашем совместном уроке, истории, махая рукой перед моим лицом, чтобы привлечь мое внимание к ее рассказу о том, как она в очередной раз поссорилась с Джеффом. – Есть кто-нибудь дома?

- Кейтлин, - говорила Коринна, - дай мне зажигалку?

- Кейтлин, - заявлял Стюарт не один раз, - ты выглядишь, как росток пшеницы, которому не хватает света. Серьезно.

И, наконец, тот голос, от звука которого всякий раз внутри все сжималось.

- Кейтлин, - произносил Роджерсон, а я отчаянно прислушивалась, пытаясь угадать, что случится в следующий миг. – Пойдем.

«Проснись, Кейтлин» - сказал мистер Ленсинг. Но он не понимал, что я была в Стране грёз, там мне было лучше, и я чувствовала себя почти хорошо, болтаясь где-то посередине между сном и явью. Мне не хотелось быть разбуженной людскими голосами, хоть они снова и снова звали меня, ведь тогда я могла утонуть.

***

C декабря я поняла, что пунктуальность – одновременно лучшее и худшее в наших с Роджерсоном отношениях. Но сейчас мне становилось труднее. Роджерсон забирал меня из школы каждый день после ланча в полдень. То есть у меня было лишь пять минут, чтобы по переполненным после последнего урока коридорам добежать из класса тригонометрии до парковки, которая находилась на другом конце школьной территории. Даже после того, как я пересела на самое близкое к выходу место, я выбегала со звонком и неслась по коридорам, молясь о том, чтобы стоять на парковке раньше, чем приедет Роджерсон. Иногда, после того, как я заставляла его ждать, скрывать синяки было несложно. Иногда – чуть труднее. Это превратилось в соревнование – кто быстрее? Мне было проще думать об этом в таком ключе. Спорт был тем, что я с радостью делила с папой и Кэсс. Спорт был безопасен. В отличие от Роджерсона.

Даже в те дни, когда я пропускала последний урок и приходила вовремя, это не всегда делало Роджерсона счастливым. Он как будто хотел выйти из себя и находил причины. Стараясь предугадать малейшую его мысль, я совсем забросила учебу. Учительница тригонометрии, миссис Деннис, была недовольна моими оценками и пару раз оставляла меня в наказание после уроков. Но мне никак нельзя было задерживаться – и я решила, что пропускать её занятия будет отличным решением.

Мне также нужно было быть осторожной. Нельзя было говорить с кем-то, если нас мог заметить Роджерсон, ведь, по его мнению, если это были

a) Парень – то я флиртовала

b) Девушка – я сплетничала с ней о нем

Как-то раз Ричард Спеллмен попытался сесть рядом и заговорить со мной о каком-то дурацком групповом проекте, над которым мы работали на английском. Я отодвигалась от него все дальше и дальше на скамейке – если бы Роджерсон заметил нас, сидящих рядом, я могла бы гарантировать себе парочку новых синяков. Но непонятливый Ричард все болтал и болтал, даже когда я надела очки и спряталась за ними, всем своим видом показывая, что не настроена на разговор и притворяясь невидимкой. В последнее время у меня это стало лучше получаться, и он, наконец, ушел, буквально за пару секунд до того, как машина Роджерсона показалась на парковке. Так близко…

Единственным человеком, с которым я все еще могла разговаривать в школе, была Рина. Впрочем, время, что я проводила с ней, стремительно сокращалось.

- Пойдем куда-нибудь вечером? Только мы, девочки, - предложила она однажды, когда мы сидели под деревом, где я проводила уроки тригонометрии. Звонок только что прозвенел, и она подошла ко мне, бросив сумку рядом, села возле меня и вытянула ноги.

- Я не могу, - ответила я.

- Почему? – она достала из сумки свои солнечные очки в оправе в форме кошачьих глаз, надела их и подставила лицо солнцу.

- У нас с Роджерсоном есть планы.

- У вас с Роджерсоном всегда есть планы, - поморщилась она. – Мы не устраивали девичник уже целую вечность, Кейтлин! Я уже начинаю делать выводы, знаешь ли.

- Извини, - я обернулась, услышав шум машины (не Роджерсон). – Но у нас правда есть планы.

- Ой, да ладно, - Рина посмотрела на меня поверх очков. – Что может быть настолько важным, чтобы ты продинамила лучшую подругу? Снова?

Я вздохнула. С Риной становилось все труднее и труднее.

- Я не динамлю тебя, - ответила я. – Просто я уже пообещала ему, что мы сделаем несколько дел вместе.

- Ладно, - она постучала пальцами по колену, - как насчет этого: мы пойдем гулять пораньше, съедим по бургеру, ну или что-то вроде того, а чуть позже ты встретишься с Роджерсоном?

- Я не могу, - снова произнесла я.

- Господи, Кейтлин! – воскликнула Рина, потеряв терпение. Она схватила сумку и начала рыться в ней в поисках сигареты. – Слушай, давай тогда я поговорю с ним? Я скажу, что тебе действительно нужно оторваться, наконец, с подругой, и пообещаю, что ты вернешься домой к комендантскому часу – ну или что там у вас. Позволь мне просто разобраться с этим!

- Рина.

- Я серьезно, - вот теперь она уже действительно завелась. – Я знаю, как с этим справиться. Он поймет, поверь мне. Он ведь приедет за тобой сейчас, да? Вот я и поговорю с ним.

Она не понимала.

- Это не самая лучшая идея.

- А мне она очень даже нравится, - упрямо сказала подруга. – Я могу справиться с Роджерсоном. Это не проблема. Вот увидишь, через пять минут он будет есть с моих рук.

- Рина, я сказала – нет!

Она понятия не имела, что могла бы сотворить со мной этим диалогом! Мой желудок сжался в предчувствии чего-то ужасного.

- Ни слова больше, - спокойно отозвалась она, похлопывая меня по плечу. – Я позабочусь об этом.

- Рина…

- Тсс, я ведь сказала тебе.

- Нет! – воскликнула я. Вышло громче, чем я планировала, и она взглянула на меня, удивленная и настороженная моим упрямством. – Я не могу, я уже говорила. Вот и все.

Она наклонила голову, выглядя явно задетой.

- Что, - обиженно начала она, - тебе не позволено проводить время с кем-то еще? Теперь он решает, что тебе делать?

- Нет, - быстро ответила я, боковым зрением наблюдая за еще одной черной машиной. – Он не решает.

- А звучит именно так, - мрачно сказала Рина, продолжая изучать мое лицо.

- Да нет же.

Мы сидели в молчании несколько минут. Люди ходили по парковке, выходя из машин и забираясь в них, приезжая и отъезжая. Я вспомнила о том вечере, когда увидела Рину, плачущую и подпевающую грустным песням на радио. Она рассказала мне все тогда, так почему же не могу я?

- Кейтлин, что происходит? – вдруг спросила она тихо. – Расскажи мне.

Я посмотрела на нее – мою лучшую подругу со светлыми кудряшками и Коралловым Льдом (её любимая помада) на губах, и на секунду подумала, что действительно могу рассказать обо всем прямо сейчас. О беспомощности, о синяках, о том, как все внутри сжимается, о темных глазах, о безопасных днях…

Нет. Не могу. Я не могу ничего рассказать ни Рине, ни кому-либо еще. До тех пор, пока я не говорю обо всем вслух, ничего не происходит.

Так что я улыбнулась своей лучшей улыбкой болельщицы, потрясла головой и весело сказала:

- Рина, ничего не происходит. Ты просто слишком много переживаешь. Поверь, не о чем волноваться.

Рина все еще смотрела на меня, склонив голову на бок. Она была неглупа и всегда понимала, что что-то не так. Но она верила в нашу дружбу, рассказывала мне все секреты и думала, что я делаю то же самое. Наша дружба спасла меня.

- Хорошо, - наконец произнесла она, как будто мы после долгих переговоров пришли к соглашению. – Но если я нужна тебе…

- Я знаю, - перебила я ее. Ровно полдень. Безопасное время закончилось. Желудок сжался, по плечам пробежали мурашки, я нервно оглянулась на дорогу, затем перевела взгляд на нее. Веселая, милая, верная Рина, я завидовала ей. В её жизни нет проблем, больших, чем ссора с парнем или случайные встречи в торговом центре.

Мимо проехала черная машина. Роджерсон.

– Мне нужно бежать, - быстро сказала я, вскакивая и подхватывая сумку. – Увидимся позже!

Рина не произнесла ни слова, лишь махнув рукой и наблюдая, как я бегу к машине.

***

Пока я работала над тем, чтобы стать невидимой для окружающих, Кэсс потихоньку возвращалась к нам. Она не позвонила на Рождество, и мама плакала весь вечер, начиная с разворачивания подарков и заканчивая ежегодным завтраком пирогом в компании Боу и Стюарта. Вместо звонка Кэсс прислала открытку и фотографию, на которой были запечатлены они с Адамом. Широко улыбающиеся, они стояли перед их собственной елочкой, украшенной самодельными снежинками и бумажным ангелом на верхушке. Адам обнимал Кэсс, и сестра выглядела такой счастливой, какой я ее и не помнила. Мама немедленно поставила фотографию в рамку на кофейный столик, заставив потесниться кукол с их чаепитием.

- Я пытаюсь понять, почему она держит свою жизнь на расстоянии от нашей и зачем так охраняет границы, - слышала я, как мама говорила Боу, когда они прибирались на кухне. Папа уже уселся в кресло, увлеченный матчем, а Стюарт растянулся на диване, положив одну руку на живот. – Это ведь Рождество!

- Она вернется, - успокаивающе отвечала Боу.

- Она как будто думает, что мы контролируем ее жизнь и слишком много знаем обо всем, что с ней происходит, - продолжала мама под шум воды. – Но, как бы то ни было, сейчас мы просто не в состоянии это делать!

Она вздохнула своим фирменным «Кэсс-вздохом», который был мне хорошо знаком еще с лета.

Подарки для Кэсс лежали под елкой, пока мы не разобрали ее. Мама даже оформила один небольшой сверток для Адама. Теперь же они были убраны в шкаф в коридоре и заняли свои места на полке возле пылесоса.

Когда сестра, наконец, позвонила, через неделю после Нового года, я лежала в кровати, находясь в каком-то странном полусне и пытаясь не думать о прошлом вечере с Роджерсоном, свежем синяке, охватывающем запястье и многих предыдущих вечерах. Я поняла по маминому голосу, что звонит именно Кэсс – вежливое «Алло?» подпрыгнуло и словно зазвенело в воздухе, мамина интонация приобрела такой счастливый оттенок, что даже я, в другой комнате, услышала.

- И тебя с Новым годом! – воскликнула мама, и я услышала, как она ходит по дому, разыскивая папу. С ним все было чуть сложнее – он обычно брал трубку и внимательно слушал, затем начал говорить сам отрывистыми фразами и официальным голосом, как делал теперь всегда, когда звонила сестра.

- Ну как ты там, милая? Как Рождество? – мамины каблуки процокали в направлении кабинета отца. Я перевернулась на бок и закрыла глаза.

- Да, мы чудесно провели время. Ты пропустила ежевичный пирог, но мысленно ты была с нами. Знаешь, это было совсем по-другому без тебя. – Пауз, затем я услышала ее шепот: «Джек, это Кассандра! Возьми трубку».

- Как там погода? – поинтересовался отец, затем замолчал, слушая ответ Кэсс. – Ну да, именно так и выглядит январский Нью-Йорк.

- А здесь очень мило, - добавила мама. Видимо, отец уже решил закончить диалог. – Что? О, с ней все в порядке, она так занята. Чирлидинг продвигается прекрасно, да еще все эти школьные дела и ее новый парень, Роджерсон. Она занята чем-нибудь каждый вечер, с ней все замечательно!

Я изучала взглядом синяки на руках. Замечательно. Верно.

- Я уверена, она будет рада поговорить с тобой! – мамины шаги раздались в коридоре совсем рядом с моей комнатой. – Не знаю, может быть, она еще спит, но я могу…

Я вытянулась на кровати и закрыла глаза в тот момент, когда она открыла дверь и заглянула в комнату.

- Кейтлин? – прошептала она. – Милая?

Я сконцентрировалась на дыхании: вдох, выдох, вдох, выдох – спокойное и размеренное. Вдох. Выдох. Вдох.

- Ох, - тихо сказала мама в трубку, - она уже легла. Она расстроится, когда узнает, что пропустила твой звонок.

Вдох. Выдох.

Дверь тихонько щелкнула, закрываясь, и мамины шаги удалились. Ее голос стал тише, она вернулась в кухню, все еще разговаривая с Кэсс и ловя каждое ее слово.

Мне не хотелось говорить с сестрой. Каждый, кто уже успел заметить, что со мной что-то происходило, был достаточно занят своими делами, чтобы задаваться вопросами снова. Рина – Джеффом, мама – Кэсс, Коринна – Дейвом и своей работой. Единственной, кто все еще вел себя так, словно чувствовал, что у меня проблемы, была Боу, но вмешиваться и задавать много вопросов было не в ее стиле, а игнорировать ее внимательные и временами сочувственные взгляды я уже наловчилась. С короткими ответами на обычные вопросы проблем не тоже возникало: хорошо, занята, ничего особенного, просто устала.

Но моя сестра была другой. Мы были слишком похожи, поэтому я боялась, что она легко заметит перемены в моем голосе и по одному слову, сказанному мной, поймет, что происходит. Мне нельзя было быть раскрытой, тем более – Кэсс. Она была сильнее, умнее и никогда бы не позволила такому случиться.

Засунув руку под матрас, я вытащила дневник, пролистнула несколько заполненных страниц и открыла чистую. Мама все еще смеялась на кухне, видимо, Кэсс рассказывала что-то смешное, а я начала свой собственный, беззвучный, диалог со старшей сестрой.

«7 января.

Дорогая Кэсс,

Помнишь, когда мы были маленькими, мама всегда говорила нам, чтобы мы писали обещания на Новый год, а потом старались сдерживать их? Например, чистить зубы каждый день, не драться друг с другом или читать по книге каждый месяц. Тогда все казалось возможным, и мы знали, с чего начинать.

В этот Новый год я больше не чувствую ничего подобного. А ты?

Со мной что-то происходит. Я как будто сжимаюсь, и становлюсь все меньше и меньше, и я не в силах остановить это. Слишком много всего идет не так, но мне стыдно признать реальностью даже меньшую часть этого. Это все как прорубь в пруду, ты подходишь к ней, и она кажется небольшой, но вот под твоим весом лед проламывается, прорубь становится больше, и ты падаешь. Я как будто сплю и не могу проснуться…»

Как-то, серым февральским днем, я направилась к Коринне, чтобы выкурить сигарету перед тренировкой, а потом, может, пропустить занятие, но, приехав, увидела, что свет выключен. Беспрепятственно зайдя внутрь, я увидела Коринну, которая спорила по телефону с представителем управляющей компании.

- Я понимаю, - сказала она. Увидев меня, Коринна кивнула в знак приветствия. Без включенного телевизора здесь было непривычно тихо, я даже слышала, как мурлычет их кот откуда-то из другого конца комнаты. Коринна сидела на диване, перед ней были разложены квитанции, в руке она держала калькулятор и, плача, пыталась что-то подсчитать. – Но мы ведь за все заплатили! Я имею в виду, я точно помню, как отдала деньги своему парню, и он пошел платить, так что я не знаю, как…

Она замолчала, прислушиваясь, потом покачала головой и достала из пачки, лежавшей рядом, бумажный носовой платок.

- Да, хорошо. Я поняла. Спасибо.

Коринна положила телефон на столик и закрыла лицо руками. Ее браслеты соскользнули по запястьям со знакомым звоном.

- Боже мой, - простонала она, не отнимая руки от лица.

- Мне жаль, - сказала я. Коринна взглянула на меня и попыталась улыбнуться.

- Ты знаешь, что в Лос-Анджелесе сегодня семьдесят два градуса (*имеются в виду градусы по Фаренгейту, это примерно 22 градуса по Цельсию)? И это посреди зимы? Там, наверное, рай.

- Звучит неплохо. Я буду скучать по тебе, когда вы уедете, - я пыталась поддержать ее, как могла.

- Ты можешь приезжать в гости, - Коринна мечтательно улыбнулась, зажигая сигарету. – Мы пойдем на пляж, встретим кинозвезд и будем загорать в середине февраля!

- Здорово! Считай, я уже там.

Мне действительно хотелось бы быть сейчас где-нибудь… Подальше отсюда.

- Я постоянно об этом думаю, - сказала она мне. – Знаешь, это просто все, чего я хочу.

Я кивнула. Калифорния казалась такой далекой и нереальной, но, возможно, там действительно было лучше?.. Взглянув на часы, я поняла, что уже опаздываю на тренировку.

***

Когда я вошла в зал, все уже собрались и ждали лишь меня одну.

- Кейтлин, - начала Челси Роббинс. – Мы рады, что ты наконец решила присоединиться к нам. Присядь, мы хотели поговорить с тобой.

Я с трудом сглотнула и села на край скамейки. Все, кроме Рины, которая притворялась занятой завязыванием шнурков, смотрели на меня. Все девчонки были в спортивной одежде, шортах и майках, одна я надела длинные штаны и кофту с длинными рукавами. В зале еще не было слишком уж жарко, и я радовалась, что никто не увидит мои ноги или руки обнаженными. На тренировках я справлялась, кажется, неплохо, никто не замечал, что я под кайфом, что тоже не могло не радовать меня. Сигарета – вот все, что было нужно, чтобы пережить еще одну тренировку.

«Восстание болельщиц», вспомнила я, оглядевшись вокруг – сплошь серьезные лица, все взгляды направлены на меня.

- Кейтлин, - начала Челси, как уполномоченная говорить от лица всех и каждой, - нам кажется, что сейчас самое время обсудить все, что происходит с тобой, и твое будущее.

- Мое будущее?

- Да. Как ты видишь себя в команде, - губы Челси были яркими и розовыми, потому что она без конца их облизывала. Не лучшая привычка, капитан. – Думаю, ни для кого не секрет, что ты часто бываешь… Хм, не в настроении, чтобы прийти на тренировку. Я права?

Про залу пронесся тихий гул соглашающихся с ней голосов.

- А если ты приходишь, то опаздываешь, часто присаживаешь на скамейку и отдыхаешь, как будто у тебя совершенно нет сил, - Челси сцепила пальцы, - Ты не обращаешь внимания на замечания, ведешь себя как-то отстраненно… Может быть, у тебя есть какие-то проблемы?

Гул усилился. Элиза Дрейк энергично закивала, ее хвост раскачивался за спиной. Свет в зале был очень ярким, и я чуть прищурилась, глядя на них – недовольные, мрачные, надутые. Проблемы. Вы не знаете и половины.

- Кейтлин, - Челси начала терять терпение. За ее спиной Линдси Уайт, чья модельная карьера пошла под откос из-за того моего давнего падения и ее сломанного носа, закатила глаза. – Мы хотим дать тебе шанс объяснить, исправиться.

Я оглядела их, таких стройных и красивых, сияющих и прекрасных. Рина грустно смотрела на меня, а Элиза Дрейк, оказывается, сбросила те пятнадцать фунтов, и теперь ей ничто не мешало снова занять свое место на верхушке пирамиды.

- Кейтлин! – воскликнула Челси. – Тебе, что, совсем наплевать?!

Мне здесь было не место. Никогда мне здесь не были рады. Теперь, когда в моей жизни появился Роджерсон, чирлидинг казался иностранным языком, на котором я не говорила уже долгое время и теперь с трудом вспоминала. «Тебе наплевать?». Вопрос показался мне странным. Конечно же, мне наплевать. Если бы все было иначе, я бы не носила мешковатые свитера. На моих запястьях не было бы старых синяков, а на спине – свежего. Я бы не притворялась невидимкой. «Тебе наплевать, Кейтлин?».

Все всё еще смотрели на меня.

- Нет, - резко сказала я в лицо Челси, прямо в ее розовые губы, которые она снова облизнула. – Мне не наплевать, - затем я поднялась со скамейки.

Их реакция была почти осязаема, когда я повернулась к болельщицам спиной и пошла прочь из зала, где сделала тысячу пирамид и миллион кувырков.

- Кейтлин! – услышала я голос Рины, - Постой!

Но я просто шла вперед, обхватив себя руками, и дверь захлопнулась за моей спиной.

Я подошла к машине, разблокировала ее и забралась внутрь. Теперь я сидела там, на пустой парковке, и плакала. Это были худшие слезы из всех – знаете, те, что рвут грудь и причиняют невероятную боль. Никто не слышал меня, и это было единственным плюсом. Мне не верилось, что я сломалась из-за того, что меня выгнали из команды, которую я ненавидела, но глубоко в душе я знала, что происходит. Я оплакивала свою старую жизнь. Сейчас я стала девушкой, которая встречалась с парнем, избивавшем ее, которая курила слишком много. Я тонула – и никто не знал об этом, я держала все в себе.

После тренировки я должна была встретиться с Роджерсоном, он обещал приехать к моему дому в шесть часов, так что у меня было время для долгой поездки домой. Когда я проезжала дом Дейва и Коринны, внутри было темно, машин на подъездной дорожке не было. Я представила, как Коринна возвращается домой, в темную комнату, и бродит по кухне в поисках свечки. Наверное, в темноте все кажется не таким плохим. Думаю, я хотела бы оказаться в темноте прямо сейчас, но так уж вышло что темнота теперь поселилась внутри меня. Я миновала один из старых домов Рины, на секунду задержавшись, чтобы взглянуть на крыльцо, принадлежащее ее бывшему отчиму, как частенько делала она сама, затем направилась к дому. Не останавливаясь, я проехала мимо и решила остановиться в Коммонс Парке. Я не была там уже много лет.

В парке установили новые карусели и горку, но песочница, где Кэсс дотянулась до меня совочком, осталась на том же месте. Я вышла и села на ее край, взяла пригоршню песка и пропустила через пальцы, наблюдая, как он осыпается золотой волной. В песочнице валялись какие-то палочки, туфли кукол Барби и сломанные игрушки. Частичка меня тоже валялась где-то здесь. Я коснулась шрама над бровью. В тот момент это была самая сильная боль, что я когда-либо испытывала. Закрыв глаза, я представила маму, несущую меня домой, и папу, державшего меня за руку, пока врачи зашивали порез. И выражение лица Кэсс – как стремительно оно изменилось из победного в испуганный, когда она поняла, что натворила. Другое время, другая боль. Я уже почти не помнила тех впечатлений.

Я долго сидела в парке, снова и снова загребая и рассыпая песок. Я думала обо всем: о чирлидинге, синяках, лице Роджерсона на моей фотографии, веселом голосе мамы во время телефонных разговоров, Коринне в Эпплби и ее мечтах о Калифорнии. Но больше всего я думала о Кэсс и том, как мне хотелось бы, чтобы сейчас сестра была здесь и помогла мне справиться с этой болью.

Я все еще сидела на краю песочницы, когда машина Роджерсона проехала по улице и миновала дом моих родителей, затем остановилась – видимо, он заметил мою машину. Он остановился неподалеку, не выключая фары, и они светили на дорожку парка, как софиты. Как и всегда, я не знала, чего ожидать в этот раз. Поежившись, я встала и плотнее завернулась в кофту. Немного песка осталось в моей руке, и я зачем-то пересыпала его себе в карман, словно единственное связующее звено между мной прошлой и мной настоящей. Затем глубоко вдохнула и ступила в яркий свет.