Вопрос о предшественниках 3 страница

78, № 155; 78, № 156; 80, №. 162; 83, № 169; 86, № 178; 88, № 182; 92, № 190; 100, № 199; 103, № 204; 103, № 206; 105, № 211; 114, № 231; 119, № 236; 120, № 240; 123, № 247; 123. № 248; 125, № 250; 128, № 255; 130, № 259; 134, № 266; 172, № 282.

Осознавая новизну затронутых проблем, Соссюр не только не чурается невинных «анимистических» метафор, но также постоянно ищет сравнения для пояснения концепций, которые он справедливо считает радикально новыми. '

ПРИМЕЧАНИЯ

Язык— это симфония, не зависящая от ошибок при исполнении (К. О. Л. 26);

это как игра в шахматы: чтобы в них играть, не важно знать, где их изобрели, в Индии или в Персии (30 и см. № 90), игра имеет правила, сохраняющиеся при простом движении (96). Язык подобен алфавиту азбуки Морзе, не зависящему от работы элекгричесюго аппарата передатчика (26); это соглашение, договор (74); это алгебра со всегда сложными членами (121), это река, текущая постоянно, непрерывно (140); это платье, на которое с течением времени ставили заплаты из его же ткани (172).

Лишь по некоторым аспектам язык можно сравнить с растением, берущим себе пищу извне (29); в действительности, в языке ценится его внутренняя сила, также как в ковре ценится сочетание цветов, а техника изготовления не имеет значения (39); все заключено в комбинации частей, как в каждой фазе игры в шахматы (107). Знак объединяет означаемое и означающее связью более реальной, нежели связь души и тела (103), более неразрывной, чем химическое соединение (103); означаемое и означающее — это как лицевая и обратная сторона листа бумаги (113, 115), знаки подобны волнам, появляющимся на поверхности моря при контакте с воздухом (113). Языковая единица подобна фигуре в шахматной игре: важно не то, из чего она сделана, а то, как она функционирует (110); она подобна поезду, отправляющемуся в 2045, или улице, на которой проводят ремонтные работы, но которая остается при этом все той же улицей (109); ее нельзя сравнивать с одеждой, которую у тебя украли и которая, если заменить ее другой, подобной вещью, но из новой ткани, уже не будет твоей (109); ее можно сравнить с буквами алфавита: важно то, что их нельзя спутать друг с другом (119). Слово — это как денежная единица: не важно, металлическая ли это монета или бумажная банкнота, важна ее номинальная стоимость (7/5, 118).

Неподвижное состояние языка подобно границе, к которой стремятся все логарифмические ряды: даже если мы ее не достигаем, мы ее постулируем (102); это проекция тела на данную плоскость, и тело—это диахрония (/09); это поперечный срез, при диахронии—это срез продольный (89); это как положение в шахматной игре, не зависящее от положений, которые были ранее (90, см. также 116). Панораму рисуют, находясь в определенной, постоянной точке; картину языка также можно создать, исходя из некоторого неподвижного состояния (83). Но язык к тому же постоянно погружен во время, вынужден постоянно изменяться: того, кто воображает себе язык как нечто неизменное, ожидает участь курицы, высиживающей утиное яйцо: утенок, вылупившись, уходит по своим делам (79). [39] Первоисточник — вводная лекция III курса (28 октября 1910 г.). [40] Для Соссюра предмет — это совокупность всех фактов, которые на уровне разговорного языка можно рассматривать как «лингвистические». Это разнородная масса (К. О. Л. 16 и ел.), поэтому она может изучаться множеством дисциплин; отличие лингвистики от этих

дисциплин заключается в том, что ее объектом является язык. Важность различия между предметом и объектом подчеркивал К. Борг-стрем, 1949 г. (см. также: Frei Н. A propos de 1'editoral du vol. IV, A. L. 5, 1949 и ответ Л. Ельмслева, а также Hjelmslev 1954, 163).

Термин объект использовался Соссюром в значении «конечная цель какой-либо деятельности», то есть в схоластическом значении, где obi-ectum, как и аристотелевский τ έ λ ο ς, — конец какой-либо операции, а в случае obiectum науки — это предмет знания, известный и изученный («obiectum operationis terminal etperficit ipsam et est finis eius», по мнению Фомы Аквинского, In 4 librossent. mag. Petri Lombardi, 1, 1 2.1; см. также: Дунс Скот, Opus Oxoniense, Prol. q. 3, а. 2, η. 4; и об отношении с греческим τ έ λ ο ς см.: De Майю. II nome del dat. е la teoria dei casi greci// Rend. Accad. Lincei. 1965. С. 1-61). Это значение сохранилось в философской традиции (Eisler 1927, Abbagnano 1961 s. v.). Так, например, Дж. Дьюи пишет в конце VI главы своей Логики:

«Слово объект обозначает предмет, тему, разработанную по мере ее производства и систематизации в процессе исследования; то есть объекты—это цели исследования. Двусмысленность, которую можно встретить в использовании термина " объект" в этом значении (поскольку правило требует, чтобы это слово употреблялось для обозначения вещей, которые можно наблюдать или о которых можно думать) не более чем видимость. В действительности вещи существуют для нас как объекты лишь постольку, поскольку они были предварительно определены как результаты исследования».

Связь с предметом и очевидность написания двух глав помогают показать, что для Соссюра язык не является вещью, на которую, исключив все прочее, лингвистика должна направить свои исследования, напротив, он является obiectum лингвистического исследования, которое, исходя из всего того, что тем или иным образом может быть названо «лингвистическим», и критически перерабатывая субъективное сознание говорящих (К. О. Л. 184 и ел.), должно привести к реконструкции языковой системы, функционирующей в определенной исторической ситуации. Совокупность явлений, которые можно назвать языковыми, составляет предмет; язык, как формальная система, составляет объект. Конечно, во многих отрывках слово объект имеет свое обычное значение «вещь», например, К. О. Л. 89.

Двусмысленные толкования К. О. Л. большей частью связаны с неправильным пониманием этого отличия: поняв слово объект в его обычном значении, то есть в значении предмет, и забыв, как и множество других отрывков, вступление этой второй главы, Соссюру приписали исключительное видение лингвистики, которой следовало бы порвать связи со всеми дисциплинами (см. К. О. Л. 17, № 51) и заняться только системой, только языкам, а не тем миром языковых явлений, внутри которого язык определяется in re и для лингвиста. Так, например, с точки зрения Роггера (Rogger, 1941, 163), мнение Соссюра заключается в том,

ПРИМЕЧАНИЯ

что «для лингвиста важно сохранить взаимоотношения отдельных явлений языка». Лингвистика Соссюра, напротив, с вниманием относится к замечаниям любого типа (психологического и социологического, физиологического и стилистического) по поводу языковых явлений, и единственной постоянной проблемой является координация этого множества замечаний, их объединение со специфической целью реконструкции системы ценностей, превращающей языковую единицу в эту особую лингвистическую единицу. Выражение Р. Якобсона «Linguista sum: linguistic! nihili a me alienum puto» («Я лингвист, и ничто лингвистическое мне не чуждо») является выражением подлинной точки зрения Соссюра, использование которой дает свои результаты во всех областях исследований (указание этих областей см.: De Mauro. Unita е то-demita della linguistica // Almanacco letterario Bompiani 1967. Milan, 1966. С. 162-165; Heilmann 1966, XXIV-XXV; Chomsky Ν., Halle М. Preface. С. IX-XI; Chomsky 1966). См. также К. О. Л. 28, № 83. Против этой интерпретации: VardarB. in Quinzaine Litteraire 57, 16-30, сентябрь 1968;

за нее: Ваитег 1968, 88-89; Engler 1969, 16; Godel 1970, 38.

[41 ] В/С О. Л. часто кажется, что история противопоставляется описанию и, таким образом, является эквивалентом диахронии. В К. О. Л. 83 появляются некоторые сомнения относительно возможности использования этого термина, который, как справедливо отмечается, может обозначать как развитие, так и состояние. Действительно, Соссюр и сам во вводной лекции в Женеве использовал слово история в разных значениях:

«Чем больше изучаешь язык, тем больше проникаешься тем фактом, что в языке все является историей, следовательно, он является объектом исторического анализа, а не абстрактного, он состоит из фактов, а не из законов; все, что кажется в языке органическим и основным, в действительности является побочным и совершенно случайным» (цит. по: Engler 1966, 36).

Этот отрывок следует сравнить с другим, более ранним, чем первый курс («Ни один закон, работающий с современными терминами, не имеет обязательного значения» [зачеркнутые варианты: «обязательной силы», «значения императива»] S. М. 51 et п.), и рассуждениями в тексте 1894 г. об Уитаи по поводу случайных совпадений между французским и семитскими языками (прим. 61-62 и К. О. Л. 227Ή ел.). Соссюр так и не оставил эту позицию, как и в конечном счете акцидента-листскую, антителеологическую концепцию диахронии, хотя они и были окружены другими его взглядами из области синхронии (см. ниже К. О. Л. 81-100 и прим.).

[42] Соссюр знакомится с проблемой языковых универсалий через Бреаля, Les idees latentes du langage, Париж, 1868, стр. 7-8 и др. (см. Mounin 1967, 218-19). Совсем недавно эта проблема вновь возникла с прежней остротой: сначала в статье Aginsky В. и D. The importance of Language Universals, W 3, 1948, 168-72, затем, базируясь на теоретических позициях Р. Якобсона и Н. Хомского, — в других статьях (см. Lepschy

1966, 38, 76, 124-28). См. также Mounin 1963, 191-223 и др.; К. О. Л. 191, № 305.

[43] О той важности, которую Соссюр, в силу своих предположений относительно произвольности, должно быть, придавал этой задаче, см. выше 362 и ел.

[44] Видимо, здесь Соссюр имеет в виду антропологию как биологическую дисциплину, а не как антропологию культуры, тесно связанную с лингвистикой в США. См.: Jakobson, 1953; Martinet, 1953, Hoijer Н. Anthropological Linguistics // Trends in European and American Linguistics 1930-1960. Utrecht-Anvers, 1961. P. 110-127; Leroy 1965, 1Ί Ί 45.

[45] Это первый из отрывков, в котором Ельмслев (1943, 37 и ел.) отметил существование понятия языка как «схемы» или как «чистой формы» (см. также К. О. Л. 26, № 76; 39, № 103; 118, № 234; и т. д. и К. О. Л. 21, № 65, об истории вопроса); наряду с этим понятием у Соссюра существуют понятия языка как нормы реализации, или как материальной формы (К. О. Л. 22, № 70), и понятие языка как узуса, или как «совокупности устных языковых привычек» (К. О. Л. 27, 79). Работа над ельмслевской проблематикой, ставшей плодом первого внимательного прочтения всего К. О. Л., была продолжена Фрейем, Косериу (см. К. О. Л. 21, № 65) и Мартине (К. О. Л. 117, № 232). О ельмслевских понятиях, упомянутых здесь, см. прим. 225.

[46] Первоисточники § 1: второй урок третьего курса (4 ноября 1910г.:

S. М. 77), первый урок второй части того же курса (25 апреля 1911г.:

S. М. 81), первый урок второго курса (S. М. 66) и, кроме того, две собственные авторские записи, одна 1893-94 гг. (прим. 55 и ел.), использованная по предложению Сеше (S. М. 97), и вторая, должно быть, рецензия работы Сеше Программа и методы... Женева, 1908. Запись 1893-94 гг., которую Балли, видимо, решил оставить в стороне, использована во втором абзаце главы: «Возможно, это было центром размышлений Ф. де С.» (S. М. 136).

[47] См. К. О. Л. 20, №40.

[48] По утверждению Якобсона, 1938=1962, 237, Соссюр — «великий открыватель антиномий лингвистики»: речь идет о природной склонности (выше, 323, 359), усиленной (а не созданной) чтением Языковых антиномий (Париж, 1896). Виктора Анри; выявление антиномий содержится уже в Записях между 1891 и 1894 гг.

[49] Интересный отрывок, показывающий, как действовали издатели, чтобы объяснить соссюровскую мысль, иногда несколько ее форсируя. Соссюр, в противоположность тому, как это показано в тексте издателей, не связывает проблему речевой деятельности детей с проблемой происхождения языка. Говоря о попытках найти «интегральный объест», исходя из того или иного аспекта языковой реальности, он приводит в качестве примера попытку исходить из речевой деятельности детей (146 В Engler), столь же безуспешную, как и другие. Он сразу же добавляет фразу: «Итак, с какой бы стороны...» Промежуточная же фраза («Нисколько, ибо величайшим

ПРИМЕЧАНИЯ

заблуждением...») взята из совершенно фугой лекции (147 В Engler) и слова «Нисколько, ибо» добавлены издателями, чтобы связать проблему речевой деятельности детей с проблемой происхождения языка. Другие упоминания о речевой деятельности детей см.: К. О. Л. 22, № 69; 37, 106,

205, 231.

[50] Этот тезис о происхождении языка уже высказывался Г. Паулем для оправдания негативной позиции, занятой лингвистикой XIX в., типичным проявлением которой было принятое в 1866 г. решение Лингвистического общества Парижа (М. S. L. 1, 1868, р. 111) не принимать доклады, касающиеся этой проблемы. Тем не менее недавно эту проблему вновь начали обсуждать (см.: TovarA. Linguistics and Prehistory, W. 10, 1954. P. 333-350; Leroi-Gowhan A. Le geste et la parole. Vol. 2. Paris, 1964-65; и см. ниже прим. 54, 55).

[51 ] Рукописный текст, из которого взята эта фраза гласит: «Для определения места лингвистики не следует брать язык со всех сторон. Очевидно, что в этом случае многие науки (психология, физиология, антропология, грамматика, филология и т. д.) смогут потребовать, чтобы язык считался их объектом. Значит, такой путь анализа никогда ни к чему не приведет». Следует отметить, что в этом отрывке, как и в других подобных отрывках из рукописей, отсутствовала часть фразы «которые мы строго отграничиваем от лингвистики». Эта фраза контрастирует с тезисом Соссюра (см. К. О. Л. 23 и ел.), согласно которому лингвистика является частью семиотики, которая, в свою очередь, является частью социальной психологии. Она контрастирует также с позициями Соссюра, живо интересовавшегося, как лингвист-историк и теоретик языка, смежными науками, от фонетики до этнографии, политэкономии и т. д. Здесь и в других местах Сос-сюр старается определить, есть ли у лингвистического исследования специфическая цель и какова эта цель: она не заключается в том, чтобы закрывать двери перед другими дисциплинами и препятствовать обмену с ними. Однако издатели приписали ему это стремление.

[52] О вопросах, поднятых вокруг соссюровской концепции языка, см. К. О. Л. 21, № 65. Об определении в рукописях см. ниже К. О. Л. 21,

№64.

[53] Изначально Соссюр полагал иначе. Он писал в Заметках 65 (то есть в тексте, относящемся к 1891 г.): «Язык и речевая деятельность суть одно и то же; одно есть обобщение другого» (см. S. М. 142). Различия нет еще и в начале второго курса (S. М. 132).

[54] Вопрос о естественности языка находится сегодня на пересечении областей быстро продвигающихся вперед исследований. Еще несколько лет назад (1955 г.) появление видадамо (homo) связывали с появлением протоан-тропов или аркантропов (питекантропов, синантропов, аглантропов), а австралопитеки, после преодоления первоначальной неуверенности, рассматривались как архантропы (см.: Leroi-Gowhan A. Les hommes et la prehistoire. Paris, 1955). Но в 1959 г. супруги Лики обнаружили (Олдуваи, Танганьика) череп австралопитека, предметы домашней утвари и орудия,

что сегодня позволяет думать, что австралопитеки являются предками человека (Furon R. Manuale di preistoria. Turin, 1961. P. 161-62). Поскольку «орудие и язык связаны между собой на неврологическом уровне» и поскольку «оба они неразрывно связаны в социальной структуре человечества» {Leroi-Gowhan A. Le geste et la parole; I: Technique et langagei. Paris, 1964. P. 163), «возможность» вербального языка отодвигается в эпоху появления австралопитека, то есть к концу третичного периода, примерно миллион лет назад (что, говоря в дополнение к К. О. Л. 17, № 50, 263, делает невозможным какие бы то ни было исследования по выработке гипотезы относительно формы, которую имели языки эпохи, столь отдаленной от первых языковых документов). Такая возможность подтверждается тем фактом, что, исключая лобные доли (о которых см. ниже, № 57), у австралопитеков уже были развиты головные центры вербального языка (Leroi-Gowhan. Ор. cit, 314, № 45). То есть проявление способности к языку относится к отдаленной древности, и ее хронологическое происхождение составляет одно целое с происхождением рода.хожо (homo).

Кроме того, проблема усложняется наличием более многочисленных и более убедительных исследований, посвященных общению у других видов отряда приматов и у других отрядов животных (Cohen 1956, 43—48; Animal Sounds and Communication, ed. par W. Е. Lanyon, W. N. Tavolga, W. 1960), показывающих, что способность различения разнообразных ситуаций, взаимно однозначно объединяющая классы, пользующиеся положениями, и классы, пользующиеся сигналами (различного характера: мимически визуальными, неголосовыми звуками, голосовыми звуками и т. д.), присуща многим другим видам, наряду с человеческим. Этот последний, вероятно, является носителем языка, начиная с весьма древних стадий эволюции. То есть создание общества связано не столько со способностями к языку, сколько с овладением особым языком, не столько со способностями семантического различения и коммуникации, сколько с овладением специфическим различением и специальными знаками определенного языка.

[55] Об отношениях Соссюра с Уитни см. № 36. Тезис Уитни, уже оспаривавшийся в наброске поминовения У, в 1894 г. (S. М. 44, 166-68 Ф. Engler) снова обсуждается во втором курсе (166 В Энтоер). Он был изложен американским ученым в Life and growth cit., p. 291, и в Language and the study of language, cit., p. 421-23.

Отношения между языком жестов и вербальным языком рассматривались как отношения хронологического следования сначала Н. Марром, затем Я. ван Гиннекеном (Типологическая реконструкция архаических языков человечества. Гаага, 1939), оба они полагали, что человек пользовался исключительно жестами и другими визуальными сигналами до относительно недавнего периода (3 500 до н. э.). Это тезис не имеет доказательств, как и другие утверждения относительно характеристик языка, на котором говорили люди доисторической эпохи; см. Коэн 1956.75, 150. Конечно, общение жестами, столь же точное, как и общение словесное,

ПРИМЕЧАНИЯ

вполне возможно. Это много раз показывалось, начиная с исследования Mallery G. Sign Language (First annual report on the bureau ofamerican anthropology), Нью-Йорк, 1981 (но интерес такого типа существует давно, достаточно упомянуть «хиромию» (chiromie) Requento V. Scoperta della Chi-ronomia ossia Dell'arte di geste con Ie mani. Panne, 1797), до более поздних работ Cocchiara G. II linguaggio del gesto, Turin, 1932 (богатая библиография), Critchley М. The language of gesture, London, 1939; Vuillemey P. La pensee et les singes autres que ceux de la langue, Paris, 1940, и до исследования по тактильной и визуальной коммуникации и по «кинесике» группы «Exploration» (1953-1959): см. антологию Exploration in Communication, изд. Carpenter Е., McLuhan V., Boston, 1960.

О взаимодополняемости визуальных сигналов жестов и вербальных сигналов см.: Meo-Zilio G. Consideracione sobre el lenguaje de los ges-tos // Boletin de filologia (Santiago, Chili) 12.1960.225-48; El lenguaje de los gestos en el Uruguay//Ibid. 1961.13. 75-162. Что же касается письменного использования языка (исключая случаи комиксов и т. п.), этой взаимодополняемости, естественно, не существует, что оказывает значительное влияние на организацию письменной речи по сравнению с устной речью: см. К. О. Л. 28, № 86.

[56] РеализуянапракгикеугаержденияСоссюравЛО.Л./4(«...взадачулин-гвистики входит... обнаружение фактов, постоянно и универсально действующих во всех языках»), мы можем отметить, что здесь впервые употребляется термин «универсальный» в отношении лингвистики (см. К. О. Л. 14, №42). Способность создания систем означаемых (различия между возможными значениями) и означающих (психические различия (см. К. О. Л. 22, № 70) возможных звуковых реализации), соединенных в знаках, предшествует появлению самих языков, но трансцендентна по отношению к знакам (в том смысле, что, предшествуя каждому языку в отдельности, она в то же время не существует без какого-либо из этих языков). Однако эта способность обусловлена способностью разрабатывать «целую систему " схем", предвосхищающих некоторые аспекты структур классов и отношений» (где «схема—это... то, что можно обобщить в данном действии»), согласно Piaget J. Le langage et les operations intellectuelles, p. 54, в Pmblemes de psycholinguistujue, Paris, 1963, p. 51-61.

[57] В 1861 г. французский хирург П. Брока доказал, что один из больных потерял способность говорить вследствие повреждения третьей лобной извилины левого полушария большого мозга (Penfield W., Roberts L. Langage et mecanismes cerebraux. Paris, 1963. P. 11-12). Эго открытие дало Новые основания для исследований локализации в мозгу мыслительных функций. Сегодня карта поля коры головного мозга, ответственной за интерпретацию, выработку языка и за произношение, значительно сложней, чем Брока мог бы себе представить и, учитывая средства, которыми он располагал, установить: на практике, здесь участвуют различные участки коры левого полушария головного мозга (Penfield W., Roberts L. Op. at. Р. 126 и ел.), а также подкорковые центры (Ibid. 220 и ел.). См. также Brain

Function. Как многократно повторяет Соссюр, мозг—это языковой центр (К. О. Л. 20 и см. ниже № 64).

[58] См. ниже № 60 и 68.

[59] Первоисточники — три лекции третьего курса (4 ноября 1910 г.) и две лекции от 25 и 28 апреля 1911 г.

[60] Отметим, что сходную отправную точку можно найти у Л. Блумфилда и у постблумфилдистов, для которых единственной действительной языковой реальностью является индивидуальное языковое поведение, серия/речевых актов, тогда как язык— это чистое научное «соглашение» (Garvin 1944. 53-54 и см. выше 279).

[61 ] Напротив, насколько сегодня известно, слух может рассматриваться вовсе не как простой рецептивный механизм, пассивная фиксация. См., например, вывод, к которому приходит Miller A. G. Langage et Communication (Paris, 1956. Р. Ill): «Слушание речи — процесс не пассивный и не автоматический. Слушающий выполняет избирательную функцию, отвечая на одни аспекты общей ситуации, а не на другие. Он отвечает на стимулы, согласно избранной им организации. Он заменяет отсутствующий или противоречивый стимул способом, соответствующим его потребностям и прошлому опыту». См.: ThomatisA. L'oreille et la langue. Paris, 1963.

[62] См. выше № 56.

[63] Издательская обработка рукописного текста 160 В Эншер нарушила ясность в К. О. Л. 17, что касается определения языка, а здесь—понятия речи. В рукописи читаем: «Язык— это совокупность необходимых соглашений, принятых обществом для обеспечения реализации способности к языку у индивидуумов [определение]. Способность к языку—явление, отличное от языка, но не имеющее возможности реализоваться без него. Речью называют действие индивидуума, реализующего эту способность посредством общественного договора, коим является язык [определение]». Определение устраняет любую двусмысленность: те, кто подобно Иг/ш 1964.23, упрекают Соссюра за то, что он не назвал discours (речь, слова) parole (речью, словом), ошибаются. Утверждение Беларди в Lucidi 1966, XVII, также верно лишь отчасти: «У Соссюра " речь" (parole) это не res acta, а " речь" индивидуума»; см. К. О. Л. 22, № 67.

[64] Вот рукописные первоисточники этого отрывка, важность которого очевидна (229-240 Engler): «Рецептивная и координирующая часть, вот что формирует отложение у различных индивидуумов, которое получается е значительной степени сходным у всех индивидуумов. Язык — это общественный продукт. Этот продукт можно представить себе очень точно. Если бы мы могли увидеть и изучить отложение словесных образов у индивидуума, сохраняемых и располагаемых в определенном порядке и классификации, мы увидели бы там общественную связь, образующую язык. Эта общественная часть является чисто умственной, психической (см. статью Сеше: La langue a pour siege le cerveau seui, Un equilibre

ПРИМЕЧАНИЯ

s 'etablie entre les individus). Каждый индивидуум имеет внутри этот общественный продукт, язык. Язык — это клад, составленный из того, что виртуально находится в нашем мозгу, и вложенный в мозг совокупности индивидуумов одного общества, клад, полный в массе индивидуумов и более менее полный в каждом индивидууме.

[65] Различие язык —речь носит явно диалектический характер (см. Frei 1952); язык (взятый здесь также как «схема»: К. О. Л. 15, № 45) — это система границ (естественно, произвольных, а также имеющих социальное и историческое происхождение: К. О. Л. 70 и ел., 141 и ел.), в которой находятся, функционально самоопределяются (К. О. Л. 108, № 217) «значения» и звуковые реализации слов, то есть значения и звуковые воплощения отдельныхречевыж актов; такая система руководит речью, находится над ней; и именно здесь заключается единственная причина ее существования (ее границы, то есть различие между одним означаемым и другим, между одной означающей единицей и другой, не зависят ни от одной решающей причины, принадлежащей к области мира, разума или звука); можно сказать, что язык существует лишь для того, чтобы управлять речью.

Согласно Hjelmslev 1942. 29 (1959. 69) это различие является «первейшим тезисом» в К. О. Л. Это, по-видимому, верно в хронологическом смысле: уже во время пребывания в Лейпциге и поездки в Литву Сос-сюр уловил различие между рациональным пониманием языковых единиц и пониманием физиологическим, между исследованием звуков «историческим» и «физиологическим» (см. 298, 304, 327), хотя терминологическое разграничение языка и речи относится к более позднему периоду (S. М. 142). В логическом смысле утверждение Ельмслева следует, скорее, связать с другими, чем исправлять. Публикация дискуссий с Ридлингером (S. М. 30) подтверждает, что для Соссюра в 1911 г. это различие действительно является «основной истиной» его системы общей лингвистики; с другой стороны, в третьем курсе лекций Сос-сюр представляет «произвольность знака» как «основной принцип» (К. О. Л. 70 и ел.). Между этими двумя высказываниями нет противоречия, если полностью разобраться в соссюровском понятии произвольности знака.

С другой стороны, чтобы разобраться в этом понятии, необходимо исходить из рассмотрения речи в ее конкретном аспекте. Лишь при таком рассмотрении мы сможем осознать тот факт, что, понимая содержание и словесные формы отдельных речевых актов как реальность индивидуальную и неповторимую (К. О. Л. 108 и ел.), мы можем идентифицировать (как это постоянно делает говорящий) две различные звуковые формы различного содержания как «одно и то же слово», имеющее «одно и то же означаемое», при одном условии: взяв за основу идентификации не фоно-акустическую реальность звуковых форм или психологическую реальность содержания (неизбежно различные в акустиче-

ском и психологическом плане), а то, что означают эти звуковые формы и содержание, их значение. В одной и той же речи слово война может быть произнесено по-разному, значение термина тоже может быть разным, и различие фоно-акустическое и психо-семантическое возрастает, когда переходишь от одного индивидуума к другому: установление идентичности между различными реализациями возможно лишь тогда, когда они представляют одно и то же значение. Так, две различные монеты в 5 франков остаются одной и той же денежной единицей, поскольку они представляют одинаковую ценность, значение (valeur) (К. О. Л. 115); так, экспресс Женева—Париж, отправляющийся в 2045, каждый день остается одним и тем же, хотя вагоны, пассажиры и т.д. меняются (К. О. Л. 109). Значения звуковых форм являются означающими языка, значения содержания являются его означаемыми. Такие значения не определяются звуковыми формами или содержанием и являются произвольными, как с фоно-акустической точки зрения, так и с точки зрения логико-психологической. Они взаимно отграничиваются друг от друга, то есть образуют систему (К. О. Л. 112 и ел.). И эта система значений является образованием, отличным (диалектически и трансцендентально) от реализации звуковых форм и содержания (см. № 231) и от отдельных актов речи.