Тонкоуровневое

…Что-то оглушительно треснуло, будто переломившись, ослепительно сверкнуло то ли рядом, то ли за окном…

Спящего Петю подбросило на кровати и, жестко кинув обратно, мгновенно пробудило, заставив открыть глаза.

Впрочем, он мог бы этого и не делать. Темно было так же, как с закрытыми.

Петя стал шарить руками по кровати. Шарить было просторно, и это его слегка удивило.

– Эй, старуха, – позвал он негромко. Гулкая тишина была ему ответом…

– Старуха!.. – с испугом уже крикнул Петя, не желая верить предчувствию.

* * *

– …А что, и не одних только царских дочерей крадут, – говорил кто-то рядом.

– …Кощея рук дело, а то кого ж еще?.. Давно уж не слыхать о нем было… – поддержал кто-то.

– А еще сплетни ходят – Черномор какой-то объявился, тем же промышляет…

– Да нет, того давненько уж отучили, вроде как на одну сказку только и хватило его…

– А может, Змей какой балует?.. – предполагали.

Немногочисленный люд обсуждал произошедшее и, обступив Петю, свесившего голову ниже колен, пытался хоть как-то поддержать его.

Обсуждая, поглядывали то ли удивленно, то ли с каким-то уважением даже: не крала до того нечисть подлая простого люду – все больше по царицам да принцессам промышляла. «Видать, тот еще старик-то наш, – читалось в их взорах. – Недаром стариковского все меньше в нем остается. Как, впрочем, и у старухи его бывшей – оттого и покусился кто-то…»

– …Искать буду, – неожиданно сказал Петя, подняв голову, и странный рокот раздался в груди его, а на губах ошеломленные сельчане увидали промелькнувшую улыбку.

– Совсем умом подвинулся человек от горя!.. – охнул кто-то в толпе.

Петя зашел в хибару и вышел почти сразу, сборы его были недолги – котомка, ломоть хлеба да вяленая рыба.

– Не поминайте лихом, – поклонился народу, – видать, судьба такая. Искать старуху буду… – повторил.

И пошел не оглядываясь…

* * *

– …Ку-ку… ку-ку… ку… ку… – куковала кукушка, уже пошатываясь от усталости, вид у нее был совершенно обреченный.

Петя завороженно смотрел, как надрывается она уже битый час, не в силах остановиться. Напротив нее, опершись на меч, стоял добрый молодец непривычного, нездешнего вида. Совершенно не замечая Петю, он с каким-то упоением слушал птицу, полузакрыв глаза.

– Опять этот Горец над кукушками измывается, – неожиданно раздался рядом чей-то скрипучий голос. – Мало ему Большого мира, так он по сказкам уже шляется.

Петя оглянулся. Дряхлая, скрюченная годами бабка стояла, опершись на клюку, и сверлила его черными угольями маленьких глаз.

– Ты кто? – спросила.

– Я – Петя, – сказал Петя. – А ты?

– А я – нет, – хихикнула карга и, круто развернувшись, пошла к лесу.

Какое-то время Петя ошеломленно смотрел ей вослед, а затем принялся догонять.

– Постой, постой, – сказал он, настигнув и тронув за клюку, – я тебя как, правильно узнал-то?

Старуха, не останавливаясь и даже не глянув на него, вновь захихикала.

– А пошто я знаю? Узнал он… Шляются здесь разные… Ежели тебе нечего делать, то зачем это делать именно здесь?.. Проваливай, а то скажу щас слово заговоренное… – и бабка на удивление легко замахнулась явно тяжелой клюшкой, отгоняя бывшего старика.

«Она, – подумал Петя, отскакивая, – точно она». Он стоял, глядя, как удаляется безобразная старуха, и прислушивался к себе… От бабки исходила явная опасность.

– Не бывает страшных женщин, – неожиданно услышал он внутри себя знакомый урчащий голос, – бывают лишь трусливые мужчины, – и прямо перед ним в воздухе появилась рыжая кошачья улыбка.

– Мяв!.. – обрадовался старик. – Здоров, Мяв. Давненько тебя не было видно. Я уж думал, оставил ты меня.

– С тобой я, рядом… – проурчало внутри, и улыбка растворилась.

Воспрянув духом, Петя последовал за старухой в лес.

…Долго шла бабка, уводя за собой Петю в самую гущу дремучей чащи. Уж сумрак от разлапистых крон сгустился, да гнилью лесною и прелостью влажной воздух наполнился, а они все шли…

Исчезла вдруг карга за дубом развесистым, а как подходить к нему начал Петя, то услышал рокот странный, навроде кудахтанья громкого, и скрип деревянный…

Услышал – и вышел на поляну, густо лопухами заросшую.

Стояла посреди нее избушка на двух сваях вида странного, а пред нею – бабка. Она тыкала клюкой в разросшиеся лопухи и отчаянно ругалась.

– …А-а, чем удобряли, то и выросло, – плюнула она под конец и начала подыматься по скрипучей лесенке, бормоча: – Ну, Леший, ну, куманек, подожди еще у меня…

Поднявшись, старуха глянула сверху на Петю и вновь погрозила палкой.

– Проваливай, не зли меня. Не трожь мою систему, она и без того нервная, – и зашла в дом.

Петя потоптался перед избушкой, нерешительно поглядывая на дверь.

– Была не была, – решился затем, – уж лучше сделать и жалеть, чем жалеть опосля, что не сделал.

И в избу следом вошел.

* * *

Бабка сидела напротив, через стол. То и дело почесываясь, она зло смотрела на Петю.

– Ну, достал ты меня, Петя, знаю тебя час всего-то, а надоел, будто всю жизнь знакомы. Старуху ему подай… Да что мне за дело до твоей старухи? Своих забот невпроворот…

И ведь нечисть тебя никакая не берет… – удивленно добавила она. – Другие за час разговору со мной так и вовсе порчеными становятся, прахом мелким рассыпаются, ящерками погаными разбегаются… Заговоренный, что ли? Так нет ведь – иное что-то чуется…

…Ну и что, что Яга? – злилась бабка. – Не про тебя сказка. Привязался… Смотри мне – не хочешь по-плохому, по-хорошему хуже будет.

Слушая ее, Петя незаметно перевел дух – разговор со старухой в режиме непрерывного смеха несколько утомил его.

– Ты б помылась, старая, что ли, – сказал он и привстал, пытаясь разобрать надпись над пыльным зеркалом, – глядишь, и подобрела б, может.

Над зеркалом было написано: «Другие не лучше».

– Пусть моется тот, кому лень чесаться, – вновь взъярилась Баба Яга, – тоже мне указчик… В кои веки забредет кто, а туда же – насмехаться…

Голос у Яги неожиданно дрогнул, в речи появилась слезливость.

– Одна я тут, одинешенька… Леший или Кощей, бывает, забредут раз в год – вот и вся радость. Хочется иногда сказать кому-нибудь: «Отвяжись», да только некому… Дремучие места ведь… А что делать?.. Живу… Закон здесь такой: не привыкнешь – подохнешь, не подохнешь – привыкнешь…

Обостренным после смеха Хозяйским чутьем Петя неожиданно ощутил, что сейчас произойдет нечто… То, чего ради он здесь… Вот только сделать что-то нужно… Не думая, без изготовки… Что Хозяин велит…

Внезапно для себя и без видимой причины он вскочил, зацепив головой край полки с кухонной утварью.

Посыпались жестянки, ложки, тарелки медные…

– Ах ты, разбойник!.. – завопила Баба Яга, кинувшись подбирать. – У-у, басурман!

…А, чтоб тебя… – добавила она затем и вовсе уж не по-сказочному, да сразу же и успокоилась. – Как слон ходишь…

– Слон – это кто? – спросил Петя, помогая полку на место приладить.

– Кто, кто… – пробурчала Яга, – медведь это такой – лысый и с длинным носом. Знать надо…

Потянулся Петя за жестянкой в самый угол избушки забившейся и вдруг видит – блеснуло что-то в щелке. Колупнув мизинцем, выкатил колечко. На ладони Яге принес.

Охнула та, рассмотрев, на лавку осела, за сердце схватившись…

– Колечко это, – опосля говорила, – мне лет триста назад женишок мой подарил. Да затерялось оно… Думала – в ступе летаючи обронила, а оно вот где, родимое, – рядышком схоронилось.

Навек теперь я должница твоя, Петя, – засуетилась Баба Яга, – да что же это я… Ты ведь с дороги дальней не евши, не пивши. Да и спать, поди, хочешь.

Глаза у бывшего старика и впрямь слипались…

* * *

Сквозь сон Петя услышал, как толкают его в бок.

– Спи скорей, – требовательно сказал кто-то странным голосом, – подушка нужна.

Не в силах пробудиться, Петя выдернул из-под головы шелестящий мешок, набитый сухой травой и листьями, и, умостившись на кулаке, вновь уснул.

Второй раз, и уже окончательно, он проснулся от истошного вопля. Вскочив, увидел странную картину. На столе лежало, подмостив под голову Петину подушку, страшно лохматое и заросшее существо с распахнутым ртом. Истошно вопило оно. Над ним склонилась Яга со здоровенными клещами в руках.

– Не тот!.. – вопило лохматое. – Опять не тот выдернула! Дура старая-а-а-а-а!..

– Ничего, ничего, – бормотала бабка, суетясь рядом, – подумаешь, не тот… постепенно и до него доберемся…

– Что?!. – взвыло существо матерным голосом, вскакивая и размахивая подушкой, как дубиной. – Ты за кого меня, дурака, принимаешь? Это как – постепенно?..

Оно погналось за Ягой, спотыкаясь и неуклюже цепляясь ногами за утварь. Бабка ловко скользнула за дверь, прихватив по дороге помело. Снаружи что-то лязгнуло, ухнуло, и в окне мелькнула взлетающая тень…

Так старик познакомился с Лешим.

Потом сидели, пили с ним чай из листиков ежевики, за жизнь говорили…

– Вот гляжу я на тебя, – говорил Леший Пете, – и думаю. Представляешь?

Как, думаю, – продолжал он, – ты у Яги цел остался? Вовек такого не бывало. Открой секрет.

Битый час рассказывал ему Петя, как нутром смеяться. Ничего тот не понял.

– На фига мне это? – сказал наконец. – Я своей смешною рожею сам себя и веселю. Сподручней намного…

…Про беду Петину узнал Леший. Долго молчал. Затем так сказал:

– Может Яга помочь тебе. Но навряд станет… Есть у нее Зеркало Волшебное, что всю правду говорит, в нем старуху твою враз найти можно. Но шибко часто карга старая в него подглядывала за всеми. Недавно Кощей осерчал и плюнул в него из обиды. Не более трех раз после того зеркало показывать могло. А бабка уже два раза глядела. Ни за что она на тебя последнего раза не истратит. Чудо для того надоть…

Расстались друзьями. А в ожидании Бабы Яги Петя крепко задумался.

* * *

Долго думал. Но все мимо как-то, впустую. Не выдержал – Мява кликнул. Тот долго не показывался, но затем все же сверкнул на мгновенье улыбкой в воздухе, проурчав коротко: «С рыбки начни… И о смехе подумай…» И исчез.

Тер Петя виски, в затылке чесал, потом на крылечко избушки вышел, сел, ножки свесив. Обдало его ветерком свежим, мысли в голове зажурчали…

– Рыбка, рыбка… чего там она говорила? Сотворил ты, говорила, мир этот… Со-Творец, одним словом. Ладно… А из чего? А из себя, больше и неоткуда взять-то было… А раз из себя, то я и есть мир этот, все вокруг – я.

Да-да, – вспоминал, – именно так… А ежели един я с миром, отчего ж не чую того? Отчего досаждаю себе же, миром являясь? Забыл, видать, о цельности той… Внутри – естеством своим забыл… Голова, может, и вспомнит когда, догадается, но, значит, мало того… Сызначала нагородили стен-плетней в глубине моей, от мира меня отделяя – обучаючи якобы. Да и я потом добавлял послушно, а теперь поди пробейся сквозь них к себе же самому. К себе – облаку, к себе – царю, к себе – Яге этой, что из себя сотворил.

А смех… а что – смех, – продолжал скрипеть мозгами Петя, – тряска это внутренняя, ум останавливающая… А от тряски все рушится завсегда… Ну-ка, ну-ка… Рушится, значит… И стены-плетни эти разваливаются, что меня от себя же отделяют…

Так вот отчего мне смех помогает, – возликовал он, – рассыпает смех всю чужеродность внутреннюю… Все мною же изначальным становится. Значит, ежели болит что – потому и болит, что мною быть перестало. Забыл я о том, что боль эту – сам же и сотворил. Из себя и сотворил. Часть она моя законная, позабытая. Оторви кусок от себя – оно, конешно, сразу заболит, нельзя того делать.

А смехом – память внутреннюю о единстве былом пробуждаю… – радовался Петя, – неприятие рассыпаю. И как две капельки росы в одну сливаемся. Была капелька-боль, ан и нет ее в отдельности более. А есть просто «Я» – большая цельная капля. И боль, став мною, – исчезла. То же и с неприятностями, и с проблемами какими…

Так ведь и с Ягой так же попробовать надобно, – сказал Петя задумчиво, – как станет мною же, так и отдаст Зеркало в пользование… Разве откажет себе же?

Хотя, постой, – еще сильней Петя задумался, – так ведь и я же ею тогда как бы стану. А ежели ей очень уж самой Зеркало надо – жениха своего былого, скажем, найти, тогда как? Во вред, выходит, мое желание для нее? А раз она – это я, выходит – и мне во вред…

Да, задача, – размышлял он, – это ж такое решение надо, чтоб и не обидеть никого…

Значит, так, – решил, – включу Хозяина в себе, а там, глядишь, и в бабке-то Хозяин пробудится… Вот пусть затем и потолкуют меж собою Хозяева-то наши, как сами хотят. Все одно их тоже не двое, а один. Друг дружку не обидят.

Только б времени им побольше дать как-то надо, – беспокоился Петя, – а то ведь столковаться не успеют… Не подстроятся друг под дружку, не успеют одним Хозяином стать.

А что, ежели, – загорелся идеей новой, – цельное занятие Хозяйское им придумать? Такое, штоб и Ягу в него вовлечь с Хозяином ейным-то? А самой об том и говорить не стоит, не смущать штоб…

Однако всего додумать Петя не успел. Зашумело, засвистело вдруг – Баба Яга на ступе вернулась. Лихо крутнулась, в воздухе зависнув, и, махнув помелом, грузно приземлилась на крыльцо. Прямо на ногу вскочившего Пети…

* * *

– Экая невидаль – нога, – приговаривала Яга, суетясь вокруг лежащего Пети и подмащивая ему под ногу знакомую уже подушку, – подумаешь… поболит и перестанет.

Ежели бы всегда все хорошо было, – поучающе сказала, – то и не было б никогда ничего хорошего. Погодь маленько, щас зелья заварю – так враз и полегшает, – и из избы вышла.

Глядя ей вслед, Петя включил внутренний смех. Он смеялся нутром, представляя свою ногу. Боль немного уменьшилась. «А почему смеюсь я, – неожиданно подумал Петя, – если болит нога? Вот пусть она и смеется».

Он представил, что нога начала смеяться, мысленно нарисовал на ней улыбающуюся рожицу и прислушался к своим ощущениям. Смеялась не совсем нога, а что-то вокруг нее. «Будто теплом своим смеюсь», – удивился Петя. Он даже услышал это хихиканье, звонкое и заливистое. А через минуту, словно отозвавшись на смех, начала мягко и тепло пульсировать сама стопа. Боль утихла вовсе…

Удивившись, Петя начал пробовать смеяться поочередно – то коленом, то локтем, то шеей. Вспомнил о давней боли в спине – посмеялся и ею. А затем включил смех сразу во всем теле…

Когда вошла в избушку Яга с пучком трав в руках, Петя стоял посреди комнаты с блестящими глазами и очень довольный собой.

– Никак одужал? – изумилась бабка. – Я ж чуяла, что вроде как заговоренный ты. Но не по-нашему как-то. С выкрутасом каким-то…

Она сунула траву за печку и принялась возиться с горшками. Про жизнь свою сказывать.

– …Одно время часто наведывались. Так и шастали по лесу. То царевичи, то богатыри, то добры молодцы… Приходят, клянчат все чего-то – дорогу к счастью показать просют. Дай, бабка, клубок волшебный, дескать… – Баба Яга захихикала. – Глупые. А того ведать не желают, что и нет никакой дороги к счастью. Что счастье-то – оно и есть та самая дорога, что они ногами топчут. И не искать надоть, а идти…

Дурачье, одним словом, – вздохнула Яга, – а что ж ты хочешь: количество разума на свете не меняется, а население-то растет…

Слушая ее одним ухом, Петя проблему свою вспомнил: старуху родимую в кручине представил, Ягу, с зеркалом ее одноразовым, а рядом и себя, в смущении великом…

Как в клубке непонятном, заколдованном, сплелось все вместе, и не найти ни начала, ни конца в нем…

Ясности в голове чтоб добиться, включил Петя смех в себе.

Смеялся вначале нутром своим, а затем, вспомнив, как ногой это делал, – прямо в клубке этом непонятном смех включил, то ли озорства ради, то ли Хозяин так шепнул… А чтоб тому образу обиды невзначай смехом не причинить, он его вдобавок будто сердцем своим отворенным окутал.

…Да вдруг покатился тот клубочек, из проблем его скрученный, завращался перед взором его внутренним… Дымкой подернулся, туманом расплылся… И вот уже облаком странным по небу поплыл, дождем проливаясь… И не куда-то, а прямо в горшок глиняный. Глянул Петя внутрь горшка того и видит в нем улыбку Мява, в воде плавающую…

Затих Петя в смехе тонком, видение свое разглядывая, а затем вдохом глубоким, прямо в сердце распахнутое и принял его… Спокойно очень ощутил себя… Постоял так немного, да вдруг понял, что это подсказка ему от Хозяина пришла.

– Вот эта улыбка-то Мявская, в горшке плавающая, и станет нашим с Ягой занятием общим, Хозяйским, – себе же сказал, – а как задержусь в нем подольше, так, может, и в Яге Хозяин включится.

«Эй, Мяв, – позвал мысленно, – поможешь?»

«А как же…» – отозвался Мяв изнутри.

Петя взял самый большой горшок и принялся лить в него воду из ведра. Удивленная Баба Яга глядела молча, не мешая.

– Смотри, – наконец сказал Петя, показывая ей на поверхность воды, – видишь, кто у тебя там живет?

Из толщи воды неспешно прорисовываясь, показалась ехидная кошачья улыбка. Яга смотрела в горшок недолго, затем скверно ругнулась и плюнула туда. В горшке зашипело и забулькало. Клубами из него повалил дым вонючий.

Петя отскочил в сторону, зажимая нос, а внутри него негодующе фыркал и надсадно кашлял Мяв…

– …К Кощею тебе надоть, – вдруг сказала Яга, – только сейчас и поняла, что через него путь твой лежит. Виновен он предо мною, не откажет в просьбе моей. А то чую, что от тоски по старухе своей ты скоро бед великих наделаешь. А мне отчего-то дружить с тобой хочется, легко как-то с тобою рядом…

* * *

– Готовься, Петя, – сказала Баба Яга, – щас как подарю свое искусство…

Она глянула на него, стоящего в ступе, затем взмахнула помелом и что-то пробормотала. Ступа дернулась и поднялась в воздух.

Яга сунула помело Пете в руки.

– Рулюй – ежели что, – сказала, – а так, она дорогу и сама знает. И туда, и обратно. Помело только не забудь в ступу кинуть…

Прощай, Петя… – хлюпнула потом носом. – Может, и свидимся еще… Да сам, гляди, нос не вешай, грех предаваться унынию, когда есть другие грехи.

В путь добрый! – рукой махнула…