Золотая клетка

Утренний луч солнца бесцеремонно припек лоб Гена, вернув его из невнятного, темного забытья.

Не в первый раз он очнулся, растеряв воспоминания, которые вели его, направляли и объясняли все вокруг.

Он лежал на широкой постели. Простыни тончайшего хлопка, украшенные затейливой вышивкой, подошли бы для принца.

Ген понятия не имел, как он оказался в этой кровати и кому она прежде принадлежала. Может быть, даже ему самому. Он решил делать вид, что так и есть, пока кто-нибудь не убедит его в обратном.

До его слуха доносилось ангельское пение, слаженный веселый хор голосов – далекий, едва различимый. Музыка витала в комнате, но источника он не мог определить, а потому оставалось смириться.

Он сел. Комната оказалась убранной невероятно пышно и богато. На полу лежал такой мягкий ковер, по каким никогда в жизни не ступала нога Норта. Ступни утонули в мягком светлом ворсе.

На стенах висели зеркала, по потолку вилась изящная лепнина. Стены украшали картины и шелковые портьеры. Ген встал, подошел к окну и увидел внизу Гудзонский залив. Эта комната находилась на высоком этаже, и, судя по всему, вокруг простирался центр Манхэттена.

В пустой голове лениво текли бессвязные мысли. Ген потрогал запястья. Они слегка саднили и были покрыты царапинами. Проведя рукой по волосам, он нащупал засохшие остатки геля для укладки.

Он ощутил остаточные признаки сильного снотворного, которое все еще притупляло восприимчивость и действовало на его организм. Что с ним сделали?

Ген не помнил подробностей, но, кажется, день за днем его подвергали новым испытаниям, загоняя все глубже в потемки бессознательного состояния. Когда-нибудь он порвет эти мучительные путы. Он дал себе слово. Им все трудней сладить с ним. С тех пор как его отказались выпустить на свободу, методы стали жестче. И чем дольше продолжалось это издевательство, тем тяжелее Гену противостоять врагам.

Пленник накинул халат и завязал узлом пояс. Он проголодался. Открыв первую дверь, он обнаружил за ней сверкающую чистотой ванную комнату. Вторая дверь открывала гардероб, забитый костюмами, рубашками и обувью. Дверь в противоположной стене, видимо ведущая наружу, оказалась заперта. Ключа нигде не было.

Ген вернулся в спальню. Оставалась третья дверь. Она запиралась не на обычный замок. Рядом с ручкой была вмонтирована панель с цифровым кодом.

Какой же код они ввели? В голове – ни единой мысли. Ген несмело придвинулся к двери. Потом разозлился, что его пугает какой-то глупый набор цифр, и ввел первую пришедшую в голову комбинацию.

Дверь беззвучно распахнулась.

– Сегодня он левша.

– Забавно, – отозвался Лоулесс, в его голосе звучало одобрение.– Идиосинкразия процесса никогда не снижается до простого удовольствия.

– Кажется, изменения личности беспокоят его больше, чем мы ожидали.

На лице Лоулесса не дрогнул ни один мускул. Доктор Саваж был не из пугливых, но Лоулесс отличался суровым нравом. Саваж неуютно поерзал в кресле. Они сидели за длинным обеденным столом красного дерева.

– Полагаете, что мы выбрали неправильного преемника? – спросил Лоулесс.

Еще один их собеседник промолчал. Саважу пришлось отдуваться за двоих.

– Отнюдь. Я просто хотел отметить, что задача, которую мы поставили перед собой, совершенно новая и неисследованная. И конечно, последствия ее трудно предугадать.

Лоулесса позабавило то, как Саваж перешел от атаки к глухой обороне.

– Эта задача не такая уж и новая.

Он оглядел лица собравшихся за столом. Перед ним сидели ученые и доктора, которые совершенствовали, изобретали, экспериментировали и исправляли работу, которые поддерживали живой процесс.

Старик ковырнул поджаренным тостом густой желток яйца, сваренного в мешочек.

– Каковы последние результаты?

Мегера сидела за другим концом стола. С помощью пульта дистанционного управления она включила экран, висящий на стене. Сюда передавалось изображение камер наблюдения в апартаментах Гена.

Пленник бродил кругами по комнате. Сейчас он разглядывал большую коллекцию портретов, висящих над камином. Они изображали пожилых людей, одним из которых был Лоулесс.

– Результаты ЭЭГ, – начал Саваж, – показывают, что в нем уживаются две четко выраженные личности. Каждая стремится захватить контроль над его воспоминаниями.

– Какие-нибудь признаки слияния?

– Нет.

Голос Саважа дрогнул, и это не понравилось Лоулессу.

– Почему я должен вытягивать информацию из своего родственника? Продолжай.

– Слияния не произошло, но ни одна личность еще не одержала победу над другой. Он оказался неподатливым материалом.

Лоулесс усмехнулся, хотя глаза его так и не потеплели.

– За это я его и ценю.

Саваж поднялся и протянул старику диаграмму.

– Мы всю ночь пытались стимулировать область САЗ его гипоталамуса.

Лоулесс впился зубами в тост, покрытый слоем желтка.

– А, хотели добраться до его долговременной памяти? А как вы ее стимулировали?

– Звук. Особая музыка.

– Очаровательно. И как он реагировал на это?

– Исходя из его нынешнего состояния, мы сочли наиболее подходящей музыку второй половины пятнадцатого столетия, первой половины шестнадцатого – мадригалы Жоскена Депре и оперы Клаудио Монтеверди.

Лоулесс удовлетворенно откинулся на спинку кресла.

– Это была моя любимая музыка, когда я жил в Праге.

Мегера не разделяла общих восторгов.

– Это меня и беспокоит. Именно в Праге мы в последний раз встречались с Кикладом. И еще: Киклад – левша.

Лоулесс отбросил салфетку.

– Это моя любимая музыка. А не его.

Он щелкнул пальцами, требуя расчистить стол.

Из темных углов выскользнули слуги, поспешно унесли китайские блюда, мармелад и столовые приборы. И подготовили стол для дальнейшего.

Мегера даже не подняла головы от документов, отдавая распоряжение касательно ежедневного распорядка дня своего хозяина. Перед Лоулессом появился поднос с таблетками и стаканами.

Препарат, замедляющий старение, включал в свой состав железо (для крови), аспирин (для сердца), противовоспалительные средства (для мозга) и сапогенины фуростанола (для печени и почек). Еще он принимал витамины В 12, В 6 и красный женьшень. Гинкго билоба и цинк. Вся эта фармакопея должна была омолодить стареющий организм. Положа руку на сердце, Лоулесс понятия не имел, для чего нужно поглощать большую часть из этих препаратов. Какое бы вещество ни решили ввести в его рацион дотошные медики, он безропотно принимал его. Он даже не пытался предвосхитить очередную перемену ингредиентов.

Мегера наблюдала за ним, застыв как изваяние.

– Он играет с нами. Я уверена, что Ген ищет генеалогические записи. Ему нельзя позволять этого.

– И что с того? Может, в нем проснулся талант библиотекаря.

– Не будь таким беспечным!

– А то что, дорогая?

Ученые, сидящие вокруг стола, смущенно потупились. Лоулесса это только развеселило.

– Откуда появилась такая блестящая догадка?

Вопрос ее явно смутил.

– Оттуда.

Лоулесс догадался, что она скажет в следующий момент. Девушка гнула свою линию.

– Оттуда? Может, из музея, где ты случайно оказалась в ту же минуту, когда Гена охватил приступ безумия? Какая жалкая зависть! Он должен ознакомиться с записями на определенной стадии эксперимента, разве не так? Любопытство много значит для таких, как мы.

– Не настолько! – крикнула Мегера, хлопая ладонью по полированному столу.– Тебе не приходило в голову, что он может искать остальных?

– Остальных? – Лоулесс искренне попытался понять эту странную фразу.– Каких остальных?

– Какой же ты упрямый! Ты же сам ожидаешь их!

Лоулесс погрозил ей пальцем.

– Ты снова испытываешь мое терпение. И забываешь, что я уже прошел через процесс. Я был этим животным! Я понимаю его. Дай ему время, чтобы он тоже понял.– Он повернулся к Саважу.– Как вы думаете, не пора ли предоставить ему чуть больше свободы? Или лучше оставить его взаперти?

– Затрудняюсь ответить. Мегера права, он очень неустойчив.

– Хорошо, тогда пусть свободно перемещается по зданию. – Лоулесс отхлебнул воды из стакана и махнул рукой. – Можете идти.

Ученые и медики вскочили на ноги и с облегчением покинули обеденный зал.

Мегера, в свою очередь, не собиралась так быстро отступать.

– По сравнению с прошлыми нашими трудами сейчас мы проводим грандиозный эксперимент, который вот-вот провалится прямо на глазах.

– Ты ничего не понимаешь.

– Да ну? Запомните мои слова, потому что я больше не стану их повторять.

– Нет, – весело откликнулся Лоулесс, – не станешь.

Хихикнув про себя, старик взял стакан воды костлявой высохшей рукой и принялся отправлять в рот таблетку за таблеткой, исполняя предписания докторов. Он старательно пережевывал лекарства неровными шатающимися зубами.

Главное, для чего помогали медикаменты, – ясность мысли и хорошая память. Это нужно для процесса. Без памяти он становился сущей развалиной.

Лоулесс принимал липоевую кислоту с ацетилкарнитином для профилактики старческого маразма, хотя эта болезнь едва ли ему грозила. В его мозгу пока не было опухолей или иных повреждений, но береженого боги берегут.

Сегодня для укрепления памяти и лучшей концентрации старик выпил настой шалфея и съел несколько янтарных капсул рыбьего жира. На соседнем блюде лежали препараты для мужской потенции – экстракт коры дерева йохимбе и корней африканской фиалки.

Пока он принимал снадобья, Мегера следила по списку, чтобы старик не пропустил ни одного из ежедневных препаратов.

Потом она встала и нетерпеливо повернулась к экрану.

– Что мы собираемся с ним делать?

Лоулесс посчитал этот вопрос откровенной глупостью. Он вытер губы белой салфеткой и встал из-за стола.

– Мегера, ты обижена и возмущена. Тебя никто не устраивает. Ты отвергаешь всех и каждого еще до того, как мы начинаем работу. Хотя эта коварная змея обошла тебя и пробудила мстительность в сердце. Почему ты так кипятишься?

– Еще не поздно, – взмолилась девушка, поглаживая седые волосы Лоулесса.– Мы уже многого достигли. Мы можем изменить мою роль в эксперименте.

Лоулесс показал на экран, привлекая ее внимание к Гену.

– Может, он сумеет это сделать, а мое время подходит к концу.

– Я должна быть на его месте!

– Мегера, никто из нас с этим не справится. Тебя отбраковала сама природа. Не я тебя отвергаю, а биология. Женщина не в состоянии принять мое бессмертие. Ты всего лишь сосуд для новых поколений мужчин.

Что это все значит? Кто эти люди? Или портреты повесили сюда без особого смысла? Может, он должен их знать? Представляют ли эти картины интерес? А может быть, они просто символ того, что жизнь проходит?

Ген рассматривал полотна над камином, с которых требовательно и строго смотрели лица стариков. Цепь поколений; они жили, существовали, а вот кто он сам рядом с ними? Кусок глины. У одного скулы чуть повыше, чем у другого, у третьего топорщились уши, у четвертого – обвислый нос. Но все они определенно являлись звеньями одной генеалогической цепочки. Эдакая физиогномическая эволюция.

Ген посмотрел в зеркало, изучая собственное лицо. Если он и был их потомком, сходство не бросалось в глаза. А может, он просто не хотел его замечать?

Потом пленник просмотрел книги на полке. Он все еще чувствовал себя не вполне здоровым, но с этим пришлось смириться. Лучше не проявлять никаких признаков беспокойства. Он знал, что за ним следят. И наверняка делают какие-то выводы.

«Пусть следят. Я не прячусь».

Внутри себя он ловил отзвуки давних воспоминаний, отпечатки других личностей. Но они не казались реальными. Все, чего ему хотелось – понять эту жизнь и свое место в ней. Но он ощущал присутствие прежних жизней. Они лезли в глаза, привлекали внимание и ожесточенно дрались друг с другом за власть над ним.

Ген когда-то проходил этим путем. Осталось лишь понять, сможет ли он дойти до конца, сможет ли разобраться.

Куда девалось прошлое? Может, оно таится в старинном кинжале, который убил немало народу за тысячу лет? Это и есть прошлое? Чувствует ли он себя так же, как Ген сейчас?

Влияет ли сам процесс воспоминаний на прошлое? Или память – всего лишь вымысел, ложь, фикция? Выдуманный росток на ветке прошлого? Словно сухие листья на обломанной ветке, смятой в пыли и грязи…

Ген отвлекся от картин и принялся рассматривать окружающие предметы. С каждым шкафчиком, каждой новой вещью или орнаментом в нем пробуждались полустертые картины, запах и звуки давнего, позабытого времени.

Он почти слышал, как со скрипом открываются пыльные тайники его памяти, стряхивая паутину забвения. Из-за тяжелых дверей на него обрушивались волны запахов – ароматов памяти. Под слоем пыли таилось что-то драгоценное, важное, будто старинная книга, когда-то прочитанная, но крепко позабытая. Кожа на обложке потерлась от времени, но книга ждет, пока кто-то сдует пыль и откроет первую страницу.

Паркет в зале памяти поскрипывал, он поскрипывал и шептал. Пол коробился от солнца и вздыхал в полутьме, прогибаясь под тяжестью воспоминаний. Он слышал их, дышал их запахом, ощущал вкус. Разрозненные осколки его личности неудержимо стремились слиться воедино.

«Кто же сказал, что тело может двигаться вперед, но душа обречена витать кругами, все время возвращаясь к началу?»

И через миг Ген вспомнил.

– Плотин. Это сказал Плотин.

Непонятно, откуда вынырнуло это знание, из каких закоулков памяти? Видимо, сознание работало исправно, просто хозяин не имел никакого отношения к нему. Он был всего лишь наблюдателем. Он открыл книгу памяти, но читал ее кто-то другой.

«Да, Плотин. Жаль, что мы с ним не встретились. Жаль…»

«Бытие не может различить приметы времени. Их видишь, лишь оглядываясь назад».

Ген хорошо понимал, что это означает. Он встал перед зеркалом и распахнул халат. Голый торс казался непривычно гладким.

«Чего-то не хватает».

– Точно, – промолвил он.– Не хватает. Где мои груди?