Наконец-то дома!

Из Лондона вылетели в Гамбург, а оттуда – в западный Берлин. С вокзала Фридрих-штрассе Урсула позвонила Юргену, который жил на Шлахтензее, и тут же на вокзал приехала Маргарита. Брат и его жена были очень рады им, но… надо же так случиться, чтобы именно в тот момент они как раз переезжали. Юрген и Маргарита сами жили у друзей, и привезти туда еще и Урсулу с детьми не было никакой возможности. Было десять вечера, замерзшие дети сидели на мешках в насквозь продуваемом здании вокзала. Гостиницы переполнены. Куда же деться на ночь глядя? Только около полуночи швейцар в одной из гостиниц сказал им, что неподалеку пожилая супружеская пара сдает комнаты приезжим. Они отправились туда, разбудили хозяйку – и, несмотря на неурочное время, их приняли. Наконец-то хоть какая-то крыша над головой!

Неуютно было в Берлине зимой 1950 года. «Дети спали вместе в одной постели, застеленной влажными холодными простынями, я – в другой. Было начало марта. Комнату топили через два дня на третий тремя-четырьмя кусками угля. Вокруг все тогда еще выглядело довольно безрадостно, много пьяных, пивных и разбомбленных домов. Только Петер находил комнату замечательной, потому что мог плевать с четвертого этажа на улицу»[53]. В первые дни Урсула почти ни с кем не общалась. Основная задача у них с детьми была – согреться. Продовольственных карточек у них, естественно, не было. Помог брат – договорился, чтобы их кормили обедами в Культурбунде и, кроме того, еженедельно давал деньги. День строился так: утром они уходили завтракать в кафе – очень скромно, экономно, но как можно дольше, чтобы оттянуть возвращение в промерзшую комнату. Затем шли гулять. Бродили по городу, смотрели на чаек... Потом отправлялись в Культурбунд, а вечером шли в кино в дом германо-советской дружбы – не из любви к кинофильмам, а для того, чтобы побыть в тепле.

Впрочем, как бы трудно ни приходилось, возвращаться она не собиралась. Они, наконец-то, приехали домой. Дети говорили только по-английски – им нужно было учиться, осваивать немецкий язык. Надо было посылать их в школу, но у нее не было даже немецких документов. Тогда Урсула решила вновь, еще раз расстаться с детьми. В Финкенкруте все еще существовал тот наполовину частный пансион, где, по возвращении в Германию, работала Олло, и Урсула отдала ребятишек туда. Начальница приняла их с радостью. Нина, уже привыкшая к школе, быстро включилась в занятия, хорошо осваивала немецкий. Мечтательному и застенчивому Петеру школьная жизнь давалась труднее. (Кстати, тогда-то Урсула и узнала, как сложились в Германии жизнь ее бывшей няньки. К сожалению о нелепой судьбе Олло у нее примешивалась радость от осознания того, какой опасности они все избежали).

Только в конце апреля пришло известие от Центра. Ради того, чтобы встретиться с Урсулой, представитель руководства приехал в Германию. Встретились они на праздничном обеде в каком-то незнакомом доме. Урсула подробно рассказала о последних годах в Англии (Тогда-то она и узнала о недоразумении с тайником – но было уже поздно. А скольких неприятностей можно было бы избежать!) Впрочем, как выяснилось, товарищ приехал не только ради радости встречи. Он спросил Урсулу, как она представляет себе свое будущее и не хочет ли еще поработать на советскую разведку. У них есть для нее различные варианты. Урсула не поверила своим ушам – после истории с Футом и прекращения связи она уже настроилась на то, что для нее как для разведчицы все закончилось. Неужели опять?

Это был нелегкий выбор. Но Урсула была уже не той двадцатилетней энтузиасткой, которую привлек к работе Рихард Зорге. И выбор теперь был другим. Она ответила, что ни о чем не жалеет, что ее прежняя работа останется частью ее жизни. Но нервы и способность сосредотачиваться у нее уже не те, что раньше. Не кажется ли товарищу, что двадцать лет – достаточный срок? Теперь она хочет жить дома, в ГДР, как полноправная гражданка своей страны и член партии. Представитель Центра был очень удивлен: он был твердо уверен, что Урсула и впредь будет работать на советскую разведку. Он долго беседовал с ней, просил взвесить все еще раз, но ее решение было непреклонно. Она останется дома.

«Несмотря на мое еще неясное положение, с первого дня я была счастлива. Когда ко мне обращались со словом «товарищ», у меня перехватывало дыхание; мужчина на улице говорил на берлинском диалекте, и я расплывалась в радостной улыбке»[54].

Тот кто не жил годы и годы вдали от своей страны, едва ли может понять, что чувствует разведчик-нелегал, возвращаясь домой. Она вернулась на Родину, более того, в ее стране победили коммунисты. Сбылись самые смелые мечты восемнадцатилетней Урсулы Кучински, те, что привели ее в далекие двадцатые годы в Коммунистическую партию. Теперь она хотела жить дома.

Так закончилась биография разведчицы Сони. Когда ей вручали второй орден Красного знамени, представитель ГРУ сказал: «Ваши радиограммы, товарищ «Соня», были всегда снарядами, были сильнее снарядов...»[55]