Часть 2. Ноябрь 2003 г.; Гленротс, Шотландия

Ноябрь 2003 г.; Гленротс, Шотландия

Заместитель начальника полиции Джеймс Лоусон аккуратно поставил свой автомобиль на парковочном прямоугольнике с его именем на автостоянке возле управления полиции. Не проходило дня, чтобы он мысленно не поздравлял себя с достигнутым. Нет, совсем неплохо для незаконного сына шахтера, выросшего в жалкой муниципальной квартире в трущобном предместье, превратившемся в 50-е в пристанище для безработных, единственной надеждой которых было чудесное оживление и расширение Файфских угольных копей. Смешно! За двадцать пять лет угольная промышленность сократилась до предела, выкинув бывших своих работников на чудовищную свалку рабочей силы. Его приятели подняли его на смех, когда он плюнул на шахту и перешел, как они говорили, «на сторону начальства». «Ну и кто же смеется последним?» — ухмыльнулся Лоусон, вынимая ключ из зажигания служебного «ровера». Тэтчер вычеркнула из жизни шахтеров, а полицию преобразовала в свою личную армию «новой модели». Левые сгинули, а этот феникс, поднявшись из пепла, по-прежнему помахивал своей дубиной, как научили тори. Хорошее было времечко для карьеры в полиции, и будущая пенсия Лоусона станет тому лучшим свидетельством.

Он взял с пассажирского сиденья свой кейс с бумагами и бодро направился к зданию, пригнув голову под хлесткими порывами ветра с восточного побережья, обещающего колючий дождь еще до обеда. Он набрал цифры своего личного кода на панели электронного замка задней двери и пошел к лифту. Однако вместо своего кабинета он направился на четвертый этаж, где размещался отдел нераскрытых преступлений. В журналах файфской полиции таких убийств было немного, так что любой успех станет триумфом. Лоусон знал, что если провести такую операцию как следует, то на этом можно сделать себе имя. Так что важно избежать грубых проколов. Такого они себе позволить не могут.

Помещение, которое он реквизировал под этот отдел, было немаленькое. Там хватило места для полудюжины компьютеров, и хотя ни единого окна не было, зато имелось пространство для того, чтобы представить все разрабатываемые дела на развешенных кругом на стенах больших демонстрационных стендах. Сбоку на каждой висел отпечатанный на принтере план намеченных по делу мероприятий. По мере того как сотрудники полиции их осуществляли, к списку от руки добавлялись новые пункты. Вдоль двух стен громоздились почти до пояса ящики с папками. Лоусон предпочитал держать следствие под присмотром — приоритетность отнюдь не означала финансовой бесконтрольности. Большинство современных криминалистических методов — дорогостоящие, и Лоусон не собирался позволять своим подчиненным соблазниться хвалеными высокими технологиями, так что все уйдет на счета лабораторий и ничего не останется на оплату повседневной следовательской рутины.

За одним-единственным исключением, Лоусон сам сколотил всю свою команду, подбирая следователей с репутацией людей въедливых, внимательных к деталям и достаточно сообразительных, чтобы собрать воедино разрозненные клочки информации. А исключением был офицер полиции, чье присутствие в этом помещении раздражало Лоусона. Не потому, что тот был неумелым полицейским, а потому, что он был лицом заинтересованным. Инспектор Робин Макленнан приходился братом Барни Макленнану, погибшему в ходе расследования одного из этих самых нераскрытых убийств. Так что если бы это зависело от Лоусона, он бы не подпустил его к пересмотру дел на пушечный выстрел. Однако Макленнан через его голову обратился к начальнику полиции, и Лоусону пришлось подчиниться приказу.

Единственное, что ему удавалось, — это держать Макленнана подальше от дела Рози Дафф. После смерти Барни Робин перевелся из Файфа на юг и вернулся лишь после недавней смерти отца, чтобы отработать последние годы пенсии поближе к матери. Случайно он имел касательство к одному из других нераскрытых дел, так что Лоусон уговорил своего начальника подключить его к делу Лесли Камерон, студентки, найденной восемнадцать лет назад изнасилованной и убитой в Сент-Эндрюсе. В то время Робину Макленнану, жившему тогда неподалеку от родителей Лесли, было поручено осуществлять связь с ними — возможно, в силу его связей в файфской полиции. Лоусон понимал, что теперь Макленнан станет заглядывать через плечо детектива, ведущего дело Рози Дафф, но, по крайней мере, его личные чувства не смогут непосредственно повлиять на ход следствия.

Этим ноябрьским утром за столами сидели только двое сотрудников. Констебль Фил Паратка занимался, пожалуй, самым деликатным из всех пересматриваемых дел. Жертвой был молодой человек, найденный убитым в собственном доме. Обвинили его лучшего друга. Тот был осужден за это, но ряд неприятных разоблачений относительно методов полицейского расследования привел к тому, что обвинение сняли после подачи апелляции. Последовал крах нескольких карьер, и теперь на полицию давили, требуя найти истинного убийцу. Лоусон выбрал Паратку отчасти за его репутацию человека чуткого и сдержанного. Но кроме того, он заметил в молодом следователе ту же жажду успеха, которая обуревала его самого в этом возрасте. Паратка так страстно желал добиться результатов, что Лоусону казалось временами, будто от него дым идет.

Когда Лоусон вошел, из-за стола как раз поднялась другая его сотрудница. Констебль Карен Пири сдернула со спинки стула немодную, но удобную дубленку и торопливо надела. Почувствовав в комнате появление нового человека, она подняла взгляд и устало улыбнулась Лоусону:

— Делать нечего: придется снова поговорить с первоначальными свидетелями.

— Бесполезно — пока вы не разберетесь с вещественными доказательствами, — заметил Лоусон.

— Но, сэр…

— Пойдете в хранилище и вручную все там перекопаете.

— Это займет недели, — ужаснулась Карен.

— Знаю, но ничего не поделаешь.

— Но, сэр… как же насчет бюджета?

— Бюджет — моя забота, — вздохнул Лоусон. — Не вижу для вас альтернативы. Чтобы нажать на них, нам нужны улики. Да, их нет в том ящике, где они должны были бы быть. Единственное предположение, которое сделали сотрудники отдела хранения, что кто-то «переложил их не туда» при переезде в новое помещение. У них не хватает рук, чтобы устраивать поиски, так что этим должны заняться вы.

Карен надела свою сумку на плечо:

— Вы правы, сэр.

— Я с самого начала говорил: если мы хотим добиться в этом деле какого-то прогресса, главное — это вещественные доказательства. И если кто-то и сможет их найти, то только вы. Приложите все силы, Карен.

Он смотрел ей вслед — походка свидетельствует о решительности и упорстве, из-за которого он и поручил Карен Пири дело об убийстве Рози Дафф — двадцатипятилетней давности. Сказав несколько ободряющих слов Паратке, Лоусон направился в свой кабинет на третьем этаже.

Усевшись за огромный письменный стол, он ощутил легкую тревогу: пересмотр дел может пойти вовсе не так, как хотелось бы. Недостаточно просто объявить, что они сделали все, что смогли. Нужен результат, хотя бы по одному из дел. Он отхлебнул крепкого сладкого чая и потянулся к лотку с входящими бумагами. Просмотрев парочку отчетов, начертил в верху первой страницы свои инициалы и переложил их в лоток для внутренней почты. Следующим оказалось письмо от некоего частного лица, адресованное ему лично. Уже это было необычно. Однако содержание письма заставило Лоусона резко выпрямиться в кресле и внимательно его перечитать.

Карлтон-вэй, 12

Сент-Монанс

Файф

Заместителю начальника полиции

Джеймсу Лоусону

Управление файфской полиции

Детройт-роуд

Гленротс

КИб 2РДж

8 ноября 2003 года

Уважаемый мистер Лоусон, я с интересом прочел газетное сообщение о том, что файфская полиция возобновила расследование нераскрытых убийств, я предполагаю, что в числе прочих Вы вернетесь к рассмотрению дела об убийстве Рози Дафф. Мне хотелось бы встретиться с Вами, чтобы его обсудить. У меня имеется информация, пусть не напрямую связанная с этим делом, которая могла бы дополнить Ваше понимание обстоятельств этого происшествия.

Пожалуйста, не отнеситесь к этому письму как к посланию какого-нибудь психа. У меня есть основания полагать, что в ходе первичного расследования полиция не знала о существовании этой информации.

Надеюсь, что вы со мной свяжетесь.

Искренне Ваш

Грэм Макфэдьен.

Сегодня Грэм Макфэдьен одевался очень тщательно. Он хотел произвести на заместителя начальника полиции надлежащее впечатление. Он очень боялся, что Лоусон отмахнется от его письма, решив, что просто какой-то сумасшедший жаждет привлечь к себе внимание. Однако, к его удивлению, скоро почта доставила ему ответ. Что удивило его еще больше, написал ему сам Лоусон, который просил его позвонить и назначить время и место встречи. Он-то ждал, что тот спустит его письмо кому-нибудь из подчиненных, занимающихся этим делом. Макфэдьена поразило, как серьезно отнеслась к данной теме полиция. Когда он позвонил, Лоусон предложил им встретиться у Макфэдьена дома в Сент-Монансе. «Это будет менее официально, чем здесь в управлении», — объяснил он. Макфэдьен подозревал, что Лоусон хочет посмотреть на него в домашней обстановке, чтобы лучше оценить его умственное и душевное состояние. Но он был счастлив принять это предложение, в частности, и потому, что всегда терпеть не мог ездить по Гленротсу, петляя в лабиринтах одностороннего движения.

Предыдущий вечер Макфэдьен провел, наводя порядок в гостиной. Он считал себя относительно аккуратным человеком, и его не раз удивляло, как долго приходится убираться, чтобы принять кого-то в доме. Возможно, все дело в том, что ему редко представлялся случай проявить гостеприимство. Женщин он к себе не водил, да и вообще, если честно, не страдал от их отсутствия в своей жизни. Ему с лихвой хватало общения с коллегами — ни на что другое просто не оставалось сил. Изредка приходилось встречаться с ними в нерабочее время — чтобы не выглядеть вызывающе: еще ребенком он понял, что лучше быть незаметным, чем привлекать к себе внимание. Зато от общения с компьютером он не уставал никогда. Ведя ли поиск по сети, обмениваясь ли информацией в режиме конференции или играя с мультиюзерами онлайн, Макфэдьен был счастлив, когда между ним и остальным миром стоял этот полупроводниковый барьер. Компьютер никогда не осуждал его, никогда не считал недоумком. Люди думают, что компьютеры очень сложны, что понимать их бесконечно трудно, но они ошибаются. Компьютеры предсказуемы и безопасны. Компьютеры вас не унизят. От компьютера вы всегда знаете, чего ждать.

Он внимательно посмотрел на себя в зеркало. Известно, что лучший способ не привлекать ненужного внимания, — это слиться с окружением. Сегодня он хотел выглядеть раскованным, обычным и нестрашным. Не странным. Он знал, что большинство людей автоматически считают программистов чудиками, и он не хотел, чтобы Лоусон пришел к такому же выводу. Он не чудик. Просто он — другой. Но именно этого Лоусону знать незачем. Проскользни под их радаром — и добьешься того, что хочешь.

Он остановил выбор на джинсах и рубашке поло. Этим никого не испугать. Проводя гребенкой по густым темным волосам, он поморщился, глядя на свое отражение. Одна женщина когда-то ему сказала, что он похож на Джеймса Дина, но он отверг эту жалкую попытку привлечь его внимание. Он обулся в черные кожаные ботинки типа мокасин и посмотрел на часы. Надо убить еще десять минут. Макфэдьен прошел в спальню и сел за один из трех компьютеров. Ему нужно будет сообщить некоторую ложь, а чтобы быть убедительным, надо успокоиться.

Джеймс Лоусон медленно ехал по Карлтон-вэй — дугообразной улице, застроенной маленькими, отдельно стоящими домиками, построенными в конце двадцатого века, но стилизованными под «Ист Нойк». Фахверковые, острые черепичные крыши со ступенчатыми фронтонами — все признаки характерной местной архитектуры — не лишали домики индивидуальности и не мешали им вписываться в окружающий ландшафт. Стоящие в полумиле от побережья, от рыбацкой деревушки Сент-Монанс, эти домики идеально подходили для молодых специалистов, которые не могли позволить себе настоящие старинные дома, закупленные на корню приезжими, жаждущими заполучить эти экзотические жилища то ли для жизни на пенсии, то ли чтобы сдавать их отпускникам.

Дом Грэма Макфэдьена был одним из самых маленьких. Две гостиных, две спальни, подумал Лоусон, — гаража нет, но площадка перед домом может вместить пару маленьких автомобилей. Сейчас там находился старенький серебристый «фольксваген-гольф». Лоусон припарковался на улице и прошел по дорожке к двери. Широкие штанины его брюк бились на ветру — с залива Фёрт-оф-Форт дуло как следует. Он позвонил и нетерпеливо ждал, когда откроют. Не хотелось бы жить в таком унылом месте. Конечно, летом здесь, наверное, красиво, но холодным ноябрьским вечером тут было мрачно и неуютно.

Дверь отворилась, и на пороге возник мужчина лет под тридцать. Среднего роста, стройный. Лоусон автоматически отмечал в памяти его приметы. Копна темных волос, пышных настолько, что причесать их толком невозможно. Глубоко посаженные голубые глаза, широкие скулы и полные, почти женские губы. Он знал, потому что проверил заранее, что правонарушений за этим молодым человеком не числится. Но парень слишком молод, чтобы лично знать что-то о деле Рози Дафф.

— Мистер Макфэдьен? — осведомился Лоусон.

Молодой человек кивнул:

— А вы, должно быть, заместитель начальника полиции Лоусон. Мне так к вам обращаться?

Лоусон ободряюще улыбнулся:

— Без чинов. Просто — мистер Лоусон.

Макфэдьен отступил на шаг:

— Заходите.

Лоусон последовал за ним по узкому коридорчику в опрятную гостиную. Перед телевизором, рядом с которым размещался видео- и DVD-проигрыватель, стояли обитые коричневой кожей два кресла и диван. На полках с обеих сторон были только видеокассеты и диски DVD. Кроме этого, из мебели в комнате был только сервант со стаканами и несколькими бутылками солодового виски. Однако все это Лоусон заметил позже. Его буквально резанула по глазам фотография на стене. Единственная в комнате. Аэрофотоснимок, увеличенный до размера 20x30 дюймов, мгновенно узнал бы всякий, знакомый с делом Рози Дафф. Стоящее низко над горизонтом солнце четко освещало продолговатые надгробия пиктского кладбища на Холлоу-Хилл — место, где было найдено тело умирающей Рози. Лоусон оцепенел. Голос Макфэдьена вернул его в настоящее.

— Могу я предложить вам выпить? — спросил тот. Он застыл в дверном проеме, неподвижный, как добыча под взглядом охотника.

Лоусон потряс головой, одновременно отказываясь от угощения и прогоняя возникшую в памяти картину.

— Нет, спасибо, — проговорил он и без приглашения уселся в кресло. За годы полицейской работы выработалась уверенность и раскованность.

Макфэдьен вошел в комнату и сел в кресло напротив. Лоусон никак не мог понять, что у него на уме, и это несколько беспокоило.

— В своем письме вы сообщали, что у вас имеется некоторая информация по делу Рози Дафф? — осторожно начал он.

— Верно. — Макфэдьен слегка наклонился вперед. — Рози Дафф была моей матерью.

Декабрь 2003 г.

Вырванный из видеопроигрывателя таймер, жестянка с краской, четверть литра бензина, обрывки проводов, обрезки фитиля… Ничего особенного, ничего такого, чего нельзя было бы обнаружить в пестром беспорядке домашнего мусора, скопившегося в любом подвале или садовом сарае. Вполне безобидные вещи.

За исключением того, что, будучи собранны воедино в особом порядке, они становились чем-то далеко не безобидным.

Таймер достиг установленной даты и часа, искра проскочила зазор между проводами и подожгла пары бензина. Крышка жестянки от взрыва взлетела вверх, и раскиданный вокруг бумажный мусор и древесные опилки обрызгало горящим бензином. Все строго по инструкции: убийственно четко.

Огонь нашел себе свежую пищу — свернутый в рулон старый палас, полупустые банки с краской, покрытое лаком днище лодки. По мере того как пожар набирал силу, стеклопластик и подвесной мотор, садовая мебель и аэрозольные жестянки превращались в факелы и огнеметы. Хлопья пепла взлетали вверх, как петарды на ярмарочном фейерверке.

А главное, накапливался дым. Пока внизу в темноте бушевал огонь, струйки дыма расползались по дому, сначала еле-еле, а затем все быстрее и гуще. Первые лазутчики были незаметные, всего-навсего жидкие струйки, которые просачивались в щели между досками пола и возносились вверх с потоками горячего воздуха. Их было достаточно, чтобы спящий закашлялся, но недостаточно, чтобы он проснулся от едкого дыма. Потом дым стал заметнее, он клубился в лунном свете, лившемся в незавешенные окна. Запах тоже стал ощутимее, он уже мог насторожить того, кто был в состоянии это заметить. Однако все тот же дым уже притупил чувства спящего. Если бы кто-то потряс его за плечо, он, может быть, сумел бы проснуться и добрести до окна, единственного пути к спасению. Но сам себе он уже помочь не мог. И вскоре бесчувствие сменилось смертью.

Пожар разгорался и гудел, рассыпал мириады алых и золотых искр, взлетал кометными хвостами в темное небо. Балки застонали и рухнули наземь. Это было великолепное зрелищное и безболезненное убийство.

Несмотря на то, что в кабинете было тепло — климат-контроль работал не зря, — Алекса Джилби била дрожь. Серое декабрьское небо, серые крыши, серые камни домов. Мохнатого инея на крышах домов по другую сторону улицы за день ничуть не убыло. Либо там прекрасная терморегуляция, либо температура так и не поднялась с рассвета… Он поглядел вниз на Дандас-стрит. Выхлопы транспорта, устремившегося к центру города, клубились позади столпившихся в небывалых пробках машин, будто духи Рождества. Улицы были забиты машинами больше обычного. Жители пригородов и окрестностей рвались в сердце Эдинбурга за рождественскими покупками, не понимая, что сейчас, в последние недели перед праздником, найти там место для парковки еще труднее, чем выбрать идеальный подарок для капризной дочки-подростка.

Алекс снова посмотрел верх, на небо. Низкое, свинцовое, оно гарантировало снегопад с деликатностью и изяществом телерекламы январской мебельной распродажи. Настроение его совсем упало. До сих пор он неплохо справлялся со своей сезонной депрессией. Но когда начинался снегопад, вся его решимость куда-то пропадала, и он снова погружался в хандру. А уж сегодня снег ему ни к чему. Ровно двадцать пять лет тому назад он наткнулся на то, что навсегда превратило для него Рождество в водоворот ужасных воспоминаний. Никакими усилиями родных и друзей невозможно стереть из календаря его памяти годовщину смерти Рози Дафф.

Надо же, размышлял он, быть единственным производителем поздравительных открыток, который ненавидит самое доходное для себя время года. В кабинетах, дальше по коридору, отдел продаж по телефону принимает последние оптовые заказы на поставки открыток, заодно используя возможность взять заказы ко Дню святого Валентина, Дню матери и Пасхе. А вот бухгалтерия начинает несколько расслабляться, зная, что пик продаж уже прошел и можно оценить успехи и провалы последних недель. В расчетном отделе наверняка теперь улыбаются. Цифры этого года на восемь процентов превысили прошлогодние, благодаря новой серии открыток, разработанной самим Алексом. И хотя прошло более десяти лет с того времени, когда он, перестав зарабатывать на жизнь пером и тушью, ушел в бизнес, Алексу нравилось время от времени делать творческий вклад в производство. Нет лучшего способа держать свою команду в тонусе.

Но когда он это придумывал, стоял апрель, не замутненный тенями прошлого. Странно, как накрепко была связана с временем года эта его хандра… Едва убирали в коробки украшения рождественских елок, призрак Рози Дафф начинал таять, освобождая его память от грустных воспоминаний. Он снова мог получать удовольствие от жизни. Теперь же оставалось только стиснуть зубы и перетерпеть.

За долгие годы он перепробовал множество способов отгонять прочь тени прошлого. На вторую годовщину он напился до бесчувствия и до сих пор не знает ни в каком баре закончился тогда его поход, ни кто доставил его в маленькую квартирку, которую он снимал в Глазго. Однако все, чего ему удалось добиться той ночью, — это жутких кошмаров, в которых проказливая улыбка Рози и ее легкий смех сменялись калейдоскопом страшных видений. Он долго не мог от них очнуться, а потом проснулся в холодном поту.

Годом позже он навестил ее могилу на Западном кладбище в Сент-Эндрюсе, на самой окраине города. Чтобы не встретить знакомых, он дождался сумерек. Припарковав свой неприметный «форд-эскорт» как можно ближе к воротам, он низко надвинул на глаза твидовую кепку, поднял вверх воротник пальто и зашагал в сгущающуюся влажную темноту. Проблема была в том, что он не знал точно, где похоронена Рози. Он видел только фотографии с ее похорон, которые местная газета раскатала на всю первую полосу, а судя по ним, можно было понять только, что ее могила находится где-то у дальней ограды кладбища.

Опустив голову, он пробирался между надгробиями, чувствуя себя каким-то извращенцем. И жалел, что не захватил фонарик, но тут же сообразил, что этим привлек бы к себе нежелательное внимание. Света редких уличных фонарей хватало лишь, чтобы с трудом разбирать надписи на памятниках. Алекс готов был сдаться, когда вдруг наткнулся на искомое, в уединенном уголке у самой кладбищенской стены.

Надгробие Рози представляло собой простую глыбу черного гранита. Вызолоченные буквы блестели ярко, как в день, когда их высекли. Сначала Алекс попытался отрешиться от эмоций, войдя в образ художника, воспринимающего все вокруг лишь как некий эстетический объект. В таком ключе все было приемлемо. Но его хватило ненадолго. Буквы, которые он старался видеть лишь как знаки на камне, сложились в пронзительную надпись: «Розмари Маргарет Дафф. Родилась 25 мая 1959 года. Жестоко отнята у нас 16 декабря 1978 года. Навеки потерянная нами любимая дочь и сестра — покойся с миром». Алекс вспомнил, что полиция организовала сбор денег на памятник. Наверное, им удалось собрать много, потому что надпись была длинной. Он думал об этом, все еще отгоняя от сознания горестное событие, о котором она гласила.

И еще одно невозможно было не заметить: разнообразные цветочные приношения, бережно возложенные к подножию памятника. Там было не меньше дюжины букетов и гирлянд, некоторые были помещены в низкие урны, которые продают в цветочных магазинах именно для этой цели. Часть цветов, не уместившись у самого памятника, лежала на траве выразительным напоминанием о том, в скольких сердцах Рози продолжала жить.

Алекс расстегнул пальто и вытащил единственную белую розу, которую принес с собой. Он присел, чтобы положить ее неприметно к другим цветам, и чуть не подпрыгнул от ужаса. Из ниоткуда на его плечо опустилась рука. Влажная трава заглушила звук шагов, а мысли голос инстинкта.

Алекс круто обернулся, выскальзывая из-под руки, оступился на мокрой траве и растянулся навзничь — жуткой пародией на декабрьский кошмар трехлетней давности. Он съежился, ожидая пинка или удара, когда тот, кто его потревожил, поймет, с кем имеет дело. Он был совершенно не готов к встревоженному знакомому голосу, окликнувшему его прозвищем, известным лишь самым близким друзьям.

— Эй, Джилли, с тобой все путем? — Зигмунд Малкевич протягивал ему руку, чтобы помочь подняться. — Я не хотел тебя напугать.

— Господи, Зигги, а чего ты хотел достичь, подкрадываясь ко мне на темном кладбище? — возмутился Алекс, стараясь подняться без посторонней помощи.

— Прости. — Он кивком показал на розу. — Хорошая мысль. Я никак не мог сообразить, что подходит к такому случаю.

— Ты бывал здесь раньше? — Алекс отряхнулся и повернулся лицом к старому другу. В тусклом свете Зигги напоминал привидение. Его бледная кожа, казалось, светилась изнутри.

Зигги кивнул:

— Только в годовщины. Но я никогда раньше не видел здесь тебя.

— Я пришел в первый раз, — пожал плечами Алекс. — Знаешь, я готов попробовать что угодно, лишь бы прогнать воспоминания.

— Мне это так и не удалось.

— Мне тоже. — Не говоря больше ничего, они повернулись и зашагали обратно к выходу, каждый был погружен в свои страшные воспоминания. По молчаливому соглашению, окончив университет, они избегали говорить о событии, так глубоко и сильно изменившем их жизнь. Его тень вечно тяготела над ними, но теперь она оставалась неназванной. Возможно, именно благодаря такой фигуре умолчания их былая крепкая дружба смогла продержаться так долго. Теперь, когда Зигги жил по безумному расписанию, работая ординатором в Эдинбурге, они виделись редко, но, если им удавалось урвать вечерок для встречи, старое братство оживало вновь.

У ворот Зигги притормозил:

— Как насчет пинты?

Алекс покачал головой:

— Если я начну, то не смогу остановиться. А здесь не лучшее место на свете, чтобы нам с тобой напиваться. Здесь вокруг еще слишком много людей, которые считают, что нам удалось отмазаться от убийства. Нет, я лучше поеду обратно в Глазго.

Зигги крепко стиснул его в объятье:

— Увидимся в Новый год. Ладно? У городской ратуши. В полночь.

— Ага. Мы с Линн обязательно будем там.

Зигги кивнул, понимая все, что заключалось в этих нескольких словах. Он поднял руку в шутливом салюте и ушел в надвигающуюся ночь.

С тех пор Алекс на той могиле не бывал. От тоски такие посещения не помогали. Да и с Зигги хотелось встречаться в другой обстановке. Там, на кладбище, до сих пор витало нечто тяжкое и болезненное, чего оба хотели избежать в общении друг с другом.

Ему, по крайней мере, было с кем поделиться душевной мукой — в отличие, как ему казалось, от других. Линн с самого начала все знала о смерти Рози Дафф. Той зимой они были вместе. Иногда он гадал — а что, если он и полюбил-то Линн за то, что она знала его самую большую тайну и они всегда могли об этом поговорить.

Трудно было не почувствовать, что обстоятельства той ночи некоторым образом лишили его намеченного будущего и дали взамен другое. Это стало его проклятием, как альбатрос из «Старого моряка» Кольриджа, темным пятном в памяти, которое заставляло его чувствовать себя навсегда оскверненным. Никто не стал бы его другом, думал он, если бы знал, что у него в прошлом, какие подозрения до сих пор питают в отношении него многие люди. А Линн все знала и, несмотря на это, любила его.

За прошедшие годы она доказывала это много раз. А вскоре на свет появится самое главное доказательство. Через два коротких месяца, даст Бог, она родит ребенка, о котором они давно мечтали. Они оба сначала решили подождать, пока не устроятся, а потом стало похоже на то, что они слишком с этим затянули. Три года усилий, уже назначенная дата в специальной клинике по искусственному оплодотворению… как вдруг Линн взяла и забеременела. У Алекса появилось ощущение, что впервые за двадцать пять лет судьба предоставляет ему шанс на новую жизнь.

Алекс отвернулся от окна. Его жизнь скоро изменится. И может быть, если он сделает решительное усилие, он сможет оставить прошлое в прошлом. Начиная с сегодняшнего вечера. Он заказал столик в ресторане-башне на крыше Музея Шотландии. Он поведет туда Линн вместо того, чтобы мрачно томиться дома.

Едва он протянул руку к телефону, как тот зазвонил. Ошеломленный Алекс какое-то мгновенье тупо смотрел на него, потом снял трубку:

— Алекс Джилби слушает.

Понадобилось еще какое-то время, чтобы связать голос на другом конце линии с его обладателем. Не то чтобы совсем незнакомым — но, по крайней, мере от этого человека он никак не мог ждать звонка именно сейчас.

— Алекс, это Пол. Пол Мартин.

Узнать голос было трудно еще и потому, что говоривший был явно очень взволнован.

Пол. Пол — друг Зигги. Физик, специалист в области элементарных частиц, или как их там, мужчина с ладной фигурой квотербека. Человек, который последние десять лет был для Зигги светом в окошке.

— Хай, Пол. Вот так сюрприз.

— Алекс. Я не знаю, как сказать… — Голос Пола дрогнул. — У меня плохие новости.

— Зигги?

— Он умер, Алекс. Зигги мертв.

Алекс потряс телефонную трубку, словно какая-то механическая поломка исказила слова Пола.

— Нет, — произнес он. — Нет. Это какая-то ошибка.

— Хотел бы я, чтобы это было так, — проговорил Пол. — Никакой ошибки, Алекс. Дом… Ночью в нем случился пожар. Он сгорел дотла. Мой Зигги… он погиб.

Алекс тупо уставился в стену невидящим взглядом. В мозгу крутилась бессмысленная фраза: «Зигги играет на гитаре».

Нет, больше не играет.

Джеймс Лоусон, проведя полдня за визированием кучи документов — ставя дату и инициалы вверху каждой первой страницы, — ухитрился совершенно не думать об их содержании. А потом он наткнулся на заявку констебля Паратки с просьбой разрешить проведение анализа ДНК вновь выявленного подозреваемого по одному из старых дел. Сработало сочетание даты и рапорта о нераскрытом преступлении, и все вдруг встало на место. Причем избежать осознания этого было невозможно. Сегодня исполнялась двадцать пятая годовщина смерти Рози Дафф.

Он задумался, как справится с этим Грэм Макфэдьен, и воспоминание об их неприятном разговоре заставило Лоусона заерзать в кресле. Поначалу он ощутил недоверие. В ходе следствия о смерти Рози Дафф ни о каком ребенке не было и речи. Ни друзья, ни родные даже не намекнули о существовании подобного секрета. Однако Макфэдьен твердо стоял на своем.

— Вы должны были знать о том, что у нее был ребенок, — настаивал он. — Наверняка патологоанатом должен был заметить это при вскрытии.

Память Лоусона тут же услужливо вытащила из своих глубин шаркающую фигуру доктора Кеннета Фрезера. Ко времени убийства он уже почти отошел от дел, и от него чаще пахло не формалином, а виски. Большая часть работы, которую ему пришлось проделать за долгую и успешную карьеру, была простой и ясной, и опыта вскрытия жертв убийств у него было мало. Лоусон вспомнил, как Барни Макленнан размышлял вслух, не пригласить ли кого-нибудь опытнее.

— Нет, этого замечено не было, — произнес он, не вдаваясь в подробности.

— Невероятно, — сказал Макфэдьен.

— Может быть, этого не заметили из-за раны.

— Что же, такое возможно, — с сомнением в голосе согласился Макфэдьен. — Я полагал, что вы знали о моем существовании, но не смогли меня отыскать. Я всегда знал, что меня усыновили, — продолжал он, — но считал, что будет несправедливо по отношению к моим приемным родителям начать поиски матери, которая меня родила, при их жизни. Отец мой умер три года назад, а мать… в общем, она в приюте. У нее болезнь Альцгеймера. Она все равно что умерла для таких переживаний. Так что несколько месяцев назад я начал наводить справки. — Он вышел из комнаты, но скоро вернулся с синей картонной папкой в руках. — Вот тут все, — сказал он, протягивая ее Лоусону.

Полицейский почувствовал себя так, словно ему вручили бутылку с нитроглицерином. Подавив легкое отвращение, которого сам не мог понять, он открыл папку. Документы внутри нее были сложены в хронологическом порядке. Первым шел запрос Макфэдьена. Лоусон стал просматривать листки, ухватывая суть каждого. Он наткнулся на свидетельство о рождении и остановился. Там, в графе, отведенной для имени матери, он прочитал знакомое имя: Розмари Маргарет Дафф. Дата рождения — 25 мая 1959 года. Занятие матери — «не работает». Там, где должно было находиться имя отца, бросалось в глаза, как алая буква на платье пуританки: «неизвестен». Но адрес проживания матери был совершенно незнакомый.

Лоусон поднял глаза. Макфэдьен сжимал ручки кресла так сильно, что побелели костяшки пальцев.

— Почему Ливингстоун-Хаус, Сэлайн? — спросил он.

— Там все написано. Это родильный приют Шотландской церкви, куда направляли рожать молодых женщин, попавших в беду. Теперь это детский дом, но раньше туда отсылали девушек, чтобы скрыть их позор от соседей. Мне удалось отыскать женщину, которая тогда возглавляла это заведение. Айна Драйбург. Сейчас ей за семьдесят, но она сохранила остроту ума. Я был удивлен, с какой охотой она со мной разговаривала. Я думал, это окажется труднее. Но она заявила, что прошло уже очень много лет и теперь это никому уже не сможет повредить. Ее философия — «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов».

— Что она вам рассказала? — Лоусон подался вперед, стремясь услышать тайну, чудесным образом ускользнувшую от внимания полиции при тщательнейшем расследовании убийства.

Теперь, когда молодой человек поверил, что его принимают всерьез, он слегка расслабился.

— Рози забеременела в пятнадцать лет. Когда срок был три месяца, ей хватило храбрости признаться в этом матери. Мать действовала быстро. Она отправилась к священнику, а тот связал ее с Ливингстон-Хаусом. На следующее утро миссис Дафф села на автобус и поехала повидать миссис Драйбург. Та согласилась принять Рози и предложила миссис Дафф распустить слух, что Рози отправилась к родственнице, которая ложится на операцию и нуждается в помощнице, чтобы вести домашнее хозяйство и присматривать за детьми. В конце недели Рози уехала из Страткиннесса и явилась в Сэлайн. Там она провела под присмотром, миссис Драйбург оставшиеся месяцы беременности. — Макфэдьен нервно сглотнул. — Она никогда не держала меня на руках. Никогда меня не видела. У нее была фотография… и все. В то время все делалось иначе. Меня забрали и в тот же день передали приемным родителям. А через неделю после родов Рози вернулась назад в Страткиннесс, будто ничего не случилось. Миссис Драйбург сказала, что в следующий раз она услышала имя Рози в теленовостях. — Он коротко выдохнул. — А потом она мне рассказала, что моя мать мертва уже двадцать пять лет. Убита. И никто за это не был наказан. Я не знал, что мне делать. Я хотел связаться с остальными родственниками. Мне удалось узнать, что и деда, и бабушки моей уже нет в живых. Но вроде бы у меня имеются два дяди.

— Вы не вступали с ними в контакт?

— Я не знал, следует ли это делать. А потом я увидел в газете заметку о пересмотре нераскрытых дел и решил, что сначала стоит поговорить с вами.

Лоусон опустил глаза в пол.

— Разве что они изменились самым коренным образом… я бы посоветовал вам не будить лихо. — Он почувствовал на себе взгляд Макфэдьена и поднял голову. — Брайан и Колин всегда были готовы защитить Рози. Всегда держали кулаки наготове. Мне кажется, что они могут решить, что вы пытаетесь бросить тень на репутацию Рози. Не думаю, что это приведет к счастливому воссоединению родных.

— Я думал, ну понимаете… что, может быть, они подумают, что во мне продолжает жить какая-то частичка Рози?

— Я бы на это не рассчитывал, — твердо заявил Лоусон.

Макфэдьена, казалось, это не убедило.

— Но если эта информация поможет вам в новом расследовании? — упорствовал он. — Они же должны будут тогда увидеть это в ином свете. Вы так не думаете? Ведь им наверняка хочется, чтобы убийцу наконец поймали?

Лоусон пожал плечами:

— Честно говоря, я не вижу, каким образом это нас продвинет. Вы родились за четыре года до смерти матери.

— Но что, если она продолжала видеться с моим отцом? Что, если это имеет какое-то отношение к убийству?

— Не было никаких свидетельств того, что в прошлом у Рози были с кем-либо подобные долгие отношения. В течение последнего года перед смертью она встречалась с несколькими… приятелями, но ничего серьезного. Однако времени еще для кого-то постороннего у нее уже не оставалось.

— Ну а если он уехал, а потом вернулся? Я читал в газетах отчет о ее убийстве, и там высказывалось предположение, что она с кем-то встречалась, но никому не известно с кем. Может быть, мой отец вернулся, а она не захотела, чтобы родители знали, что она снова видится с парнем, от которого забеременела, — продолжал настаивать Макфэдьен.

— Теоретически такое возможно. Но никто не знает, кто был отцом ее ребенка, так что это нас никуда не ведет.

— Вы тогда не знали, что у нее вообще был ребенок. Ручаюсь, что вы никогда и не спрашивали, с кем она гуляла за четыре года до убийства. Может быть, ее братья знают, кто был моим отцом.

— Я не хочу пробуждать в вас ложные надежды, мистер Макфэдьен, — вздохнул Лоусон и начал перечислять по пальцам. — Во-первых, Брайан и Колин Даффы отчаянно хотели, чтобы мы нашли убийцу Рози. Если бы отец ее ребенка все еще жил где-то рядом или просто появился поблизости, можете держать пари, что они колотили бы в нашу дверь, вопя, чтобы мы его немедленно арестовали. А если бы мы не уважили их требование, они переломали бы ему ноги сами. Это по меньшей мере.

Макфэдьен сжал губы в ниточку.

— Значит, вы не собираетесь отслеживать эту линию?

— Если позволите, я заберу с собой эту папку, сделаю копию и отдам следователю, ведущему дело о гибели вашей матери. Это нам не повредит, а, может, даже окажется полезным.

В глазах Макфэдьена сверкнуло торжество.

— Значит, вы допускаете, что это правда? Что Рози была моей матерью?

— Похоже на то. Хотя, конечно, мы проведем дополнительную проверку.

— Тогда вам понадобится образец моей крови?

— Образец крови? — недоуменно нахмурился Лоусон.

Макфэдьен вскочил на ноги во внезапном приливе энергии.

— Подождите минутку. — Он снова выскочил из комнаты и вернулся с толстой книжкой в бумажной обложке, которая сама раскрылась на месте, где треснул корешок. — Я прочитал все, что можно было, об убийстве матери, — сказал он, суя книжку в руки Лоусона.

Лоусон посмотрел на обложку. «Остаться безнаказанным. Величайшие нераскрытые убийства XX века». Рози Дафф удостоилась в ней пяти страниц. Лоусон бегло их проглядел, поразившись, что автор почти ничего не напутал. В памяти вновь возникла пронзительно-яркая картина того ужасного момента, когда он стоял и смотрел на тело Рози на снегу.

— Я все еще вас не вполне понимаю.

— Тут сказано, что на ее теле и на одежде были обнаружены следы семенной жидкости. И что, несмотря на примитивный уровень тогдашних методов криминалистики, вам удалось установить, что трое из четверых студентов, нашедших ее, теоретически могли быть источником семени. Но теперь-то, с нынешними методами, вы сможете сравнить ДНК того семени с моим ДНК? И сможете установить, не принадлежит ли оно моему отцу.

У Лоусона появилось ощущение, что он проваливается в Зазеркалье. Вполне понятно, что Макфэдьен хочет узнать все возможное о своем отце. Но когда это навязчивое стремление доходит до того, чтобы обвинять отца в убийстве, лишь бы его найти, — это уже патология.

— Если мы и станем делать такой сравнительный анализ, то сравнивать будем не с вашими данными, Грэм, — произнес он, как мог, мягко. — А с данными тех четверых студентов, о которых написано в этой книжке. Тех, что ее нашли.

Вы сказали «если», — прицепился Макфэдьен.

— Если?

— Вы сказали «если станем делать такой сравнительный анализ». Не «когда», а «если». Почему?

Нет, это не «Алиса в Зазеркалье», а «Алиса в Стране чудес». Лоусону казалось, что он летит вниз, куда-то в темноту кроличьей норы, и никакой твердой почвы под ногами больше нет. У него заныло в крестце. У некоторых людей голова или суставы отзываются болью на погоду. У Лоусона поясничный нерв был барометром стресса. — Мне очень неловко говорить об этом, мистер Макфэдьен, — проговорил он, шаг за шагом отступая под прикрытием официальной формулировки, — но в определенный момент в ходе последних двадцати пяти лет вещественные доказательства по делу об убийстве вашей матери были положены не на место.

Лицо Макфэдьена исказилось гримасой злого недоверия.

— Что вы хотите этим сказать? В каком смысле не на место?

— В самом прямом. Вещественные доказательства переезжали трижды. Первый раз, когда переводили полицейский участок Сент-Эндрюса в новое здание. Затем их отправили в центральное хранилище улик при управлении полиции. А совсем недавно мы и сами переехали в новое помещение. В какой-то момент пакет, в котором находилась одежда вашей матери, не была положена на должное место. Когда мы начали их разыскивать, в том боксе, где они должны были храниться, их не оказалось.

Казалось, Макфэдьен вот-вот полезет драться.

— Как такое могло случиться?

— Единственное объяснение, которое я могу вам предложить, — человеческий фактор. Обычная ошибка какого-то человека, — Лоусон съежился под презрительным и возмущенным взглядом молодого человека. — Мы тоже не безгрешны.

Макфэдьен яростно помотал головой:

— Это не единственно возможное объяснение. Кто-то мог удалить их намеренно.

— Зачем ему было это делать?

— Ну, это же очевидно. Убийца не хотел, чтобы их теперь нашли. Разве это не логично? Все знают про анализ на ДНК. Как только вы объявили о возобновлении следствия по старым делам, он должен был сообразить, что его время истекает.

— Вещественные доказательства были заперты в полицейском хранилище. И никаких взломов замечено не было.

Макфэдьен только фыркнул:

— А ничего и не надо взламывать. Достаточно лишь помахать пачкой денег перед нужным носом. У всего есть своя цена, даже у сотрудников полиции. Сейчас нельзя открыть газету или включить телевизор, чтобы не наткнуться на очередную историю о полицейской коррупции. Может быть, вам стоит проверить, не случилось ли у кого-то из ваших сотрудников неожиданного и резкого роста благосостояния.

Лоусону сделалось неловко. Маска разумной личности сползла с Макфэдьена, и из-под нее вдруг краешком проглянула ранее невидимая паранойя.

— Это очень серьезное обвинение, — заметил он. — Для которого нет никаких оснований. Поверьте мне: то, что произошло с вещественными доказательствами по этому делу, есть просто человеческая ошибка.

Макфэдьен ответил мятежным взглядом:

— Это так теперь называется? Вы собираетесь покрыть эту историю?

Лоусон попытался придать своему лицу примирительное выражение.

— Здесь нечего покрывать, мистер Макфэдьен. Уверяю вас, что полицейский, который ведет это дело, сейчас занимается тщательнейшими поисками в хранилище улик. Возможно, она еще обнаружит эти вещественные доказательства.

— Но это маловероятно? — тяжело проговорил Макфэдьен.

— Маловероятно, — согласился Лоусон.

Прошло несколько дней, прежде чем у Лоусона появилась возможность проверить услышанное в ходе тяжелой беседы с незаконным сыном Рози Дафф. Однажды он коротко переговорил с Карен Пири, но та высказалась насчет поисков пропавших улик в хранилище крайне пессимистически.

— Иголка в стоге сена, — мрачно заметила она. — Я уже нашла три пакета с неправильно зарегистрированными уликами. Если бы до общественности дошло…

— Надо позаботиться, чтобы это до нее не дошло, — так же угрюмо откликнулся Лоусон.

— Господи, конечно! — перепугалась Карен.

В тот момент Лоусон надеялся, что неразбериха с уликами по делу Дафф на свет не выплывет, однако теперь он сам убил эту надежду, неосторожно проговорившись в беседе с Макфэдьеном. И теперь предстояло публичное покаяние — ведь если узнают, что он утаил такую информацию от семьи убитой, газеты смешают его имя с грязью на первых полосах. Хотя никому от этого легче не станет. За прошедшие двадцать пять лет Страткиннесс изменился мало. Лоусон понял это, когда парковал свою машину около коттеджа Даффов. Правда, появилось несколько новых домиков, но в основном деревня не поддавалась на сладкие речи настойчивых застройщиков. Просто удивительно, думал он, в таком красивом месте тут можно было бы устроить модную гостиницу в деревенском стиле для обслуживания гольфистов. Словом, хотя обитатели деревни могли частично смениться, она все равно выглядела рабочим уголком, а не курортом. И выглядела именно так.

Он толчком отворил калитку в палисадник, такой же опрятный, как при жизни Арчи Даффа. Возможно, Брайан опроверг мрачные пророчества и стал похож на отца. Лоусон позвонил в дверь и стал ждать.

Мужчина, распахнувший дверь, выглядел очень подтянутым. Лоусон знал, что ему за сорок, но выглядел Брайан Дафф на десять лет моложе. У него был здоровый цвет лица, как у человека, много времени проводящего на свежем воздухе, коротко подстриженные волосы почти не поредели, рубашка плотно облегала широкую грудь и подтянутый живот. Он заставил Лоусона почувствовать себя стариком. Окинув его внимательным взглядом, сверху вниз — снизу вверх, Брайан презрительно протянул:

— А, это вы.

— Сокрытие сведений от полиции может быть расценено как помеха следствию. А это уголовное преступление. — Лоусон не собирался становиться перед Брайаном Даффом на задние лапы.

— Не знаю, о чем это вы. Но я чист пред законом уже больше двадцати лет. Вы не имеете права стучать в мою дверь и швыряться обвинениями.

— Я говорю о том, что случилось больше двадцати лет назад. Я говорю об убийстве твоей сестры, Брайан.

Брайан не дрогнул:

— Я слышал, что вы трубите во все трубы и рассылаете свою пехоту, пытаясь раскрыть ваши прошлые неудачи.

— Моей неудачей это вряд ли можно назвать. Я тогда был всего лишь патрульным. Так ты собираешься пригласить меня в дом, или будем говорить здесь на улице? На потеху всему миру?

Дафф пожал плечами:

— Мне скрывать нечего. Так что можете зайти.

Внутри коттедж преобразился. Не заставленная мебелью гостиная стала просторной. Она была выдержана в пастельных тонах и явно выказывала руку человека с талантом дизайнера.

— Я никогда не встречал твою жену, — сказал Лоусон, проходя за Даффом на кухню, тоже современную и расширенную за счет застекленной пристройки.

— Это так и останется, потому что ее не будет дома еще час. — Дафф открыл холодильник и вынул банку лагера. Он щелкнул крышкой и прислонился к плите. — Так о чем это вы говорили? Сокрытие сведений? — Внимание его было якобы сосредоточено на банке с пивом, но Лоусон почувствовал, что Дафф весь подобрался и насторожился, как кошка в чужом саду.

— Никто из вас никогда не упоминал о сыне Рози, — уточнил он.

На это смелое заявление видимой реакции не последовало.

— Потому что это не имело никакого отношения к ее убийству, — ответил Дафф, беспокойно передергивая плечами.

— А ты не думаешь, что это было нам решать?

— Нет. Это было наше личное дело. И случилось за несколько лет до ее смерти. Мальчишка, с которым она тогда встречалась, больше здесь не жил. И о ребенке не знал никто, за исключением семьи. Как же это могло быть связано с ее смертью? Мы не хотели, чтобы ее имя втоптали в грязь. Как всегда бывает, если вы беретесь за дело. Из-за вас она стала бы выглядеть какой-то шлюхой, которая получила по заслугам. Все лишь бы отвлечь внимание от того, что не умеете делать свою работу.

— Это неверно, Брайан.

— Нет, верно. Вы бы устроили утечку этого в газеты. А они превратили бы Рози в деревенскую проститутку. Он такой не была, и вы это знаете.

Лоусон, поморщившись, согласился с ним:

— Я знаю, что не была. Но вы должны были нам все рассказать. Это могло повлиять на расследование.

— Это стало бы погоней за дикими гусями. — Дафф сделал большой глоток из банки. — А как вы вообще узнали об этом через столько лет?

— У сына Рози больше социальной ответственности, чем у вас. Он обратился к нам, когда прочел в газетах, что дело будет вновь расследоваться.

На этот раз реакция не заставила себя ждать. Дафф замер, не донеся банку до рта. Он резко поставил ее на стол.

— Ах ты господи, — как выругался он. — Так вот в чем дело.

— Он отследил женщину, которая руководила приютом, где Рози родила ребенка. Она рассказала ему и об убийстве. Он хочет найти убийцу матери так же сильно, как вы.

Дафф покачал головой:

— Очень сомневаюсь. Он знает, где мы с Колином живем?

— Он знает, что вы живете здесь. Он знает, что у Колина дом в Кингсбарнсе, хотя большей частью он пропадает на Заливе. Он говорит, что выследил вас по открытым источникам. Что, вероятно, правда. Ему незачем лгать. Я сказал ему, что не думаю, будто вы ему обрадуетесь.

— По крайней мере, в этом вы не ошиблись. Возможно, все было бы иначе, если бы вам удалось поймать ее убийцу. Но лично мне совсем не хочется напоминаний об этой части жизни Рози. — Он потер глаза тыльной стороной ладони. — Значит, вы наконец пригвоздите этих ублюдков студентов?

Лоусон переступил с ноги на ногу:

— Мы не знаем точно, что это были они, Брайан. Я всегда считал, что был кто-то чужой.

— Не пихайте мне это дерьмо. Вы знаете, что они там были. Вам придется снова к ним присмотреться.

— Мы постараемся проверить все. Но выглядит это малообещающим.

— У вас теперь есть проба на ДНК. Это ведь меняет дело? У вас есть семя убийцы на ее одежде.

Лоусон отвел глаза в сторону. Взгляд его упал на магнитную присоску на холодильнике. Она была сделана из фотографии. Рози Дафф улыбалась ему из глубины прошлых лет. Его пронзило чувство вины.

— Тут есть одна проблема, — произнес он, страшась того, что должно было последовать.

— Что за проблема?

— Улики переложили куда-то не туда.

Дафф выпрямился и напрягся. Глаза его блеснули яростью, которую Лоусон хорошо помнил по прошлому.

— Вы потеряли улики?

— Я не говорю, что потеряли. Я сказал: «Переложили… не туда». Их нет там, где они должны быть. Мы ищем их изо всех сил, и я уверен, что они найдутся. Но сию минуту мы застряли на месте.

Дафф сжал кулаки:

— Значит, эти ублюдки по-прежнему в безопасности?

Даже месяц спустя, несмотря на отпуск, удачно проведенный за рыбной ловлей, Лоусон не мог забыть кипящую ярость Даффа. Она дрожью отозвалась в его груди. С тех пор никаких вестей от брата Рози не поступало. Но сын ее звонил регулярно. И осознание их праведного гнева заставляло Лоусона стараться вдвойне. Он понимал необходимость добиться результата в расследовании этого забытого дела. Приближавшаяся годовщина смерти Рози каким-то странным образом накаляла обстановку. Он со вздохом оттолкнулся от письменного стола и направился в комнату следователей.

Алекс уставился на подъездную дорожку к своему дому, как будто никогда раньше ее не видел. Он не помнил, как выехал из Эдинбурга, переехал Фортский мост, проехал по Норт-Куинсферри. В том же ошеломлении он припарковался на краю мощеной площадки, оставляя место для машины Линн поближе к дому.

Квадратный каменный дом стоял на утесе недалеко от массивных устоев выносного железнодорожного моста. В такой близости от моря снег проигрывал битву с соленым морским воздухом, превращаясь в слякоть, опасно скользившую под ногами. Алекс несколько раз чуть не шлепнулся в грязь, пока дошел от машины до входной двери дома. Первое, что он сделал, вытерев ноги и плотно закрыв дверь от непогоды, это позвонил Линн на мобильник и оставил ей сообщение, чтобы она ехала очень осторожно на обратном пути домой.

Пересекая холл, он бросил взгляд на высокие напольные часы, включил свет и двинулся дальше. Зимой он нечасто возвращался домой после работы засветло. А этот день был такой пасмурный, что создавалось впечатление, будто время совсем уже позднее. Линн вернется не раньше чем через час. Он так нуждался сейчас в общении, но пока ему светил лишь тет-а-тет с бутылкой.

В столовой Алекс налил себе бренди. Немного. Он мысленно предостерег себя, потому что напиться значило совсем раскваситься. Он захватил стакан и прошел в большую оранжерею, из которой открывался великолепный вид на панораму залива Фёрт-оф-Форт, и уселся в сером полумраке, не замечая веселой игры корабельных огоньков на воде. Он не знал, как ему начать осваиваться с сегодняшним известием.

Никто не доживает до сорока шести лет без потерь. Алексу повезло больше, чем другим. Ладно, между двадцатью и тридцатью он побывал на четырех похоронах своих дедов и бабок. Но этого и следовало ожидать от людей, которым было под восемьдесят и под девяносто. Так или иначе, все эти смерти можно было характеризовать как «счастливое избавление». Его родители, а также тесть и теща были живы! И до сего дня живы были все его друзья. Не так давно в автокатастрофе погиб один его подчиненный. Алекса опечалила смерть этого симпатичного ему и надежного человека, но он не мог притворяться, будто эта смерть задела его глубоко.

Сейчас все было иначе. Более тридцати лет Зигги являлся частью его жизни. Они вместе переживали все трудности, у них была общая память. Без Зигги он ощущал себя каким-то обломком, беспомощно плывущим куда-то вдаль от собственной истории. Алекс вновь и вновь вспоминал моменты их последней встречи. Прошлым летом они с Линн провели две недели в Калифорнии. Зигги и Пол три дня мотались с ними по заповеднику Йосимити. Небо сверкало жгучей синевой, потрясающие горы рельефно вырисовывались в ярких солнечных лучах. В последний вечер они проехали через весь штат на побережье и поселились в отеле на утесе над Тихим океаном. После обеда Алекс и Зигги удалились в парилку с упаковкой из шести банок пива местной пивоварни. Они поздравили друг друга с тем, как удачно сложилась их жизнь. Они поговорили о беременности Линн, и Алекс был благодарен искренней радости Зигги при этом известии.

— Ты позволишь мне стать крестным отцом? — спросил он, чокаясь с Алексом янтарной бутылкой.

— Вряд ли мы станем крестить ребенка, — отозвался Алекс. — Но если родители нас заставят, никого, кроме тебя, я в этой роли не вижу.

— Ты об этом не пожалеешь, — сказал Зигги.

И Алекс не сомневался, что так и будет. Ни на секунду. А теперь этого не произойдет. Никогда.

На следующее утро Зигги и Пол уехали рано: им предстояла длинная дорога в Сиэтл. В жемчужном сиянии рассвета они долго стояли на пороге своего бунгало и крепко обнимались, прощаясь. И это тоже никогда не повторится.

Что там крикнул Зигги в окошко своей машины, когда они уже тронулись? Что-то насчет того, что Алекс должен баловать Линн, чтобы приобрести навыки родителя… Он не мог вспомнить ни точных его слов, ни того, что сам прокричал в ответ. Но как это было типично для Зигги: напоследок позаботиться о ком-то другом. Потому что Зигги всегда всех опекал…

В любой компании есть человек, выступающий в роли скалы, которая подпирает и защищает слабейших, дает им возможности набрать свою собственную силу. Для бравых керколдийцев такой скалой был Зигги. Он вовсе не старался ими командовать. Просто он имел прирожденную склонность к покровительству, а остальные с благодарностью пользовались его способностью во всем разобраться и все уладить. Даже во взрослой жизни именно к Зигги обращался Алекс, если ему нужно было услышать разумное и непредвзятое мнение. Когда у него зародилась идея бросить надежную службу и создать собственную компанию, они с Зигги провели вместе два выходных дня в Нью-Йорке, обговаривая и тщательно взвешивая все за и против. Именно вера Зигги в способности Алекса сыграла решающую роль в его окончательном решении. Большую, чем убежденность Линн в том, что он справится.

Вот и это никогда больше не повторится.

— Алекс? — прервал голос жены его задумчивое оцепенение. Он так ушел в себя, что не услышал ни хлопанья дверцы машины, ни звука ее шагов. Он чуть обернулся на едва уловимый запах ее духов.

— Что ты тут делаешь в темноте? Почему ты дома так рано? — В голосе ее звучала тревога.

Алекс покачал головой. Он не в силах был сообщить ужасную новость.

— Что-то неладно, — настаивала Линн, приближаясь к нему. Она опустилась в кресло рядом с ним и положила руку ему на плечо. — Алекс, в чем дело?

Беспокойство, которым были проникнуты ее слова, вмиг пробудило его чувства, парализованные шоком. Жгучая боль ножом резанула по сердцу. У Алекса перехватило дыхание. Он посмотрел в тревожные глаза Линн и судорожно дернулся. Потом протянул руку и погладил нежную выпуклость ее живота.

Линн накрыла его руку своей:

— Алекс… Скажи мне, что случилось?

Собственный голос показался ему чужим.

— Зигги, — с трудом выдавил он из себя. — Зигги мертв.

Линн растерянно открыла рот. Лицо напряглось в недоверчивой гримасе.

— Зигги?

Алекс откашлялся:

— Это правда. Там был пожар. В доме. Ночью.

— Нет. Только не Зигги. — Она задрожала. — Это какая-то ошибка.

— Никакой ошибки. Мне сообщил Пол. Он позвонил мне и рассказал.

— Как такое могло случиться? Они же с Зигги спали в одной постели. Почему Пол цел, а Зигги умер? — Голос Линн набрал силу, и ее недоверие гулко разнеслось по оранжерее.

— Пола там не было. Его пригласили в Стэнфорд прочитать лекцию. — Алекс закрыл глаза при мысли об этом. — Он вернулся утром и прямо из аэропорта поехал домой. И застал полицейских, копавшихся в том, что осталась от их дома.

Безмолвные слезы засверкали на ресницах Линн.

— Это, наверное, было… О боже, вообразить страшно.

Алекс скрестил руки на груди.

— Трудно представить, что люди, которых мы любим, такие хрупкие. Одну минуту они здесь, с нами, а в следующую — их нет.

— Есть хоть какие-то предположения насчет того, как это произошло?

— Полу сказали, что еще рано делать выводы. Но ему задавали очень резкие вопросы. Он говорит, что у полиции явно возникли какие-то подозрения и что его своевременный отъезд их настораживает.

— О господи, бедный Пол. — Пальцы Линн нервно переплелись. — Для него это ужасная потеря. Да еще и полиция на него насела… Бедный, бедный Пол.

— Он попросил меня сообщить Верду и Бриллу. — Алекс покачала головой. — Я пока не смог этого сделать.

— Бриллу я позвоню сама, — кивнула Линн. — Но попозже. Ведь раньше никто, кроме нас, ему об этом не расскажет.

— Нет, это я должен ему позвонить. Я обещал Полу…

— Он мой брат. Я к его штучкам привыкла. А тебе придется взять на себя Верда. Мне просто дурно станет, если я в ответ услышу, что Иисус в эту минуту со мной…

— Знаю. Но кто-то ведь должен ему сообщить. — Алекс горько улыбнулся. — Он, вероятно, захочет прочитать проповедь на похоронах.

Линн пришла в ужас:

— О нет! Ты не должен этого допустить.

— Знаю, — Алекс наклонился вперед и, снова взяв стакан, отпил глоток бренди. — Знаешь, какой сегодня день?

Линн оцепенела:

— Господи помилуй!

Преподобный Томас Мэкки положил телефонную трубку и погладил серебряный крест, лежавший поверх его лиловой шелковой сутаны. Его американским прихожанам очень нравилось, что у них британский священник, и, поскольку они не делали различия между шотландцами и англичанами, он поражал их жадное до эффектов воображение. Самыми пышными атрибутами Высокой Англиканской церкви. Это было проявление тщеславия с его стороны — он это признавал, — но такое, в сущности, безобидное.

Однако отсутствие секретаря, взявшего однодневный отпуск, и пустота кабинета позволили ему отбросить позу и дать волю бурным и смешанным чувствам, которые вызвала в нем смерть Зигги Малкевича. Хотя Верд и прибегал в своей деятельности к некоторым циничным трюкам, но убеждения его были искренними и глубокими. Он совершенно искренне верил, что Зигги грешник, на котором лежит несмываемое пятно гомосексуализма. Библия ясно и недвусмысленно запрещала этот грех и осуждала его. Даже если бы Зигги искренне раскаялся, ему все равно грозила бы небесная кара. Но насколько Верд понимал, Зигги умер, как жил, с восторгом предаваясь своему греху. Его ужасная гибель явно имела какую-то связь с его пороком. Эта связь была бы очевидней, если б Господь наслал на него СПИД. Но в голове Верда уже крутился сценарий того, как Зигги мог стать жертвой собственного опасного выбора. Возможно, некий случайный знакомец, которого он выбрал в партнеры, дождался, пока он заснет, ограбил его и поджег дом, чтобы скрыть преступление. Возможно, они курили марихуану и причиной пожара стал непогашенный окурок.

Словом, как бы это ни случилось, смерть Зигги напомнила Верду о том, что можно ненавидеть грех и любить грешника. Ведь нельзя было перечеркнуть дружбу, которая поддерживала его все школьные годы, когда его собственный буйный дух застил ему истинный свет, когда он и в самом деле был Вердом-Вывертом. Без Зигги он обязательно влип бы в серьезные неприятности. Или того хуже.

Память сама вытащила из своих глубин ряд моментальных снимков. Зима 1972 года. Год школьных выпускных экзаменов. У Алекса обнаружился талант залезать в машины, не повреждая замков. Для этого требовалась гибкая металлическая полоска, а также изрядная ловкость рук. Это позволяло им чувствовать себя анархистами. Поступали они так. Прихватив пару банок пива в баре «Гавань», они отправлялись в ночь. На пути от бара до автобусной остановки они наобум выбирали автомобиль. Алекс просовывал свою металлическую ленточку в щель автомобильной дверцы и отжимал замок. Затем Зигги и Верд забирались внутрь и писали какое-нибудь послание на внутренней стороне ветрового стекла. Красной нестирающейся помадой, стыренной из «Бутс-зе-Кемист». Обычно они писали какую-нибудь строчку из «Смеющегося гнома» Дэвида Боуи. Это всегда приводило всю четверку в восторг. Они просто умирали со смеху.

Затем они выбирались из машины и, хихикая как идиоты, тщательно запирали все дверцы. Это была игра одновременно идиотская и умопомрачительная.

Как-то раз Верд забрался на водительское кресло «форда-эскорт». Пока Зигги писал, он открыл пепельницу и увидел там запасной ключ. Зная, что воровство в программу никак не входит и что Зигги наверняка помешает его шалости, Верд дождался, когда друг вылезет из машины, вставил ключ в зажигание и включил мотор. Он помигал всеми огнями, увидел в их свете потрясенные лица друзей. Сначала он хотел их только удивить, но его понесло. Верд никогда раньше не водил машину, но теорию знал и много раз наблюдал за отцом, так что считал себя готовым автомобилистом. Он снял машину с тормоза, перевел рычаг и тронулся с места.

Рывками он вывел машину с места парковки и направился в сторону Променада, двухмильной полосы, идущей вдоль дебаркадера. Огни уличных фонарей слились в одно оранжевое пятно, алые буквы сделанной ими надписи на лобовом стекле стали черными на просвет, а он мчался, со скрежетом переключая скорости. Он так хохотал, что не мог толком разглядеть улицу.

Конец Променада настал невероятно быстро. Он резко вывернул руль направо и, каким-то образом ухитрившись не потерять контроль при повороте, объехал автобусную стоянку. К счастью, на дороге было мало машин: большинство людей предпочли в этот промозглый февральский вечер сидеть дома. Он нажал педаль газа и пулей помчался по Инвертильскому шоссе, под железнодорожным мостом, мимо Джобэйнс-роуд.

Безумная скорость и стала причиной его несчастья. Когда дорога пошла вверх к левому повороту, на пути оказалась замерзшая лужа, и машина вдруг пошла юзом. Время словно замедлило свой бег, машина в медленном вальсе развернулась на триста шестьдесят градусов. Верд рванул руль, но это только ухудшило ситуацию. На лобовое стекло вдруг наехал крутой травянистый склон, машина перевернулась набок, а он с размаху рухнул на дверцу. Ручка стеклоподъемника больно ударила его по ребрам.

Верд понятия не имел, сколько времени пролежал так, ошеломленный, задыхающийся от боли, растерянно вслушиваясь в «тик-тик» остывающего в ночном воздухе мотора. Потом он увидел, как дверца над его головой откинулась и в проеме возникли головы Алекса и Зигги. Они испуганно смотрели вниз.

— Ты, кретин, — прокричал Зигги, едва понял, что с ним ничего непоправимого не произошло.

Каким-то образом Верду удалось приподняться, и друзья вытащили его, орущего от боли в помятых ребрах. Он лежал, тяжело дыша, на мерзлой траве, и каждый вздох отзывался острой, как укол ножа, болью. Потребовалась минута или две, чтобы он осознал, что на дороге за его покалеченным «эскортом» стоит «остин-аллегро», огни которого бросали на происходящее странные тени.

Зигги поднял его на ноги и помог сойти по склону.

— Ты, фигов тупица, — не замолкая, твердил он, засовывая его на заднее сиденье «аллегро». Сквозь мучительную пелену боли Верд услышал, как переговариваются друзья.

— Что