Арета Франклин 12 страница

Джо все еще лежал на дне, опустив руки на колени, а голову — на плечо. Мне долго пришлось смотреть на него, прежде чем я смогла убедить себя, что он лежит в той же самой позе. Один раз мне даже показалось, что он пошевелил ногой, однако, скорее всего, это было просто движение теней. А их было очень много, потому что рука, державшая фонарь, вовсе не была устойчивой, должна я вам сказать.

Пока я припадала к земле, напоминая леди с этикеток «Белая скала», ко мне подкралась самая смешная опасность — я чувствовала, что позволяю себе слишком наклоняться вперед, рискуя сорваться в колодец. Они найдут меня рядом с ним — не слишком-то заманчивая перспектива, смею заметить, — но, по крайней мере, его руки не будут обхватывать меня… и я уже не буду просыпаться от мысли, что Джо находится в одной комнате со мной или от того, что мне нужно снова бежать к колодцу проверить, так же ли он мертв.

Затем снова заговорила Вера, только на этот раз уже у меня в голове. Я знаю это так же хорошо, как и то, что в первый раз услышала ее голос ушами. «Единственное место, куда тебе нужно упасть, — это твоя кровать, — сказал мне этот голос, — Тебе нужно поспать, а когда ты проснешься, вот тогда затмение закончится по-настоящему. Ты просто удивишься, насколько по-другому все будет выглядеть при солнечном свете».

Это показалось мне разумным советом, и я решила последовать ему. Однако предварительно я закрыла входные двери, и, прежде чем действительно лечь в кровать, я сделала то, чего не делала ни до, ни после этого: я просунула ножку стула в ручку двери. Мне стыдно признаться в этом — у меня так горят щеки, наверное, я вся пылаю, — но это, должно быть, помогло, потому что я заснула, как только голова моя коснулась подушки. Когда я снова открыла глаза, дневной свет струился сквозь окно. Вера сказала мне, что я могу взять выходной, — она сказала, что Джейл Лавески и еще несколько девушек и сами смогут привести дом в порядок после вечеринки, запланированной ею на двадцатое, — и я была этому даже рада.

Я поднялась и приняла душ, потом оделась. На это у меня ушло полчаса, потому что все тело ломило. В основном у меня болела спина; это было моим слабым местом, после того как Джо ударил меня скалкой. Я уверена, что снова надорвала ее, сперва выдирая камень из земли, а потом когда с размаху ударила им Джо по голове. Что бы там ни было, спина болела адски, должна я вам сказать.

Я уселась за кухонный стол, залитый ярким солнечным светом, и выпила чашечку крепкого черного кофе, обдумывая, что я должна сделать теперь. Хотя сделать я могла не так уж и много, даже несмотря на то, что все произошло не так, как я планировала раньше, но сделать все нужно было правильно; если я забуду что-то или прогляжу, то сразу же попаду в тюрьму. Джо Сент-Джорджа не слишком-то любили на Литл-Толл, и не многие стали бы обвинять меня в том, что я сделала, но все равно они не погладили бы меня по голове и не наградили бы орденом за убийство мужа, даже если он и был ничего не стоящим куском дерьма.

Я налила себе еще чашечку кофе и вышла на террасу, чтобы выпить ее… и оглядеться вокруг. Обе коробочки с отражателями и одно затемненное стекло снова лежали в сумочке, которую Вера дала мне. Кусочки второго стекла лежали там же, где они и были, когда Джо неожиданно вскочил, и оно соскользнуло с его колен и разбилось на множество осколков. Я немного поразмышляла об этих кусочках стекла. Затем я вошла в дом, взяла щетку и совок и тщательно собрала их. Я решила, что при моей любви к порядку, тем более многие на острове знают, какая я, было бы более подозрительно, если бы я оставила их неубранными.

Сначала я решила говорить, что вообще не видела Джо в тот день. Я собиралась сказать людям, что он уже ушел, когда я вернулась домой от Веры, и даже не оставил мне записки, куда это его понесло, и я от злости на него вылила на землю бутылку дорогого шотландского виски. Если тесты покажут, что он был пьян, когда упал в колодец, мне это вовсе не помешает; Джо мог напиться где угодно, даже под нашей собственной кухонной раковиной.

Один-единственный взгляд в зеркало убедил меня отказаться от подобной версии — если это не Джо заявился домой, чтобы оставить синяки на моей шее, тогда они захотят узнать, кто же так разукрасил меня, и что я тогда скажу? Санта-Клаус? К счастью, я подготовила себе пути к отступлению — я сказала Вере, что если Джо будет вести себя как варвар, то я оставлю его вариться в собственном соку, а сама буду наблюдать за затмением в Ист-Хед. Когда я говорила это, у меня и в мыслях не было ничего подобного, но теперь я благодарила Бога за это.

Сам по себе Ист-Хед не подходит — там было много людей, и они знали, что меня не было с ними, — но с Русского Луга по дороге к Ист-Хед открывался отличный вид, к тому же там никого не было. Я видела это собственными глазами, когда сидела на веранде и когда мыла тарелки.

Оставался один существенный вопрос.

Что, Фрэнк?

Нет, я нисколько не беспокоилась, что его грузовичок оставался дома. В 1959 году он три или четыре раза подряд нарушал правила дорожного движения, а потом его лишили водительских прав на месяц. Эдгар Шеррик, который в те годы был у нас констеблем, сказал ему, что Джо может пить сколько влезет, если ему этого так уж хочется, но если он поймает его пьяным за рулем, то тогда он, Эдгар, вызовет Джо в окружной суд и сделает все, чтобы его лишили прав на вождение автомобиля на целый год. Эдгар и его жена потеряли дочь в автомобильной катастрофе по вине пьяного водителя в 1948-м или 1949 году, и хотя он на многое закрывал глаза, но пьяным за рулем спуску не давал. Джо прекрасно знал об этом и не садился за руль, если выпивал больше двух рюмок подряд, после того разговора с Эдгаром на пороге нашего дома. Нет, когда я вернулась с Русского Луга и увидела, что Джо нет дома, то подумала, что за ним зашел кто-то из его дружков и забрал его отмечать где-нибудь День Солнечного Затмения.

Так вот, я начала говорить, что оставался еще один очень важный вопрос насчет бутылки из-под виски. Люди знали, что в последнее время я покупаю выпивку для Джо, так что с этим все было в порядке; я знаю, они думали, что я делаю это, чтобы он не избивал меня. Но сколько же должно было остаться виски в бутылке, если бы придуманная мною история происходила на самом деле? Это могло и не иметь значения, но могло и иметь. Когда совершается убийство, никогда не знаешь, как оно все обернется впоследствии. Это самая веская из известных мне причин, почему не следует, делать этого Я поставила себя на место Джо — это было не так уж и трудно, как вам это может показаться, — и сразу же поняла, что Джо никуда и ни с кем не пошел бы, если бы в бутылке оставалось так много виски. Оно должно отправиться в колодец вслед за ним, туда оно и последовало… все, кроме пробки. Ее я выкинула в кучу мусора, поверх осколков тонированного стекла.

Я шла к колодцу, неся в руке бутылку с остатками виски, и думала: «Ну что ж, он набрался спиртного, и это правильно, я и не ожидала от него ничего другого, но потом он перепутал мою шею с ручкой насоса, а это уже было неправильно, поэтому я взяла коробочку с отражателем и ушла на Русский Луг, проклиная себя за то, что купила ему эту бутылку виски. Когда я вернулась, он уже ушел. Я не знала, куда и с кем, да меня это и не интересовало. Я просто прибрала оставленный им кавардак и надеялась, что он будет в более хорошем настроении, когда вернется домой». Мне это показалось достаточно правдоподобным, и я решила, что это сработает.

Единственное, что мне не нравилось в этой бутылке, так это то, что отделаться от нее значило снова идти к колодцу и снова смотреть на Джо. Но, нравилось мне это или нет, другого выхода у меня не было

Я беспокоилась, как выглядят заросли ежевики, но они не были сильно примяты и поломаны, чего я опасалась, а некоторые из них даже снова распрямились. Я поняла, что они будут выглядеть как обычно к тому времени, когда я сообщу об исчезновении Джо.

Я надеялась, что в солнечном свете колодец не будет выглядеть столь пугающе, но он все так же пугал и страшил. Дыра посередине крышки зияла даже более устрашающе. Теперь она уже не напоминала глаз, но даже это не меняло ощущения ужаса. Вместо глаза она напоминала глазницу, в которой что-то совершенно сгнило и исчезло напрочь. И до меня снова донесся тот затхлый запах меди. И это снова навеяло на меня воспоминания о привидевшейся мне маленькой девчушке, и я подумала, как там она поживает в это утро.

Мне очень хотелось повернуть назад, к дому, но я все-таки подошла прямо к колодцу. Я хотела перейти к следующей части как можно скорее… и уже не оглядываться назад. С этого момента, Энди, я должна была думать только о детях и готова была к тому, чтобы встретить все, что бы ни случилось.

Нагнувшись, я посмотрела вниз. Джо все так же лежал на дне, опустив руки на колени и свесив голову на плечо. По его лицу сновали какие-то жучки-паучки, и теперь-то уж я наверняка знала, что он мертв. Я опустила в колодец руку с бутылкой, обернутой платочком вокруг горлышка, — дело было вовсе не в отпечатках, я просто не хотела прикасаться к ней, — и выпустила ее. Бутылка приземлилась рядом с ним, но не разбилась. Однако жучки разбежались; они сбегали по его шее, забираясь под ворот его рубашки. Я никогда не забуду этого.

Я уже собралась было уходить, когда мой взгляд остановился на досках, сваленных мною в кучу, когда я хотела взглянуть на Джо в тот первый раз. Не стоило оставлять их так; могут возникнуть ненужные вопросы.

Я задумалась, но потом, сообразив, что утро уже проходит и в любое время кто-нибудь может заскочить ко мне поболтать о солнечном затмении или об устроенном Верой шоу, послала все к черту и сбросила доски в колодец. Затем я пошла домой. Я действительно обрабатывала свой путь, потому что на кустах висели клочки моего платья и комбинации, и я снимала их настолько тщательно, насколько это было возможно. Позже в тот же день я вернулась и нашла еще три или четыре пропущенных мною клочка. Там было еще несколько пушинок, оставленных фланелевой рубашкой Джо, но их я оставила. «Пусть Гаррет Тибодо почерпнет из них все, что сможет, — подумала я, — Пусть любой делает какие угодно выводы. Все будет выглядеть так, будто Джо напился до беспамятства и упал в колодец, а с его репутацией все, что бы они ни решили, пойдет мне только на пользу».

Однако я не выбросила эти клочки в мусорное ведро рядом с осколками и пробкой от бутылки: позднее я выкинула их в океан. Я уже пересекла двор и собиралась подняться по ступеням террасы, когда вдруг как гром среди ясного неба одна мысль поразила меня. Джо схватил кусок кружева, оторвавшегося от моей комбинации, — что если он до сих пор сжимает его? Что если и сейчас он зажат в его руке, лежащей на колене?

Я вся похолодела… Я стояла во дворе под жаркими лучами июльского солнца, пронизываемая ознобом до костей. Затем внутри меня снова заговорила Вера. «Так как ты ничего не можешь поделать с этим, Долорес, — сказала она, — я советовала бы тебе не обращать на это внимания». Совет показался мне разумным, поэтому я поднялась на террасу и вошла в дом.

Большую часть утра я провела, расхаживая вокруг дома и по террасе, разыскивая… ну, я не знаю что. Я не знаю, что именно я искала. Может быть, я надеялась, что мой внутренний глаз наткнется еще на что-то, что нужно сделать или о чем нужно позаботиться, как, например, это случилось с досками, разбросанными вокруг колодца. Несмотря на всю мою тщательность, я ничего не заметила.

Около одиннадцати я предприняла следующий шаг, позвонив Джейл Лавески в Пайнвуд. Я спросила ее мнение о затмении и так далее и полюбопытствовала, как идут дела у Ее Милости.

— Хорошо, — ответила Джейл, — не могу ни на что пожаловаться с тех пор, как здесь остался один-единственный лысый старикашка с торчащими щеточкой усами — знаешь, кого я имею в виду?

Я сказала, что знаю.

— Он спустился вниз в девять тридцать и медленно вышел в сад, как-то странно держа голову, но он, по крайней мере, встал, чего нельзя сказать об остальных. Когда Карин Айландер спросила, не желает ли он стаканчик прохладного лимонада, он успел добежать только до угла веранды, и его вырвало на кусты петуньи. Ты бы слышала это, Долорес, — Блеееее — ахххх!

Я смеялась до слез.

— Наверное, у них был очень веселенький вечерок, когда они вернулись с парома, — заметила Джейл. — Если бы мне давали пять центов за каждый сигаретный бычок, я бы разбогатела, — всего пять центов, представляешь? — я бы смогла купить себе новый «шевроле». Но когда миссис Донован спустится вниз, все здесь будет сиять чистотой и порядком, можешь не беспокоиться об этом.

— Я знаю, — ответила я, — но если тебе понадобится помощь, то ты знаешь кому звонить, ведь так?

Джейл рассмеялась.

— Даже не рассчитывай, — сказала она. — Ты и так истерла здесь пальцы до костей за последнюю неделю — и миссис Донован это так же отлично известно, как и мне. Она не желает видеть тебя до завтрашнего утра, так же как и я.

— Хорошо, — согласилась я и замолчала. Джейл ждала, что я попрощаюсь с ней, а когда вместо этого я сказала нечто другое, эти слова особенно запомнились ей… именно этого я и добивалась. — Ты не видела там Джо? — спросила я.

— Джо? — удивилась она. — Твоего Джо?

— Ага.

— Нет — я никогда не видела здесь Джо. А почему ты спрашиваешь?

— Он не пришел ночевать домой.

— О Долорес! — ужаснувшись и удивившись, вскрикнула Джейл. — Запил?

— Конечно, — подтвердила я. — Не то чтобы я действительно беспокоюсь — это не первый раз, когда он не ночует дома, воя на луну. Ничего с ним не случится, но…

Затем я повесила трубку, довольная, что сделала все просто отлично, посеяв первые семена.

Я приготовила себе на завтрак тост с сыром, но не смогла съесть его. Запах сыра и поджаренного хлеба плохо подействовал на меня. Вместо этого я приняла две таблетки аспирина и прилегла. Я не думала, что смогу заснуть, но уснула. Когда я проснулась, было уже часа четыре, пора было разбросать еще немного семян. Я позвонила приятелям Джо — тем, у кого был телефон, — и каждого спросила, не видели ли они его Он не ночевал дома и не вернулся до сих пор, и я начинаю волноваться. Конечно, все они ответили, что не видели его, но все хотели знать подробности. Единственный, кому я хоть что-то рассказала, был Томми Андерсон — возможно, потому что я знала, как Джо хвастался перед ним своим умением держать женщину в узде, и доверчивый простачок Томми проглотил эту сказку. Но даже с ним я была осторожна и старалась не переборщить; я просто сказала, что мы поругались с Джо, и Джо как с ума сошел. Я сделала еще несколько звонков в тот вечер, даже тем людям, которым уже звонила, и обрадовалась, выяснив, что слушок уже начал распространяться.

Этой ночью я спала очень плохо, мне снились ужасные сны. Во-первых, мне снился Джо. Он стоял на дне колодца, глядя на меня снизу вверх, лицо у него было мертвенно-белым, а вместо глаз у него, казалось, были вставлены куски угля. Он сказал, что ему очень одиноко, и стал умолять меня спрыгнуть вниз и составить ему компанию.

Второй сон был еще страшнее, потому что он касался Селены. Ей было годика четыре, на ней было надето розовое платьишко, которое подарила ей бабушка Триша незадолго до своей смерти. Селена подошла ко мне, и я увидела портновские ножницы в ее руках. Я попыталась забрать их у нее, но Селена только отрицательно покачала головой. «Это моя вина, я и должна платить за все», — сказала она. Затем она подняла ножницы вверх и отрезала себе нос — клац. Кончик носа упал в грязь между ее маленькими черными туфельками из искусственной кожи, и я проснулась от собственного крика. Было всего четыре часа утра, но я не могла больше спать сегодня и отлично знала это.

В семь утра я снова позвонила Вере. На этот раз ответил Кенопенски. Я сказала ему, что Вера ждет моего прихода сегодня утром, но я не смогу прийти, по крайней мере до тех пор, пока не выясню, где находится мой муж. Я сказала, что его нет дома уже две ночи, а раньше он никогда не загуливал больше чем на одну ночь,

В конце нашего разговора с Кенопенски Вера сама взяла трубку параллельного телефона и спросила меня, что случилось.

— Кажется, я потеряла своего мужа, — ответила я. Несколько секунд Вера молчала, и я никак не могла догадаться, о чем именно она думает. А затем она сказала, что если бы была на моем месте, то потеря Джо Сент-Джорджа совсем не огорчила бы ее.

— Видите ли, — проговорила я, — у нас трое детей, и я как-то уже привыкла к нему. Я приду чуть позже, если он объявится.

— Хорошо, — ответила она, а потом добавила: — Ты все еще у телефона, Тед?

— Да, Вера, — ответил Кенопенски.

— Тогда иди сделай какую-нибудь мужскую работу, — сказала она. — Передвинь что-нибудь или разбей. Неважно, что именно.

— Да, Вера, — повторил он. Послышался щелчок положенной на рычаг трубки.

Вера помолчала еще несколько секунд, а затем произнесла:

— Наверное, с ним произошел несчастный случай, Долорес.

— Да, — сказала я, — это бы меня нисколько не удивило. Последние несколько недель Джо очень сильно пил, а когда я попыталась поговорить с ним о деньгах наших детей, он чуть не вытряс из меня душу.

— О, неужели? — спросила Вера. Прошла еще пара секунд, и она добавила: — Желаю удачи, Долорес.

— Благодарю, — ответила я. — Она может мне очень пригодиться.

— Если я смогу чем-нибудь помочь, дай мне знать.

— Это очень любезно с вашей стороны, — сказала я.

— Вовсе нет, — возразила Вера. — Просто мне бы не хотелось потерять тебя. В наши дни так трудно найти прислугу, которая не заметает сор под ковер.

«Как и служанку, которая помнит, какой именно стороной нужно располагать коврики у входной двери», — подумала я, но не сказала. Я поблагодарила ее и повесила трубку.

Выждав еще полчаса, я позвонила Гаррету Тибодо. Не было более чудаковатого человека на Литл-Толле в те дни, чем наш констебль Гаррет. Он принял эту должность в 1960 году, когда с Эдгаром Шерриком случился сердечный удар.

Я сказала ему, что Джо не появлялся дома последние две ночи, и я начинаю беспокоиться. Голос Гаррета звучал сонно — не думаю, что он давно встал, — но он сказал, что свяжется с полицией штата на материке и порасспрашивает людей здесь, на острове. Я знала, что это будут те же самые люди, которым я уже звонила — некоторым даже дважды, — но ему я этого не сказала. В конце разговора Гаррет высказал уверенность, что я увижу Джо еще до ленча. «Как бы не так, старый пердун, — подумала я, вешая трубку телефона, — когда рак свистнет». Я знаю, что у мужчин действительно достаточно мозгов, чтобы, опорожняясь, насвистывать веселенький мотивчик песенки, но я сильно сомневаюсь, чтобы они могли запомнить все ее слова.

Прошла целая томительная неделя, пока они нашли его; я чуть не сошла с ума. В среду вернулась Селена. Я позвонила ей вечером во вторник и сообщила, что пропал ее отец, и, кажется, это серьезно. Я спросила, не хочет ли она вернуться домой, и она согласилась. Мелисса Кэрон — мама Тани — поехала и забрала ее. Мальчиков я оставила там, где они и находились, — для начала было достаточно и Селены. Она отыскала меня в среду на огороде, за два дня до того, как они нашли Джо, и попросила:

— Мама, скажи мне кое-что.

— Хорошо, дорогая, — согласилась я. Мне казалось, что я говорю спокойно, но я догадывалась, о чем она спросит, — знала почти наверняка.

— Ты что-нибудь сделала с ним? — спросила она.

И мгновенно я вспомнила свой сон — четырехлетняя Селена в нарядном розовом платьице, поднимающая ножницы вверх и отрезающая себе кончик носа. — И я подумала — взмолилась: «Господи, помоги мне солгать своей дочери Пожалуйста, Господи. Я никогда и ни о чем не попрошу Тебя больше, если Ты просто поможешь мне солгать моей дочери так, чтобы она поверила и никогда больше не сомневалась».

— Нет, — ответила я. На мне были садовые перчатки, и я сняла их, чтобы положить руки ей на плечи. Я посмотрела ей прямо в глаза. — Нет, Селена, — сказала я. — Он был отвратительно пьян и чуть не задушил меня, оставив синяки на моей шее, но я ничего с ним не сделала. Единственное, что я сделала, — я ушла, ушла, потому что боялась оставаться. Ты ведь можешь это понять? Тебе ведь известно чувство страха перед ним, разве не так?

Она кивнула, но продолжала внимательно следить за мной. Глаза у нее были синие-синие, темнее, чем когда-либо, — цвета океана перед началом шторма. Своим внутренним глазом я увидела сверкавшую сталь ножниц и то, как падает в пыль маленькая пуговка ее носа. И я скажу, о чем я подумала, — я подумала, что Господь исполнил половину моей молитвы. Именно так Он и отвечает верующим. Вся та ложь, которую я рассказывала о Джо позже, не звучала более правдоподобно, чем в тот жаркий июльский день среди бобов и корнишонов… но поверила ли она мне?

Поверила и никогда не сомневалась? Как бы страстно я ни желала получить положительный ответ, я не могла утверждать это. Именно от сомнений ее глаза стали темнее, чем обычно.

— Самый большой мой грех в том, — добавила я, — что я купила ему бутылку виски — пытаясь умаслить его, — но мне следовало бы знать его лучше.

Она еще с минуту смотрела на меня, затем нагнулась и подняла с земли корзинку с огурцами, которые я собрала.

— Хорошо, — произнесла она. — Я отнесу это в дом.

И все. Мы никогда больше не говорили об этом — ни до того, как они нашли его, ни после. Наверное, до нее доходили сплетни насчет меня как на острове, так и в школе, но мы никогда больше не говорили об этом. Именно в тот день в саду между нами возникло отчуждение. Тогда в семейной стене появилась трещина, и между нами встал целый мир. С тех пор трещина становится все шире и шире. Селена регулярно звонит и пишет мне, в этом она образцовая дочь, но все равно мы далеки друг от друга. Мы как чужие. Я сделала это в основном из-за Селены, а не из-за мальчиков или денег, которые их папочка пытался украсть у них. В основном из-за Селены я подтолкнула его к смерти, и то, что я пыталась защитить ее от него, стоило мне самого сокровенного в ее любви. Однажды я услышала, как мой собственный отец сказал, что Господь Бог выкинул презабавную шутку, когда создавал мир, и годы спустя до меня начал доходить истинный смысл его слов. И знаете, что самое ужасное? Иногда это забавно. Иногда это настолько смешно, что невозможно удержаться от смеха, даже если все вокруг тебя рушится и распадается.

А в это время Гаррет Тибодо и его помощники сбивались с ног, разыскивая Джо. Дошло до того, что я начала уже подумывать о том, что, может быть, мне самой как-то подтолкнуть их на след. Я бы с радостью оставила Джо лежать там, где он лежал, до Страшного Суда. Но деньги лежали в банке на его счету, и я не собиралась ждать еще семь лет, пока его не признают официально умершим, чтобы я могла забрать их. Селена должна была поступать в колледж уже через два года, а для этого понадобятся деньги.

Мысль о том, что Джо мог, прихватив с собой бутылочку и отправившись в лес за домом, либо угодить в капкан, либо разбиться где-то, блуждая в темноте, витала в воздухе. Гаррет утверждал, что это его идея, но мне очень трудно поверить в это, особенно проучась с ним столько лет в одной школе. Но неважно. В среду днем он вывесил объявление, а в субботу утром — это было через неделю после затмения — он собрал поисковую группу из сорока или пятидесяти мужчин.

Они растянулись в линию от Ист-Хед до Хайгей-тского леса и прочесали лес, а потом и Русский Луг по направлению к дому. Я видела, как они, смеясь и перебрасываясь шутками, шли по лугу, но шутки сменились проклятиями, как только они вступили в наши владения и добрались до зарослей ежевики.

С замиранием сердца я следила за ними, стоя у входной двери. Я помню, как думала, что, слава Богу, Селены нет дома — она пошла навестить Лауру Лэнгилл. Потом я испугалась, что из-за колючек ежевики они пошлют все к черту и прекратят поиски, так и не добравшись до старого колодца. Но они продолжали идти. Я сразу же услышала крик Сонни Бенуа:

— Эй, Гаррет! Сюда! Иди сюда! — и я поняла, что Джо найден.

Конечно же, последовало вскрытие трупа. Они сделали это в тот же день. когда нашли Джо; кажется, оно еще продолжалось, когда Джек и Алисия Форберт с наступлением сумерек привезли мальчиков. Малыш Пит плакал, он был растерян — я не думаю, что он осознавал, что же в действительности произошло с его папочкой. Однако Джо-младший понимал, и, когда он отозвал меня в сторонку, я подумала, что он собирается задать мне тот же самый вопрос, что и Селена, и я приготовилась повторить свою ложь. Но он спросил меня абсолютно о другом.

— Ма, — сказал он, — если я обрадовался, что он умер, меня Господь пошлет в ад?

— Джо, человек не властен над своими чувствами, и мне кажется, Бог знает об этом, — ответила я.

А потом он расплакался и сказал нечто, что разбило мое сердце.

— Я пытался любить его, — вот что он сказал мне. — Я всегда пытался, но он не позволил мне.

Я обняла сына и изо всех сил прижала к себе. Мне показалось, что я сейчас тоже разрыдаюсь… вы же помните, что я плохо спала, к тому же у меня не было ни малейшего представления о том, как оно все повернется.

Во вторник было дознание, и Люсьен Мэрси, который за все время своей врачебной практики столкнулся с единственным подобным смертельным случаем на Литл-Толл, наконец-то сообщил, что мне позволено похоронить Джо в среду.

А вот в понедельник, за день до дознания, позвонил Гаррет и спросил, не могла ли бы я заглянуть к нему в офис на пару минут. Я ждала и боялась этого звонка, но у меня не было выбора, нужно было идти, поэтому я попросила Селену покормить мальчиков завтраком и ушла. Гаррет был не один. С ним был доктор Джон Мак-Олиф. К этому я тоже была более или менее готова, но все же мое сердце начало биться чаще.

В те годы Мак-Олиф был медицинским экспертом. Он умер три года спустя, когда снегоочиститель врезался в его «фольксваген». После смерти Мак-Олифа экспертом стал Генри Бриартон. Если бы в 1963 году экспертом был Бриартон, я чувствовала бы себя намного легче в тот день, готовясь к нашему маленькому разговору. Бриартон был умнее Гаррета Тибодо, но только немного. А вот Джон Мак-Олиф… ум его был острее лезвия.

Это был чистопородный шотландец, появившийся в наших местах после окончания второй мировой войны, громкоголосый и шумный. Я думаю, что он был американским гражданином, раз уж он занимал такую государственную должность, но вот говорил он совсем не так, как местные жители. Это не играло для меня особой роли, я знала, что вынуждена предстать перед ним, американец ли он, шотландец или вообще китаец.

У него были белые, как снег, волосы, хотя вряд ли ему было больше сорока пяти, и пронзительные ярко-голубые глаза. Когда он смотрел на вас, возникало такое ощущение, будто он проникает вам прямо в душу и расставляет там ваши мысли в алфавитном порядке. Как только я увидела его сидящим рядом с Гарретом и услышала щелчок закрывшейся за мной двери, я поняла, что то, что произойдет завтра на дознании, не имеет абсолютно никакого значения. Настоящий допрос произойдет прямо сейчас в этой маленькой комнатке городского констебля, на одной стене которой висел календарь, а на другой — фото матери Гаррета.

— Прошу извинить, что надоедаю тебе в дни печали и траура, Долорес, — произнес Гаррет. Он как-то нервно потирал руки, напомнив мне этим жестом мистера Писа из банка. На ладонях у него, должно быть, были мозоли, потому что при потираний слышался такой шорох, будто кто-то водил наждачной бумагой по сухой доске. — Но вот доктор Мак-Олиф хотел бы задать тебе несколько вопросов.

По растерянному взгляду, брошенному им на доктора, я поняла, что он не догадывается, что это будут за вопросы, и это еще больше испугало меня. Мне не понравилось, что этот шотландец считает дело настолько серьезным, что предпочел личное доследование, не давая бедняжке Гаррету Тибодо ни малейшего шанса довести дело до конца самостоятельно.

— Мои глубочайшие соболезнования, миссис Сент-Джордж, — с сильным шотландским акцентом произнес Мак-Олиф. У этого невысокого, ладно скроенного мужчины были маленькие аккуратные усики, такие же седые, как и его волосы, на нем был шерстяной костюм-тройка, да и по всему его виду, как и по акценту, сразу было видно, что он шотландец. Эти синие глаза как буравчики вонзились в мой лоб, и я поняла, что он вовсе не сочувствует мне, несмотря на все его слова. Возможно, он вообще никому не сочувствует… даже самому себе. — Мне очень, очень жаль, сочувствую вашему горю.

«Конечно, и если я поверю в это, вы скажете мне еще кое-что, — подумала я. — В последний раз, док, вы сожалели тогда, когда, сходив в платный туалет, вдруг обнаружили, что на ширинке сломалась молния». Но уже тогда я решила, что не покажу ему, насколько сильно я испугана. Возможно, он подозревал меня, а может быть, и нет. Вы же помните, что из того, что было известно мне, он мог сказать только то, что, когда они положили Джо на стол в морге окружной больницы и разжали его кулаки, то из них выпал маленький кусочек белого нейлона — кружево от женской комбинации. Хорошо, такое вполне могло быть, но я все равно не хотела доставлять удовольствие Мак-Олифу, корчась и извиваясь под взглядом его пронзительных глаз. А ведь он привык видеть, как люди ежатся, когда он смотрит на них; он воспринимал это как должное, и это нравилось ему.

— Благодарю вас, — сказала я.

— Присаживайтесь, мадам, — пригласил он, коверкая слова на шотландский манер, таким тоном, словно это был его собственный кабинет, а не бедного, смущенного Гаррета.

Я села, и он спросил у меня разрешения закурить. Я ответила, что, насколько я понимаю, от моего разрешения здесь ничего не зависит. Он захихикал, как будто я рассказала смешной анекдот… но глаза его не смеялись. Он вытащил большую старую черную трубку из кармана пиджака и набил ее табаком. Но, проделывая все это, он не сводил с меня своих пронзительных глаз. Даже когда он пытался поудобнее зажать трубку между зубами, он не отводил взгляда. Меня била нервная дрожь, когда эти глаза пробуравливали меня сквозь табачный дым, и я снова подумала о свете маяка — говорят, что его свет виден в двух милях даже в те ночи; когда туман настолько густой, что ничего не заметно уже на расстоянии вытянутой руки.