Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Хозяин старого пчельника






 

 

(Сибирские были-небыли)

 

В конце сентября у меня выкроилась охотничья поездка дней на пять. Тихая, смиренная пора, когда осыпается легковесное золото листвы, дышат грустным запахом увядания березняки и осинники и хлебные поля желтеют стриженой стерней сквозь белые стволы колков. Я забрался в самый глухой угол далекого района, в сторону от оживленных дорог, и душа замирала в предчувствии покоя, одиночества и полной расслабленности.

Давно не езженная колея привела на обширную поляну, молодо зеленевшую сочной отавой; посреди чернела старая-престарая приземистая изба с насупленной замшелой крышей и криво распахнутой тяжелой дверью из плах. Я слыхал, где-то в этих местах сохранился брошенный пчельник, и сразу понял, куда попал. Но рано обрадовался ночлегу под крышей: уж очень запущенным оказалось жилье. Пол за порогом провалился, перекособоченная дверь еле затворялась, всякий раз издавая ржавый скрип, а матица потолка угрожающе провисла, при её виде голова сама старалась вобраться в плечи. Хорошо еще, что в низких окошках уцелели стекла, только одна рама была выставлена, однако сохранилась снаружи, прислоненная к бревенчатой стене в зарослях почерневшей крапивы. В общем, картина полного запустения.

Это тем более удивляло, что поляна возле пчельника имела обжитой вид. Рядом с избой из горбыля и рубероида был сколочен аляповатый балаган, громоздился длинный артельный стол на колченогих козлах, чернел обширный круг кострища, валялись вокруг напиленные бензопилой чурки. Бригада жила капитально, о чем свидетельствовало также количество консервных банок и пустых флаконов за углом. Ставили сено или заготовляли дрова. Ребята, видать, молодые и веселые, что я определил по художественному оформлению стана, – по притолоке над входом было выведено: «Аттракцион “Проверь себя”», а на двери мелом же представлена прекрасная русалка с фигурными губками карточной дамы, легкие волночки ласкали обольстительно пышные груди. Я усмехнулся романтической фантазии небесталанного художника. Одно было непонятно: для чего понадобилось разваливать в избе печку? (От нее осталась лишь груда закопченных с одного бока кирпичей.) Сами квартировали в жаркую пору, но зачем же безобразничать? Э-хо-хо, забыты старые таежные законы.

Ужинал в темноте одиноко за длинным столом, как председатель, покинутый членами коллегии. Отблески огня играли на двери – казалось, прекрасная русалка иногда шевелилась и подмигивала, я нет-нет, да и оглядывался на неё. Спать, разумеется, пошел в избу. Притащил из балагана охапку утолоченного сена, сверху расстелил пиджак, в изголовье, пока устраивался, затеплил свечку. Наконец вытянул усталые ноги, прикрылся курткой и задул огонек. В темноте проплыло облачно едкого парафинового чада, затем из углов потянуло тонким, впитавшимся в стены медовым духом и ароматом сотового воска. Я глубоко вдыхал этот старинный ладанный дух, истома расслабленных мышц разлилась по телу. Сладкий сон принимал меня на свои пуховые крылья…

И тут в темноте неподалеку что-то зашушукало. Зашепталось, невидимо прошелестело проворными лапками и поскреблось. Вот же тварь – мыши, терпеть не могу. Спасу от них нет в таежных избушках: все источат, крупу просыпят, сухари обгадят, полиэтиленовые мешки издерут в мелкую крошку. Я громко постучал ладонью возле себя и выругался:

– У, паразитки, пошли прочь!

Как будто они меня послушаются… Пришлось зажечь свечку. Тщательно осмотрел нары вокруг себя, на всякий случай поколотил по ним торцом топорища, еще поругался. Мыши пришипились. Однако стоило загасить огонь и отдаться дреме, темнота снова ожила.

На этот раз звуки послышались более грубые, откровенные и… непонятные. Не рядом, а в противоположном углу кто-то ворохнулся, почесался и вздохнул. Хрустнула старая, прогнившая матица. Только этого не хватало! Потрещит, да и рухнет на голову. Парни жили молодые, а лодырюги: нет, чтобы подпереть потолок – все бросили и убрались на улицу… Не успел я про себя поругаться, как в раме слегка задребезжало стекло, что-то прошелестело от стены к стене и будто слегка опахнуло. Нет, это не мыши, скорее – птица. Живет под крышей сова и в темноте начинает шастать. Что ей делать-то в избе, в лесу надо охотиться! А-а, я же вставил раму и затворил дверь – не может вылететь! Чтоб у неё глазищи лупатые вовсе выпучило. Придется вставать еще раз. Поднялся, распахнул дверь в темноту:

– Прошу, пани Совушка, чертова вдовушка. Выметайся и не мешай отдыхать порядочным людям.

Постоял у порога, придерживая дверь рукой наотмашь, подождал… И вдруг подумал: «Но если она живет на подловке, то как попала ко мне в избу через закрытые окна-двери? Ерунда какая-то…» Плюнул, затворил дверь (до чего отвратительно скрипит!), снова устроился на своей лежке. Подождал, прислушался. Кажется, стихло. Нет, опять в темноте кто-то зашевелился и даже как будто презрительно фукнул, потом что-то ударилось… Ну вот что, все равно больше вставать не буду, хоть распляшитесь посередь избы!

Конечно, любопытно, что это может быть. Ласка гоняет мышей? Для неё звуки тяжеловаты. Кстати, когда сегодня черпал в ручье воду, видел на грязи медвежий след, довольно свежий. Эдакая первобытная растоптанная лапища с узенькой пяткой. А когтищи! Так и подворачиваются под след, глубоко впиваясь в грязь. Разумеется, миша тут ни при чем, просто вспомнилось. А вот кошку парни могли бросить – одичала и шмыгает, вполне реально. Хотя звуки вроде крупнее, как бы сказать собачьи.

Я лежал в темноте и спокойно перебирал варианты, может, лишь немного сердясь. Однако усталость после долгого дневного перехода брала свое, дрема одолевала. «Надо днем слазить на чердак, посмотреть, кто там обитает», – подумал я, засыпая.

Утром, прежде чем отправиться на весь день, я по двери взобрался под крышу избы. Там было пыльно и пусто. Валялось несколько старых рамок для сот, сопревший мех с железным клювом – остатки дымокура, пучок пересохшей, потерявшей вид травы. Никаких признаков чьего-либо присутствия – ни следов на сухой земле, ни птичьего помета, пахло пылью и сажей.

Зато в горнице, в углу под потолком, я обнаружил не замеченное накануне в сумерках гнездо ласточек. Вот для кого была выставлена рама из окна! Вспомнилась детская примета: «Кто ласточек зорит, будет конопатый!» Обитатели гнезда давно улетели. «Может, в нем поселился кто-то другой? – мелькнула догадка. – Сломать гнездо – разогнать ночную нечисть…» Стать конопатым я уже не боюсь, но… какое же существо может спрятаться в этом гнездышке? Даже молодые охламоны, жившие до меня, не тронули птичьего дома (хотя и развалили печь). Нет, просто смешно: с перепугу начал громить ласточкино гнездо! Стыдно, братец, стыдно.

И в этот момент с удивлением заметил на подоконнике коробок спичек – тот самый, мой. Утром собирался разжигать костер – хлоп, хлоп по карману – не бренчат. Оставил рядом со свечой? Вернулся в избу – на нарах коробка не было. Пришлось доставать запасные. А он вот где, вчерашний, на подоконнике… Но я не подходил ночью к окну, прекрасно помню! Что за ерунда, в самом деле? И по воздуху перелететь не могли. Тоже мне шуточки – прямо сказать, боцманские! Как они туда попали-то? Выходит, я не все помню, как тут колобродил ночью, вот до чего заморочил себе голову.

Охота в этот день не сложилась: бродил, бродил – все бестолку. И нет-нет, вспоминал ночные события, пытался подшучивать над собой, но получалось натянуто и невесело, только росло раздражение. И еще эта пышногрудая русалка в бликах огня – опять вечером шевелилась и подмигивала за спиной…

Стоило мне, снова устроившись на ночлег в избе, погасить свет, как в темноте сразу воспрянула чертовщина, будто ждала с нетерпением. Фантомас мой вовсе расходился. Послышалось сопение, кто-то начал бродить, уронил что-то на чердаке, затем принялся копать в углу. Я тихонько протянул руку за фонариком (всегда кладу на ночь рядом), резко схватил – рраз! – и высветил угол желтым лучом. Ничего нет… Пошарил круглым пятном по стенкам, потолку – пусто. Но затихло. Выключил фонарик, прислушался – тут же возобновилось. Так и спать, что ли, при огне? Главное, непонятно. Вдруг так же включишь, а оно – вот оно, волосатое, рогатое, с козлиными глазами… Хотя явно е-рун-да все это, чушь собачья.

Черт её знает, взрослый и образованный, в общем, человек, а все равно в ночной темноте что-то такое вздымается со дна подсознания – тоже темное, пугающее. Никак не могут люди отделаться от древних ночных страхов. Наверное, мы получаем их с генами от своих пращуров, как остатки волосяного покрова (который научились облагораживать в современные прически, лихие усы и гусарские бакенбарды). Случается, знакомые женщины восклицают:

– Так и ночуете в тайге один?! А если вдруг…

А что, собственно, вдруг? Чего реально остерегаться ночью в наших лесах?

Но мой неведомый обитатель старого пчельника – совсем другая штука, вовсе не память о страхах древних предков! Вполне реальные события и ощущения… И отношения у меня с ним складывались все более напряженные.

Стоило задуть свечку – начиналось: мягкими шажками прошлепает по полу в угол, по пути что-то зацепит – раздается отчетливый бряк падающей железки. Нервно хватаю в темноте фонарик – щелк! Луч пересекает избу наискось – никого. Но посреди пола поблескивает моя ложка, которая только что – я точно помню! – лежала рядом на нарах вместе с котелком и кружкой. (Это от неё такой металлический гром?) М-да, скажи спасибо, что не опрокинули на голову котелок с похлебкой. А кто должен был опрокинуть-то, кто? Нет, или у меня самого крыша поехала, или кто-то есть. Бред какой-то. Главное, что теперь делать? Собирать монатки и на улицу? В дырявый балаган? А там уже часа два мерно и неторопливо бормочет по листве, по траве холодный ночной осенний дождь. Мокреть, промозглость. Да и глупо ведь, глупо! Чего испугался, от кого бежать?!

Э, вот почему не стали спать в избе покосчики, хотя и устроили нары! И что означает надпись: «Проверь себя» – значит, этот леший и до меня тут обитал, не надо мной первым потешается. («Надо бы с ним повежливее: услышит, обидится… Чур меня, чур!», – хмыкнул я про себя.) И печку наверняка потому развалили – думали, что в ней кто-то прячется. Да только не помогло. Спасибо на этом, теперь хоть будет спокойнее, что не сам я тряхнулся мозгой. И русалочку, поди, хозяину избы преподнесли, чтобы отвлекся и оставил в покое. Только, видать, стар уж наш доможил… А, чтоб его, опять, опять!

– Эй, кончай шкодить! – во весь голос заорал я. – Кыш, нечистый дух! А то сейчас… как это вас раньше заклинали: «С нами крестная сила, свят, свят, свят!»

Фу, да что это я бормочу? Вот бы кто из знакомых услыхал. А рука между тем непроизвольно шарилась в темноте – ближе пододвинуть ружье. Нервная дрожь пробежала у меня по всему телу, родившись где-то под затылком и спустившись до живота. Брр! – передернул плечами (так, что ли, русалки раньше щекотали?). Вот ведь погань навязалась.

Опять! опять! Я с ужасом, почувствовал, как кто-то пахнул возле самого моего лица и ткнулся в грудь… Уу, тварина, кыш, брысь, свят-свят! И, схватив ружье, я грохнул в противоположный угол из обоих стволов: ббу! ббу! Там что-то посыпалось, в избе кисло завоняло выстрелом бездымкой.

Кое-как я перебился эту кошмарную ночь. Рассвет пришел мутный, слезливый и долгий. До полудня просидел в избе – идти в лес было бесполезно, сразу вымокнешь до нитки от нависшей в листве, на голых ветвях и в траве мороси. Да и дичь отсиживается в такую непогодь по укромным местам. Варил кашу, чистил и смазывал ружье, пересчитывал патроны – тоскливо убивал время. И поглядывал в угол, где раньше было ласточкино гнездо. Дробью его разворотило, комочки сухой грязи, перемешанной с былинками, раскрошенные, валялись на полу, внутри распотрошило пуховую лунку, нежные перышки. Неприятное зрелище разора, собственного постыдного поступка… Но разве я виноват? Что теперь делать-то? Голова после бессонной ночи была тяжелой, как чугун с картошкой. В довершение всего на этот раз я никак не мог найти кружку. Была – в руках держал! Ясно помнил, что с вечера, как обычно, поставил рядом с котелком. Искал-искал, но как-то обреченно, расшатанная ночными чудесами психика устала реагировать остро. Махнул рукой и стал пить из крышки котелка.

«Итак, домовой, здрасте-пожалуйте», – растерянно думал я, прихлебывая чай. Даже забыл: языческая эта нежить или христианский бес, как с ним бороться – молитвой с крестным знамением либо заговорами, рубаху наизнанку вывернуть? Разницы нет: ни молитв, ни шаманства я не знаю, совершенно перед этой таинственной стихией беззащитен. Эка, учудил – дробью по нечистой силе, с огнестрельным оружием – на антимир! Смешно… Акт отчаяния. Гм, по законам, так сказать, драматургии: висело ружье – вот и выстрелило… Кстати, какие они из себя, настоящие домовые?

Мне почему-то представился старичок с грубым деревянным лицом, прямой бородой и твердым носом – весь вырубленный из чурки (теперь пошла мода – деревянные фигуры на детских площадках…). А может, он такой мягкий поролоновый дедушка со щеками, покрытыми белой шерстью? Какой это дух – злой или добрый? Не ведаю… Похоже, не злодей: в старые времена их, помнится, специально зазывали в новую избу. Хотя мелкое вредство порой проявлял: скотину пугал («не ко двору пришлась!»), заплетал гривы… Наверное, они, как и люди, были разные по характеру. Или приходилось напоминать о себе, чтобы чтили. Ага, крошки ему в подпечек бросали, брызгали винца. Хотя тоже непонятно: если хозяин в доме, мог бы и так взять, что понравилось. Вон ложку чуть не утянул, кружку к рукам прибрал… Рассуждал-то я печально, однако порой не мог удержаться от ухмылок – над собою, конечно!

Дождь на улице прекратился, но в воздухе было сыро и морошно, я занес котелок с супом в избу, пристроился обедать на углу нар. Усмехнулся и, прежде чем хлебать, бросил в угол несколько крошек хлеба:

– Садись-ка со мной, дедушка, в такую погоду горяченького похлебать вот как хорошо!

И подумал: «А что, правда, я с ним воюю? Кому от этой конфронтации польза?»

– Нет, в самом деле, дорогой, давай жить миром, а? Чего нам делить? Я через пару ночей уйду. Вон, понимаешь, ласточкин дом пострадал, безвинных птах…

Вечером все же сходил погулять по окрестным лесным покосам. Всюду по отаве торчали последние грибы – мокрые хлипкие шляпы. Ненастные облака постепенно расходились, перед закатом проглянуло слабое солнышко. Вернувшись на пчельник, первым делом увидел пропавшую кружку – она преспокойно белела на дальнем конце длинного уличного стола. Сам поставил и не заметил? А мог и дед мой пошутить. Он тут так давно живет, такой, поди, старенький. Всеми брошен и забыт, никому не нужен. И вдруг появляются какие-то проходимцы, начинают наводить свои порядки. Я бы на его месте, пожалуй, тоже… Ну, позабавился маленько, но, если честно, ведь не шибко – лень ему со мной заниматься. Это я сам затеял свару, начал хвататься на оружие. А к чему? Пара ночей осталось – чего зря конфликтовать?

Вечером, устроившись на нарах, я полежал, полежал при свече и, прежде чем задуть огонек, пробормотал в угол:

– Покойной ночи, соседушко… Даже веселей, понимаешь, когда кто-нибудь рядом… (Но честно – это я ему льстил, кривя душой.)

Он сызнова принялся шастать и вздыхать в темноте, да так печально и одиноко. А я лежал под курткой, притаив дыхание, и делал вид, что ничего не замечаю. Вокруг в темноте колесом летали ложки, кружки и коробки, коловращалось неведомое – ну и пусть. Вдруг мягкой шерстяной лапой провели мне по лицу. Я вздрогнул, сжался, весь внутренне напрягся. Но ничем не выдал своего ужаса и отвращения. И он постепенно отстал. По-прежнему вздыхал, скребся и шуршал, но меня больше не трогал. У него были другие, привычные заботы.

Бесы, нежить бессловесная, агенты антимиров, дематериализованная энергия, полтергейст – все перепуталось на земле… Главное, я сам чуть было не развязал с ними форменную войну не на жизнь, а на смерть. А зачем, спрашивается? Наш дурацкий принцип – выяснять, «кто под кем ходит»… Пращуры тысячелетиями мирно жили со всякими соседями по планете и не вымирали, даже наоборот, множились! Но постепенно, набираясь сил и знаний, человек стал преисполняться гордыней: «Все постиг, могу повелевать и переделывать! Царь природы… Реки – поверну, горы – перенесу, леса – сведу и посажу другие, недра – выверну наружу, буду летать быстрее звука и выше неба!» Достиг. И что, живем теперь счастливее? Нет, счастья на земле больше не стало, только что количество людей на планете выросло, это математический факт. Ну и что, разве в том смысл жизни?

Главное, и численности своей, и самому собственному существованию создал невиданные прежде угрозы – сам сотворил! Если не всесветный атомный катаклизм, то медленное вымирание от ядовитого воздуха, отравленных почв и вод, смертоносных осадков. Доцарствовался, допокорялся! От собственной гордыни и погибнешь… Не проще ли жить со всем окружающим в ладу? Я попробовал – и мир снизошел на мою душу: в эту ночь впервые спал спокойно. Пусть себе шебаршит – видишь же спокойные сны под ночной шорох дождя… Вот, оказывается, что только и требовалось от меня.

Через год я опять поехал осенью в те края. И заранее настраивал себя: да-да, жить со старым домовым в согласии, не ссориться, не раздражаться, все решать полюбовно… Однако приготовления оказались напрасными: старый пчельник сгорел. Наверное, выведенные из терпения новые постояльцы не нашли ничего лучше, как сунуть головешку под угол иссохшего трухлявого сруба. А свой безалаберный стан перенесли дальше вверх по ручью.

Тоже, так сказать, решение: взять и спалить все дотла…

 


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.01 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал