Августа 1877

Еще майская ночь

Какая ночь! На всём какая нега!

Благодарю, родной полночный край!

Из царства льдов, из царства вьюг и снега

Как свеж и чист твой вылетает май!

Какая ночь! Все звёзды до единой

Тепло и кротко в душу смотрят вновь,

И в воздухе за песнью соловьиной

Разносится тревога и любовь.

Берёзы ждут. Их лист полупрозрачный

Застенчиво манит и тешит взор.

Они дрожат. Так деве новобрачной

И радостен и чужд её убор.

Нет, никогда нежней и бестелесней

Твой лик, о ночь, не мог меня томить!

Опять к тебе иду с невольной песней,

Невольной — и последней, может быть.

Николай Алексеевич Некрасов

Тройка

Что ты жадно глядишь на дорогу

В стороне от веселых подруг?

Знать, забило сердечко тревогу —

Всё лицо твое вспыхнуло вдруг.

И зачем ты бежишь торопливо

За промчавшейся тройкой вослед?..

На тебя, подбоченясь красиво,

Загляделся проезжий корнет.

На тебя заглядеться не диво,

Полюбить тебя всякий не прочь:

Вьётся алая лента игриво

В волосах твоих, чёрных как ночь;

Сквозь румянец щеки твоей смуглой

Пробивается лёгкий пушок,

Из-под брови твоей полукруглой

Смотрит бойко лукавый глазок.

Взгляд один чернобровой дикарки,

Полный чар, зажигающих кровь,

Старика разорит на подарки,

В сердце юноши кинет любовь.

Поживёшь и попразднуешь вволю,

Будет жизнь и полна и легка…

Да не то тебе пало на долю:

За неряху пойдешь мужика.

Завязавши под мышки передник,

Перетянешь уродливо грудь,

Будет бить тебя муж-привередник

И свекровь в три погибели гнуть.

От работы и чёрной и трудной

Отцветёшь, не успевши расцвесть,

Погрузишься ты в сон непробудный,

Будешь нянчить, работать и есть.

И в лице твоём, полном движенья,

Полном жизни, — появится вдруг

Выраженье тупого терпенья

И бессмысленный, вечный испуг.

И схоронят в сырую могилу,

Как пройдёшь ты тяжёлый свой путь,

Бесполезно угасшую силу

И ничем не согретую грудь.

Не гляди же с тоской на дорогу

И за тройкой вослед не спеши,

И тоскливую в сердце тревогу

Поскорей навсегда заглуши!

Не нагнать тебе бешеной тройки:

Кони крепки, и сыты, и бойки, —

И ямщик под хмельком, и к другой

Мчится вихрем корнет молодой…

" Я не люблю иронии твоей..."

Я не люблю иронии твоей,

Оставь ее отжившим и нежившим,

А нам с тобой, так горячо любившим,

Еще остаток чувства сохранившим, —

Нам рано предаваться ей!

Пока еще застенчиво и нежно

Свидание продлить желаешь ты,

Пока еще кипят во мне мятежно

Ревнивые тревоги и мечты —

Не торопи развязки неизбежной!

И без того она недалека:

Кипим сильней, последней жаждой полны,

Но в сердце тайный холод и тоска…

Так осенью бурливее река,

Но холодней бушующие волны…

Железная дорога

Ваня (в кучерском армячке).

Папаша! кто строил эту дорогу?

Папаша (в пальто на красной подкладке).

Граф Петр Андреевич Клейнмихель, душенька!

(Разговор в вагоне)

I

Славная осень! Здоровый, ядреный

Воздух усталые силы бодрит;

Лед неокрепший на речке студеной

Словно как тающий сахар лежит;

Около леса, как в мягкой постели,

Выспаться можно — покой и простор!

Листья поблекнуть еще не успели,

Желты и свежи лежат, как ковер.

Славная осень! Морозные ночи,

Ясные, тихие дни…

Нет безобразья в природе! И кочи,

И моховые болота, и пни —

Всё хорошо под сиянием лунным,

Всюду родимую Русь узнаю…

Быстро лечу я по рельсам чугунным,

Думаю думу свою…

II

«Добрый папаша! К чему в обаянии

Умного Ваню держать?

Вы мне позвольте при лунном сиянии

Правду ему показать.

Труд этот, Ваня, был страшно громаден, —

Не по плечу одному!

В мире есть царь: этот царь беспощаден,

Голод названье ему.

Водит он армии; в море судами

Правит; в артели сгоняет людей,

Ходит за плугом, стоит за плечами

Каменотесцев, ткачей.

Он-то согнал сюда массы народные.

Многие — в страшной борьбе,

К жизни воззвав эти дебри бесплодные,

Гроб обрели здесь себе.

Прямо дороженька: насыпи узкие,

Столбики, рельсы, мосты.

А по бокам-то всё косточки русские…

Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?

Чу! восклицанья послышались грозные!

Топот и скрежет зубов;

Тень набежала на стекла морозные…

Что там? Толпа мертвецов!

То обгоняют дорогу чугунную,

То сторонами бегут.

Слышишь ты пение?.. „В ночь эту лунную

Любо нам видеть свой труд!

Мы надрывались под зноем, под холодом,

С вечно согнутой спиной,

Жили в землянках, боролися с голодом,

Мерзли и мокли, болели цингой.

Грабили нас грамотеи-десятники,

Секло начальство, давила нужда…

Всё претерпели мы, божии ратники,

Мирные дети труда!

Братья! Вы наши плоды пожинаете!

Нам же в земле истлевать суждено…

Всё ли нас, бедных, добром поминаете

Или забыли давно?..“

Не ужасайся их пения дикого!

С Волхова, с матушки Волги, с Оки,

С разных концов государства великого —

Это всё братья твои — мужики!

Стыдно робеть, закрываться перчаткою.

Ты уж не маленький!.. Волосом рус,

Видишь, стоит, изможден лихорадкою,

Высокорослый, больной белорус:

Губы бескровные, веки упавшие,

Язвы на тощих руках,

Вечно в воде по колено стоявшие

Ноги опухли; колтун в волосах;

Ямою грудь, что на заступ старательно

Изо дня в день налегала весь век…

Ты приглядись к нему, Ваня, внимательно:

Трудно свой хлеб добывал человек!

Не разогнул свою спину горбатую

Он и теперь еще: тупо молчит

И механически ржавой лопатою

Мерзлую землю долбит!

Эту привычку к труду благородную

Нам бы не худо с тобой перенять…

Благослови же работу народную

И научись мужика уважать.

Да не робей за отчизну любезную…

Вынес достаточно русский народ,

Вынес и эту дорогу железную —

Вынесет всё, что господь ни пошлет!

Вынесет всё — и широкую, ясную

Грудью дорогу проложит себе.

Жаль только — жить в эту пору прекрасную

Уж не придется — ни мне, ни тебе».

III

В эту минуту свисток оглушительный

Взвизгнул — исчезла толпа мертвецов!

«Видел, папаша, я сон удивительный, —

Ваня сказал, — тысяч пять мужиков,

Русских племен и пород представители

Вдруг появились — и он мне сказал:

„Вот они — нашей дороги строители!..“»

‎ Захохотал генерал!

— Был я недавно в стонах Ватикана,

По Колизею две ночи бродил,

Видел я в Вене святого Стефана,

Что же… всё это народ сотворил?

Вы извините мне смех этот дерзкий,

Логика ваша немножко дика.

Или для вас Аполлон Бельведерский

Хуже печного горшка?

Вот ваш народ — эти термы и бани,

Чудо искусства — он всё растаскал! —

«Я говорю не для вас, а для Вани…»

Но генерал возражать не давал:

— Ваш славянин, англосакс и германец

Не создавать — разрушать мастера,

Варвары! дикое скопище пьяниц!..

Впрочем, Ванюшей заняться пора;

Знаете, зрелищем смерти, печали

Детское сердце грешно возмущать.

Вы бы ребенку теперь показали

Светлую сторону… —

IV

«Рад показать!

Слушай, мой милый: труды роковые

Кончены — немец уж рельсы кладет.

Мертвые в землю зарыты; больные

Скрыты в землянках; рабочий народ

Тесной гурьбой у конторы собрался…

Крепко затылки чесали они:

Каждый подрядчику должен остался,

Стали в копейку прогульные дни!

Всё заносили десятники в книжку —

Брал ли на баню, лежал ли больной:

„Может, и есть тут теперича лишку,

Да вот поди ты!..“ Махнули рукой…

В синем кафтане — почтенный лабазник,

Толстый, присадистый, красный, как медь,

Едет подрядчик по линии в праздник,

Едет работы свои посмотреть.

Праздный народ расступается чинно…

Пот отирает купчина с лица

И говорит, подбоченясь картинно:

„Ладно… нешто… молодца!.. молодца!..

С богом, теперь по домам, — проздравляю!

(Шапки долой — коли я говорю!)

Бочку рабочим вина выставляю

И — недоимку дарю!..“

Кто-то „ура“ закричал. Подхватили

Громче, дружнее, протяжнее… Глядь:

С песней десятники бочку катили…

Тут и ленивый не мог устоять!

Выпряг народ лошадей — и купчину

С криком „ура! “ по дороге помчал…

Кажется, трудно отрадней картину

Нарисовать, генерал?..»

(1864)

В дороге

— «Скучно! скучно!.. Ямщик удалой,

Разгони чем-нибудь мою скуку!

Песню, что ли, приятель, запой

Про рекрутский набор и разлуку;

Небылицей какой посмеши

Или, что ты видал, расскажи —

Буду, братец, за все благодарен».

— «Самому мне невесело, барин:

Сокрушила злодейка жена!..

Слышь ты, смолоду, сударь, она

В барском доме была учена

Вместе с барышней разным наукам,

Понимаешь-ста, шить и вязать,

На варгане играть и читать —

Всем дворянским манерам и штукам.

Одевалась не то, что у нас

На селе сарафанницы наши,

А, примерно представить, в атлас;

Ела вдоволь и меду и каши.

Вид вальяжный имела такой,

Хоть бы барыне, слышь ты, природной,

И не то что наш брат крепостной,

Тоись, сватался к ней благородный

(Слышь, учитель-ста врезамшись был,

Баит кучер, Иваныч Торопка), —

Да, знать, счастья ей Бог не судил:

Не нужна-ста в дворянстве холопка!

Вышла замуж господская дочь,

Да и в Питер… А справивши свадьбу,

Сам-ат, слышь ты, вернулся в усадьбу,

Захворал и на Троицу в ночь

Отдал Богу господскую душу,

Сиротинкой оставивши Грушу…

Через месяц приехал зятёк —

Перебрал по ревизии души

И с запашки ссадил на оброк,

А потом добрался и до Груши.

Знать, она согрубила ему

В чем-нибудь, али напросто тесно

Вместе жить показалось в дому,

Понимаешь-ста, нам неизвестно.

Воротил он её на село —

Знай-де место свое ты, мужичка!

Взвыла девка — крутенько пришло:

Белоручка, вишь ты, белоличка!

Как на грех, девятнадцатый год

Мне в ту пору случись… посадили

На тягло — да на ней и женили…

Тоись, сколько я нажил хлопот!

Вид такой, понимаешь, суровый…

Ни косить, ни ходить за коровой!..

Грех сказать, чтоб ленива была,

Да, вишь, дело в руках не спорилось!

Как дрова или воду несла,

Как на барщину шла — становилось

Инда жалко подчас… да куды! —

Не утешишь её и обновкой:

То натерли ей ногу коты,

То, слышь, ей в сарафане неловко.

При чужих и туда и сюда,

А украдкой ревёт как шальная…

Погубили её господа,

А была бы бабенка лихая!

На какой-то патрет все глядит

Да читает какую-то книжку…

Инда страх меня, слышь ты, щемит,

Что погубит она и сынишку:

Учит грамоте, моет, стрижет,

Словно барчонка, каждый день чешет,

Бить не бьёт — бить и мне не даёт…

Да недолго пострела потешит!

Слышь, как щепка худа и бледна,

Ходит, тоись, совсем через силу,

В день двух ложек не съест толокна —

Чай, свалим через месяц в могилу…

А с чего?.. Видит Бог, не томил

Я её безустанной работой…

Одевал и кормил, без пути не бранил,

Уважал, тоись, вот как, с охотой…

А, слышь, бить — так почти не бивал,

Разве только под пьяную руку…»

— «Ну, довольно, ямщик! Разогнал

Ты мою неотвязную скуку!..»

" Вчерашний день, часу в шестом..."

Вчерашний день, часу в шестом,

‎ Зашёл я на Сенную;

Там били женщину кнутом,

‎ Крестьянку молодую.

Ни звука из её груди,

‎ Лишь бич свистал, играя...

И Музе я сказал: «Гляди!

‎ Сестра твоя родная!»

" Мы с тобой бестолковые люди..."

Мы с тобой бестолковые люди:

Что минута, то вспышка готова!

Облегченье взволнованной груди,

Неразумное, резкое слово.

Говори же, когда ты сердита,

Всё, что душу волнует и мучит!

Будем, друг мой, сердиться открыто:

Легче мир — и скорее наскучит.

Если проза в любви неизбежна,

Так возьмем и с нее долю счастья:

После ссоры так полно, так нежно

Возвращенье любви и участья...

Поэт и гражданин

Гражданин (входит)

Поэт

Прибавь: хандрит и еле дышит —

И будет мой портрет готов.