Слияние памяти

Никогда еще он так не паниковал.

Они перешли в другую лабораторию, чтобы продолжить работу, когда на главном мониторе появилось сообщение. Мегера приняла вызов. Ее изящные тонкие пальцы намертво впились в белую пластиковую трубку. Какие-то неприятности.

Лоулесс встал. Поначалу он казался слегка раздраженным, но как будто не слишком беспокоился. Но потом он вырвал трубку у дочери и вмешался в разговор, стянул латексные перчатки со сморщенных пальцев и со злостью швырнул их на пол.

Он принялся расхаживать по комнате, громко стуча тростью при каждом шаге.

Ген спросил, что не так, потому что понимал: одно-единственное проявление доброты, малейший проблеск сочувствия, и заботы разорвут его на части.

Он не слишком удивился, когда Мегера просто отпустила его и сказала, что ничего особенного не произошло. Она была очень красива. И очень умна. Но всего остального ей недоставало.

Казалось, вся эта стерильная комната вычищена одной лишь силой их гиперборейского духа.

Большая деревянная дверь распахнулась, и на пороге появился Саваж. И почти сразу же между ними троими завязался спор.

– Ген нашел еще одного, – сообщил Саваж.

– Чьего? – нетерпеливо спросила Лоулесс.

– Одного из моих.

Ни Лоулесс, ни Мегера не встали, чтобы приветствовать его, и зал заседаний поглотил обреченного Саважа.

«Мы нашли еще одного?»

Ген посмотрел на своего сопровождающего, зная, что его не удастся вызвать на откровенность. Поэтому он не стал и пытаться. Мало шансов, что ему позволят что-нибудь подслушать. Не стоит даже пробовать. Ему придется найти ответы на свои вопросы в другом месте.

Охранник внимательно следил за ним, но молчал. Он был настороже.

Они молча поднялись на лифте на тридцать пятый этаж. Охранник был бдителен и хорошо обучен. Он не тратил время, тупо разглядывая пол. Он смотрел на Гена. Он наблюдал за Геном, даже когда они подошли к двери, выкрашенной в непроницаемый черный цвет.

Маленький тревожный красный огонек на замке сменился умиротворенно-зеленым, когда охранник провел над ним своим пропуском.

Охранник толчком распахнул дверь и вошел, а Ген остался на пороге. Комната была обставлена скромно – компьютер, стол, телефон, несколько книг и множество таблиц, диаграмм и клинических данных, которыми, словно бумажной чешуей, были полностью увешаны две стены.

В комнате было еще две двери. Охранник убедился, что они заперты, отошел в угол и стал ждать.

«Что он делает?»

– Ты что, собираешься смотреть, как я буду работать?

Охранник был невозмутим, словно каменная колонна.

«Он должен уйти».

– Куда я отсюда денусь? Уйду через запертые двери, от которых у меня нет ключей? Убирайся отсюда. Или ты забыл, кем я стану?

Охранник попытался переварить эту неприятную информацию. А Ген приступил к работе. Он уселся за широкий деревянный стол и молча приник к компьютеру, не оглядываясь на охранника.

Сначала охранник стоял не шевелясь, но время шло, он внимательно следил за Геном и наконец решил немного расслабиться. Через несколько минут он еще раз проверил, надежно ли заперты те две двери, после чего направился к выходу. По пути он сообщил, что будет рядом.

Дверь за охранником закрылась, и Ген задался вопросом: что в этой комнате особенного? Из-за чего они не хотели его сюда пускать?

Ген изучил таблицы и клинические данные, развешанные на стенах. Оказалось, что это не результаты генетических экспериментов, а сведения по эмбриологии. Это были карты распределения.

Результаты методичного обследования тысяч эмбрионов, оформленные в виде таблиц и схем, – они показывали, какие группы зародышевых клеток разовьются в различные органы будущего тела под воздействием генов.

Количество генов; отвечающих за формирование тела человека, составляет меньше десяти процентов ДНК. Но, если присмотреться внимательнее, в этом хаосе обнаруживается некая закономерность. Целесообразная, простая и элегантная. Это память.

Миллионы мутаций в нитях ДНК, о появлении которых говорила Лета, – оказывается, это были воспоминания. Ген знал, что создание новой ДНК похоже на перетасовывание двух колод игральных карт. Сперматозоиды несут в себе лишь половинный набор хромосом – в каждом из них отобраны разные части ДНК, из которых сформированы новые половинные комплекты по двадцать три хромосомы. Эта генетическая рекомбинация, этот мейоз крошечных, всего в одну букву, изменений и генетических преобразований – это память, которая закладывается во фрагменты ДНК. Она будет прочитана, как телеграфная лента, и структурирует сознание эмбриона так, чтобы ребенок мог воспринять и осознать заложенные в ДНК воспоминания.

Но эти воспоминания, упрятанные в мозгу, нельзя прокрутить обратно, как пленку в видеомагнитофоне. Каждое воспоминание подобно карте местности, где города обозначены разными цветами, формами или запахами. Генетическая память воздействует на развивающийся мозг зародыша, образуя в нем карту всех дорог, соединяющих элементы памяти. Да только, из соображений экономии, на этой карте отсутствуют названия городов – то есть сами элементы памяти.

По мере того как ребенок растет, он набирается опыта и за счет собственного опыта восполняет пробелы на карте. На ней появляются названия городов в виде цветов, форм и запахов, и цепи дорог замыкаются. Воспоминания восстанавливаются, а вместе с ними и личность, которой они изначально принадлежали.

Теперь Ген понял, откуда взялись эти пробелы в памяти и почему Саваж и Лоулесс так беспокоились, что их система не подойдет Атанатосу.

Ведь если у кого-либо из потомков не хватит опыта и ключевые элементы памяти не будут восстановлены – например, если родится ребенок с цветовой слепотой, – то все воспоминания, связанные с этим, навсегда исчезнут из генетической памяти рода.

Но Ген не понял, почему они так уверены, что то, чем обладает Киклад, восполнит такие потери воспоминаний.

Потом Ген более внимательно изучил ультразвуковые фотографии развития эмбрионов. И ужаснулся тому, что обнаружил в записях.

Каждый из этих эмбрионов был его ребенком. Недоразвитые зародыши с руками вместо ног или совсем без ног получились такими, потому что метод Лоулесса по наращиванию содержания генетической памяти в ДНК был всего лишь экспериментом с отвратительными и жестокими результатами.

Ген снял с крючка на стене свой файл и вчитался в него. Он, Ген, появился в результате честолюбивого и чрезвычайно рискованного эксперимента Атанатоса.

Хотя женщины не могут создавать генетических воспоминаний, они несут в себе воспоминания своих отцов. В течение многих веков Атанатос, ожидая возвращения Киклада, тщательно отслеживал все линии его потомков, какие смог обнаружить. Мать Гена происходила как раз из такой генетической линии.

Это подтверждало все подозрения Гена – значит, целью эксперимента было создать гибрид с телом Киклада и сознанием Атанатоса. Человека, который может при желании стать отцом своего следующего перерождения, безо всяких зелий и эликсиров. Человека, который будет воистину бессмертным.

Эмбрионы, изображенные на стенах, убедительно подтверждали, что память Киклада успешно выделили из его ДНК, оставив только гены Атанатоса и те гены, которые нужны были Кикладу, чтобы возрождаться.

Ген догадался, а не вспомнил, почему в его памяти так много необъяснимых пробелов. На местах недостающих участков ДНК образовались огромные зияющие провалы в памяти. Три тысячи лет его жизни постепенно исчезали, рассеивались в его сознании. Воспоминания ускользали от него всякий раз, когда он пытался припомнить еще немного. Как будто он пришел туда, где, как он знал, когда-то была ясная, живая картина, но теперь там осталась лишь темнота. Словно светильники его мыслей погасили один за другим.

Однако Ген не догадывался, что во всей этой затее он сам принимал добровольное и весьма активное участие. Сначала он помогал Атанатосу. Он сам сделал это с собой. Но процесс, который вытащил на поверхность Киклада – для того, чтобы стереть его личность, – каким-то образом заставил Гена почувствовать, что он и есть Киклад. Это было временное и безосновательное ощущение.

На самом деле в нем соединились и Киклад, и Атанатос. Это было седьмое испытание. Битва, которая длилась уже три тысячи лет, продолжалась теперь внутри его. Он сам стал полем битвы.

И из его файла явственно следовало, что не один только Ген страдал от кошмара конфликтующих побуждений.