История вопроса и научные достижения.

Это были периоды горячки и меланхолии; не помню, чтобы я хоть раз поднял голову и посмотрел на луну или другое небесное тело. Я смотрел вниз на освещенные фонарями широкие улицы и туда, где деревья в саду согласно шелестели всю ночь в непроницаемой тьме; однако картины внешнего мира освежали и ободряли меня; и вся печаль и тяжесть ночи исчезали с появлением первой из длинной вереницы деревенских повозок, — тех, что в часы утренних сумерек, вместе с ржанием лошадей, щелканьем кнутов, криками кучеров и сотней других целительных звуков, скрипели и громыхали, проезжая мимо моего окна.

Роберт Льюис Стивенсон, воспоминания о болезни и депрессии детства (адаптировано из Calder, 1980, с. 36).

Способность общества помочь детям нормально развиться и приобрести необходимые навыки требует не только медицинских, педагогических и психологических ресурсов, но также наличия социальной философии, признающей детей полноправными и полноценными членами общества независимо от прочих социальных установок. Хотя сегодня такой взгляд на детей может казаться очевидным, подобное отношение к детям было нехарактерно для большинства общественных структур. Из древних письменных источников нам известно, что в древнегреческом и древнеримском обществах любой человек с физическими или психическими недостатками, будь он ребенок или старик, считался обузой и позором общества, по этой причине его следовало презирать, игнорировать или даже казнить (French, 1977).

Проблемы психического здоровья детей, в отличие от психических расстройств взрослых, до XVIII в. редко даже упоминались как в специальной литературе, так и в других источниках.(Barlow & Durand, 1995). Впервые в истории интерес к детской патопсихологии становится заметным к концу XVIII в. Под сильным влиянием церкви необычное или беспокойное поведение детей приписывалось, главным образом, их врожденному необузданному и дерзкому характеру (Kanner, 1962). Фактически, в этот период светским объяснениям сколько-нибудь ненормального поведения детей редко уделялось серьезное внимание, поскольку одержимость дьяволом и прочими силами зла устраивала всех в качестве исчерпывающего объяснения (Rie, 1971). Никто не решался противоречить этому объяснению, понимая, что бунтарь, в свою очередь, может быть объявлен одержимым и подвергнуться соответствующему обращению.

Как это ни печально, в XVII и XVIII вв.2/3 младенцев умирали, не дожив до 5 лет. Часто они гибли из-за отсутствия антибиотиков или других препаратов, способных победить смертельные для тех времен болезни (Zelizer, 1985). К тому же зачастую приветствовалось суровое или безразличное отношение к собственным детям. Деяния, начинавшиеся с полного родительского безразличия и отсутствия должной заботы и заканчивавшиеся физическим и сексуальным насилием над детьми, просто не замечались или рассматривались как право взрослых на воспитание и наказание ребенка (Radbill, 1968). Точке зрения, состоявшей в том, что дети являются собственностью и объектом ответственности исключительно родителей, и присутствовавшей в общественном сознании на протяжении многих веков, не бросило вызов ни одно движение протеста — никто не добивался более гуманного отношения к детям, несомненно страдавшим от неадекватного воспитания. К примеру, прерогатива родителя добиваться повиновения ребенка была узаконена принятым в Массачусетсе Актом об упрямых детях от 1654 г., который разрешал родителю предавать «упрямого» ребенка смерти за непослушание (к счастью, никто не подвергся этой крайней мере наказания) и вплоть до середины 1800-х гг. позволял держать в клетках и подвалах детей с серьезными нарушениями в развитии (Donohue, Hersen & Ammerman, 2000).