Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Философия и техника






Парис

 

На первый взгляд может показаться, что название «Техника и философия» заключает в себе некоторое несоответствие. Что общего у техники с философией? Разве они не две диаметрально противоположные формы человеческой жизни? С одной стороны, динамическое, направленное вовне, утилитарное действие, а с другой - спокойное, внутреннее, бескорыстное созерцание.

Однако при более пристальном, хотя еще очень поверхностном взгляде мы вскоре обнаруживаем ошибочность первоначального замешательства. Во-первых, существование подобной связи противоположностей, несомненно, побуждает нас к размышлениям о смысле этой антитезы, не говоря уже о ее конечном значении. От­сюда могло бы возникнуть требование взаимного разъяснения. От Гераклита до Ге­геля это противопоставление является принципом, вдохновляющим создание преодолевающих это противопоставление единств, включение в реальность и мышление.

В нашем случае современная философия не может не направлять свою рефлексию на мир технического действия, а техника для полного понимания собственной роли должна рассматривать себя в свете философского знания. Обширная библиография рассуждений о технике красноречиво свидетельствует о том, что такое требование отнюдь не является единичным утверждением, но ясно осознается мыслителями нашего времени. Другое дело оценить, до какой степени подобной литературе, ослепленной более поверхностными социологическими, историческими и этическими проблемами и скользящей по поверхности, не удалось до конца проникнуть в философскую сущность техники. Уже Ортега в свое время отмечал полный провал литературы, посвященной теории техники.

С философской точки зрения техника по своей природе – это универсальное стремление, направленное на совокупность тех сфер, в которых развертывается че­ловеческая жизнь и вообще реальность. Философское знание, если оно хочет быть верным своей задаче, должно в своей амбиции оказаться способным на информацию даже о самых обескураживающих сферах реальности. Его энергия не может удовле­твориться никаким признанием границ, никаким исключением туманных областей из своего универсального стремления к освещению.

Его ясный и вопрошающий взгляд должен обратиться и к тому грандиозному факту не только нашего времени, но также всей совокупности человеческой истории, который и есть техника.

Освещение этой огромной проблемы философией необходимо современному человеку также для самоутверждения в собственных человеческих обстоятельствах. Для того чтобы обеспечить господство своей рефлексии над жизнью. Весь наш мир отмечен специа­лизацией – человек вручает себя своим произведениям, существование дробится на изолированные ячейки, отдельный человек поглощается феноменом коллективности, которая торжествует даже в таких высших областях человеческой жизни, как науч­ное существование. Вещи и социальное «чудовище» угрожают самому великому и самому характерному в человеке – его внутреннему миру и личной ответственности, господствующей в его жизни.

Отец Дюбарль говорил о философии как об акте сво­бодной рефлексии. В мире раздробленности и слепой деятельности, наблюдающихся в определенных областях, особенно в области технического действия, философия как поиск смысла и единства – могучая потребность.

Много говорится о том, что техника угрожает гуманности. Это, конечно, верно, хотя нельзя сводить все исключительно к технике без учета общей ситуации совре­менного человека. Признав эту угрозу, мы не хотим обесценить нашу эпоху перед лицом прошедших золотых веков. Просто каждый момент истории по-своему велик и ограничен. Нам выпало на долю осуществить формальную полноту возможностей современного мира. Не ослепляясь бесспорными успехами наших дней, понять ос­новные грозящие нам опасности, чтобы преодолеть их.

Эти опасности угрожают са­мой подлинности нашего человеческого существования. Ведь быть человеком – зна­чит существовать проблематично, на уровнях, отличных от антропологической пол­ноты или минимальности. В отличие от животного или ангела мы неуверенные су­щества. Нам нужно утвердить свое господство над биологией, взять под контроль наши инстинктивные порывы, осуществить таящиеся в человеке потенциальные возможности. И хотя человеческая история в общих чертах представляет собой по­следовательный триумф разума над животным началом, сегодня нам грозит новая опасность, воплощенная не в животном, а в автомате, – ситуация, созданная челове­ком.

С другой стороны, серьезно и глубоко проникнув в мир артефактов (как объек­тивного осадка), в опыт технической деятельности (как создающей их жизненной основы), мы обнаружим, что они обладают сильным проблемным притяжением, действующим в наиболее характерных для философии направлениях. Возможно, мы с удивлением отметим, что находимся на верном пути к решению классических загадок метафизики – бытия человека и бытия мира. К тому же мы неожиданно сталкиваемся с возможностью проникнуть в генезис некоторых основных философских понятий.

Во-первых, как мы уже отмечали, крайне необходимо проникнуть в сущность глубинной проблемы техники. Верное понимание этой темы затруднено целым рядом должных представлений, фетишей, просто общих мест. Это естественное следствие активного присутствия техники, так тесно охватывающей наше суще­ствование. Таким образом, спонтанно возникает феномен близорукости, погло­щенности непосредственным, который затрудняет правильное расположение реаль­ностей в поле полноты их значения.

То же происходит с представлением о машине. Когда средний западный чело­век задумывается о технике, в его воображении легко возникает впечатляющий пример индустриальной техники. Попав в его власть, мы сведем наше видение к исто­рически одномоментной и феноменологически поверхностной версии технического факта.

Здесь возникает целый мир волнующих проблем. Мистика машинизма, начиная с футуристов и кончая марксистским миром, – связь рабочего с машиной, эволюция машинизма. Оказывается, речь идет о явном ограничении проблемы. «Машинизм и философия» – это одно, а «техника и философия» во всей своей проблемной широте – другое.

Более того, в нашем мире подлинная попытка понять машину в свете исто­рического мышления и эволюционизма должна объединить в единое целое реаль­ность, данную на всей протяженности ее эволюции, в ее онтогенезе, эмбриологии и даже и возможном предвосхищении ее будущего, выведенного на основе закона ее развития. Чтобы понять машину, нужно обратиться к орудию, а чтобы понять ору­дие, нужно подумать о биологических органах.

При рассмотрении истории человеческой техники через ее объективные про­дукты, артефакты, мы различаем три крупных законченных этапа. Во-первых, ору­дие – топор, острога, меч – простое продолжение человеческой биологии, в основ­ном продолжение руки. Потом машина, обладающая большей сложностью и такой субстанциональностью, которая включает силы, уже не принадлежащие нашему животному состоянию, но еще вмешивающиеся в обыденный и самый элементарный горизонт нашего существования: ветер, силу потока, энергию домашнего очага, энергию домашнего животного и т.д. Как подчеркнул Ясперс, могучая революция происходит тогда, когда наука удивительным образом расширяет наше видение ре­альности и человек начинает использовать таинственные для обыденного мира энергии. Появляется энергетика и двигатели, начиная с парового котла, еще не вы­ходящего за рамки нашего обыденного видения, и кончая электричеством и ядер­ной энергией. Наконец, сервомеханизм открывает новый этап кибернетической ре­волюции. Но чтобы проникнуть в сущность техники, нужно сделать более реши­тельное замечание: весь упомянутый мир не более чем ископаемое, ряд внешних ре­зультатов, которые можно понять, только вписав их в человеческую деятельность, в их создающее и ими управляющее действие, придав им смысл. Сущность техники заключена в действии, в человеческой реальности, вдохновляющей объективный технический «опус». В этом направлении и следует вести наше исследование.

Это соображение станет еще более ясным, если мы вспомним о способах техни­фикации, о способах использования техники, не связанных с применением ору­дий. Возьмем, к примеру, сельское хозяйство: в нем, несомненно, используются ору­дия, начиная с лопаты и кончая современными машинами, но реальность его тех­нического оснащения также включает в себя планомерную деятельность, знание о благоприятном для посева и уборки времени, поиск подходящих мест, ручной по­сев или прополку, которые можно выполнять без всякой помощи орудий. Говоря о сельскохозяйственной технике, мы, несомненно, включаем в нее эти неинструмен­тальные аспекты.

Ведь представление о технике как о жизненной форме, вероятно, некоторым образом сходится с представлением о работе через рационализацию и плани­фикацию последней. Однако оно оказывается шире, существует и игровая тех­ника. В спортивном языке тоже настойчиво твердят о технике, овладение которой служит главным ключом к успеху.

Столь же правомерно ссылаются на ораторскую технику (риторику, дискуссию, диалектику) или на технику мышления, отличную от электронного мозга. Со своей стороны медицинская техника выходит за пределы обширной сферы терапевтиче­ских и диагностических аппаратов, как и психоаналитическая техника, и «лечение словом» в греческой медицине. Нельзя отрицать наличие техники даже в самых возвышенных областях человеческой жизни – аскетизме и мистике.

В этом смысле идея техники, разлитой в человеческой деятельности и беспредельно наводняющей ее самые различные формы, выступает как выражение организации нашей деятель­ности некоторым объективным образом, который может передаваться путем обу­чения. За исключением последнего и наиболее единичного аспекта – необъективи­зируемой индивидуальной гениальности, которая может быть объектом контакта, но не строгого обучения.

Здесь возникает ряд проблем. С одной стороны, почему человеческая деятель­ность оформляется с помощью этой модальности? И с другой – что предлагает тех­ническая деятельность в своем конечном значении?

В то время как первый вопрос отсылает нас к проблемам антропологии, к образу жизни человека, на который опи­рается техника, мы перейдем ко второму вопросу, так как в ответе на него выявля­ется еще один из тех фетишей, которые обычно затрудняют доступ к самой сути технического факта. Речь идет об утилитаризме. В утилитарном понимании тех­ники скрыта одна из причин ее обесценивания, отведения ей подчиненной роли в сфере высшей жизни человека. Отсюда вытекает ряд тем. Техника как рабство. Технический специалист как обладатель. Буржуа как прототип технического челове­ка.

Однако уже Ортега удачно заметил, что техника в основном служит не пользе, а роскоши, усложнению жизни. Это всепоглощающее усложнение составляет весьма примечательную черту технической деятельности.

Это утилитарное понима­ние связано с первичной мыслью о том, что техника возникает в ответ на наши потребности, чтобы снабдить нас кровом, едой, защитить от множества подстере­гающих нас опасностей. Разумеется, на минимальном уровне биологического вы­живания эти потребности удовлетворяются довольно быстро. Но техника, по-види­мому, стремится выполнять более широкую жизненную функцию: она не просто защитная деятельность беспомощного животного (по крайней мере на историческом уровне). Даже если первоначально она и была такой, то очевидно, что в ней со­держался огромный динамический заряд. Утилитаристское понимание сталкивается с более глубокой проблемой: почему пища человека должна быть такой разнооб­разной? одежда – такой роскошной и красивой? почему он должен передвигаться на большие расстояния?

Как отмечал Ортега, понятие необходимости на человеческом уровне оказыва­ется в высшей степени двусмысленным. Есть биологические потребности, но ока­зывается, что над ними господствуют – и даже их отменяют – высшие диктаты (которым в крайних случаях приносится в жертву даже жизнь).

Особо следует под­черкнуть, что речь идет не просто о возникновении ультрабиологических потребно­стей, а о крайне сложном техническом, искусственном способе удовлетворения низших потребностей. Ведь «потребность» вписывается в сложное окружение че­ловеческой жизни, и таким образом жизненный горизонт каждой формы сущест­вования определяет и соотносит ориентацию техники. Подумаем о том, какие раз­ные цели преследует индустриальная техника Запада и психофизическая техника йоги.

Искусственность гнездится в самом сердце жизни. Вспомним, что ни одна че­ловеческая жизнь, включая даже высшие ее аспекты, не может избежать исполь­зования техники. Технику нельзя понять в отрыве от жизненного проекта. Так мы постепенно проникаем в сущность нашей проблемы: что общего у техники с био­логическим существованием и с человеком?

Возвращаясь к вышесказанному, мы легко могли бы критически заметить: разве отмеченные нами черты, строго говоря, характерны только для человека? Не­которые примеры, по-видимому, говорят об обратном. Разве в самой чисто жи­вотной жизни не существует эротической техники, любовной игры? Оче­видно, мы могли бы привести и другие доказательства. Жизнь животного тоже включает в себя некоторую роскошь, великолепие, которое, вероятно, неотделимо от яркого спектакля творения. Наша вселенная – это не мир пользы и буржуазного наивного порядка, не совершенный механизм часовой мастерской, как полагал рационализм, а поразительная загадка онтологического богатства и изобилия.

Сле­довательно, мы можем задать вопрос: когда мы можем начать говорить собст­венно о технике среди всего разнообразия реальности? Двигаясь в обратном на­правлении от машины к орудию, к зачаточным, младенческим формам человече­ской техники, мы спускаемся к животному существованию. Куда приведет нас это стирание граней? Это уничтожение границ?

Хорошо известно, что всю человече­скую технику иногда пытались понять с точки зрения биологии животного, как ее высшую форму. Так, в известной версии Шпенглера человек – это агрессивное животное, в котором техника господства, борьбы за существование достигла наи­высшего выражения.

И если бы мы двигались в другом направлении, расценивая технику как транс­формацию и воспроизведение природы, мы тоже подошли бы к тому же ядру про­блемы. Ведь, углубившись в эту начальную характеристику техники, мы бы уви­дели, что не только человек, но и животное изменяет свое окружение: роет берлогу, вьет гнездо, пытается добыть подходящее жилище, которое не так уж часто предос­тавляет в его распоряжение природа. И, наконец, как мы увидим впоследствии, вся жизнь, начиная с растительного существования, имеет этот смысл трансформации, обновления среды.

Здесь приобретает более полный смысл высказывание, которое вначале могло показаться риторическим пустословием. Каким образом выяснение вопроса о том, что есть техника, помещает нас в самое сердце философской пробле­матики? Что такое человек? Что такое жизнь? Что общего у человека с животным? И, наконец, что такое природа, главная граница технического действия?

Парис К. Техника и философия // Это человек. Антология. – М., 1995. – С. 250-255.


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.007 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал