В понедельник утром

так и подмывало позвонить в школу и сказать,

*

что в школе заложена бомба —

но не совсем понимал: как

и по какому номеру — я могу это сделать.

КАК Я СТАЛ АТЕИСТОМ.

*

Там я лет до шести верил в Деда Мороза.

Там папа катал меня на ноге.

Там я летом скользил по траве на лыжах.

(Ну, может, и не скользил.

Но это ведь было Там —

так что пусть будет «скользил».)

Там на елке на ниточках висели конфеты.

Там я с братом под предводительством мамы

вырезал снежинки из папиросной бумаги.

Там бережно разглаживал удачные

(чаще мамины) на оконных стеклах

в «большой» комнате.

Предварительно проклеивая каждую из них

кусочком хозяйственного мыла,

смоченным в воде.

*

Там из одних только кубиков

создавались миры.

Там единственная смерть для солдатика —

смерть в бою.

Там для меня — неприемлем футбол

по телевизору.

Там подпрыгнув, я мог зависать в воздухе…

(Иногда, и самому не слишком-то верится —

но сомневаюсь недолго: «Это же было Там!

А значит, было.»)

*

Так что: кому-кому, а мне — грех жаловаться,

если я могу сказать о себе почти не лукавя

(только прошу: не упрекайте, не смейтесь,

не говорите, что лгу): «У меня были крылья!» —

ведь я про Там говорю.

А ведь Там, честно-пречестно,

лгал я значительно реже. Да и часто без цели —

скорее, от чрезмерности.

*

(Там — необозримая перспектива.

Там — время неспешно.

Там мои представления об устройстве мира —

знания-наверняка.)

*

К примеру, Там я твердо уверен, что у Деда Мороза

есть диковинный телевизор, который принимает

всего один канал (тот, без которого не обойтись) —

канал «Новогодний»: «Персональный телеканал

специального назначения, созданный с целью

контроля / поощрения». Вещание прерывается

только на профилактику. В рабочем режиме

показывает круглосуточно и без снега: (в том числе)

как я и брат — плохо себя ведем и спим зубами к стенке.

*
Там к концу осени я уже вовсю боялся, что именно на этот раз

великодушие Дедушки Мороза иссякнет и что он возьмет

да и отдаст мой подарок в нагрузку к другим подаркам

какому-нибудь образцово-показательному ребенку.

*

Там степень моего раскаянья в «недопустимом» поведении

напрямую зависела от количества дней, остающихся до праздника.

Так в первые дни зимы извинение, регулярно произносимое

(начиная с ноября), шепотом, под одеялом к адресату Дед Мороз,

еще имело под собой исключительно прагматическую основу

(искренне надеялся, что при скрупулезном отношении

к выполнению ритуала-извинения Красный Нос смягчится

и долгожданный подарок — все-таки окажется в моих руках).

Но что взять? — Ребенок. С каждым днем мучился все сильнее.

И в предпраздничные дни выносил себе окончательный приговор:

«Хуже подлеца!.. Ничтожество!.. Мальчиш-Плохиш!»

О «своем» подарке — забывал и думать. А мои вчерашние кривляния

приобретали вид просьбы: «Дедушка Мороз, пожалуйста, прости.

Пожалуйста, никого не наказывай. Отдай, пожалуйста, подарки тех,

кто в этом году не заслужили подарки, — тем, кто их не заслужили».

*

Давно замечено, «суть произошедшего представляется ясно, увы —

когда без особой надобности»: Страх не оправдать чьи-то чаянья

и быть обманутым в своих, как и большинство других моих

тогдашних опасений, не имел под собой значительных оснований.

Ведь Там, как оказалось, Дед Мороз был чем-то вроде моего

детского Бога-Отца, чем-то вроде книжного В.А. Сухомлинского.

Ибо Там Красный Нос прощал мне все сумасбродства и шалости,

а Его наказания за мои проделки были до нелепого гуманистичны.

Ибо Там проводниками воли Красного Носа

(архангелами по совместительству) были

мои самые-самые: умные, сильные, красивые:

в миру — раб божий Александр,

в миру — раба божья Вера,

а для меня — просто — Мама и Папа.

*

Однажды Там, когда Дедушка Мороз, как всегда заполночь,

спустился к нам в дом по дымоходу, в «большой» комнате

у ствола сухонькой ели — уже стоял аккуратный мешочек.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ.

В школе нам говорили, что в этом году будет великая дата,

прекрасный праздник: 100-летие со Дня Рождения Ленина.

Тщательно готовились к предстоящему торжеству.

В последнюю неделю была атмосфера какого-то радостного возбуждения.

Я тоже очень радовался. И очень гордился. В этот год даже как-то по-

особенному.

22 апреля у меня был день рождения и мне должно было исполниться

одиннадцать.

Её родители дружили с моими. В коммунальной квартире

наши комнаты — практически одна напротив другой в конце коридора.

Распахнулись двери — вприпрыжку вбежала.

В её руке были шарики с надписью (надпись — не фабричная,

сама украсила шарики, видимо, разноцветными ручками):

«100-летие со Дня Рождения Ленина».

Говорит, она счастлива: у неё двое детей, муж — не пьёт, всё в семью;

У меня тоже двое — два сына. И с женой мне очень повезло:

не мешает мне жить, принимает таким как есть;

Много говорили, пили и ели. Всё-таки встреча выпускников.

Даже странно: выпили порядком — никто не напился.

Удивительнее всего: было, что сказать друг другу.

Провожал домой (вспоминали тот День Рожденья).

Смеялись, как полоумные. Не забыла. Помнила до мелочей.

Лишь одна деталь мне виделась по-другому. Впрочем — не подал виду…

По её словам, на шариках красовалось: «С Днём Рождения, Саша!»

МОЛОКО.

Это было ещё в начальной школе.

Я ей нравился. Таскал у неё из портфеля сырники.

Любил фильмы с Брюсом Ли. Обожал зиму.

Вечером мама помогала мне собирать портфель и давала 20 копеек на

две булочки.

Вместо булочек перед уроками покупал четыре турецких жвачки «Турбо».

Счастливый забегал в школу — через вход, где ещё не стояли дежурные.

После второго урока, на большой перемене в столовой —

на подносе стаканы с разбавленным молоком

(вкус хлорированной воды с молочным привкусом).

Три стакана (стакан за стаканом) —

дома и такого не нальют.

Родители вкалывают на заводе.

Говорят, что в ближайшее время будут работать там же.

Она не любит молоко. Мало того что разбавленное, так ещё и с пенками.

Но знает, что Любовь Иосифовна будет настаивать.

Вешает на край стакана пенки. Выпивает.

(Любовь Иосифовна внушает двум подружкам — Ире и Насте,

чтобы они выцедили хотя бы по полстакана,

и не видит, как Рита пьёт молоко.)

— Почему ты не пьёшь? — спрашивает Любовь Иосифовна у Риты.

— Я уже выпила.

— Ри-и-та... врать не хорошо!

— Я правда пила! Спросите у Валеры! — Он видел...

И вот сейчас, по прошествии двенадцати лет, мне кажется, что если бы я,

действительно, не видел, как она пьёт молоко, пьёт через силу, мучается, я,

чтобы показать своё благородство, сказал бы, что видел, как она пила...

(Наверно, поэтому и соврал, наверно, поэтому и оказался сволочью.)

Когда вернулись в класс —

со стыда пересел от неё за последнюю парту.

Год не разговаривали. После почти не общались.

В восьмом — перешёл в другую школу.

На днях столкнулись в супермаркете: весь вечер не могли наговориться,

всю ночь она называла меня Валерка. Подумать только, — шептала мне на

ухо, — из-за какого-то молока... из-за какого-то молока...

Утром накормила сырниками с чаем.

— Дай мне свой номер, — попросила она, — вечером созвонимся.

— Продиктуй мне свой — я пущу тебе вызов.

Продиктовала.

— До вечера, — сказала она.

— До вечера, — ответил я.

Прошёл арку. Она слишком меня любит, — подумал я, — и стёр её номер...

(Наверно, поэтому и соврал, наверно, поэтому и оказался сволочью.)

ALMA MATER.

тяжёлый подъём

утренняя пробежка

какая там! —

мысленно вокруг дома

душ (холодной водой —

горячую ещё не включили)

завтрак

кофе булочка сигарета

семинарское занятие

монотонный голос преподавателя

«тройка»

ничего сейчас только октябрь

ещё успею...

если не вылечу

пока я это писал

и повторял изо дня в день

практически те же самые действия

зачастую в том же самом порядке

+ к этому

смотрел телевизор

ходил в игровую

ходил к своей девушке

иногда она ко мне приходила

пил пиво с друзьями

иногда надеялся что им и ограничимся

(ограничился только однажды

узнав что умер друг)

на поминках пил воду

бегать правда так и не стал

так и бегаю вокруг дома мысленно

дали горячую

(так что спасибо —

отмокаю в ванной)

пришёл декабрь

хотя я больше люблю июль

тяжёлый подъём

утренняя пробежка

какая там! —

мысленно вокруг дома

душ (холодной водой —

горячую уже отключили)

завтрак

кофе булочка сигарета

речка

волейбол

ванны (солнечные!)

водичка (прохладная!)

загар (чудесный!)

если не облезу

пока я это писал

и повторял изо дня в день

практически те же самые действия

зачастую в том же самом порядке

+ к этому

смотрел телевизор

ходил в игровую

ходил к своей девушке

иногда она ко мне приходила

пил пиво с друзьями

иногда надеялся что им и ограничимся

(ограничился только однажды

узнав что наши в четвертьфинале)

два дня не выходил из квартиры

три — не отвечал на звонки

четыре — не был на речке

бегать правда так и не стал

так и бегаю вокруг дома мысленно

горячую ещё не дали

(так что спасибо —

какая уж тут ванна!)

восстановился на учёбе

пришёл октябрь

хотя я больше люблю июль

ЗАСЕДАНИЕ КАФЕДРЫ.

*

На заседании кафедры из вызванных из нашей группы пяти человек

появились четверо. Пятый кандидат на отчисление — просто не знал.

Предупредить могли. Но зачем? Так — один крайний считай есть.

А наши надежды на продолжение счастливого детства, вернее,

счастливой юности, то есть «благополучно добыть в ВУЗе на дневном» —

автоматически повышаются. Своя, ведь знаете, рубашка (уже оправдываюсь)

к телу ближе. Да и кто мне этот Сережа? Я его — одногруппником

не ощущал.

Появлялся пару раз за семестр. Один из них в деканате. Там — и сдавал сессию.

*

У нас четверых с пропусками — немногим лучше. Коля ходил

на лабы, семинары и лекции «несговорчивых» преподавателей.

Андрей, скорее, по настроению (и посещал, и прогуливал).

Макс не пропускал воспитательный час и спецдисциплины.

Я, как Коля, ходил на те пары, которые в итоге все равно отрабатывать,

как Макс, старался не злить куратора, не пропуская воспитательный час,

и, как Андрей, прогуливал по настроению, тем самым, себя же и опровергая.

*

В первые посещения кафедра ассоциировалась у меня с бистро

или летней кафешкой. Находилась она в тупиковой части коридора.

В коридоре, по левую руку, стояли небольшие парты и стулья. По правую,

тянулся узкий стол. На нем традиционно сидели первокурсники. Потому

что —

первокурсники. Стол соорудил — лично доцент Копытин.

И им еще придется с этим считаться. Хотя бы — с доцентом.

*

Ожидаем, когда нас вызовут. И сидим на узком столе.

Переживаем, одним словом. Советуемся, что говорить.

В результате, когда заходит наша четверка, на вопрос завкафедры

(нашего куратора, между прочим): каковы причины прогулов?

Коля: «Я работал». Андрей: «Я работал». Максим: «Я работал». «Я тоже

работал», — говорю я и едва не делаю шаг вперед со словами: «Расчет окончен».

*

Заседание проходило в лаборатории. Вдоль стен с учебными плакатами —

парты с оборудованием. Возле парт — стулья с преподавателями на них.

В центре помещения — один за другим — пять столов. За каждым —

по преподавателю. За пятым — доцент Копытин. На этот раз его

не слышно и даже особо не видно. Сидит за столом и мирно

читает газету. Некоторые преподаватели копошатся в бумагах.

Некоторые проверяют работы студентов. Кто-то проставляет оценки

в журнале. А кто-то… Таких большинство: сидят, уперев взгляд в пол.

*

Поднял глаза и посмотрел на нас, когда мы так лихо

оправдывались, только один преподаватель. Хороший

малый! Принял все всерьез (или сделал вид) и сказал пару слов

в нашу защиту. (Заметив, что преподаватели на нас не смотрят,

почувствовал себя подглядывающим в замочную скважину:

на мгновение — показалось, что им стыдно в этом участвовать.)

*

Копытин отводит взгляд от газеты: видит не нас, а своего

школьного друга, двенадцатилетнего Гришу, стоящего

перед одноклассниками. Гриша — плачет. Состоялся

субботник — Гриша отсутствовал. (А внутри Копытина

раздается: «Ты подвел свое звено, бросил тень на свой отряд —

разве пионеры, так поступают?») Только и остается, что прятать

взгляд. Или разрешать себе думать, что происходящее тебя

не касается. И сейчас. И тогда: на пионерском собрании.

*

Нас, в свою очередь, немного журят, и запускают

в лабораторию следующих, выпуская в коридор нас,

несколько измученных, но в целом — счастливых.

ОБЩАГА.

Стук в дверь. Входит сосед по этажу и идет к холодильнику.

Берет в холодильнике майонез. И уже потом спрашивает: можно?

На столе с вечера стоят грязные чашки. Над чашками летает мошкара.

Олег не выдерживает и выносит их на кухню. (Весь стол в следах от чашек.)

Коля жалуется на отсутствие гондона. Макс предлагает — взять у него в тумбочке. Коля,

не без гордости, говорит, что гондоны Макса ему жмут. Встает с постели и

берет упаковку.

Еле слышное жужжание из-за стены. Света комментирует из постели Коли:

«Это Ирка работает эпилятором. Недавно начала встречаться с Пашей с

4-го.»

Из кухни, в смежную с комнатой стену, три раза стучат —

Макс отвлекается от учебы и идет за закипевшим чайником.

Коля кряхтит на Свете. Света борется со сползающим одеялом. Когда любимый

потрахался, бережно, чтобы не разбудить, выбирается из под него и идет в душ.

Олег лежит на кровати, стоящей вторым ярусом на спинках кровати Коли,

и молится перед сном — не выдерживает Колиного храпа и прерывает молитву.

Еще одна пара (Кабан и Наташа) раззадоренные Колей и Светой

непродолжительно корячатся на койке Кабана, затем — с нее встают.

(Кабан, в презервативе. Наташа, в простыне.) Кабан бросает постель на пол.

Наташа для порядка ломается. Через мгновение — они уже делают это на полу.

Пришедшая из душа Света, выключает освещение и аккуратно обходит

ребят, садится на кровать Коли, и долго вполголоса говорит по телефону.

Макс сидит перед компьютером в наушниках и играет по сетке. Олег

дрочит в туалете. Вернувшись, забирается к себе «на второй этаж».

Обводит взглядом комнату — все заняты своими делами

и, по возможности, стараются друг другу не мешать.

Побыв в одиночестве (в туалете, и в комнате вместе со всеми), поняв

и простив, засыпает счастливый, как после — благодатной молитвы.

МАРКСИСТСКО-ЛЕНИНСКАЯ ТЕОРИЯ.

Когда мне было 19,

я чувствовал себя намного старше —

где-то на 70.

Между 19-ю и 20-ю

кто-то включил или выключил во мне какой-то рубильник,

и когда мне исполнилось 20 —

я почувствовал себя соответственно.

Когда мне будет 21, скорее всего, буду ощущать себя как в 15.

Когда стукнет 22, думаю, буду как 10-летний мальчик.

Когда исполнится 23, наверное, буду как 5-летний.

Когда буду отмечать свои 24... —

Видимо, будет решаться:

окажусь на другой...

или всё предстанет в новом...

Но мне неприятно об этом говорить,

поэтому пишу:

Когда мне будет 24 — и ставлю прочерк.

Когда мне будет 24 — «прочерк».

А когда мне будет 25? —

Какой я буду в 25?

Мне кажется,

если я хоть что-то понял об устройстве мира,

хотя бы самые доступные, простые вещи;

если я, например, могу сказать

что-то определённое по кольцам

внутри деревьев

(хотя бы сколько им лет,

и что-нибудь о тех людях,

которые стояли или сидели возле них,

кого-то или чего-то ожидая...);

и если я, элементарно, умею считать

и понимаю, какую сдачу должны дать,

когда положите на прилавок 50 копеек,

зная, что белый кирпичик ещё вчера стоил 20... —

то в 25

есть два варианта развития событий:

— либо мои представления о мире в очередной раз кардинально изменятся,

— либо родители отдадут меня в детский садик,

в старшую группу...

(если там, конечно, будут детские садики)

или, на худой конец, оставят дома

под присмотром бабушки.

Но это случится, только

если за прожитые мной 20 лет

я хоть что-то понял о самых доступных и простых вещах.

А если всё же ничего не понял...

и просто пудрил мозги,

морочил голову,

тратил ваше драгоценное время... —

то мои предположения глубоко ошибочны

(как мироощущение молодого старика

с.... по.... не глядевшего в воду).

1986 г.

ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОГО ЧАЕПИТИЯ.

Долгое время не расходовали индийский чай. Пили грузинский. Хотя и его экономили.

Наблюдали за другими. Продолжали пить грузинский.

Из подлобья посматривали на тех, кто уже наслаждался индийским. Сами пока нет. А куда нам спешить? Пусть другие пока.

Во сне, правда, пили только индийский, причем из буфетных сервизных чашек. Но это во сне. А в жизни — сервизные праздничные в буфете для красоты.

Однажды попробовали индийский. С этого момента заваривали

2/3 грузинского к 1/3 индийского. Так, в общем-то, тоже было даже очень.

Затем — приелось ужасно. Грузинского, слава богу, оставалось все меньше. Стали заваривать один к одному. Не без сомнений, конечно.

Подошла очередь запасов индийского. Теперь ничто не мешает нам наслаждаться индийским, жить полной настоящей жизнью!

Вскоре появился чай «какой хочешь в любых количествах» — продолжили пить индийский. По понятным причинам — более крепкий его вариант. Причем, не без чувства гордости: за свою находчивость и жизненную стойкость.

СКОМОРОХИ

ИДИОТ.

Интересует собственный идиотизм. Другие идиоты вызывают интерес, если мы совпадаем.

Временами попадаются — настолько идиоты — что они интереснее тех, с которыми совпадаю.

Наблюдая таких — неистово хлопаю в ладоши, гримасничаю, показываю на них пальцем.

Беру от них лучшее. Жду встреч с им подобными.

Земля не оскудеет идиотами — и с этой фразой я согласен.

Но кто сказал, что это плохо?

СЧАСТЬЕ.

Два идиота могут заинтересоваться друг другом, если они похожи. Или

если они — мужчина и женщина.

Вариант — женщина-женщина, мужчина-мужчина тоже правомочен.

Также возможен вариант, который ежесекундно реализуется в любом, даже

в не идиоте, и при этом не исключает других вариантов — внутренний диалог. Такой вариант подразумевает присутствие в каждом — двух и более идиотов.

Если идиот осознает в себе присутствие двух и более идиотов — ему уже

легче: он не обязательно понимает, как ему повезло, но уже, наверняка, знает, что он не одинок.

Этим я не хочу сказать, что мужчинам и женщинам лучше в отсутствие друг

друга. Этим я не пытаюсь исключить вариант: женщина-женщина, мужчина-мужчина. Просто я хочу сказать, что если в любом человеке уживаются (не всегда мирно) два и более идиотов, то любой человек — все-таки идиот. А любой идиот — волен в своем выборе. И, по-моему, в определенной мере счастлив.

БЛЯДЬ.

*

Среди ее мальчиков, парней, мужчин: блондины, брюнеты, шатены,

рыжие… кареглазые, с голубыми глазами… с зелеными тоже,

дальнозоркие +4, близорукие -2, и даже один кареглазый блондин

с тяжелой формой астигматизма. В общем, и сейчас на вопрос:

«Какие мужчины Вам нравятся?»

Отвечает не раздумывая: «Разные…»

*

Про детский сад не будем говорить, не будем углубляться

с кем она кушала зубную пасту, и кто доедал за нее перловую кашу,

которую она так не любила.

Начнем со школы: отличники и двоечники, прогульщики и примерные.

С хорошистами — не водилась! «Удовлетворительников» —

недолюбливала!

В школьные годы она придерживалась крайних позиций:

хорошистов и троечников — считала — приспособленцами.

*

Студенты: в основном из ведущих ВУЗов

(извините, уж так получилось, это непреднамеренно) —

ХАИ, ХИРЭ, ХГУ. Ну и еще парочка мальчиков

из сельскохозяйственного и строительного.

Комсорг группы: было два, причем одновременно…

Не-ет, не в смысле втроем. Это сейчас: «свободная любовь»,

свингеры, «шведские семьи». Тогда — все по-другому:

коммунизм, партия… какие-то близнецы, какие-то братья…

А! Еще! Основное: секса нет!.. Бога, кстати, тоже.

Комсорг института: в скором времени к ней подкатил еще один «xy»

из «этих» (политически грамотных, тщательно отслеживающих тенденции,

ждущих очередного Пленума КПСС, как мужики со двора — футбола

по телику).

Уже потом он будет рассказывать сыну: «Расстаться с ней, сына, мне было

ой как не просто… Но слава богу. Слава богу, у меня хватило мозгов!

И эфемерному счастью с ней — я предпочел твою маму».

*

Преподаватели: был в количестве одного. С ним вдоволь могла поговорить

о фрейдизме. И о том, как крохой ей думалось, что когда мама умрет —

папа на ней женится.

(Сохранила к этому преподу (давайте условно назовем его Фрейдом)

пылкую привязанность, и даже после того, как они разошлись —

помогала набирать ему диссертацию.)

*

Ректор: —

(Нет, с ректором у нее, ничего не было.)

*

Рабочие: передовики и ударники (комсомольцы). Молодые люди —

не без перспективы. Кто пошустрее, впоследствии: вступили в партию,

сделали неплохую карьеру;

Не комсомольцы: перспектив не имели, о карьере даже не помышляли.

Должность «начальник участка» — предел мечтаний. Подняться выше —

большая удача!

Им можно было заниматься йогой, строить дом, сажать дерево, рожать

сына.

Но они не рожали (не считая этот физиологический акт своей задачей),

не сажали дерево. Дома обычно строили, если были строителями.

Йогой — не занимался никто. Как правило, пили — кто больше, кто меньше.

Непьющие были в меньшинстве, и их недолюбливали.

*

Руководители среднего звена: тоже очень ее любили.

*

Руководители больших предприятий: зачастую, были непостоянны, властны,

раздражительны, скучны, щедры напоказ, но временно. Одним словом, мудаки!

В общем, ей такие не нравились.

*

По поводу национального признака: для нее этот признак не имел

никакого значения. Испытывала отвращение к любым проявлениям

расовой нетерпимости. Еще в школе довелось внести свою лепту

в борьбу за «равные права»: отослала одиннадцать писем в адрес редакции

«Комсомольской правды». Десять — с вырезанными, из купленной в десяти

экземплярах «Комсомолки», протестными талонами. И одно — длинное,

эмоциональное и в чем-то сумбурное. Приведу выдержку:

«Как же можно их обижать?! Они ведь такие же как мы!

Они ведь наши братья!!!» И еще: «Анжела, если ситуация

у Вас не наладится, то знайте: я поговорю с родителями,

и не сомневайтесь, я в них уверена, мы сможем поселить

у себя в комнате, хотя бы одного маленького негритенка!»)

*

В основном, украинцы (тут хочется процитировать одну харьковчанку:

«Много у меня было мужчин, всех и не сосчитаешь./ Девять? — Больше.

Тридцать три? — Меньше./ Значит что-то между девятью и тридцатью

тремя».)

В их числе, диктую — записывай: первая любовь — мальчик из детского сада, рыцарь, который всегда, если того требовали обстоятельства помогал справиться с перловкой (спасибо тебе, милый друг!); одноклассники из школы (их я перечислять не буду, тоже — сплошь рыцари); ребята из ее института (надеюсь, еще не забыли): три «верных заветам» молодых человека; в списке нашлось место и для многочисленных студентов других ВУЗов (кого там только не было): музыканты, спортсмены, какой-то фарцовщик, который после распада Союза стал видным политиком, пару поэтов, какое-то неопределенное коли-чество прожигателей жизни, которых по всем признакам можно отнести к поэтам — если бы они еще и писали стихи — но стихов они: не писали; со сту-дентами закончили — представители рабочих профессий: электрики, сантехни-ки, штукатуры (относилась к ним с пониманием: «Да, за ними был грешок вы-пить. Но зато, в основной массе — абсолютно нормальные земные мужчины, без придури. Жаль только слов тебе никаких красивых, безумств, приятных мелочей. И культурная программа — ну ни к черту: первое время в кино, затем по забегаловкам, а потом уж совсем… На вопрос: «А куда сегодня?» —

«Так-к-к… к тебе». В общем, здоровый секс — ничего личного. — Теперь это, кажется, так называется?»)…

*

О гражданахдругих национальностей (прямая речь героини):

Белорусы: «Тот, который был у меня, только и делал, что канючил. Тоско-

вал по Малой Родине, но категорически не хотел возвращаться обратно, катего-рически!»

Русские: «Было много. Москвичи в том числе. А о них — и вспоминать не

хочется. И не потому что они… А просто не хочется».

Евреи: «Что он еврей, и все что из этого следует — в «дружеской беседе»

поведали мне родители. Из самого безобидного: «Стараются не жениться на

наших — стараются создавать семью со своими! В лучшем случае, будешь на втором месте после его мамы…»»

Кавказцы: «У них там на Кавказе с этим строго, так думали приедут сюда… А — фигушки! Со мной по крайней мере. За всех наших девчонок душу отвела… Не дала — ни одному!»

Татары (кажется, художник): «С ним — много и обо всем говорили. А иног-

да, мне стоило только подумать о нем… и вдруг — становилось легко и спокой-но.

В такие минуты казалось, что ощущение радости и какого-то абсолютного

счастья — продлится не 5 минут, не полчаса, не месяц и даже не год. И не прос-то: «Будет продолжительным».

Мне было настолько хорошо, что я наверняка знала, что это все — теперь

насовсем. И даже разрешала себе верить в то, что мне наконец удалось. Что наконец нашла Его. Что это — именно Он.»

ВХОД ИЗ МУЗЕЯ ИСТОРИИ СЕКСА.

Бежит, пытаясь успеть на отходящий от остановки трамвай.

В обеих руках сумки. Груди подпрыгивают в такт бегу.

В следующий момент — выпрыгивают из сарафана. Так

и бежит. Так и вскакивает в трамвай. (Двери закрываются.)

Ставит сумки на пол, ловко возвращает грудь в сарафан: «Хух,

успела!» У соседних дверей — совершенно офигевшая группка

подростков. Конечно, и интернет, и экран мобильного телефона, —

и они уже как бы многое видели. Но тут ведь — настоящая

жизнь! И подросткам, в отличие от большинства пассажиров,

даже в голову не приходит делать вид, что ничего не произошло

(и не происходит). И не пялиться на нее — они просто не могут.

Полупустой троллейбус останавливается, едва отъехав

от остановки. Решительная дама-кондуктор с начесом

тут же берет ситуацию в свои руки: «Если в салоне имеются

мужчины, пусть соизволят выйти и дотолкать троллейбус

до перекрестка… а там, — говорит, — есть свет». «Напряжение,

в смысле?» — подначивает пассажир. «А что нам за это будет?» —

не унимается. «Вот никого пальцем не трону, а вот лично тебя

посвящу в матери-одиночки — ребенка от тебя рожу… и тебе

и отдам — будешь кормить грудью, содержать и воспитывать!»

Перед тем, как отправить студенток-первокурсниц в секс-шоп

(вход из Музея истории секса), где по словам девушки-экскурсовода

им понравится больше — предлагает, чтобы каждая загадала

желание. (Загадывать нужно обхватив пятерней достоинство

статуи Бога-плодородия.) Девушки мнутся. Первой к статуе

подходит староста группы (серьезная и сосредоточенная).

За ней: кто со смешком, кто с торжествующей улыбкой, кто

отрешенно, кто с видом знатока, кто краснея, а одна с криком:

«Девочки, отвернитесь, пажалста, — пока я буду загадывать!»

В гинекологии студенческой поликлиники — очередь

на заморозку эрозии. Десять-двенадцать девушек.

Вернее, десять-двенадцать напуганных девочек.

И два-три невозмутимых с виду парнишки. Вернее,

мужчины. И не потому, что не подают виду, что боятся

за любимую. А потому, что пришли с ней. Говорят

с ней. Держат ее руку в своей. Сидят рядом молча.

Машину здорово подбрасывает. Надя за рулем впервые.

Практически одновременно — закрывает глаза, бросает

руль и убирает ноги с педалей, неосознанно снимая

с себя всякую ответственность за происходящее.

Отец выруливает. Когда Надя немного успокаивается,

спрашивает: «Что это еще за выходки, Надежда?!»

Слышит уверенное: «Па, — ну ведь ты же рядом…»

Второклашка Ася наотрез отказывается решать пример.

В числе, которое требуется разделить, есть ее любимая

цифра. Учительница с каким-то даже удовольствием

ставит ей двойку и вызывает родителей; Асина мама

возвращается из школы с купленным на обратном пути

арбузом. Когда папа протягивает Асе уже пятую или шестую

скибку, мама, как бы между прочим и как бы скорее обращаясь

к мужу, чем к ней (Асе), спрашивает: «Мы ведь делим этот

арбуз? — Делим, верно? — Но ведь не для того, чтобы разрушить,

уничтожить, сделать ему больно? — А зачем, как считаешь?..

Ну, чтобы поделиться, ага? Тем, что любим — с тем, кого, верно?»

Викуле исполняется четыре годика. И ей говорят, что теперь она —

совсем большая. И она тут же чувствует себя СОВСЕМ БОЛЬШОЙ;

Но какой праздник без сюрприза? — И этот не обошелся:

котик Мурчик — гадит имениннице на подушку. Но мама Вики,

прошу прощения, девушка интеллигентная. А настоящие интеллигенты

(вдруг Вы не знаете) — они же не кричат друг на друга. И совсем

не кричат! Даже, когда ОЧЕНЬ хочется. Но речь о коте, слава богу.

В общем, орет во весь голос! Четырехлетняя Вика явно удивлена

и заметно напугана — столь бурной маминой реакцией. Глядит

с недоумением. Растерянно переводит взгляд — с мамы на кота, с кота

на маму. Пытаясь успокоить, как-то утешить свою самую-самую,

не к месту назидательно трясет в воздухе кулачком с поднятым

вверх указательным пальцем: «Мамусь, лыбка ты моя, солныско,

птичка! Да не ласстлаивайся ты так, лади бога! Наш Мулчик

всего-навсего хотел мя поздлавить. Что мог мне, то и подалил».

СКОМОРОХИ.

Около входа в зоопарк — двое

изнывающих от жары мужчин.

Один в костюме казака. Другой — Микки-Мауса.

У каждого в руках — голова своего персонажа.

Ночью под окнами общаги ссорятся

мужской и женский голоса. Мужской

кричит: «Сука!» Женский просит:

«Пожалуйста, только не по лицу!»

Почтальон пристегивает велосипед

к пруту забора. Отдает почту

в офисный центр охране. Возвращается —

у велосипеда нет переднего колеса.

Мужчине на костылях, хромающему по вагону,

бросают в жестянку монету. (Ударяется о дно

с глухим звуком.) Мужчина останавливается,

встряхивает жестянку и, забинтованной ногой

в направлении — вперед по проходу, буцает

вылетевшую из нее одно-двухкопеечную монету

со словами «ни в пизду, ни в красную армию!».

Пассажиры покупают у юноши черно-белые

ксероксы календарей. Посевного и с расписанием

православных праздников — за те же деньги, что

стоят цветные на специальной бумаге. На одной

из станций, отведя парня в сторону, милиционеры

пытаются взять с него «местовое». Парень косит

под придурка, и ребята в форме — уныло отваливают.

Врач приходит только к десяти. И только в половину

одиннадцатого вызывает двоих по списку. Отправив

второго за бутылкой, закрывает дверь — наливает

с початой и пьет с первым. Продолжают втроем.

Поднявшись до состояния «я тебя уважаю», сочиняет

истории болезни и направляет на исследования, куда-то

звонит и называет фамилии — оба остаются на гражданке.

Пьяный в дым, с цветами и с татуировками на пальцах,

вручает букет прохожему: «Может хоть тебе пригодится!»

И просит «на выпить». Получив пару мелких купюр, забирает

часть букета обратно. Сквозь дым до него доносится «нечетное

дарить не принято» — чешет репу и возвращает одну розу. Затем

думает вслух: «Та, хули!» И одну за другой добавляет еще четыре.

Тащим с соседом Костей газовый баллон на заправку,

находящуюся в паре автобусных остановок от дома.

«Ну, его… волочить его пешком, — говорит Костя, —

обратно — едем в автобусе!» (Стою на задней площадке

в обнимку с баллоном. Водитель: «С баллоном нельзя!»

Костя: «Отец, — мы заплатим!» И платит за баллон, как

за пассажира; Так мы и едем втроем: Костя, Я и Баллон.)

РЕПОРТАЖ ИЗ НАЧАЛА 10-х.

(Украина, Харьков, ул. Сумская.)

Рев моторов, писк и гул клаксонов,

хлопки открываемого шампанского.

По центру проносятся машины

с высунувшимися из окон

курсантами-выпускниками,

приветственно размахивающими фуражками.

Слева от проносящихся машин, по тротуару,

шествует колонна Свидетелей Господа Бога.

На одежде каждого Свидетеля бейджик

с призывом «Бодрствуйте!». Такая себе

колонна учителей из близлежащего райцентра.

Только, что лица радостные! Только,

что глаза у них какие-то что ли безвольные.

Справа от курсантов работники ЖКХ,

фактически на четырех костях,

закрашивают надписи вроде «могила дуба 247»

на дороге, проложенной ценой вырубки

более пятисот деревьев городского парка,

без учета мнения горожан —

по воле власть имущих.

Ближе к площади, перед банком

люди в камуфляже и масках. Один

говорит по мобильному. У другого —

рука на цевье автомата; с балкона здания

хозяин банка (его не выпускают из кабинета)

отвечает журналистам (их не впускают в банк)

на выкрикиваемые с тротуара вопросы.

На площади, между фанзоной Евро-2012

и облсоветом, около сотни заводчан

(в основном, предпенсионного возраста)

с флагами Союза рабочих и портретом Че (?),

с плакатами на русском и английском языках:

«А как же «пацан сказал — пацан сделал»?

Губернатор, выполни свои обещания!»

[Мимо курсантов, словно в наложенном

на наше параллельном пространстве,

скользит кабриолет с двумя красотками.

Из машинки деликатнозвучит музыка.

Такая, чтобы ясно: не стервозные суки мы

и не соски на содержании, мы — что ни на есть

те самые. Из ваших, блядь, мужских грез.

Из ваших сосок, блядь, бабских кошмаров.]

Восстанавливая привычные контуры мира,

но не возвращаясь к исходному наполнению,

с фанзоны на площади мимо облсовета…

Братаясь с заводчанами и футбольными

фанатами, с местными и гостями города,

с медицинскими работниками и ментами.

Со словами благодарности на транспорантах:

«Спасибо Вам — Вы прекрасные люди!».

…по нашим улицам идут. Нет: плывут.

Нет: текут, — реки голландских болельщиков.

НИЧЕГО НЕ ВИЖУ. НИЧЕГО НЕ СЛЫШУ.

Возвращаясь домой с работы, я увидел своего дядю

(мы с ним не виделись несколько лет) роющимся

в баке с мусором… Присмотревшись к дяде Мише

внимательнее, я с облегчением понял, что обознался.

До казуса с моим дядей я почему-то наивно полагал,

что рыться в баках у нас приходится только пенсионерам.

Я, понятно, и раньше видел роющихся в баках людей. Но до казуса

их присутствия в собственной жизни не осознавал. А значит, для меня

этих людей — как бы и не было. И я легко мог верить (и верил): в то,

что и со мной, и с нами, и с этим миром — все в порядке. Что мир этот

устроен благодатным образом. Что мир этот — прекрасен и справедлив.

На следующий день, идя на работу и возвращаясь с нее,

я вглядывался в каждого, кто находился возле баков;

Я поймал себя на мысли, что боюсь и сильно не хочу

заметить там своих сверстников или кого помладше.

Через пару недель я увидел девушку. (Она шла чуть впереди.

На ее плече была хозяйственная сумка.) Внезапно она свернула

к домам в направлении баков; Я не замедлил шага и не повернул

головы в ее сторону. И благополучно не увидел ее возле них.

Спустя пять минут девушка поравнялась со мной,

обгоняя и говоря на ходу. Сначала я подумал, что

это она не мне. (Сейчас мне смешно, что я так подумал —

это ведь мне: даже если она говорила кому-то другому

или сама себе, а я — услышал). Она сказала: «Это ж надо —

сколько нищих развелось!» Я повернул голову и посмотрел

на девушку — явно была не в своем уме. Но сказала

(как есть), то в чем я попросту струсил себе признаться.

НЕПОРОЧНОЕ ЗАЧАТИЕ

ОКЕАН.

...ощущение, что что-то понял —

оказывается блесной, а кровоточащий рот —

тараторит без устали.

Проговаривают его истины:

«...корабли-возвышаются-на-волнах...»

«...любые-холмы-эфемерны...»

Молчание тоже блестит...

Заглатывают блесну — подымаются над водой,

раскачиваются как маятник.

* * *

А те, кто предусмотрительно обосновался в аквариуме,

безмолвны. Лишь иногда, во сне или сквозь хрупкие стены,

видят: океан и радугу; рыб, парящих меж гладей; круги на воде.

НЕПОРОЧНОЕ ЗАЧАТИЕ.

вечером

повесили на деревья

пузатые мешки,

под завязку набитые листьями.

в полдень,

не выспавшись,

вышли из своих домов

необычно трезвыми.

(всё утро

пили кефир,

ходили в сортир,

жевали кофейные зёрна)

осмотрелись:

мешки висят. деревья спят.

под деревьями стоят женщины —

кормят младенцев.

ЛИТЕРЫ.

Когда я читаю написанное тобой

(мне кажется, что твоя манера напоминает мне чью-то,

или как это сказать, чтобы тебя не обидеть, — думает она),

мне кажется, что на твой манер пишут и другие...

Это меня не удивляет, странно, если бы было как-то иначе.

Мы ведь используем одни и те же:

буквы, слова, знаки препинания;

у них даже процесс слюноотделения такой же, как у меня.

Мне очень жаль, что я — не Кирилл и Мефодий,

и не создам свою азбуку, свои литеры!

Чтобы все те, кто будет пользоваться моими буквами

(выступая с лекциями, сочиняя стихи,

читая газеты, перечитывая любимые книги),

сами того не замечая,

воспринимая их как собственные,

множили мою жизнь, продолжали мою индивидуальность.

И тогда бы чьи-то марания не напоминали тебе мои!

Азбука умников, влезших в мои тетрадки,

их индивидуальность, высовывающая свою голову

из-за каждой моей литеры;

Буквы, которые ощущаю во рту

и, по праву, считаю своими,

вылетают из рта, как пчёлы из улья —

напоследок вгоняя кинжалы мне в щёки.

29.

Закончится красный день —

начнётся зелёная ночь,

на улицах фонари,

как абрикосы в августе —

свисают с веток, спеют.

И почему-то думается,

что когда-то

и их свет иссякнет —

и опадут,

как перезрелые плоды осенью.

Но не разобьются — а зазвенят.

Как монета

звенит,

когда выпадает,

от переизбытка, из кармана,

от переизбытка монет,

а не количества денег...

(если высыпать из кармана,

получится 29)

Символическое число,

магическое число

для одного из украинских писателей,

пишущего на историческую тематику.

Ему за 80,

а всё живёт — всё работает.

«Умирать рано — многое не написал», — говорит.

Хотя говорит он

мало —

в основном пишет

по 12—14 часов

ежедневно

и

неустанно.

Любит читать 29-й сонет,

кажется, Шекспира

(ну, конечно, Шекспира, кого же ещё?!

хотя я, честно говоря, не читал,

нет! — не вообще Шекспира!

хотя и «вообще»! не читал,

только слушал, как вы читаете).

«Там написано о наших отношеньях с женой,

рождённой 29-го», — говорите,

(месяц забыл,

вы уж меня извините)

а год не говорили —

всё-таки женщина есть женщина

может убить и за малое

Отличнейший человек,

понимает

и принимает его

со всеми недостатками.

Очень внимательна к мелочам,

обязательно,

по вечерам

протирает корешки,

написанных им книг —

звенят в отдельном шкафу

можно не пересчитывать