Любовная сценка

Кому из парней не приходилось, как бы пораженному тонким током, замирать от случайного (или неслучайного) прикосновения к телу девушки: есть такие приятные мгновения! Не знаю, замирает ли девушка, – наверное, всё в таких случаях зависит от парня... Или, все же, – от девушки?
Она сидела рядом в автобусе, и, когда автобус немного тряхнуло, – колени наши на миг соприкоснулись... Не могу пересказать своих ощущений: просто исчезли этот дребезжащий автобус, мелькающие дома за окном, пассажиры и все остальное, – осталось колено в соприкосновении с коленом... Я скосил глаза налево и увидел четкий профиль красавицы... Впрочем, на другой день и на прямой взгляд она мне не показалась самой крутой красоты, но все же – я поехал с этой горки! Значит, “крутизна” все-таки была. Хотя глаза ее не были светлыми (“ударов” которых я вовсе не “блокирую”), да и прическа была неестественной, – но в общем она была “как с картинки” – и это мне понравилось. Поэзия! – Частности не волнуют: воображение “часть” делает “целым”...
Пока же наши колени – заменяли нам все. Говорю “нам”, потому что колено свое она не убрала, когда я вторично, – уже по своей воле, а не по воле судьбы в виде автобуса, – прикоснулся. Мне она уже совсем понравилась! “Смелость города берет, тем более – возьмет эту девчонку, – подумал я совершенно уверенно о взятии крепости противника.
“Крепость” не была очень крепкой: должно быть, эквивалентна крепости сухого вина! – У меня была бутылка “Рислинга”. Кисловато, конечно, на вкус, – но зато надежды-то были сладкими! Только надо было, с этой горки, подъехать к Людочке так, чтобы крепость не просто так распахнула свои неприступные врата, – а чтобы была война со взятием крепости: ну, бутафория – не бутафория, – а интересная игра! С обеих сторон. То есть, наступающий и обороняющийся, я – в первой роли, она – во второй. Так уж принято. (“Приятно”! – если переставить буквы.)
Это я сейчас говорю так, не в силах освободиться от иронии, которая проявляется у нас, когда мы оказываемся не то что поодаль, – но как-то и повыше оцениваемого события... Тогда же я был – в самом центре, и был действующим лицом той пьесы, которая представлялась мне всем миром, полнотой всей жизни...
То, что ее зовут Люда, я узнал сразу же, в первую очередь, вернее, во вторую, – потому что, в первую очередь, спросил:
– Вы будете выходить на следующей остановке?
– Нет, – ответила моя попутчица и добавила: – Вас пропустить?
То, что она отвечала “с добавлением”, – служило сигналом к продолжению действия! И тогда я сказал:
– Не надо, я не пойду впереди вас, лучше вы пройдете впереди меня... Если только скажете свое имя! (Она выглядела на “Вы”, и я, как говорили древние, – “пошел на “Вы”!)
– Люда, – просто представилась она, и тут же спросила: – А зачем?
– Затем, что я впервые в этом районе и хотел бы вас попросить показать мне дорогу. А ведь проводник должен быть знакомым человеком, – потому и надо познакомиться!
– Да? – произнесла она с несколько игривой интонацией, – тогда – как вас зовут?
– Да! – ответил я в том же тоне. – Меня зовут Митя.
Так продолжалась наша игра. То, что игра будет удачной, – угадывалось уже с самого начала: потому что она не отодвинулась, когда я коснулся ее коленом.
Если нравится первое действие, – почему бы не идти до последнего?! И я – пошел. Точнее – мы пошли, потому что ей тоже это нравилось. Люблю такую непосредственность, если это не то, что называется “двойной игрой”: потому что, мало ли какая задняя мысль может погонять актера? Но все происходило спонтанно, так что нормально, – мысли были только впереди! Ведет интуиция.
Рассказываю дальше: и здесь не место частностям, потому что впереди нас ожидал стол, на который выставилась эта бутылка кислятины и... нашлась одна какая-то конфетка. Какое дело до всего этого, если предстояло развернуть другую, большую конфетку? – Поэтому – это был пир! Да. Я развернул и положил на стол маленькую конфетку, и за рюмкой этого легкого вина, и за легкой болтовней о том, о сем мы – что греха таить! – предвкушали конфетку другую...
Общая композиция ясна, у картинки рисуются такие штрихи:
– И тебе не душно в этом свитере? – весело спросила Людочка, и это был, в общем-то, правильно поставленный вопрос. Я же отвечал:
– Однако, душновато! Но я человек скрытный – скрываю вот эти подтяжечки под обычного вида свитером (стаскиваю свитер), хотя, видишь, это приличные германские подтяжки: так что... эта фирменная арийская черта меня, может быть, и украшает?
Я прошелся по комнате, играя мускулатурой, выпирающей из-под рубашки. Большую часть бутылки перелил я внутрь этой тренированной фигуры, так что хорошего настроения было столько – что выплескивалось через край. Вино было даже излишне, тем более, что до этого я заглянул в свой любимый пивбар...
Немного отвлекаясь, скажу, что тогда я еще обманывался, думая, что девчонки смотрят только на мускулы; хотя ворочал “железо” вовсе не затем, чтобы нравиться слабому полу, – хотелось соответствовать своему личному представлению о здоровом и красивом теле.. Я с ними долго не связывался – какие-то они не такие – девчонки, или как их там еще литературно называть... Зато, связавшись, – долго не разговаривал! – Не о чем.
Но здесь мне хотелось как-то продлить удовольствие такого простого общения, без всяких “фантиков” и комплексов. Я думал, что бы еще такое сказануть – и повеселиться... Она опередила меня, и мне понравилось – как она это сделала: подошла, натянула мою подтяжку подобно тетиве – и звонко щелкнула ею по рубашке, – так, что досталось и животу!
– Ладно, – сказал я и подошел к столу, – ну-ка подкрепись и не шатайся тут по углам! – я протянул ей забытую нами конфетку. Конфетку я держал крепко, и поднес к ее устам так, чтобы она откусила ровно половину, и в это время свободной рукой обнял ее за талию; отправил другую половинку конфетки в собственный рот и затем освободившейся второй рукой обнял Людочку с другой стороны, приподнял, покружил вокруг себя и поцеловал крепко... Да так долго, что забыл – как ее зовут! Забыл и свое имя – опять, как в автобусе, все окружающее померкло и сгинуло прочь...
Почему так долго рассказываю эти мелочи? – потому что дальше нечего рассказывать! Настоящее дело делается молча... Не буду же я превращать Читателя в соглядатая тех сцен, которые предназначены только для двоих... Нехорошо.
В общем, оборона крепости была сломлена, – да никакой же “обороны” не было! – мы слишком хотели друг друга, чтобы еще и разыгрывать долгие спектакли! Дальше было похоже на то, что мой друг Таумлер формулировал как “раздевание явления до сути”. Я не знал тогда точно, как это называется, – но дело я делал хорошо: она с видимой неохотой, но с плохо скрываемым удовольствием помогала мне снимать разноцветные флаги со своей побежденной крепости...
Ну, я бы сказал, – это была конфетка! – но я так не скажу: она мне нравилась, но, что же, – противник есть противник! И тогда я воспользовался своим копьем, – и удары мои она воспринимала своим щитом, мне показалось, болезненно, – но только показалось! – потому что это было блаженство, и она все более и более забывала себя... Она становилась самой воплощенной страстью, вся – щит, – насквозь пробиваемый! – и в то же время отражающий мне – мои дары...
Ритм нашей схватки то учащался, то замедлялся, то останавливался вовсе, то продолжался изысканным образом... Он становился музыкальным тактом, о, это была великолепная музыка для двоих – и музыка двоих. Мы впали в транс, и падение это было... Да разве это было падение! – это было сов-падение, – это был прекрасный полет!
– Она временно вселяла тебя в себя, но она не есть Целая Вселенная! – сказал Таумлер, когда я поведал эту историю Ему...