Функциональное состояние определяют, преимущественно, как ту фоновую актив­ность центральной нервной системы, в условиях которой проходит та или иная форма деятельности.

Иными словами, психология имеет дело с законами, которым подчинены психические явления, а также занимается изучением психологических фактов. При этом под психическими явлениями понимают явления внутреннего, субъективного мира индивида, которые в повседневной жизни непосредственно открываются ему в сознании, а в случае целенаправленного обращения мыслен­ного взора на «себя самого» воспринимаются как наиболее «ясные и отчетливые». К психическим явлениям относят, например, мысли, чувства, отдельные ощущения или целостные восприятия, образы, представления, воспоминания и т. д. В этом случае психология занимается изучением законов, которым подчинены эмоциональные процессы, процессы мышления, внимания, памяти, восприятия и т. д.

Когда же идет речь о психологических фактах, т. е. фактах сокрытых от непосредственного самонаблюдения (например волевых процессов), в которых проявляются какие-либо законы функционирования психики, то имеют в виду очень широкий круг психических проявлений, вклю­чая и объективные их формы (содержательную динамику и продукты человеческой деятельности, поведенческую активность животных, поступки, действия, психофизиологические процессы, со­циальные и культурные явления и тому подобные проявления психики, которые проецируются вовне индивида). Эти психологические факты психология также рассматривает как важнейший материал для изучения свойств, функций и закономерностей психики человека и животных.

В этой связи психологию можно также определить как науку, которая на основе анализа психических явлений и психологических фактов изучает свойства, функции и закономер­ности психики человека и животны Как наука психология занимает промежуточное положение между гуманитарными и есте­ственными науками, т. е. является одновременно и естественной и гуманитарной дисциплиной⁶. Это обусловлено тем, что в центре внимания психологии всегда находится человек, изучением которого занимаются как естественные, так и гуманитарные науки, при этом каждая из них видит и изучает человека под своим собственным углом зрения.

Психология интегрирует данные самых разных наук (биологии, анатомии и физиологии, психиатрии, лингвистики, истории, филологии, этнографии, математики и т. д.), становясь при этом центром человекознания. Таким образом, в системе наук психологии отведена роль своего рода интегратора знаний о природе человека. Профессор факультета психологии Московского университета Ю. Б. Гиппенрейтер полага­ет, что среди прочих наук психология занимает уникальное, неповторимое место в силу следую­щих трех факторов:

1. Предмет психологии, психика человека и животных, представляет собой самую сложную
реальность, которая на сегодняшний день известна человечеству. Указанное обстоятельство объяс­
няет тот факт, что знания человека о законах своей собственной души до сих пор носят фрагмен­
тарный и вероятностный характер, в отличие от научного багажа, накопленного естественными
науками, например, физикой или химией, в которых многие причинно-следственные связи между
процессами материального мира описаны с абсолютной достоверностью.

2. В области психологического знания субъект и объект познания соединяются в единое це­
лое. Указанный тезис Гиппенрейтер поясняет следующим образом: «...наступил момент, когда
человек задал себе вопросы: что это за силы, которые дают ему возможность творить, исследовать
и подчинять себе мир, какова природа его разума, каким законам подчиняется его внутренняя,
душевная жизнь?

Этот момент и был рождением самосознания человечества, т. е. рождением психологичес­кого знания. Событие, которое когда-то произошло, можно коротко выразить так: «если раньше мысль человека направлялась на внешний мир, то теперь она обратилась на саму себя. Человек отважился на то, чтобы с помощью мышления начать исследовать само мышление... Задачи психологии несоизмеримо сложнее задач любой другой науки, ибо только в ней мысль соверша­ет поворот на себя. Только в ней научное сознание человека становится его научным самосозна­нием»⁷.

3. Качественное отличие психологии от других наук заключается также в том, что знание
законов, по которым в психике человека протекают те или иные процессы, приводит к крайне
важному практическому следствию: человек получает возможность управлять этими процесса­
ми, т. е. в какой-то степени овладеть своей собственной психикой, изменить ее в том или ином
отношении. Так, например, знание наиболее уязвимых мест в структуре собственного характера
(так называемого locus minoris) предоставляет человеку возможность избегать определенных си­
туаций или, скажем, таким образом организовать ту или иную деятельность, чтобы негативное
влияние определенных черт характера на успешность его действий являлось бы минимальным.
По словам Гиппенрейтер, «психология — это наука, не только познающая, но и конструирующая,
созидающая человека»⁸.

Как наука в собственном смысле этого слова психология является очень молодой областью человеческого знания. Подлинно научная история психологии насчитывает всего 125 лет, по­скольку годом закрепления ее официального статуса как науки является 1879 год — год основания немецким психологом Вильгельмом Вундтом первой в мире лаборатории экспериментальной психологии в университете города Лейпцига.

До этого психология прошла длительный путь своего донаучного развития, зародившись впервые в недрах античной (древнегреческой) философии в V—IV вв. до н. э. Исторически пер­вым понятием, с которым в древности связывалось представление о предмете⁹ психологии, было понятие души, которая рассматривалась как начало начал всего живого, как нечто наиболее глу­бинное, что определяет природу любого живого существа, включая, разумеется, и природу чело­века.

Древнегреческие философы решали вопрос о природе и значении души по-разному, что опре­делялось, по-видимому, элементарной верой или неверием того или иного философа в индивиду­альное (личное) бессмертие человеческой души.

Так, древнегреческий натурфилософ Демокрит (460—370 гг. до н. э.), яркий представитель механистического материализма, в своих сочинениях «Об уме» и «О чувствах» высказал мнение о том, что душа человека принципиально ничем не отличается от материальных предметов (напо­добие стола или табуретки). Душа точно так же, как и любая осязаемая вещь, состоит из атомов, которые отличаются друг от друга лишь многообразием форм и размеров. Между атомами нахо­дится пустота, а сами атомы находятся в непрерывном движении. Демокрит полагал, что душа человека состоит из атомов огня, имеющих форму сферы и отличающихся легкостью и подвиж­ностью. Проявления жизни души Демокрит объяснял сугубо механическими причинами. На­пример, восприятие человеком материальных предметов Демокрит трактовал как воздействие атомов самих воспринимаемых предметов, а также атомов воздуха на атомы, составляющие человеческую душу. В соответствии со взглядами Демокрита все психические процессы пред­ставляют собой лишь многообразные формы движения атомов души. В своем учении Демокрит развивал принцип детерминизма (причинности), в основу которого философ положил взаимо­действие атомов души и материальных предметов. Демокрит считал, что душа человека смерт­на, и после смерти тела атомы, составлявшие ее при жизни человека, рассеиваются в мировой пустоте. Древнегреческий философ Аристотель (384—322 гг. до н. э.) рассматривал душу в качестве некой «формы тела», понимая душевные движения, с одной стороны, как функцию тела, а с другой стороны, как главную причину телесного (физического) существования человека и животных. Душа, полагал Аристотель, неразрывно связана с телом. Свой взгляд на природу души Аристо­тель поясняет в трактате «О душе» следующим образом: «Если бы глаз был живым существом, то душой его было бы зрение»¹⁰. Таким образом, Аристотель рассматривает душу одновременно и как конечный смысл существования тела, и как способ его существования. При этом Аристотель разделил душу на две ее составляющие — разумную душу и неразумную душу. В свою очередь неразумная душа, согласно его взглядам, состоитиз растительной (вегетативной) и страстной (животной) частей. Душа животных является неразумной и смертной, в то время как человечес­кая душа имеет двойственную природу — она одновременно и разумная, и неразумная. Аристо­тель полагал, что лишь разумная душа (присущая только человеку) обретает бессмертие после разрушения телесной оболочки.

В эпоху античности наиболее глубокое представление о природе души развил великий древ­негреческий философ Платон (427—347 гг. до н. э.), прочно заложивший в научное и обыденное сознание стереотип мышления, предполагающий дихотомию (буквально — рассечение на двое) тела и души¹¹.

Философские взгляды Платона неразрывно связаны с именем его учителя — знаменитого философа Сократа (470—399 гг. до н. э.), рядом с которым Платон оставался до самого дня казни Сократа. В наши дни уже не представляется возможным определить, какие философские идеи принадлежат самому Платону, а какие из них он позаимствовал у своего учителя. Это обусловле­но тем, что за всю свою жизнь Сократ не написал ни единой строчки, проповедуя свою мудрость в устных беседах с учениками, а философские диалоги Платона написаны в такой форме, что основ­ные идеи, содержащиеся в них, изложены от лица Сократа. Платон жестко разграничил душу и тело, рассматривая душу как некую самостоятельную сущность, жизнь которой протекает, преимущественно, независимо от телесного начала в челове­ке. Платон определил человеческую душу как нечто возвышенное и невидимое, как субстанцию, имеющую божественную бессмертную природу. Тело же человека Платон мыслил как субстан­цию, имеющую смертный и низменный характер. Согласно философским (психологическим) взглядам Платона, Тело и душа связаны между собой двояким образом. С одной стороны, душа властвует над телом и определяет жизненный путь человека, с другой стороны, тело нередко выступает в качестве тяжелых оков, в которые, в силу двойственности человеческой природы, закована душа. Человеческое тело, полагает Платон, постоянно обуревают многочисленные низ­менные влечения, желания и страсти, которые заставляют душу иного слабого человека стре­миться к их немедленному удовлетворению (например голод, жажда, потребность в отдыхе и материальном комфорте, сексуальное влечение и т. д.). С точки зрения Платона, все несчастья и беды в человеческом мире обусловлены тем, что души большинства людей уступают настоятель­ным требованиям низменного телесного начала в человеке. Платон разделил мироздание на две части — мир идей (логос), или божественный мир, и мир вещей. Мир идей, полагает Платон, существует вечно и независимо от сознания людей и содержит в себе чистые абстрактные формы всего сущего в мире вещей и представлений. Например идеи абсолютной справедливости, абсолютного добра или зла, добродетели или порока. Мир идей заключает в себе также абсолютные чистые формы материальных предметов, например идеи лошади или собаки. В земном искаженном и огрубленном мире, каким является мир вещей, эти чистые идеи воплощаются в конкретных материальных предметах и представлениях человечес­кого сознания. Так, идея справедливости вообще трансформируется в замутненном (вследствие влияния телесной составляющей) сознании человека в идею социальной справедливости или идею справедливой мести, а чистая идея красоты вообще, преломляется, например, в отягощен­ной телом душе человека в индивидуальное представление о красоте женского тела или брилли­анта. Точно так же божественная идея, скажем, коровы, превращается в земном мире в конкрет­ную корову, имеющую свои индивидуальные особенности, такие как окрас, нрав или определен­ные врожденные дефекты, которые отсутствуют в содержании идеи коровы вообще.

Таким образом, все, что происходит в земном мире, представляет собой лишь искаженное в той или иной степени отражение мира божественных идей. Процесс познания представляет, согласно текстам Платона, не что иное, как постепенное непосредственное проникновение души в мир абсолютных идей. При этом душа необходимо должна освободиться от влияния тела и лишь припомнить истинные сущности, которые она «позабыла» в момент своего соединения с телом.

Платон, так же как и Аристотель, предложил свой вариант структурной организации души (психики). В диалоге «Федр» Платон уподобил человека колеснице, которая несется вперед, дви­жимая парой коней, один из которых —разум, а другой — низменные чувственные влечения. Кони же несут колесницу туда, куда направляет их возница, т. е. человеческая воля.

Из взглядов Сократа и Платона на природу души человека следует важный этический вывод: человек должен в первую очередь стремиться к совершенству своей души, а не к удовлетворению потребностей своего бренного тела, поскольку душа имеет божественную сущность и представля­ет собой лучшее, что есть в человеке. В момент смерти человека его вечная душа расстается с телом, обреченным на тлен и исчезновение, и в том случае, если человек вел праведный и возвы­шенный образ жизни, душа его отлетает от земли и входит в мир божественных идей. В том же случае, если человек в своей земной жизни заботился более о комфорте своего тела (потакал низ­шим страстям и желаниям), душа его, отягощенная грузом земных воспоминаний, будет вечно скитаться вблизи земли и никогда не найдет себе покоя.

Свои этические убеждения Сократ доказал и своей жизнью и своей смертью, когда будучи (под надуманным предлогом) приговоренным афинским судом к смертной казни (в назначенный судом день, после заката солнца он должен был выпить яд), Сократ отказался от побега, подготов­ленного его друзьями и учениками, предпочтя исполнить свой долг гражданина Афин. В день казни, когда к Сократу приходят его ученики (а среди них, разумеется, и Платон), философ сооб­щает им, что это самый счастливый момент в его жизни, поскольку он всегда стремился к совер­шенству своей души, т. е. к отделению души от тела и переходу ее в мир логоса.

Философские взгляды Сократа и Платона оказали впоследствии колоссальное влияние на христианскую религию, философию, психологию, да и вообще на мировую культуру в це­лом.

Столетия спустя после гибели Сократа римский философ и император Марк Аврелий (121— 180 гг. н. э.) выразил его идею о совершенствовании души и приобщении к логосу следующим образом: «Смотри всегда на все человеческие дела как на нечто однодневное, ничтожное: вчера ты слизь, а завтра — набальзамированное мясо или пепел. Итак, проведи этот короткий отрезок времени сообразно природе и отделись кротко, как падает созревшая оливка, благословляя выно­сившую ее землю и чувствуя благодарность к взрастившему ее дереву»¹².

Неизбежность, осязаемость и загадочность смерти, а следовательно, и страх перед ней поро­дили философскую школу эпикурейства, названную так по имени ее основателя, древнегреческо­го философа Эпикура (342—270 гг. до н. э.). Эпикурейцы полагали, что высшим счастьем для человека является счастливая жизнь, главной целью которой является удовольствие. При этом Эпикур и его последователи в первую очередь подразумевали под удовольствием отсутствие страданий, а отнюдь не общее количество полученных наслаждений.

Глубокий смысл философии (психологии) эпикурейцев наглядно иллюстрирует легенда о Солоне (выдающемся афинском политике и мудреце VI века до н. э.) и лидийском царе Крезе, считавшемся самым богатым царем того времени.

Предание гласит, что однажды Солон попал во дворец Креза, и тот, желая поразить его, при­казал открыть перед ним свою сокровищницу. Все ожидали, что изумлению Солона не будет предела, однако тот остался невозмутимым.

< < — Знал ли ты кого-либо счастливее меня? — спросил Крез.

— Да, конечно, — ответил Солон. — Моего земляка Телла. Он был честным и порядочным
человеком, умер, сражаясь за родину, и детей своих воспитал так, что они стали честными и ува­
жаемыми гражданами.

Царь был крайне удивлен тому, что Солон предпочел судьбу рядового афинянина его судьбе. «— А меня ты не считаешь счастливым?! — воскликнул Крез.

— Не знаю, — произнес ему в ответ Солон и продолжил: — Счастливцем можно назвать толь­
ко того, кто, прожив жизнь до конца, не познал горя и несчастья. Считать счастливым человека,
еще живущего, — все равно, что провозглашать победителем воина, еще не закончившего поединка.

С этими словами Солон удалился из дворца.

Прошли годы. Армия царя Креза потерпела поражение в битве с войском персидского тирана Кира. Крез был захвачен в плен, и Кир приказал сжечь его живым на костре. Когда связанного Креза возвели на костер и вверх уже взвились языки пламени, Крез громко закричал: «О Солон, Солон!...» Кир, удивившись, приказал погасить костер и спросил у Креза, кто такой Солон, к которому Крез взывал в последнюю минуту своей жизни.

«" Это греческий мудрец, — ответил Крез. — Он предупреждал меня, что, пока человек жив, его нельзя называть счастливцем, так как никто не знает, что с ним случится завтра..." И Крез расска­зал Киру, что только на костре понял, как глупо было похваляться перед Солоном своим богат­ством, которое он тогда считал равным счастью»¹³. Самое удивительное в этой истории, что Кир, восхищенный мудростью Солона, помиловал Креза.

Главным страхом, присущим человеку, Эпикур считал страх смерти. Поэтому основной за­дачей своей философии, которую, выражаясь языком современной психологии, вполне обосно­ванно можно рассматривать как одну из психотерапевтических техник, Эпикур видел в преодоле­нии страха смерти.

С точки зрения рационально мыслящего человека, озабоченного проблемой своего личного бессмертия, аргументация Эпикура представляется весьма малоубедительной, поскольку, как и Демокрит, Эпикур считал, что человеческая душа состоит из атомов, которые, теряя связь с телом, рассеиваются в момент смерти, а душа умершего человека разлагается в мировой пустоте и теряет способность чувствовать и страдать. Следовательно, по мнению Эпикура, то, что не может чув­ствовать, не может и страдать, а потому — нет никакого основания бояться смерти, поскольку именно она и избавляет человека от неизбежных земных страданий.

Наряду с сугубо философско-психологическими и этическими рассуждениями о природе и назначении человеческой души, античные мыслители параллельно развивали достаточно раци­ональные взгляды на психику как на нечто, что каким-то образом связано с деятельностью не­рвной системы (грек Алкмеон — VI в. до н. э. и римлянин Гален — II в. до н. э.), а также жидкостя­ми, циркулирующими внутри человеческого тела (знаменитый Гиппократ — V—IV в. до н. э.).

В эпоху средневековья (V—XV вв.) психология переживала свой инкубационный период в рамках христианской теологии (религиозно-философском учении о Боге). Христианские бого­словы в традициях Платона резко противопоставляли в природе человека душевное и телесное начала. Смысл человеческой жизни они так же, как Сократ и Платон, видели в борьбе с низменны­ми человеческими страстями и приближением в конце земной жизни к такому нравственному состоянию, которое обеспечивало бы после смерти тела счастливое райское продолжение жизни человеческой душе.

Крупнейшими религиозными мыслителями эпохи средневековья, которые в своих трудах обращались к вопросам душеведения (психологии), являются Аврелий Августин (350—430), о котором уже было упомянуто выше в связи с рассмотрением вопроса о природе лжи и обмана, и Фома Аквинский (1225—1274).

В своем главном труде под названием «О граде божьем» Аврелий Августин органически со­единил постулаты христианской теологии и взгляды Аристотеля на иерархический характер строения человеческой души. В структуре души разумной, выделенной Аристотелем, Августин мыслил различные уровни совершенства, а именно: первый уровень, на котором душа побуждает человека вести благочестивый образ жизни; второй уровень, на котором душа человека, зная о собственном бессмертии, избавляется от страха земной смерти; третий уровень — чистого стрем­ления к Богу и, наконец, последний, наивысший уровень развития разумной души — уровень, на котором душа человека погружена в непосредственное созерцание божественного промысла. Глав­ными компонентами души человека Августин полагал Разум, Волю и Память.

Фома Аквинский в традициях Аристотеля утвердил в христианской теологии представление о членении человеческой души на иерархически соподчиненные растительную, животную и ра зумную ее составляющие, которым соответствуют различные виды психических проявлений. Согласно взглядам Фомы Аквинского, после смерти тела лишь разумная составляющая души обретает бессмертие.

В эпоху Возрождения (XV век) философия вновь обратилась к развитым в античные времена материалистическим представлениям о субстрате души, которые базировались, в основном, на данных анатомии (Леонардо да Винчи, Андрей Везалий и др.).

Основы принципиально нового этапа в развитии психологии, который в конце XIX века привел к отказу от понятия души в качестве предмета психологии и замене его в рамках собствен­но научной психологии на понятие сознания, были заложены в XVII веке выдающимся француз­ским философом и математиком Рене Декартом (1596—1650).

Именно Декарт произвел в философской мысли Нового времени принципиальный перево­рот, который заключался в переходе «от отождествления души и психического к трактовке пси­хики как сознания»¹⁴.

Декарт полагал, что истинное знание должно опираться на очевидные данные, которые от­крываются человеку непосредственно. Из этих первичных (очевидных) данных знание должно выводиться посредством строгих логических рассуждений. В основу своих рассуждений Декарт положил метлрадикалъного сомнения. Согласно декартовской логике, человек может усомниться в существовании всего, что его окружает, и сделать вывод о том, что в действительности нет ни земли, ни солнца, ни Бога, ни даже тела человека. Однако он не может отрицать того, что даже в этом случае остается нечто, в существовании чего никоим образом нельзя усомниться, а именно — само сомнение, т. е. человеческая мысль, поскольку нелепо предполагать несуществующим то, что мыслит. Поэтому Декарт высказывает ставший знаменитым тезис — cogito ergo sum (мыслю, сле­довательно, существую).

Под мышлением Декарт понимал все, что непосредственно открывается сознанию человека, все, что имеет место в сознании, т. е. образы, представления, воспоминания, чувства, желания и т. д.

Именно эта идея и стала той базой, на которой, собственно, и возникла в конце XIX века психология как самостоятельная наука, провозгласившая своим предметом сознание человека или, если говорить точнее, содержания и состояния сознания.

Собственные содержания и состояния сознания непосредственно открываются человеку и хорошо известны каждому из нас, удивляя своим богатством, разнообразием и динамичностью. Поясним это на следующем примере. Предположим, что некто возвращается вечером домой и с удобством располагается в мягком кресле с рюмкой хорошего коньяку в руке, чтобы отдохнуть от дневных забот. Какая же «картина» может открыться перед его мысленным взором, какие содер­жания и состояния могут возникнуть в его сознании?

Допустим, что первоначально «картина сознания» этого некто довольно туманна, и самое ясное и отчетливое, что в ней открывается, — это смутное ощущение удовольствия от тишины и понимания того, что трудности прошедшего дня уже позади, а вечер обещает ему покой и безмя­тежность. Затем взгляд этого некто неожиданно падает на висящий напротив него старый семей­ный ковер, который вызывает в его памяти милый образ давно умершей матери; одновременно он чувствует тепло, разливающееся по его жилам вместе с очередным глотком коньяку. Краем глаза он видит за окном горящие бледным светом уличные фонари и слышит ровный гул проносящихся бесконечным потоком машин, который вдруг напоминает ему о том, что завтра он должен поехать на автосервис, чтобы заменить в своем автомобиле бензонасос. В тот же миг этот некто с крайним неудовольствием осознает, что сделать это ему никак не удастся, потому что директор школы, в которой учится его сын, вызывает его завтра для серьезного разговора на предмет низкой успевае­мости любимого чада. Все эти мысли и чувства проносятся в его сознании на фоне доносящегося из кухни приглушенного голоса жены, ведущей бесконечный и беспредметный разговор с одной из так называемых подруг. очевидно, что в приведенное описание динамической картины сознания абстрактного чело­века входят и образы-воспоминания и текущие образы непосредственно воспринимаемого мира, и смутные ощущения, и эмоциональные переживания. Ю. Б. Гиппенрейтер пишет, что «один пси­холог сравнивал картину сознания с цветущим лугом: зрительные образы, слуховые впечатления, эмоциональные состояния и мысли, воспоминания, желания — все это может находиться там одновременно»15

Классическая психология сознания (конец XIX — начало XX вв.) поставила перед собой гран­диозную задачу исследования сознания человека с точки зрения его структуры и особенностей функционирования.

Первый вывод, к которому пришли психологи, состоял в том, что сознание человека является неоднородным. В поле сознания в каждый момент времени выделяются две области — центральная область (фокус сознания или поле внимания) и периферия сознания, содержания которой носят смутный и неотчетливый характер. Например, в приведенном выше примере в определенный мо­мент в фокусе сознания человека находилась «мысль о замене неисправного бензонасоса», а пери­ферия его сознания была наполнена «неразборчивыми и приглушенными звуками голоса жены, доносящимися из кухни». И если спросить того человека, о чем конкретно разговаривала его жена со своей подругой, то он будет не в состоянии на это ответить. Единственным, что он смог бы впо­следствии подтвердить, была бы констатация факта самого разговора.

Вторым важным выводом, к которому пришла психология того времени, был вывод о том, что содержаниям и состояниям человеческого сознания присуща динамичность и изменчивость. Его содержания (как в центральной, так и периферической области) пребывают, как правило, в бес­прерывном движении. Это можно наглядно проиллюстрировать при помощи динамики воспри­ятия сознанием человека специально разработанных психологами фигур. На рис. 8.1. приведена одна из них, под названием «профили или ваза?».

При взгляде на этот рисунок в фокусе нашего сознания попеременно оказываются либо отчет­ливый образ вазы, либо два ясных человеческих профиля, а на периферии сознания соответствен­но присутствуют либо малодифференцированное ощущение черного, либо расплывчатый образ чего-то белого. Американский психолог конца XIX века Уильям Джеймс так характеризует изменчивость сознания: «...в сознании происходят непрерывные перемены... Мы то смотрим, то слушаем, то рас­суждаем, то желаем, то припоминаем, то ожидаем, то любим, то ненавидим; наш ум попеременно за­нят тысячами различными объектами мысли... Всего естественнее к нему (т. е. сознанию. — С

. Ог-лоблин, А. Молчанов) применить метафору река или поток»¹⁶. Термин «поток сознания» стал впо­следствии широко употребительным Классическая психология сознания описала также и другие атрибуты человеческого созна­ния, такие как ритмичность и объем сознания, а также разделение актов сознания на произволь­ные и непроизвольные.

Произвольные акты сознания подчинены воле и направляются самим человеком. Непроиз­вольные процессы происходят сами по себе. Если опять обратиться к рис. 8.1, то можно заметить,. что если рассматривать его расслаблено, без должной концентрации, то в сознании образ вазы будет хаотически замещаться человеческими профилями и наоборот. Однако, если задаться спе­циальной целью и стремиться как можно дольше удерживать в фокусе сознания, например, вазу, то в значительной степени это удается сделать.

Основные свойства сознания, описанные психологией еще в конце XIX века, имеют для поли­графолога большое значение.

Возьмем такую особенность сознания, как деление его на фокус и периферию. Методология полиграфных проверок предполагает умение специалиста воздействовать на обследуемого та­ким образом, чтобы в фокусе его сознания находились бы в нужный момент только специально предъявляемые ему стимулы, а все остальные впечатления оставались бы на периферии созна­ния. Выше уже было сказано о том, что артефакты (в особенности по каналам КГР и плетизмо-граммы) вызываются вторгающимися в фокус сознания впечатлениями, обусловленными вне­шними или внутренними раздражителями, которые не относятся к разряду специальных стиму­лов. Так, громкий посторонний звук, раздавшийся в момент предъявления стимула, как правило, приводит к появлению на полиграмме тех или иных артефактов. Однако, если «цена проверки» высока и специалисту удалось так подготовить обследуемого к проверке, чтобы только голос по­лиграфолога находился бы у него во время предъявления теста в поле внимания, то в большин­стве случаев посторонние влияния не оказывают воздействия на динамику физиологических про­цессов обследуемого. Многие из людей, прошедших проверку на полиграфе, признавались затем, что во время ее периодически не слышали вокруг себя вообще никаких других звуков, кроме ров­ного и монотонного голоса полиграфолога, который раздавался у них в ушах с удивительной отчетливостью. В такого рода случаях можно говорить о том, что проверка проводится на высо­ком профессиональном уровне, одним из показателей которого является умение специалиста же­стко разделить в сознании обследуемого лица все текущие впечатления на две категории — на имеющие непосредственное отношение к задачам, стоящим перед проверкой, и на впечатления, не имеющие такого отношения.

Что касается такого свойства сознания, как динамичность и изменчивость его содержаний, то оно, будучи неразрывно связано со структурным делением сознания на фокус и периферию, так­же имеет отношение к практике проведения полиграфных проверок. Опытный полиграфолог отдает себе отчет в том, что одной из главных стоящих перед ним задач является максимальное целенаправленное обеднение потока сознания обследуемого лица, устранение из него всех побочных воспоминаний и текущих впечатлений, не имеющих отношения к ситуации проверки. Поток его со­знания должен течь в русле, задаваемом предъявляемыми в ходе опроса проверочными, конт­рольными и нейтральными стимулами. Если поток сознания обследуемого хаотичен и плохо орга­низован специалистом извне (не навязан ему специалистом), то зарегистрированные полиграм­мы будут неизменно содержать в себе большое количество артефактов и являться, соответствен­но, недостаточно информативными.

Когда мы говорим о делении актов сознания на произвольные и непроизвольные, то проил­люстрировать важность учета этого фактора при проведении полиграфных проверок можно при помощи двух простых примеров.

В соответствии с одним из методических требований, в момент предъявления теста специалист всегда располагается вне поля зрения обследуемого; при этом сам обследуемый должен распола­гаться в помещении так, чтобы взгляд его упирался в стену, лишенную каких-либо ярких особенно­стей, привлекающих к себе внимание (например картины или календаря), и имеющую ровную однотонную и неяркую поверхность. В том случае, если специалист и обследуемый сидят в момент непосредственного тестирования лицом к лицу, то обследуемый рано или поздно совершенно не­произвольно начинает следить за направлением взгляда полиграфолога, движениями его рук, пы­таться по движениям губ предугадать время предъявления и содержание вопроса, что приводит к вторжению в фокус сознания посторонних впечатлений, вызывающих многочисленные арте­факты.

Что касается такого свойства сознания, как динамичность и изменчивость его содержаний, то оно, будучи неразрывно связано со структурным делением сознания на фокус и периферию, так­же имеет отношение к практике проведения полиграфных проверок. Опытный полиграфолог отдает себе отчет в том, что одной из главных стоящих перед ним задач является максимальное целенаправленное обеднение потока сознания обследуемого лица, устранение из него всех побочных воспоминаний и текущих впечатлений, не имеющих отношения к ситуации проверки. Поток его со­знания должен течь в русле, задаваемом предъявляемыми в ходе опроса проверочными, конт­рольными и нейтральными стимулами. Если поток сознания обследуемого хаотичен и плохо орга­низован специалистом извне (не навязан ему специалистом), то зарегистрированные полиграм­мы будут неизменно содержать в себе большое количество артефактов и являться, соответствен­но, недостаточно информативными.

Когда мы говорим о делении актов сознания на произвольные и непроизвольные, то проил­люстрировать важность учета этого фактора при проведении полиграфных проверок можно при помощи двух простых примеров.

В соответствии с одним из методических требований, в момент предъявления теста специалист всегда располагается вне поля зрения обследуемого; при этом сам обследуемый должен распола­гаться в помещении так, чтобы взгляд его упирался в стену, лишенную каких-либо ярких особенно­стей, привлекающих к себе внимание (например картины или календаря), и имеющую ровную однотонную и неяркую поверхность. В том случае, если специалист и обследуемый сидят в момент непосредственного тестирования лицом к лицу, то обследуемый рано или поздно совершенно не­произвольно начинает следить за направлением взгляда полиграфолога, движениями его рук, пы­таться по движениям губ предугадать время предъявления и содержание вопроса, что приводит к вторжению в фокус сознания посторонних впечатлений, вызывающих многочисленные арте­факты.

дают рядом свойств, таких как: качество (зрительное, слуховое, обонятельное и т. д.), интенсив­ность (громко-тихо, ярко-тускло и т. д.), длительность, пространственная протяженность. Ощу­щения получили название объективных элементов сознания. Однако помимо комбинации ощу­щений в структуре сознания, по мнению В. Вундта, имеются также субъективные элементы (чув­ства). Вундт постулировал существование трех пар первичных чувственных элементов, а именно: возбуждение-успокоение, удовольствие-неудовольствие и напряжение-разрядка. Вундт полагал, что различные комбинации этих субъективных элементов образуют все потенциальное аффек­тивное пространство человеческого сознания. Так, страх может быть представлен в виде комби­нации неудовольствия и напряжения, а надежда состоит из сочетания удовольствия и напряже­ния и т. д.

Тем не менее, как уже было сказано выше, две важнейшие поставленные задачи психологии сознания решить не удалось.

Это было обусловлено тремя факторами: во-первых, психология сознания искусственно ог­раничила предмет исследования лишь областью содержания и состояний сознания; во-вторых, не оправдала себя идея разложения сознания (психики) на простейшие элементы; в-третьих, метод интроспекции¹¹ (единственный метод, который психология сознания считала подлинно научным) оказался малопригодным для исследования сложных закономерностей функционирования пси­хики.

Помимо принципиальных недостатков метода интроспекции, подробнее о которых можно прочесть в книге Ю. Б. Гиппенрейтер, несостоятельность психологии сознания выразилась в ее полной практической бесполезности, поскольку исследования проводились исключительно в русле «чистой науки», а «экспериментальные» результаты никоим образом не могли быть ис­пользованы для разрешения реальных проблем, которые ставила перед психологией сама жизнь.

Кроме того, обнаружилось, что акты сознания (шире — психологические факты) могут вызы­ваться также и неосознаваемыми причинами. И, наконец, выяснилось, что существуют такие со­держания сознания, которые невозможно расчленить на отдельные простейшие элементы (так называемые гешталъты).

В итоге в начале XX века произошла следующая¹⁸ смена предмета и, следовательно, метода психологии, которая стала поистине революционной для всего дальнейшего развития психоло­гии как науки, а именно: предметом психологии стало поведение человека и животных.

Таким образом, во главу угла всех явлений, которые должна изучать психология, были по­ставлены факты поведения.

Основоположником нового направления в психологии считается американец Джон Бродес Уотсон (1878—1958), опубликовавший в 1913 году программную статью «Психология с точки зрения бихевиориста». В соответствии с терминологией статьи новое направление и получило название бихевиоризма (от англ, behaviour — поведение).

Бихевиористы под фактами поведения имели в виду любые внешние физиологические про­явления активности человека и животных, такие как мимика и пантомимика, интонации, направ-

ление взгляда, слова и фразы, изменения мышечного тонуса, различные вегетативные реакции (покраснение-побледнение, изменение интенсивности потоотделения, динамика дыхания), от­дельные самостоятельные движения (например рукопожатие, похлопывание по плечу, поцелуй, наклон головы и т. д.). К фактам поведения бихевиористы относили также действия, т. е. поведен­ческие акты, имеющие самостоятельный смысл (например поход в музей или приглашение в рес­торан понравившейся кому-либо женщины). Наконец, к фактам поведения бихевиористы отно­сили поступки, под которыми понимались крупные поведенческие акты (цепочки поведенческих актов), имеющие общественное значение (преступление, подвиг, выпуск предпринимателем но­вого вида продукции, отказ от незаслуженной награды, предательство, вступление в брак и т. д.). Следовательно, под поведением бихевиористы понимали все внешние проявления психичес­кой деятельности человека и животных. Таким образом, все перечисленные явления, являлись, «с точки зрения бихевиориста», составляющими предмета новой психологии, т. к. они объектив­но отражали свойства личности и особенности сознания.

Для того, чтобы проиллюстрировать принципиальную обоснованность позиции бихевиори-стов, рассмотрим отрывок из романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы», в котором опи­сана сцена встречи Алеши Карамазова и отставного штабс-капитана Снегирева, которому Алеша для лечения его тяжело больных жены и сына принес двести рублей (очень большую по тем временам сумму), полученных им для Снегирева от Катерины Ивановны («невесты» своего брата Дмитрия Карамазова, который накануне глубоко и безобразно оскорбил безобидного, раздавлен­ного нищетой штабс-капитана на глазах у его сына).

«...Алеша протянул ему две новенькие радужные сторублевые кредитки. Оба они стояли тогда именно у большого камня, у забора, и никого кругом не было. Кредитки произвели, каза­лось, на штабс-капитана страшное впечатление: он вздрогнул, но сначала как бы от одного удивле­ния: ничего подобного ему и не мерещилось, и такого исхода он и не ожидал вовсе. Помощь от кого-нибудь, да еще такая значительная, ему и не мечталось даже во сне. Он взял кредитки и с минуту почти и отвечать не мог, совсем что-то новое промелькнуло в лице его.

— Это мне-то, мне-с, это столько денег, двести рублей! Батюшки! Да я уже четыре года не
видал таких денег, господи! Алеша был ужасно рад, что доставил столько счастья и что бедняк согласился быть осчаст­ливленным. <...> Алеша хотел было обнять его, до того он был доволен. Но взглянув на него, он вдруг остано­вился: тот стоял, вытянув шею, вытянув губы, с исступленным и побледневшим лицом и что-то шептал губами, как будто желая что-то выговорить; звуков не было, а он все шептал губами, было как-то странно.

— Чего вы! — вздрогнул вдруг от чего-то Алеша.

— Алексей Федорович... я... вы... — бормотал и срывался штабс-капитан, странно и дико смотря
на него в упор с видом решившегося полететь с горы, и в то же время губами как бы и улыбаясь, —
я-с... вы-с... А не хотите ли, я вам один фокусик сейчас покажу-с! — вдруг прошептал он быстрым,
твердым шепотом, речь уже не срывалась более.

— Какой фокусик?

— Фокусик, фокус-покус такой, — все шептал штабс-капитан; рот его скривился на левую
сторону, левый глаз прищурился, он, не отрываясь, все смотрел на Алешу, точно приковался к
нему.

— Да что с вами, какой фокус? — прокричал тот уж совсем в испуге.

— А вот какой, глядите! — взвизгнул вдруг штабс-капитан.

И показав ему обе радужные кредитки, которые все время, в продолжении всего разговора, держал обе вместе за уголок большим и указательным пальцами правой руки, он вдруг с каким-то остервенением схватил их, смял и крепко зажал в кулаке правой руки.

— Видели-с, видели-с! — взвизгнул он Алеше, бледный и исступленный, и вдруг подняв
вверх кулак, со всего размаху бросил обе смятые кредитки на песок, — видели-с? — взвизгнул он
опять, показывая на них пальцем, — ну так вот же-с!..

 

И вдруг подняв правую ногу, он с дикою злобою бросился их топтать каблуком, восклицая и задыхаясь с каждым ударом ноги.

— Вот ваши деньги-с! Вот ваши деньги-с! Вот ваши деньги-с! Вот ваши деньги-с! — вдруг он
отскочил назад и выпрямился перед Алешей. Весь вид его изобразил собой неизъяснимую гор­
дость.

— Доложите пославшим вас, что мочалка чести своей не продает-с! — вскричал он, простирая
на воздух руку. Затем быстро повернулся и бросился бежать; но он не пробежал и пяти шагов, как,
весь повернувшись опять, вдруг сделал Алеше ручкой. Но и опять, не пробежав пяти шагов, он в
последний уже раз обернулся, на этот раз без искривленного смеха в лице, а напротив, все оно
сотрясалось слезами. Плачущею, срывающеюся, захлебывающейся скороговоркой прокричал он:

— А что ж бы я моему мальчику-то сказал, если б у вас деньги за позор наш взял? — и,
проговорив это, бросился бежать, на сей раз уже не оборачиваясь. Алеша глядел ему вслед с
невыразимой грустью. О, он понимал, что тот до последнего мгновения сам не знал, что скомкает
и швырнет кредитки. Бежавший ни разу не обернулся, так и знал Алеша, что не обернется. Пре­
следовать и звать его он не захотел, он знал почему. Когда же тот исчез из виду, Алеша поднял обе
кредитки. <...> Разгладив, он сложил их, сунул в карман и пошел к Катерине Ивановне доклады­
вать об успехе ее поручения.»¹⁹

В этой сцене, столь ярко описанной классиком русской литературы, почти отсутствуют опи­сания состояний сознания ее участник

⇐ Предыдущая123

Поделиться с друзьями: