Глава 16. Первый снег.

Станица Червленая стоит на границе ногайских степей и предгорий, на перепутье трех дорог, соединяющих Моздок, Кизляр и Грозный.

Природа этих мест мне, выросшему в юго-восточном углу Свердловской области, могла бы показаться знакомой, но отличалась какой-то особой агрессивной жадностью до жизни.

На большинстве растений были шипы. Особо внушительны они оказались на акации – пики сантиметров по десять, часто еще с отростками в стороны. Помню, как поразила меня акация, когда я впервые увидел ее во время вечернего развода. Куст величиной с калину, переливался в закатном зареве и ветер, который никогда не прекращался, покачивал на ветвях какие-то изогнутые штуки, величиной и формой с добрый огурец.

Вдоль дорог стояли частоколы пирамидальных тополей, встречались заброшенные виноградные плантации. По кустам носились зайцы, в траве шуршали ящерицы, в каждой канаве сидели невероятных размеров лягушки и виноградные улитки. Довольно часто приходилось натыкаться на сброшенную змеиную кожу и останки ежиков.

Но больше всего меня поразили насекомые. Это вообще странно: жуки и кузнечики, которых ты видишь с детства, кажутся самыми обыкновенными. Но когда глубокой ночью сидишь в окопе, сонный и голодный, и из песка под твоими ногами вылазит медведка, которую в своей жизни еще не видывал – она кажется сущим мутантом. Сверчки выглядят не так жутко, но имеют обыкновение запрыгивать тебе на лицо, если будучи дежурным по роте ночью сидеть с книжкой в каптерке.

Богомолы искренне восхищали меня. Есть в их осанке изысканная грация, уверенность, достоинство. Если дразнить богомола пальцем – он станет как каратист угрожающе менять стойку, и никогда не попятится, не сбежит.

Однажды ночью, уже следующим летом, я шел по каким-то делам по центральному проходу через батальон. Лампочек на пути было немного, и шел я скорее на ощупь, по бетонным плиткам. Обычное шабаркание моих сапог в этот раз дополнялось новым звуком – под ногами что-то сочно хрустело. Дойдя до освещенного островка под фонарем, я понял, что это было.

Саранча.

С рассветом мы убедились, что она повсюду. Насекомые вяло шевелились в утренней росе, пытались расправить крылья и взлететь, оттолкнувшись десятисантиметровыми шипастыми ногами. Но сил у нее уже не было. Саранчи было много – штук по двадцать на квадратном метре. Нарядная желто-коричневая расцветка тускнела с первыми лучами солнца. Рой отчетливо напомнил мне войско, заброшенное неведомо куда с неочевидными целями и задачами. Войско, в точности как и то, что торопилось сейчас по своим утренним делам, давя саранчу сапогами.

Еще до обеда весь рой умер.

***

Сухраб с моста вернулся поседевшим. Не так, чтобы совсем, но в черной его нестриженной голове белые волоски в глаза бросались.

- Ну как ты, Зема?

Он сидел на чурке с видом отрешенным, как - будто не вернулся еще. Вдруг начал мелко и быстро качать головой из стороны в сторону, и качал долго, но потом заговорил:

- Это жопа, Андрюха.

Я согласился. Сухраб продолжил:

- Все это бухло проклятое. А эти козлы местные как специально: через мост едут – каждый по бутылке выставляет, чтобы не шманали сильно. А мы и рады!

Ну и этот, с наряда сменился и нажрался как скотина. Полез на стену в ночи. Мы не поняли сначала, куда он делся, а потом нашли – его со стены под куст забросило. Лежит – стонет. Мы ему: «Ты чего, Антоха?» А он: «Подстрелили меня, пацаны!»

В дежурку притащили, броник сняли – дырки нету! Нашли куда попала, в грудную пластину, в угол нижний левый. Ну, обрадовались! Думали – чего ему будет? Понятно, что удар сильный, если с СВД, или с этих спецназовских пукалок девятимиллиметровых. Но ведь дырки – нет! Ну и затолкали на койку, думали - проспится. А он к утру уже холодный был. Медики сказали потом – лопнуло чего-то внутри.

Эту историю я выслушал уже сотый раз, в батальоне второй день не говорили ни о чем, кроме первого двухсотого. Но Сухраб - мой земляк, односельчанин. Призвались мы в один день, пусть и служили в разных ротах – но в одних и тех же частях, и в Чечню ехали в одном вагоне. И вот – смерть таки подобралась уже слишком близко к одному из нас. И стройная теория невероятности, что лично с нами нипочем не может что-то плохое случиться, – дала трещину.

Мы сидели, курили, смотрели как на наших сапогах тают первые, очень ранние в этом году снежинки.