Глава 35. Праздник.

После того дня стал он часто и надолго уезжать на ЗИЛе с заставы, оставляя за себя Мишаню. Наблюдая, как он в очередной раз лезет в кабину, все мы молились, чтобы двигатель завелся. А когда выкатывался грузовик на дорогу, улыбались вслед. Единственной неприятностью в его отлучках было то, что бочку на скважину приходилось таскать броневиком, не имевшим подходящего прицепного устройства.

К 23 февраля готовиться особо было не на что – зарплату за месяц нам на заставу привезти толи забыли, толи решили, что мы и так перебьемся. Весь бензин выкатывал Снегов, а дизель в Солкушино брали неохотно. Однако сколько-то денег все же наскребли и взяли какого-то бухла, чтобы символически отметить праздник. Карнай на ужин замутил знатное жаркое из картошки с зайчатиной. Снегова не было уже второй день, так что стесняться было некого, все свои.

Сане Малкину пираты привезли телевизор с видеомагнитофоном и несколькими новинками вражеского кинематографа на кассетах. Кассеты все пересмотрели уже в первый день, и работал теперь видак без звука почти, чтобы можно было услышать приближающийся транспорт. В который уже раз поставили «Гладиатора» с Расселом Кроу, и пересматривали эпическую сцену, где цивильные римские легионы огребают от кучки грязных диких германцев.

- Вот раньше воевали, да? Это же с ума сойти – вот так идти друг на друга с ножиками, толпа на толпу. Это очень большие яйца иметь надо было.

- Да. Такой войны, как в кино про Чапаева, не будет уже.

- Про войну сейчас вообще кино смотреть смешно. Ну вот серьезно, пацаны – есть ли среди нас хоть один такой, на подвиг способный? Так, чтобы в полный рост на пулемет шагнуть и амбразуру организмом своим загородить?

- Ну, так только Чеснок один сможет! Да, Чеснок, сможешь?

Чесноков сидел за столом угрюмый. Ему пару дней назад от мамки письмо пришло, которое она тоже отправляла еще в Подмосковье. В письме были деньги, на которые мамка советовала сыну хорошо питаться и кушать поливитамины. Чеснок картинным жестом бросил деньги на стол, и думал, что его сразу все уважать примутся. Не срослось… Послужить маленько еще надо было Чесноку.

Поржали.

Нынче была моя очередь разводить посты.

- Ну что, пацаны! Стемнело уже на улице-то, топать пора!...

- Ща, идем…

Смена поднялась, лениво полезла в бронежилеты, вяло поматериваясь, загремела оружием. Кто-то заорал из оружейки:

- А ракеты что, кончились все? Салюта в честь праздника не будет разве?

- Не настрелялись еще как- будто, - пробурчал я себе под нос, сунул в зубы сигарету и пнул дверь, подставив лицо темной уличной прохладе.

На грузовике, который должен был загораживать вход, уехал кататься Снегов. Три трассера выпорхнули из зарослей тростника за арыком и полетели в мою сторону. Слегка поведенной коньяком головой, думалось хорошо и отчетливо.

Дистанция здесь – метров шестьсот, то есть времени у меня - маленько поменьше секунды. Упасть не успеваю. А стреляют прицельно – в мой освещенный со спины силуэт, появившийся на фоне открытой двери. Заметил еще, что трассера, когда в тебя они летят – светятся в ночи совсем не так, как если ты сам их в цель отправляешь.

Трассера тем временем забрались на высшую точку своей траектории, и потихоньку, один за другим начали снижаться. Теперь я стал думать, что не мои они, ибо каждому известно, что перед смертью перед глазами вся жизнь проносится, а мне же в голову только всякая чепуха лезла.

Пули с треском вошли в косяк в метре над головой. «Кучно!» - отметил я для себя и прикрыл изнутри дверь. Коленки ощутимо тряслись. Отошел в сторону от дверного проема, прикурил, посмотрел на пацанов.

- Ну что, коллеги. Я вынужден вас поздравить. Нас обстреливают.

***

Раньше думал, бывало: а как Мишаня с заиканием своим командовать будет в случае чего? А теперь голос его, не изменившийся ничуть ни в какую сторону, слушать было даже приятно. Баюкал Мишаня нас своим тягучим голосом, как- будто песню душевную исполнял.

- Каро-о-оче. Все пози-и-иции свои зна-а-ают. Се-е-ейчас свет га-а-асим. Идем по места-а-ам. Все по-о-оняли, о-о-откуда в Я-а-агу стре-е-еляли? Во-о-от туда пошма-а-аляем ма-а-аленько. Я-а-а начну. В э-э-это время вы-ы-ыдвигается аг.., агэ-э-э… Блин. Бес, Пу-ушку сво-о-ою на пози-и-ицию во-о-олокешь.

- Я понял, Мишаня! – отозвался АГСник Беспалов.

- Ма-а-аладец. По го-о-отовности у-у-улитку одну вы-ы-ысаживай ту-у-уда же, сра-а-азу но-о-овую це-е-епляй. Сво-о-ободную ле-е-енту сна-а-аряжей, не тя-а-ани.

- Ладно.

- Да-а-альше. Ка-а-аски у все-е-ех на се-ебе? Ка-а-ароче. Си-и-илуэт без ка-а-аски у-у-увидел – сра-а-азу вали-и-ить. Не ду-у-умать даже. Чего еще? А! Че-е-еснок! В и-и-избе остае-е-ешься. Ма-а-агазины сна-а-аряжать.

- А чего я-то сразу?

- Па-асть закрой. Еще. Броневи-и-ик не за-а-аводим. И та-а-ак шу-у-умно будет. Все-е-е ясно? По-о-ошли тогда. Че-его тянуть-то.

…………………………………………………………..

Горячий автомат запах издает своеобразный такой… Один из немногох военных запахов, которые мне по настоящему нравились. Сложный: горячая сталь, ружейное масло, сгоревший порох. И всегда особенно громкий первый выстрел. Как пощечина, звонкий и кружащий голову.

Бодро отстреляли по паре магазинов. Послушали, как в деревне голосят собаки. Вот и Бес завел свой адский агрегат. АГСина мерно плевалась короткими очередями, гранаты шуршали над головой и неровно валились за арык, звонко раскатываясь эхом.

- Капрал!

- Я! Чего?

- Давай собирай магазины у бойцов, вали к Чесноку за патронами!

- Не пойду я никуда!

- Да ты оборзел что-ли, сука!?

- Меня только что чуть на подстрелили!

В рот мне ноги, страшно то как. Значит – продолжают обстрел, позицию переменив.

- Видел, откуда стреляли?

- Да!

- Может у тебя в очках отсвечивает чего?

- Да идите вы в жопу все!... – Капрал скрылся в темноте на дне окопа, забрякал чем то. Тоже нервничает, похоже…

- Трассера есть показать?

- Не знаю! Нету!

- Дайте ему кто-нибудь… Бес!

- Чего?

- Сейчас тебе новое направление покажут!

- Да слышу я!

Пошмаляли еще минут пять. Затихли.

Время долго тянется, когда не знаешь - чего дальше будет. И будет ли оно…

Ждать в конце концов надоело. Пошел по окопам, собирать пустые магазины сам, чтобы хоть чем-то заняться. А то уже в приклад чуть зубами не вгрызся, и дрожь в коленках не проходила… Да и с Мишаней поговорить надо было.

Встретились у крыльца.

- Чеснок!

- Чего?

- У тебя свет там не горит?

- Нет, заходите.

Зашли.

- Сколько снаряженных готово?

- Штук пять…

- Да ты оба-а-рзел чтоли, бо-о-оец?

- Чего оборзел-то? Дед только что приходил, забрал своим все, что было.

- Ше-е-евели ку-у-ультяпками давай тогда…

- Я ссать хочу, Мишаня. Я метнусь быстро?

- Да-а-авай. Стой!

- Чего, Миша?

- Я всеку тебе се-е-ейчас!

- Да чего?

- Ка-а-аску, при-и-идурок!

- А, да!

Сели с Мишей возле печки, принялись бодро совать патроны по магазинам.

- Слышь чего, Мишаня?

- Че-е-его?

- Я про дальний пост все думаю.

- И чего ду-у-умаешь?

- Братья Воронцовы туда с начала кипеша убежали. Стреляли много. Сколько с собой взяли – черт его знает.

- Я про это да-а-авно у-у-уже кумекаю. А на-а-адо было – е-е-еще раньше на-а-ачинать ду-у-умать. По-о-овезло – что не жда-а-ал их там ни-и-икто.

- Тоже верно.

- Ну и чего на-а-адумал?

- Чего дамать? Надо проведать идти.

Переглянулись. Поняли, что кому идти – выбора нет особо.

- Слышь, Мишаня?

- Чего?

- Я вот давно спросить тебя хотел.

- О че-е-ем?

- Не в обиду… Ты почему с разведвзвода к нам перевелся?

Мишаня завис на пару секунд, посмотрел на меня в свете затухающего печного огня, будто тоже недалече хотел послать. Но не стал. Снова взялся за работу.

- Я, Яга, мла-а-адший в се-е-емье. Бра-а-атьев мно-ого, то-о-олько не-е-епутевые все. Бу-у-ухают, во-о-оруют, по тю-у-урьмам сидят. А ма-а-амка ста-а-арая совсем. Та-а-ак что, Яга, по-о-олюбо-о-ому надо мне до-о-омой ве-е-ернуться.

***

Запинаясь в темных окопах, добрались до крайнего перед дорогой.

Пока шли, думал все про себя, что не так уж это и сложно – перемахнуть восемь или десять метров дороги. Ночью. В бронежилете, с автоматом и мешком магазинов в руках. И вот она – дорога.

Луна вылезла уже высоко, и отполированная колесами полоса старого асфальта едва только не светилась в ночи.

- Де-е-ед. Обо-о-ойди всех. Ска-а-ажи – Я-а-ага за доро-о-огу сейчас по-обежит.

- Ладно.

- Слышь, Я-а-ага?

- Чего?

- При-и-идумывай давай, ка-а-ак маякнё-о-ошь, когда о-о-обратно по-о-ойдешь?

- Вот уж хрен там. Не пойду я обратно. Там заначую.

- То-о-оже верно. Не-езачем су-у-удьбу и-и-испытывать. Ну да-а-авай, шу-у-уруй.

Мишаня подсадил меня, чтобы вылез я из окопа и напутствовал кратко.

- С Бо-о-огом.

Ползать на брюхе в бронежилете неудобно. Пока добрался до неглубокой придорожной канавы, наверняка собрал все до одной колючки. Рукава до локтя и штаны на коленях промокли и отяжелели от грязи.

Упал на брюхо, набираясь сил. Окунул рожу в кучу грязного колючего снега на дне канавы, утерся ладонью и приподнял голову над дорогой. Противоположного края видно не было, и я не знал, попаду ли в окоп на той стороне. Немножко захотелось заплакать с досады, как в три года. Точно так же, лежа на земле ничком, поныть чуток, подергать плечами, посучить ножками.

- Ну где ты там, Яга, - как кнутом ударил сзади яростный шепот Деда.

Я никогда так не бегал. Я никогда уже больше так не побегу. В пять прыжков пересек асфальт, дальше по инерции под откос, уже сквозь бурьян, пока земля окончательно не ушла из-под ног. Со всего размаху свалился на дно ямы и затих, вслушиваясь в ночь. Ничего, кроме грохота собственного сердца в ушах, не услышал.

Встал на корячки, пошарил руками вокруг. Нашел автомат и мешок с магазинами. Каска укатилась куда-то дальше. А нет, вот она. Ну что, - пронесло вроде…

- Воронцовы! - тихонько позвал я в темноту.

- Екарный бабай! Яга, ты что-ли? – глухо отозвались невдалеке братья.

- Как к вам пролезть-то?

- Подожди, сейчас подползу.

***

До утра взвод огрызался еще один раз, только в другую сторону уже, в которую нам с дальнего поста стрелять было небезопасно. Стояли, пялились в амбразуры, упершись лбами в перекрытие, и слушали, как ветер шелестит зарослями тростника за арыком.

- Я эти проклятые заросли спалю завтра, - очень спокойно сообщил Воронцов старший.

- Не будут гореть. Сыро.

- Выкошу тогда.

- Чем?

- Зубами.

Так и сидели до самого утра в сырой земляной яме. В ста метрах от товарищей своих, но будто бы на другой планете, или на полярной станции, безнадежно затерянной во льдах.