Эхо небес 7 страница

Письмо от Мариэ Кураки.

Думаю, кое-что из этого вы уже слышали от Асао — знаете, что, перестав посещать занятия при католической церкви, я примкнула или вот-вот примкну к другой религиозной группе. Хотя, сказать по правде, все еще не понимаю, что значит «вера». Просто по-прежнему питаю какие-то неясные иллюзии.

Иногда мне случалось испытывать душевное волнение, близкое, как я думаю, к «вере», и связано это было с чтением стихов. Например, «Второго пришествия» Йейтса. Читая его вслух, строчка за строчкой, я чувствую, как встают дыбом волоски на внутренней коже (сомневаюсь, что вы назвали бы ее душой). Но, должно быть, это всего лишь приближение к таинственной области «веры», не сама «вера».

Зачин стихотворения — спиралью раскручивающееся время. Его движению вторит сокол, он кружит и кружит, не в состоянии услышать голос сокольничего. Понимаю, что толчок к этой метафоре — Данте, которого вы так хорошо знаете. Я говорю о схождении в пучину ада на крыльях Гериона, который:

Как сокол, что парит часами, не находя добычи и не слыша зова, (так что сокольничий вздыхает: все пропало), спускается, измученный, кругами, (а не стремительно летя стрелою), и наконец садится, мрачный, в стороне…

Мне доводилось слышать, что «Второе пришествие» перекликается и с «Путешествующим в стране духа» Блейка, и это, возможно, делает его для вас еще роднее. Наставник группы, в которую я вступила (мы называем его Маленький Папа), говорит, что стихотворение Йейтса опирается на проповедь Христа о Втором пришествии (Евангелие от Матфея) и связано с образом Зверя в Откровении. Маленький Папа будет часто упоминаться в моих письмах, но сейчас, для начала, с вашего позволения, скажу только одно: он ужасно похож на вас — настолько, что, увидев его впервые, я громко рассмеялась. У него даже голос как ваш, что, может быть, связано с идентичностью сложения. Без шуток: если б вы похудели и перестали носить очки, вас можно было бы принять за близнецов.

Но вернемся к стихотворению. Сокол, уже не способный услышать голос сокольничего, — это метафора, означающая, что человеческая цивилизация отвергла слово Христа и предсказанное в Откровении Второе пришествие совсем близко. В начале описан хаос, царящий в мире, где все распадается на части, так как первооснова утратила связующую силу, и потом строчка, от которой меня бьет озноб: «Безудержен прилив кроваво-темный, / И чистота повсюду захлебнулась»^[4].

Когда мы подошли к подножию утеса, с вершины которого шагнули вниз Мусан и Митио, то увидели водные буруны, все еще мутные от их крови. Это поистине было следствие кроваво-темного прилива и захлебнувшейся невинности. В мире, где может случиться такое, все лучшее неизбежно утрачивает веру, а худшее трепещет в страстном напряженье…

Да, мы живем в такую эпоху. Мой опыт привел к тому, что я пропитана этим знанием до мозга костей. И любому, кто скажет, что личный опыт — вздор и не доказывает ничего, я хочу заявить, что единственное, чем я собираюсь заниматься вплоть до конца своих дней, — бесконечным проживанием муки, которая выпала мне на долю.

Должно быть вновь готово откровенье,

И близится Пришествие Второе.

Пришествие Второе! С этим словом

Из Мировой Души, Spiritus Mundi,

Всплывает образ: средь песков пустыни

Зверь с телом львиным, с ликом человечьим

И взором жестким и пустым, как солнце,

Влачится медленно, скребя когтями,

Под возмущенный крик песчаных соек^[5].

Жуткое существо, надвигающееся на Вифлеем, изготовившееся, чтобы войти в мир… Финал тоже пронзает до самого сердца. Череда образов, ведущих от Вифлеема к младенцу и дальше — уже за пределы этой поэмы — к Мусану и Митио, окружают меня, как те тени, что кружат в пустыне…

Это стихотворение захватило меня еще раньше, чем я поселилась здесь, в Круге. (Теоретически у нас почти не должно оставаться личных вещей, но я все же держу томик Йейтса рядом со своей Библией.) Бывали дни, когда с утра и до вечера я, как в ловушке, только и слышала эхо, без конца повторявшее: «Второе Пришествие!» Возможно, именно так проявляет себя основа моей «веры». Прочие члены общины лет на десять меня моложе, и это тоже отделяет меня от них… Но Маленький Папа говорит, что мне не стоит тревожиться из-за этого.

«Второе Пришествие»! Из Мировой Души, в которой собрана вся память, накопившаяся с рождения человечества, появляется лев с человечьим ликом… Знаю, что это звучит странно, но у меня такое чувство, словно я помню эту сцену — через какие-то ощущения, через что-то, разлитое в воздухе, еще через что-то… Есть фото, на котором я снята около летнего дома моего деда в Коморо, в год, когда мне исполнилось то ли четыре, то ли пять. Я стою в рощице среди могучих горных ильмов и высоких стройных тополей, совсем неподалеку от крыльца. Дома, в семье, мы всегда называли этот снимок «пронзенная молнией фотография». На ней видно, что вся трава полегла, и, значит, дует сильный ветер. Сумрачный свет накладывает на все отпечаток серьезности. Я в белом платье с маленькими золотыми застежками на плечах, в красных туфельках «Мери Джейн», пораженная ужасом. Объектив запечатлел тот момент, когда я уже оторвала от земли ногу, чтобы бежать к фотографирующему меня дедушке. Личико сморщенное, искаженное страхом, длинные волосы развеваются на ветру. Секундой позже молния ударила в ильм у меня за спиной. Его ствол долго стоял расщепленным и почерневшим.

Я отчетливо помню секунду, когда была сделана фотография. Порыв ветра, уже набухающего вот-вот готовым пролиться дождем, затем оглушительный треск — и ужас, погнавший меня вперед через всю лужайку. В какую-то долю секунды меня вдруг пронизало предчувствие: что-то случится, случится прямо сейчас. Думаю, это было особое, присущее детям качество, позволившее почувствовать приближение чего-то необычного. За минуту до этого я опустилась на корточки и собирала цветы, придерживаясь, чтобы не упасть, за ствол дерева. И вдруг этот ужасный страх, как если бы грудь наполнилась запахом крови. Не будь его, удар молнии, целиком расщепивший ствол ильма, сжег бы меня без остатка. И я — девочка в белом платье — осталась бы только в семейной памяти, а мир был бы избавлен от стольких страданий: не только от смерти Мусана и Митио, но и от завладевшего мной наваждения.

Ужас, который я испытала во дворе дома в Коморо, у ствола ильма, среди тополей, перекликается с другим чувством, говорящим, что где-то в далекой пустыне уже шевелится, готовый задвигаться, Зверь с телом льва и человечьей головой, и хотя Вифлеем далеко, от гула, раздающегося под землей, у меня волосы встают дыбом… Но скажу еще раз: я не приняла христианства и не верю во Второе пришествие Христа. Это, думаю, просто мое восприятие Йейтса…

Американцы не признают позитивного смысла в слове «наивный», но учение Маленького Папы наделено некой наивной силой. Живущие здесь девушки утверждают, что, взглянув на человека, он сразу же понимает, в каком наставлении тот нуждается и какими словами оно должно быть преподано. И еще: что, слушая его, ты не всегда осознаешь, как глубоки и точны его мысли… Так что, возможно, наивна-то как раз я. Даже и не «возможно», а наверняка. Но в чем я абсолютно уверена, так это в том, что он всегда говорит так, что это понятно даже такому неофиту, как я, и в то же время, что его слова передают всю сущность его мыслей.

Конечно, это всего лишь интерпретация начинающей, но, по-моему, Маленький Папа верит в то, что божественное созидание вселенной все еще продолжается. Но при этом начался и апокалипсис. Так что, хоть мир и приближается к тем дням, когда свершится Страшный суд, это на самом деле лишь звено в цепи созиданий, тянущейся со времен незапамятных. Мои предчувствия по поводу описанного Йейтсом «чудища с львиным телом и ликом человечьим» верны — его бока действительно уже шевелятся под безжалостным солнцем пустыни. Но представлять это частью никогда не заканчивающегося процесса созидания до некоторой степени утешительно.

Я не хочу как-то выделяться здесь, в Круге, это не означает, что я прикладываю усилия, чтобы быть незаметной, я просто сознательно не касаюсь тех тем, которые непривычны для более молодых членов группы. Пока Маленький Папа не затронул этот вопрос в одной из своих «проповедей», они воздерживались от высказывания мыслей, бродивших в их головах в связи с историей Мусана и Митио. Поэтому и я не обсуждаю стихов Йейтса ни с кем, даже с Маленьким Папой. Здесь принято, чтобы все, чего ты касаешься в разговорах с Маленьким Папой, становилось предметом общего обсуждения.

Но, даже и находясь в группе, я непрерывно думаю об этих строчках. Снова и снова возвращаюсь к словам «страшный зверь». «И что за страшный зверь, чей час уже пробил, / Влачится к Вифлеему, быть рожденным?» Если предположить, что речь идет об антихристе, то это главное, о чем думает Маленький Папа, и его мысли несколько успокаивают меня по этому поводу.

В науке он всего лишь дилетант, но всесторонне исследовал тему Антихриста, делая это под разными углами зрения, и прежде всего лингвистически. Рассказал мне, что посылает запросы специалистам — на открытках с оплаченной маркой и обратным адресом — для ответа, — но до сих пор не получил убедительных разъяснений. «Анти» в слове «антихрист» обычно трактуется как «противоположный», «противостоящий», но Маленькому Папе хотелось бы выяснить, пытался ли кто-нибудь интерпретировать греческое Antikhristos в нейтральном духе, просто как обозначение «того, кто пришел раньше Христа».

Все эти обсуждения осложняются тем, что в Круге есть очень прямолинейная девушка по имени Миё (к слову, приемная дочка Маленького Папы), которая отказывается принимать в этом участие. Каждый раз, когда вопрос ставится на обсуждение, она заявляет: «Мы уже обсудили это на групповом занятии. „Анти“ означает „против“, а не „до“. Зачем нужно снова и снова пережевывать это?»

Как и Миё, я считаю, что слово «Антихрист» означает «противник Христа», но чтение Йейтса подводит меня к ощущению, что этот монстр в пустыне, медленно продвигающийся на гигантских лапах к Вифлеему, является просто предвестником Христа, не несущим ни добра, ни зла.

Маленький Папа — наш наставник (в этом нет никакого сомнения), но он не проповедник. Насмешки Миё над его пониманием христианства показывают это достаточно ясно. «Проповеди» здесь произносят все: если ты хочешь высказаться, то и делаешь это, когда придет очередь. Я вошла в группу позже всех, но уже выступала несколько раз. Здесь считают, что ты «проповедуешь» в первую очередь для себя и уж потом для слушателей. Нас поощряют как можно чаще прослушивать свои «проповеди» в записи. Маленький Папа записывает их все. На случай, если вам будет интересно, прикладываю кассету с записью одной из моих «проповедей». Тема ее «Что делать, если ты оказалась во власти сексуального желания», и она до сих пор остается единственной из прочитанных мной, которую прослушали без скуки. Только сейчас сообразила, что предыдущая пленка, которую я вам давала (та, где считалось, что главная героиня — я), тоже — не правда ли? — имела некоторое отношение к сексу. Сколько во мне оставалось тогда непосредственности! С тех пор прошло не так много времени, но то, что случилось, так безвозвратно изменило мою жизнь, нанесло мне такую глубокую рану…

Разумеется, Маленький Папа тоже читает «проповеди». Мне кажется, они приоткрывают нам идеи, на которых построена наша жизнь в Круге. По-своему откликаясь на эти идеи, мы постепенно избавляемся от наваждений, которые мучают душу каждой. И, как приговаривает Миё, мы вот-вот породнимся, станем друг другу ближе, чем наши родители, братья и сестры, учителя и наставники.

Однажды Маленький Папа попросил нас представить себе высокий узкий конус и группу людей, которые держатся за руки у подножия. «Космическая воля» (никак не связано с Косом) находится на вершине. Христос попытался уменьшить расстояние, которое отделяет ее от нас. За краткое время, отпущенное человеку в жизни, он стал ее воплощением. Но теперь близится Второе Пришествие, и нам нужно спешить. Читая «проповедь», он краснел и поминутно запинался, выдавая свое чудовищное смущение. Не думаю, что кто-либо из родителей смог бы вчинить ему иск за совращение их дочери, — у него нет способности прельщать.

Другая «проповедь» звучала так: «Второе Пришествие уже близко, и, значит… я не продумал это еще как следует, но (в этот момент лицо уже просто пунцовое) поскольку мы явно не можем именоваться Христом… — (И тут его прерывает возглас Миё: что ты такое говоришь? Мы и Христос? Да ты с ума сошел!) — то нельзя ли представить себя воплощением Антихриста? Но не в значении „противник Христа“, а в значении „предтеча Христа“?»

Это в его духе — низводить важные вопросы, подобные этому, к интерпретации частицы «анти» в греческом слове Antikhristos, а потом слать открытки специалистам по классическим языкам и удивляться, не получая от них ответа. Конечно, возникает подозрение, что он слегка не в себе, но его сдвиг вызывает теплое чувство. И хотя для него все это неразрешимые проблемы, я подозреваю, что всем нам, остальным, он дает ключик к чему-то, что спрятано в глубинах его сознания, и, хотя его речь сумбурна, «проповеди» тем не менее пробуждают в нас интерес к сущности его мыслей.

Собираясь и впредь руководствоваться его размышлениями, я продолжаю делать упражнения, которые мы зовем медитацией. Второе Пришествие неизбежно, и апокалипсис наступил. Мир, созданный «космической волей», заканчивает свое существование. От начала времен и по сей день все объединено в единый процесс. Но по мере приближения к концу жизнь все больше уплотняется. (Миё как-то сказала, что время становится более и более концентрированным — как в концентрате апельсинового сока, — и теперь все мы в Круге повторяем это.)

Маленький Папа говорит, что способность чувствовать плотность или концентрированность времени определяет качество жизни в мире, двигающемся к концу. И поэтому мы занимаемся медитацией — учимся чувствовать плотность времени. Придет день, говорит Маленький Папа, когда те, кто способен ощущать непрерывное уплотнение категории «сейчас», достигнут — либо с помощью слов, либо в молчании — глубокой гармонии. К тому времени на земном шаре появятся миллионы Кругов, подобных нашему, и в некий день они объединят свои усилия и добьются того, что не под силу даже Ватикану. Все вместе мы — результаты Творения — пошлем ясный ответ «космической воле», которая создала мир, а теперь завершает Творение с помощью апокалипсиса. Миё говорит, что во всех уголках Земли люди получат сигнал со спутника, посмотрят по его команде вверх и громко выкрикнут «Аминь!». Таким образом, независимо от того, где окажется в этот момент «космическая воля», наш общий голос придет к ней сразу со всех сторон.

На людей, способных ощущать, как — с ходом приближения к концу времен — плотность времени увеличивается все стремительнее и стремительнее, мы смотрим как на некое множество антихристов, так что мне делается понятным желание, довлеющее сознанию Маленького Папы, — желание, чтобы префикс «анти» означал «до».

Как я уже сказала, медитация — это система, которую он разработал, чтобы мы смогли научиться чувствовать все возрастающую плотность времени. Он не похож на человека с научным складом ума и, безусловно, не является человеком действия — теперь мне жаль, что назвала его похожим на вас, разве что без очков, — но я уверена, что он принадлежит к той породе людей, которые, сосредоточившись на чем-то одном, способны создать методику, позволяющую распространять свои мысли дальше и дальше. Именно так он пришел к идее создания Круга. Каким бы примитивным это ни казалось, мы занимаемся здесь медитацией, настраивающей нас на большую чувствительность к концентрированности времени.

В идеале надо прийти к ощущению этой плотности, просто все время живя «сейчас». И бывают моменты, когда это все же удается, но гораздо чаще ты не способен поймать это ощущение, сколько бы ни старался. Система, разработанная Маленьким Папой, учит брать наиболее яркие из прожитых событий и мысленно переносить их в настоящее. Не вспоминать то, что прошло, а делать так, чтобы «сейчас» и другое время, не совпадающее с «сейчас», и еще одно, тоже существовавшее обособленно, — все разворачивались бок о бок друг с другом как несколько параллельно идущих нитей… Добившись этого, вы действительно чувствуете, как возрастает плотность времени, как происходит ее удвоение, утроение… В качестве визуального подспорья у нас нарисованы радуги: и на стенах общей комнаты, и в спальнях.

Я приняла этот медитативный комплекс без всякого сопротивления. Собственно, и переехала сюда в первую очередь ради него. После события в Идзу я ни на минуту не переставала думать о Мусане и Митио. Даже когда мысли о них отходили на задний план, стоило мне осознать это, и они снова оттесняли всё. Это было страшнее всего — о том же писал в своих письмах Саттян. Каждый день был агонией. Мысль, что так будет до гроба, изнуряла; все глубже уходя в отчаяние, я порой приходила, к заключению, что единственный выход — самоубийство. Но мой уход из жизни привел бы к тому (по-моему, я уже говорила вам об этом), что образы Мусана и Митио, которые продолжают жить в этой моей ни на что не пригодной голове, сразу окажутся стерты. А это означало бы, что я не только не воспрепятствовала самоуничтожению моих детей в реальной жизни, но еще и изгладила их следы, живущие в моей памяти… А значит, как бы я ни страдала, я не имею права себя убивать.

С этими мыслями я жила, пока Маленький Папа не посоветовал мне вот что: «Ты говоришь, что страшное „сейчас“, предваряющее трагедию и следующее за ней, постоянно живет у тебя в мозгу вместе с реальным „сейчас“. Почему бы тебе не ввести и еще одно „сейчас“, добавив к первым двум то „сейчас“, когда дети были живы и счастливы?»

Медитация и есть комплекс мер, используемых для достижения этой цели. Наставляя меня в разговоре с глазу на глаз, Маленький Папа сказал, что можно сделать так, чтобы воспоминания о несчастье работали мне на пользу. «Если не удается отогнать эти страшные воспоминания, попробуй сделать обратное: сама двигайся им навстречу. Но пестуй не сожаления, не чувство, что тебе не расплатиться за содеянное. Научись оживлять случившееся и переносить его во время, проживаемое тобой сейчас. Если научишься, обретешь третье „сейчас“ — то время, когда была счастлива с Мусаном и Митио, — и это третье начнет само всплывать на поверхность сознания, переплетаясь с первыми двумя „сейчас“. Не дай ему ускользнуть — и с тобой будет это трехслойное ощущение».

Я последовала советам Маленького Папы. И моя жизнь изменилась. Конечно, непрерывно ощущаемый ужас случившегося причиняет все ту же боль и отбрасывает тень на все, что я делаю здесь, в Круге, но я научилась соединять его с тем временем, когда мы с детьми счастливо жили вместе. Это дает мне отчетливое ощущение наполненности текущего момента и помогает приближаться к пониманию сгущения времени по мере нашего движения к апокалипсису. Хотя и не могу еще сказать, что действительно осознала это…

С помощью мелких подробностей, обрывков воспоминаний я каждое утро ввожу свое сознание в должные рамки. Например, представляю себя сидящей в залитой утренним солнцем комнате, рядом со мной Мусан, очаровательный малыш, еще не обнаруживший никаких признаков умственных отклонений, прелестный, детски непосредственный, слушает льющуюся из приемника музыку. «Шопен», — говорю я ему, и он повторяет: «Ппен». «А это был Бетховен», — объясняю я, и он журчит: «Бен-бен». А рядом, в своей кроватке, Митио складывает из кусков лето самолет — громадный, больше его головы…

И это мое «сейчас»…

Или Митио пригласил домой девочку из своей группы детского сада. Они играют, по очереди рассказывая кусочки истории, соединяя «Красную шапочку» и «Трех медведей». Девочке очень нравится имя Фуруфуру-тян, и они принимают решение именно так называть Красную шапочку. Когда дело доходит до встречи Фуруфуру-тян с тремя медведями, Митио в свой черед подхватывает рассказ и гладко ведет его, громко и ясно выговаривая фразы из книжки с картинками, как напроказничала Фуруфуру-тян, забредя в лесной домик медведей.

Теперь наступает очередь маленькой девочки, которая куда хуже помнит сюжет и спрашивает: «А что дальше?» — «Спроси это потихоньку», — шепчет Митио. Он видит, что я включила магнитофон, и хочет, чтобы все было записано в лучшем виде. Но тут вмешивается Мусан: «Нет, спроси громко!» Хотя у него замечательный музыкальный слух, следить за детской болтовней ему тяжеловато, а очень хочется тоже участвовать в игре. Малышка — добрая девочка и деликатно говорит: «Да ладно. Я спрошу самым обычным голосом».

И это мое «сейчас»…

Добавляя эти «сейчас» к тому «сейчас», в котором я живу, я все-таки добиваюсь уплотнения времени, а это главная цель медитаций. Конечно, каждый раз, когда я возвращаю в жизнь эти «сейчас» и радостно наблюдаю за моими детьми, над всей картиной нависает и другое «сейчас» — в Идзу. Избавиться от него невозможно, и я прекратила эти попытки. Но в последнее время стало заметно, что моя мысленная картинка того чудовищного «сейчас» преображается вместе с малейшими изменениями моих чувств во время медитации. И эти изменения укладываются в две четкие формы.

Одна — мысленный образ, преследующий меня с самого начала: Мусан, чей простодушный ум захвачен внушениями Митио о несчастьях, подстерегающих в этом мире двух таких инвалидов, как они, упрямо осуществляет план, в который поверил, и прыгает с утеса, зажав уши, чтобы не слышать голосов, кричащих ему с другой скалы, и Митио, сначала поддавшийся этим предостережениям, а потом загипнотизированный примером Мусана и перекатывающий свое инвалидное кресло через кромку мощеной дорожки…

Когда я накладываю их последние минуты на протекающее в данный момент «сейчас», время словно сжимается и еще больше усиливает боль, оттого что жизнь продолжается. Ужас охватывает меня с такой силой, что я невольно зажимаю уши и повторяю движения прыгающего с утеса: наклоняю вперед свое кресло, пригибаюсь, складываюсь почти вдвое, изо всех сил нажимаю на воображаемые колеса. Это и есть медитация — уплотненная форма проживания «сейчас». Но чем лучше она удается, тем больше отнимает сил: и физических, и душевных. В иные дни, закончив медитировать, я могу только одно: отдернуть занавеску, отгораживающую мою койку, и ничком рухнуть на постель.

Никогда не было искушения обсудить это с группой во время «проповеди» (даже и Маленькому Папе не рассказывала), но сама я пришла к выводу, что это изо дня в день повторяющееся отчетливое проживание в сжатом времени последних минут Мусана и Митио и есть «ад». И что совсем не пары серной кислоты, а такое сгущение «сейчас» создает сущность «ада»… Я написала обо всем в прошедшем времени, но это продолжается здесь, в Круге, каждый день.

И все-таки, хотя и сама я никогда не поверила бы в такую возможность, бывали минуты, когда мои представления о случившемся можно было скорее описать в словах, как-то соотносящихся с понятием «небо» и полностью противоположных «аду». Вот это и есть другой образ, снова и снова появляющийся во время медитации.

В те несколько недель, предшествовавших-, случившемуся, когда ни я, ни Саттян не отдавали себе отчета в том, что он делает, Митио уговаривал Мусана умереть вместе. До недавнего времени я считала, что он сумел добиться этого, расписывая мрачную сторону жизни. Но теперь часто задумываюсь, не ошибалась ли, и даже почти уверена, что ошибалась. Мусана многое радовало. Он любил слушать музыку, смотреть по телевизору состязания борцов сумо, наслаждаться любимой едой. Он, конечно, осознавал, что, будучи больше и сильнее Митио, не так умен, как его брат, но мне не поверить, что он ощущал на себе клеймо «неполноценного». Посещая специальные обучающие группы, а потом школу для детей с различными отклонениями, он, вероятно, чувствовал, что и сам, и его товарищи «какие-то особенные», но ему в голову не приходило, что они существа второго сорта. Для него они были интересными и замечательными — друзьями, которыми он гордился.

Митио было бы очень сложно убедить брата в том, что этот мир чудовищен, полон несчастий и боли. Гораздо вероятнее, что он прельстил его рассказами о радостях иного мира. О месте, где никто не смотрит косо на детей, даже если они отсталые или прикованы к инвалидным коляскам. Где все лучшее — музыка, сумо, лакомства — всегда им доступно. И, рассказывая Мусану о счастье на «небесах», не начал ли и Митио в них верить?

Стараясь пережить момент, когда Мусан и Митио отправились навстречу этим блаженным «небесам», соединяя прошедшее с настоящим, я вдруг почувствовала перемены, происходящие и во мне. Поймала себя на чувстве: а может быть, «небеса» и правда существуют, «небеса», которые описал Митио.

Возможно, Митио не всегда верил в истинность того, что говорил, но Мусан в простоте своей впитал все глубоко — и это дало ему силу отгородиться от других слов, предупреждений, идущих из мира взрослых, и шагнуть в пустоту. Эта сила… А не могла ли она прийти из крупиц истины, содержащихся в словах Митио независимо от его намерений? И не вернулись ли его слова, пройдя через чистое сердце Мусана, назад, к брату? Правда, в последний момент Митио внял голосам, взывавшим к нему с другой скалы, и нажал на тормоз, но, может быть, даже в эти минуты он все-таки верил, что «небеса» существуют, верил в послание, эхом вернувшееся к нему от Мусана?

В том «сейчас» и «всегда», наступившем после прыжка, Митио, обретший невинность и мудрость сердца, катится в инвалидной коляске легко, как на крыльях, а Мусан, милый и жизнерадостный, всегда готов помогать ему, стоя за спинкой кресла… Эта сцена явилась мне во время медитации, и, любуясь ею, я впервые почувствовала — и даже мурашки пошли по коже, — что какое-то божество в мире ЕСТЬ. Оглядываясь назад, думаю, что могла смутно предчувствовать это благодаря чтению Фланнери О'Коннор. И, возможно, в этом и заключалась «тайна»…

ЗАПИСАННЫЙ НА ПЛЕНКУ ТЕКСТ «ЧТО ДЕЛАТЬ, ЕСЛИ ТЫ ОКАЗАЛАСЬ ВО ВЛАСТИ СЕКСУАЛЬНОГО ЖЕЛАНИЯ»

Всю неделю эта история с Сатиэ не давала нам, можно сказать, ни минуты покоя. Поэтому прежде всего я хочу разобраться в том, что случилось. Маленький Папа сказал: «Она одна из нас, так что лучше, если вы будете говорить прямо». Именно это и побудило меня так напрямую обозначить свою тему.

Дело кончилось тем, что Сатиэ покинула Круг. То, что я видела и о чем слышала с момента моего здесь появления, ясно показывало, что ей пришлось проявить твердость, когда родители пытались заставить ее уйти отсюда; ее мужество впечатляло. Я с трудом сдерживалась, глядя на этих эгоцентричных папу с мамой и представляя себе, как неуютен, должно быть, тот дом, куда они пытаются ее вернуть. Теперь, когда она оказалась-таки в этом доме, мое сердце исходит жалостью. Думаю, все мы чувствуем то же самое.

Сатиэ не хотела уезжать от нас. Мы это знали. Но пока она здесь оставалась, никто не мог спокойно заниматься медитацией. В конце концов наше терпение иссякло, и случилось то, что случилось. Но до последнего мгновения мы все боялись, что она попытается покончить жизнь самоубийством. Кто-то должен был, проявив известное лицемерие, проследить, чтобы она благополучно вернулась домой — в этот холодный, враждебный дом, — и я решила, что эта обязанность может, с равным успехом, лечь на меня. Поверьте, приятного было мало.

От Камакура до Мисима мы с Сатиэ сидели рядом и все время разговаривали. Вспоминаю, как я однажды ехала на поезде и видела двух женщин — одна была заметно старше другой, но все-таки не настолько, чтобы быть ее матерью, — поглощенных разговором на какую-то, казалось, щекотливую тему. Смотрелось это очень странно. Думаю, что вчера мы производили на окружающих такое же впечатление. Согласитесь: такое случается.

Вы уже знаете, о чем рассказывала мне Сатиэ, пока мы ехали в поезде. Мы все осудили ее поведение. Но, поняв, как все виделось ей, я подумала, что, относись мы к этой ситуации по-другому, что-то можно было предпринять, прежде чем все сделалось неуправляемым. Именно это чувство заставило меня выбрать для сегодняшней проповеди тему «Что делать, если ты оказалась во власти сексуального желания».

Позволив себе чрезмерно увлечься Маленьким Папой, Сатиэ очень осложнила нашу жизнь. Когда она начала потихоньку проскальзывать в его спальню, все просто пошло кувырком. Маленький Папа сказал в свою защиту, что не хотел обострять ситуацию и согласился на секс, пытаясь вернуть ей душевное равновесие, но, откликаясь на ее требования, он сделал все еще хуже. Сатиэ стала говорить, что скоро выйдет за него замуж, и попробовала занять особое положение в Круге.

Но даже если не иметь в виду эти далеко идущие последствия, особое отношение к любой из нас неминуемо произвело бы на всех неблагоприятное впечатление и в результате обернулось бы против той, что попыталась его завоевать. Круг — это полная демократия, даже и отношение к Миё ничем не выделяется, а ведь она приемная дочка Маленького Папы. Кроме того, у Маленького Папы начальная стадия диабета, и еще один раунд супружеской жизни наверняка отразился бы на его здоровье (смех). Мы все знаем, что его главные заботы — руководство Кругом и поиски духовной просветленности. Но, несмотря на это, плотская связь длилась неделю и закончилась тем, что Сатиэ попросили уехать.

Однако давайте вернемся к тому, что она рассказала мне в поездке. До вхождения в Круг у Сатиэ был роман с молодым человеком. Обе семьи не одобряли их отношения, и вызванный этим разрыв стал главной причиной ее приезда сюда. Найдя в проповедях Маленького Папы ответы на мучившие ее вопросы, она решила стать полноценным членом группы. Это показывает, что она в самом деле любила и уважала его.

Ей и в голову не приходило спать с ним. К тому же он совершенно не привлекал ее как мужчина. Она относилась к нему скорее как к дядюшке, который по возрасту может быть ее папой — ее Маленьким Папой (смех). Но, с другой стороны, у нас в Круге нет молодых людей. Чтобы внести свою часть денег в общий фонд, Сатиэ некоторое время работала барменшей, но так боялась нашего неодобрения, что избегала перекинуться словечком с посетителем и уж тем более с работавшими рядом с ней парнями.