И мышечный панцирь

В процессе характерно-аналитической работы мы сталкиваемся с функционированием панциря, которое выражается в форме хронически фиксированных мышечных позиций. Данное функционирование можно понять, только исходя из принципа о заключении в панцирь периферии биопсихической системы.

Сексуально-экономический подход к этим поблемам осуществляется со стороны психического функционирования панциря и терапевтической задачи возвращения пациенту вегетативной подвижности. Помимо двух основных аффектов — сексуальности и тревоги, мы имеем третий — гнев или ненависть. Здесь нам придется представить себе то реальное явление, которое в речи именуется «внутренним кипением», чтобы понять, что подразумевается под неразряженным гневом или ненавистью. Эти три основных аффекта в принципе охватывают всю аффективную сферу: все остальное, что можно отнести к аффективному реагированию, происходит из них. Остается показать как и в какой степени гнев может возникнуть из определенных обстоятельств, вызванных двумя другими аффектами.

Сексуальность и тревогу, как мы выяснили, можно понимать как два противоположных направления возбуждения. Каковы же их функциональные отношения с ненавистью?

Давайте исходить из клинического представления характерного панциря. Эта концепция возникла на основе изучения динамического и экономического функционирования характера. По ходу конфликтов между либидинальной потребностью и страхом наказания эго принимает определенную форму. Чтобы добиться либидинальных ограничений, которых требует современное общество, и преодолеть при этом застой энергии, ему приходится измениться. Эго, составляющему часть личности, при длительном конфликте между либидинальной потребностью и угрозами внешнего мира требуется определенная ригидность, хронический, автоматически действующий способ реагирования, который как раз и называется «характером». Это выглядит так, будто аффективную личность поместили в панцирь, в жесткую раковину, которая ограничивает силу ударов, наносимых извне, и силу требований, исходящих изнутри. Этот панцирь делает человека менее чувствительным к неудовольствию, но он же снижает его либидинальную и агрессивную подвижность, а следовательно, его способность к удовольствию и достижениям. Эго становится более ригидным и менее мобильным, степень закованности в панцирь детерминируется степенью способности регулировать энергетическую экономику. Мера этой способности — оргастическая потенция, поскольку именно она является непосредственным выражением вегетативной подвижности. Характерный панцирь поддерживается непрерывным поглощением вегетативной энергии, таким образом, он расходует энергию, которая в противном случае, в условиях сдерживания моторики, вызовет тревогу. Поглощение вегетативной энергии — одна из функций характерного панциря.

Характерно-аналитическое разрушение панциря регулярно высвобождает связанную агрессию. Но как конкретно проявляется это часто упоминаемое связывание агрессии или тревоги? Если анализ преуспевает в высвобождении агрессии, которая связана панцирем, то появляется тревога. Таким образом, тревога может «конвертироваться» в агрессию, а агрессия — в тревогу. Имеем ли мы здесь дело с отношениями, аналогичными существующим между сексуальным возбуждением и тревогой? На этот вопрос не так легко ответить.

Для начала надо отметить, что клинические исследования выявили ряд странных фактов. Подавление агрессии и психическая закованность в панцирь идут рука об руку с повышением тонуса, даже с ригидностью мускулатуры. Блокирующие аффект пациенты лежат на кушетке, прямые, как доска, и не совершают никаких движений. Устранить такое мышечное напряжение трудно. Если предложить пациенту сознательно расслабиться, мышечное напряжение сменится беспокойством. В других случаях пациенты совершают различные бессознательные движения, и если остановить их, то они немедленно начинают ощущать тревогу. Именно эти исследования побудили Ференци создать свою «активную технику». Он понял, что сдерживание хронических мышечных реакций усиливает напряжение, но вопрос не только в количественном изменении возбуждения, а скорее в функциональной идентичности характерного панциря и мышечного гипертонуса. Любое усиление мышечного тонуса в сторону ригидности указывает на то, что вегетативное возбуждение, тревога или сексуальность оказываются «связанными». Многие пациенты успешно устранили или, по меньшей мере, снизили генитальные ощущения или тревогу с помощью двигательного беспокойства. В связи с этим необходимо вспомнить, какую большую роль играет двигательное беспокойство у детей, поскольку именно оно служит разрядкой энергии.

Очень часто можно обнаружить, что состояния мышечного налряжения до разрешения острого вытеснения и после него отличаются друг от друга. Когда пациенты проявляют сильное сопротивление — пытаются удержать идею или импульс от выхода в сознание, — они зачастую ощущают напряжение, скажем, в голове, бедрах или ягодицах. Преодолев сопротивление, они внезапно чувствуют, что расслабились. Один пациент сказал о такой ситуации: «Я чувствую себя так, будто получил сексуальное удовлетворение».

Известно, что каждое воспоминание вытесненного идейного содержания сопровождается психическим облегчением, которое, как мы знаем, не означает излечения. Откуда же берется это облегчение? Дело в том, что в этом случае происходит разрядка психической энергии, которая до этого момента сдерживалась. Психическое напряжение и облегчение не могут произойти без соматического проявления, поскольку напряжение и расслабление представляют собой биофизические процессы. Убеждение, существовавшее до сих пор, что эти понятия относятся к психической сфере, было правильным, за исключением одного момента: это не имеет отношения к «перенесению» физиологического понятия в сферу психики, это не аналогия, а настоящая идентичность, идентичное функционирование психики и сомы.

Каждый невротик имеет мускульную дистонию[§§§§§§§§§§§§§], и всякое лечение непосредственно отражается в изменении мышечного хабитуса. Наиболее отчетливо это проявляется при компульсивном характере. Ригидность его мускулатуры выражается в неловких, неритмичных движениях, особенно во время полового акта; у него отсутствует мимика, лицевая мускулатура типично застывшая, лицо часто бывает похоже на маску; типичны глубокие складки, проходящие от носа к углам рта, и характерное суровое выражение глаз, порожденное ригидностью мышц глазных век; ягодичные мышцы тоже напряжены.

Если типичный компульсивный характер демонстрирует значительную мышечную ригидность, то у других пациентов обнаруживаются определенные зоны ригидности, сочетающиеся с вялостью (гипотону-сом) других областей тела. Подобное обычно наблюдается у пассивно-фемининного характера. Полная ригидность при кататоническом ступоре соответствует полной закованности в психический панцирь. Это объясняется нарушением экстрапирамидальной иннервации. Те нервные пути, которые обеспечивают изменение мышечного тонуса, несомненно действуют, но совершенно очевидно, что такая иннервация является только выражением общего нарушения функционирования. Неверно было бы думать, что, обнаружив иннервацию или поняв ход этого процесса, можно было бы объяснить все.

Психическая ригидность постэнцефалитного состояния вовсе не является выражением или результатом мышечной ригидности, скорее, мышечная или психическая ригидность, вместе взятые, служат признаком нарушения вегетативной подвижности всей биологической системы. Остается открытым вопрос о том, не является ли само по себе нарушение экстрапирамидальной иннервации результатом действия какого-либо первичного фактора, который проявляется не на поверхности органов, а непосредственно в вегетативном аппарате. Механистичная неврология объясняет, скажем, спазм анального сфинктера длительным возбуждением соответствующих нервов. Здесь легко уловить различие между механистично-анатомическим и функциональным подходом: сексуальная экономика считает нервы только передатчиками общего вегетативного возбуждения.

Спазм анального сфинктера, который часто приводит к тяжелым состояниям кишечника, возникает из-за инфантильного страха дефекации. Объяснение, что это имеет отношение к удовольствию от удерживания внутри каловой массы, по меньшей мере, недостаточно. Мышечное удерживание каловой массы является прототипом вытеснения вообще и его первого шага в сфере анальности. В оральной и генитальной сфере вытеснение имеет мышечное выражение в виде сжатого рта, спазма гортани и груди, а также хронического напряжения тазовой мускулатуры.

Высвобождение вегетативного возбуждения от фиксации в напряжениях мускулатуры головы, шеи, гортани и т. д. является обязательной предпосылкой для разрушения оральной фиксации как таковой. Его не может заменить ни воспоминание орального опыта, ни обсуждение генитальной тревожности. Без него можно лишь получить воспоминания, но не соответствующее им возбуждение, которое, как правило, бывает надежно скрыто. Поскольку они скрыты в ненавязчивых моделях поведения, которые кажутся почти естественными, внимание легко уходит от них. Механизмы патологического замещения и фиксации вегетативной энергии могут скрываться в следующих явлениях: слабый голос, который почти неслышен; отсутствие во время разговора мимики рта; отчетливая маскоподобность лица; выражение лица, явно напоминающее сосущего молоко ребенка; ненавязчивая слабая наморщенность лба; полуолущенность век; напряжение кожи головы; скрытая гиперсензитивность гортани; торопливая, порывистая манера речи; побочные звуки или движения в момент разговора; определенным образом склоненная набок голова; потряхивание ею и т. д. Страх генитального контакта не проявляется до тех пор, пока не выявлены и не устранены симптомы в области головы и шеи. Генитальная тревожность в большинстве случаев смещается с нижней части тела вверх и сковывается гипертонусом мышц шеи. К примеру, у молодой девушки страх операции на гениталиях был выражен в специфическом положении головы, которое после осознания она описала следующим образом: «Я лежу здесь так, будто моя голова прибита». Она на самом деле видела себя так, будто ее голова прижата невидимой силой, препятствующей любому движению.

Кто-то может спросить: разве эти понятия не противоречат другому положению, утверждающему, что усиление мышечного тонуса является сексуально-парасимпатической функцией, а снижение тонуса парализует тревожное симпатическое функционирование? Как же может, скажем, тревожное удерживание каловых масс ребенком сопровождаться сокращением мышц? Долгое время мне не удавалось объяснить это противоречие. Но именно в процессе возникновения трудностей в исследовании связей и появилось предположение, приведшее к новому пониманию.

С самого начала необходимо усвоить, что процесс мышечного напряжения при сексуальном возбуждении и процесс тревожного напряжения мышц — это совершенно разные вещи. В ожидании опасности мускулатура напряжена, готова к действию (например, олень, приготовившийся убежать), при испуге же она вдруг оказывается в состоянии энергетической истощенности (вспомните: «парализован страхом»). Тот факт, что в момент испуга человека может вдруг прослабить, поскольку анальный сфинктер оказывается парализованным, подтверждает наше понятие о связи между тревогой и симпатическим функционированием. Необходимо отличать симпатическую тревожную диарею в момент испуга и парасимпатическую диарею при сексуальном возбуждении. Первое происходит из-за парализованности сфинктера (симпатическое функционирование), а последнее — усиливает перистальтику (парасимпатическое функционирование). При сексуальном возбуждении мышцы находятся в тонусе, то есть в полной готовности к моторным действиям, к сокращению и релаксации. В тревожном ожидании, напротив, мускулатура, если за ней не следует двигательная активность, сильно напряжена и при возникновении реакция испуга на смену этому состоянию приходит паралич или реакция физического бегства. Но может случиться так, что ни одна из этих реакций не произойдет. Тогда мы будем иметь дело с состоянием, которое, в противоположность парализованности испугом можно назвать ригидностью, порожденной испугом («одеревенение», «застылостъ»). При параличе, вызванном испугом, мышцы становятся дряблыми, лишенными энергии, в то время как вазомоторная система, наоборот, очень возбуждена: пульс учащен, человека пробивает пот, он резко бледнеет. При ригидности, вызванной испугом, периферическая мускулатура жесткая, тревожные ощущения почти или полностью отсутствуют: человек вроде бы «спокоен», но на самом деле он не может двинуться, он не способен ни к бегству, ни к вегетативному бегству в себя.

Эти факты демонстрируют, что мышечная ригидность может занимать место вегетативной реакции тревоги, другими словами, то же самое возбуждение, которое в случае паралича, вызванного испугом, направляется к центру организма, в случае ригидности, вызванной испугом, формирует периферический мышечный панцирь организма[**************]. Стойкое мышечное напряжение, не исчезающее при моторной активности, поглощает энергию, которая в противном случае проявилась бы как тревожность, и таким образом препятствует возникновению последней. В этом процессе несложно увидеть прототип хорошо известного связывание тревоги через агрессию, когда агрессия, если ее сдерживать, приводит к блокированию аффекта.

Данные клинические находки имеют огромное значение для теории аффекта. Теперь хорошо прослеживается связь между:

-характерным панцирем и мышечным панцирем;

-ослаблением мышечного панциря и восстановлением тревоги;

-связыванием тревоги и установлением мышечной ригидности;

-мышечным напряжением и подавлением либидо;

-развитием либидинальной подвижности и мышечной слабостью.

Прежде чем сделать теоретические выводы, давайте обратимся к клиническим фактам, имеющим отношение к связи между мышечным тонусом и сексуальным напряжением. Во время анализа характера, когда в результате разрушения характерной ригидности начинает появляться мускульное напряжение, возникает одна из трех реакций: тревога, деструкция или либидинальный импульс. Последний означает протекание возбуждения и телесных флюидов к периферии, первый — поток, направленный в центр организма. Деструктивное возбуждение тоже соответствует возбуждению, направленному к периферии, но только к: мышцам конечностей. Ясно, что все три типа базовых возбуждений можно освободить от мускульного панциря. Итак, можно сделать следующее заключение: хронический мышечный гипертонус представляет сдерживание всякого вида возбуждения, удовольствия, тревоги и ненависти. Это выглядит так, будто сдерживание жизненного функционирования (либидо, тревоги, деструкции) подменилось образованием мышечного панциря вокруг центра биологической личности. Если характерная формация столь тесно связана с тонусом мускулатуры, мы правы, делая вывод о функциональной идентичности невротического характера и мышечной дистонии. Ниже мы рассмотрим факты, подтверждающие этот и другие выводы, которые могут ограничить валидность концепции о функциональной идентичности характерного панциря и мышечного панциря.

С точки зрения внешних проявлений сексуальное обаяние связано с расслабленной мускулатурой и свободно протекающей психической активностью. Ритм движения, смена напряжения и расслабления мышц сочетаются с модулированной речью и общей музыкальностью; с такими людьми сразу возникает чувство психического контакта. Очарование детей, у которых еще нет вытеснения, особенно в анальной сфере, основано на том же самом. Ригидные неловкие и аритмичные люди производят впечатление психического одеревенения, специфической окостенелости и неподвижности; речь плохо модулирована, и их нельзя назвать музыкальными. Многие из них никогда не «оттаивают» и способны «чуть-чуть отпустить себя» в условиях интимного знакомства. Опытный наблюдатель в таких случаях сразу заметит изменение в действиях мускулатуры. Нельзя сказать, что психическая и соматическая ригидности выражаются одна через другую, они составляют форму единого функционирования. Крепко закованные в панцирь люди производят впечатление неэротичных, а кроме того, лишенных чувства тревожноси. В зависимости от толщины панциря ригидность может сочетаться с внутренним возбуждением различной степени.

Меланхоличные или депрессивные люди обладают застывшим одеревенелым лицом, точно каждое движение требует преодоления сопротивления. При маниакальных состояниях, напротив, импульсы внезапно заполоняют всю личность. При кататоническом ступоре психическая и мышечная ригидности полностью идентичны, а разрешение ситуации возвращает таким людям психическую и мышечную подвижность.

Здесь мы достигаем некоторого понимания природы смеха (выражение радости на лице) и природы горя (выражение подавленности, депрессии). Во время смеха лицевая мускулатура сокращается, а когда человек переживает горе, она становится вялой. Это соответствует тому факту, что мышечные сокращения (диафрагмальный клонус[††††††††††††††], смех, о котором говорят «живот надорвешь») являются парасимпатическими, либидинальными, в то время как вялость мышц связана с симпатическим функционированием и антилибидинальна.

Возникает вопрос, может ли «генитальный характер», не страдающий хроническим застоем энергии, иметь мышечный панцирь? Если да, то это опровергает мой тезис о функциональной идентичности характерного и мышечного панциря. Дело в том, что генитальный характер тоже имеет сформированный «характер». Наблюдения за такими людьми показали, что и здесь налицо определенное «панцирное покрытие», что способность избегать неудовольствия и тревоги достигается формированием периферического панциря. В этих случах общая поза и выражение лица тоже становятся более напряженными, сексуальная возбудимость и способность к сексуальному удовольствию снижаются, так же как порой и работоспособность. При этом свободно протекающая, удовлетворяющая работа заменяется механическим и не приносящим удовольствия спектаклем. В связи с этим счастливая сексуальная жизнь является наилучшей структурной основой для продуктивной деятельности. Различие здесь заключается в том, что в случае невротического панциря мышечная ригидность хроническая и действует автоматически, генитальный же характер сам распоряжается своим панцирем: он может «пустить его в дело» или «вывести из игры» по собственной воле. С точки зрения сексуальной экономики неважно, что биопсихическая энергия становится связанной, важно, в какой форме это происходит и может ли снизиться доступность этой энергии. Целью психической гигиены не может быть предупреждение способности формирования панциря, она (цель) может состоять только в том, чтобы обеспечить гарантию максимальной вегетативной подвижности, то есть формирование такого панциря, который обладал бы подвижностью. Это — задача, которая недоступна ни одному из существующих ныне воспитательных и моральных институтов.

Следующий пример продемонстрирует функциональные взаимоотношения между характерной установкой, мышечным напряжением и вегетативным возбуждением. В этом пациенте больше всего поражало, что все его высказывания были поверхностны; он сам чувствовал, что все это не более чем «болтовня», даже при разговоре о серьезных вещах. Позже стало понятно, что эта поверхностность и есть центральное характерное сопротивление, которое позволяет ему свести к нулю всякий аффективный импульс. Выяснилось также, что «болтовня» и «поверхностность» соответствуют его идентификации с мачехой, которую характеризовали те же черты. Эта идентификация обусловила возникновение пассивно-фемининного отношения к отцу: болтовня была попыткой победить, умилостивить и развлечь гомосексуальный объект, «задобрить» его, как опасного зверя. Но кроме того, она играла роль замещающего контакта, поскольку, как позже показал анализ, контакта с собственным отцом этот пациент не имел. Болтовня, таким образом, имела троякий смысл: пассивно-фемининное ухаживание (вегетативная функция), защиту от агрессивных импульсов (функция панциря) и компенсацию отсутствия контакта. Психическое содержание этой поверхностности можно представить следующим образом: «Мне надо одержать победу над отцом, я должен умилостивить его и быть ему приятным; но вместе с тем я чувствую пустоту, я не забочусь о нем, на самом деле я его ненавижу; я не могу показать, что с самого начала у нас с ним не был установлен контакт». Неловкость этого пациента и его мышечная скованность поражали не меньше, чем описанное психическое поведение. Он лежал на кушетке, застыв, как доска, совершенно неподвижно. Было ясно, что любые аналитические «ухищрения» бесполезны, пока не разбит его мышечный панцирь. Несмотря на то что пациент производил впечатление понятливого и восприимчивого человека, он отрицал, что чувствует тревогу; у него были моменты сильной деперсонализации, он ощущал себя бесчувственным. Но на этой стадии сами по себе детские переживания были неважны, как и их связь с невротическим симптомом. Они имели огромное значение только в связи с его закованностью в панцирь. Перед нами стояла задача пробить панцирь и выкристаллизовать из него историю детства и подавленное вегетативное возбуждение.

С самого начала поверхностность проявилась в «страхе смерти» или страхе падения. Этот пациент долгое время очень боялся упасть, скатиться, провалиться в бездну, вывалиться из лодки в воду, выпасть из несущихся с горы саней и т. д. Скоро выяснилось, что его страхи основывались на страхе, вызванном типичными ощущениями в области диафрагмы, которые испытывает человек, катаясь на американских горках. В своей книге «Функции оргазма» я писал, что страх оргастического возбуждения часто выражается страхом падения. Было неудивительно обнаружить, что этот пациент страдал сильным оргастическим нарушением как раз такого рода. Поверхностность, таким образом, была не только пассивной позицией, она выполняла совершенно определенную функцию: была активной установкой, защитой от «страха смерти» и страха перед вегетативным возбуждением. Итак, совершенно ясно, что между двумя отклоняемыми состояниями — страх падения был идентичен страху вегетативного возбуждения — существовала связь. В чем эта связь заключалась?

Пациент вспомнил, что в детстве на качелях каменел, как только возникали ощущения в области диафрагмы. С этого времени появилось мышечное состояние, которое характеризовалось неритмичностью и отсутствием координации, а также неловкостью. Возможно, музыкальный теоретик обратил бы внимание на полную немузыкальность пациента, которая, однако, имела определенную историю. Что касается отсутствия контакта и мышечного панциря, анализ выявил, что данный дефект возник из-за защиты от вегетативного возбуждения. Пациент вспомнил, что его мать, когда он был маленьким, пела ему сентиментальные песни, которые очень возбуждали его, вызывая напряжение и двигательное беспокойство. Когда же в результате фрустрации он вытеснил либидинальное влечение к матери, его музыкальность постигла такая же участь. Произошло это не только потому, что переживания, связанные с музыкой, составляли интегральную часть отношений с матерью, но и потому, что он не мог выдержать вегетативного возбуждения, возникающего от песен, а также возбуждения, испытываемого во время детской мастурбации и служившего причиной сильной тревоги.

В сновидениях сопротивление пациента против неприкрытого бессознательного материала часто представлялось в виде страха, например, падения в подвал или пропасть. Такая связь не подлежит сомнению, но ее не так-то просто объяснить. Почему, например, бессознательное ассоциировалось с глубиной, а страх бессознательного со страхом падения? Задача решалась следующим образом: бессознательное представляло собой резервуар вытесненного вегетативного возбуждения, то есть возбуждения, которое не получало разрядки. Здоровый индивид переживает это как сексуальное возбуждение и удовлетворение; люди, сдерживающие вегетативную подвижность, переживают его как неприятные ощущения тревоги или давления в области солнечного сплетения. Эти ощущения очень похожи на те, что возникают при испуге, резком спуске в лифте или на американских горках, а также на ощущения сжатия в области гениталий, возникающие, когда стоишь над обрывом и смотришь вниз. В таких ситуациях вместе с мыслью о падении возникают ощущения сжатия гениталий. Таким образом, при возникновении мысли об угрожающей опасности организм ведет себя так, будто она реально существует, и происходит уход в себя. Поскольку при испуге возбуждение и телесная жидкость уходят к центру организма, а в случае настоящего падения этот процесс имеет место в качестве автоматической реакции организма, становится ясно, что мысль о глубине и падении должна быть идентична ощущениям центрального возбуждения в организме. Это позволяет нам понять обычно ускользающий от внимания факт, что многие люди переживают качание на качелях или катание на американских горках со смесью страха и удовольствия. Согласно сексуально-экономической концепции тревога и удовольствие есть не что иное, как все то же вегетативное возбуждение, протекающее в противоположных направлениях. Вернемся к нашему пациенту. Его страх бессознательного действительно был объективно идентичен страху глубины. Теперь его поверхностность становилась сексуально-экономически понятна как активная установка, сформированная для того, чтобы избежать вегетативного возбуждения, порожденного как тревогой, так и удовольствием, но, поскольку последнее сопровождалось тревогой, оно вызывало неудовольствие.

Оставалось неясно, какова же связь между мышечной ригидностью и характерологической поверхностностью и бесконтактностью. Можно сказать, что мышечный панцирь исполнял в физиологическом поведении ту же самую функцию, что и бесконтактность и поверхностность в характерологическом и психическом поведении. Поскольку сексуально-экономическое представление о базовых отношениях между физиологическим и психическим аппаратами включает не только отношения общей взаимосвязи, но и отношения функциональной идентичности с одновременным существованием противоположностей, возникает следующий вопрос: идентична ли с функциональной точки зрения мышечная ригидность с характерным панцирем, бесконтактностью, блокированием аффекта и т. д. Антитетичные взаимоотноше-ния ясны: физиологическое поведение детерминирует поведение психическое и наоборот. Но это менее важно для понимания психосоматических связей, чем их функциональная идентичность.

Я приведу еще один клинический пример, чтобы показать, как вегетативная энергия может освободиться от психического и мышечного панциря. Пациента характеризовала интенсивная фаллически-нарциссическая защита от гомосексуальных импульсов. Этот основной психический конфликт выражался в соматической ригидности и агрессии компенсаторного свойства. Было чрезвычайно трудно добиться осознания этого конфликта, так как он яростно боролся против прорыва и осознания своих гомосексуальных склонностей. Когда прорыв все же произошел, у пациента, к моему изумлению, случился вегетативный шок. Однажды он пришел на встречу со мной с одеревеневшей шеей, ужасной головной болью, расширенными зрачками, покрасневшими глазами, бледной кожей, в совершенно угнетенном состоянии. Когда он двигал головой, давление в ней ослабевало, а когда нет — усиливалось. Картину симпатикото-нии дополняли тошнота и рвота. Пациент вскоре вышел из этого состояния. Этот случай подтвердил мою концепцию взаимоотношений между характером, сексуальным застоем и вегетативным возбуждением. Здесь просматривалась проблема шизофрении. Связь между вегетативным и характерологическим, столь удивительная при психозе, может однажды получить разъяснение с помощью названных выше понятий. Новое здесь заключается не в связи между психическим аппаратом и вегетативной системой, не в их функциональном взаимодействии, а в том что:

1. Базовая функция психической жизни имеет сексуально-экономическую природу.

2. Сексуальность и тревога — идентичные и противоположно направленные возбуждения; они представляют собой свое базовое противоречие в вегетативной жизни, имеющее единственно физическое происхождение.

3. Характерное образование возникает в результате ограничения биоэнергии;

4. Характерный панцирь и мышечный панцирь функционально идентичны;

5. Биоэнергия может быть вновь мобилизована, освобождена из характерного и мышечного панциря с помощью определенной техники и никакой другой.

Мне бы хотелось подчеркнуть, что теория, выросшая из характерно-аналитических клинических исследований, представляет собой только начало расширенного понимания функциональных психосоматических отношений, что проблемы гораздо труднее и сложнее, чем это может показаться, глядя на результаты. Однако можно сформулировать некоторые фундаментальные положения, которые в дальнейшем помогут нашему знакомству с психофизическими отношениями. Применение функционального метода исследований было успешным, что подтверждают его результаты. Однако это противоречит попыткам получить полезные знания о психосоматических связях с помощью метафизически-идеалистических или механистично-каузально-материалистических методов. К сожалению, здесь невозможно представить фундаментальные эпистемологические моменты того метода, о котором л рассказываю. Отличие сексуально-экономической концепции от последних «организмических» концепций психофизиологических взаимоотношений заключается в функциональном подходе и концентрации проблемы на функции оргазма.