Эдвард Каллен

Я перекатился и протянул руку в поисках изгибов Изабеллы, чтобы подвинуть ее к себе и обнять, как мы обычно спали. Похлопав по кровати, я не нашел ее и быстро открыл глаза. Я нахмурился от удивления, когда понял, что кровать пуста, на том месте, где должна спать Белла, нет ничего, кроме одеяла, простыней и подушки. Я глянул на дверь ванной комнаты, но та была открыта, а свет выключен, значит, очевидно, ее там нет. Быстро сев, я услышал шарканье позади себя. Резко повернув голову, я увидел, что Изабелла идет с другого конца комнаты. Она быстро скользнула в кровать и перелезла через меня, укладываясь ко мне спиной. Я несколько секунд смотрел на нее в полном удивлении, прежде чем лечь и обнять ее.

– Иди сюда, детка, – прошептал я хриплым после сна голосом. – Ложись со мной, – я притянул ее ближе, и она не сопротивлялась, развернувшись ко мне лицом и устраиваясь поудобнее.

Она положила голову мне на грудь и обняла меня рукой. Я склонил голову и поцеловал ее в макушку, вздыхая.

– Что ты делала? – с любопытством спросил я.

Она вздохнула и слегка пожала плечами.

– Не могла уснуть, – промямлила она.

Я подозрительно глянул на нее и не купился на эту чушь, потому что вчера она быстро вырубилась и даже крепко проспала весь дурацкий фильм. Можно не сомневаться, бессонницей она не страдала.

– Что не так? – спросил я.

– Ничего, – пробормотала она.

Я сердито выдохнул, снова не веря в этот бред.

– Как насчет того, что я снова задам этот вопрос, и ты, наконец, расскажешь мне правду? – раздраженно спросил я.

Она знала, что я ненавидел ее паршивые секреты, и это терзало меня всю ночь напролет, ведь я еще вчера, блядь, знал, что она что-то скрывает. Даже когда я забирал ее из госпиталя, она вела себя странно, она не делала что-то особенное, просто у меня был нюх на подобную хренотень. Я надеялся, что она, черт возьми, расслабится, и это уйдет, что я просто вообразил себе что-то, и это всего лишь напряжение после дня взаперти с моим невыносимым отцом. На короткое время я позволил себя отвлечься, но теперь ясно, что она скрывала от меня тайну, и это дерьмо мне не нравилось. Ни капли, блядь.

– Что ты имеешь в виду? – осторожно спросила она ровным голосом.

Я вздохнул и покачал головой.

– Я имею в виду, что я, черт побери, прекрасно знаю и ясно вижу, Изабелла, что у тебя что-то на уме. Ранее ты говорила, что знаешь – ты можешь говорить мне все, так что, нахер, выплесни это, – с раздражением сказал я, потому что мои глаза горели от усталости и я хотел только одного: быстрее решить эту гребаную проблему и заснуть, но я не мог сделать это дерьмо, пока ее что-то тревожило.

Она целую вечность лежала тихо, молча, без эмоций, поэтому я заинтересовался – может, она, нахер, заснула? Рукой я потер глаза и слегка застонал, злясь. Наконец она вздохнула и сдвинула тело.

– Наверное, сейчас не время, – тихо сказала она.

Я снова застонал, на этот раз громче, и начал переворачиваться на бок, чтобы увидеть ее. Она сдвинулась с моей груди и отвернулась, чтобы спрятать от меня лицо, но я придержал ее рукой, не позволяя этого. Я горел желанием выяснить все и вернуться к долбаному сну. Не имеет значения, насколько я устал, мое сознание просто, блядь, не успокоится и не уснет, если она продолжит свое проклятое странное поведение по неизвестной мне причине.

Она подняла на меня взгляд, и я застыл, ошеломленный выражением ее лица. Она выглядела практически опустошенной, грусть проступила в ее чертах сильнее, чем когда-либо. Будто она только что увидела, как кто-то пнул ее говенную собачку. Я видел скорбь, словно кто-нибудь, блядь, умер, и ее мир покачнулся.

– Нет, время. Что не так, что произошло? И не надо мне отвечать, что ничего, или, что ты в порядке, потому что я не собираюсь верить в эту хрень. Поэтому, если ты, черт возьми, любишь меня, как говоришь, то расскажешь мне, что, во имя преисподней, терзает тебя, – сказал я, отчаянно желая знать, что ее расстраивает.

Она уставилась на меня, на долю секунды в ее глазах промелькнула паника, и я почти почувствовал себя плохо от такого эмоционального шантажа, но сейчас у меня была другая причина для волнения. Неправильно упоминать нашу любовь лишь для того, чтобы заставить ее, нахер, выложить все, что у нее на уме, но в то же время неправильно с ее стороны, блядь, не говорить мне о происходящем.

Она не отрывала от меня взгляда и выглядела паникующей, поэтому, могу сказать, ее голова работала быстро. Она, блядь, пыталась придумать, как выбраться из этого, как найти лазейку в моем шантаже. Что бы это ни было, она явно не хотела говорить, но у нее не было иного выхода.

– Я что, должен сыграть в 21 вопрос, чтобы вытянуть из тебя эту ерунду? Я думал, мы уже прошли этот этап, но, похоже, что нет, – с раздражением сказал я, поднимая руку и сжимая переносицу.

Я пытался держать свой темперамент под контролем, чтобы не расстроить ее еще больше. Но я намеревался расколоть ее и потребовать, чтобы она поведала мне каждую мысль из своей головки.

Она быстро отрицательно покачала головой.

– Мы прошли этот этап, – сказала она.

Я вздохнул.

– Тогда почему ты скрываешь от меня разное дерьмо? Ты странно себя ведешь, как вернулась из госпиталя. Там что-то произошло? Отец тебе что-то сказал? – спрашивал я, пытаясь найти сраную зацепку.

Она уставилась на меня, и я снова заметил вспышку паники, стоило мне упомянуть отца. Я кивнул, внутри закипел гнев, когда я понял, что я на правильном пути.

– Что он сказал? Он, блядь, угрожал тебе? – резко спросил я.

Она опять быстро покачала головой с испуганным видом, но не стала ничего уточнять, так что мой гнев от этого не утих. Она по-прежнему умалчивала эту хрень.

Сделав глубокий вдох, я пробежался рукой по волосам и закрыл глаза, стараясь успокоиться, потому что срыв и крики ничего не решат. Она только замкнется еще больше, расстроится, а я этого не хотел. Я хотел, чтобы она открылась мне, и мое мудацкое поведение проблему не решит. Я собирался использовать все свое обаяние, чтобы вытянуть это из нее, что было, нахер, смешно, учитывая, что она моя девушка и пообещала верить мне, поэтому мы не должны играть в эти поганые интеллектуальные игры. Но по какой-то причине она хотела играть, поэтому я должен был предвидеть ее ходы и использовать возможность манипулировать ей.

Я моргнул и глянул на нее, замечая, как выжидающе она смотрит на меня. Я вздохнул, потянувшись к ней и убрав непослушные прядки волос с лица. Кончиками пальцев я легонько коснулся ее кожи, и ее веки с трепетом закрылись.

– La mia bella ragazza, – пробормотал я. – Non capisco (Я не понимаю).

Она снова открыла глаза и вернулась ко мне взглядом, выражение ее лица было удивленным. Я убедился, что мой голос по-прежнему нежный и чарующий, делая ставку на итальянский. Я понял, что эта байда не причинит ей боли. Мой итальянский был глубоко американизированным, иногда так сильно, что сами итальянцы не понимали, что, нахер, я говорю. Но мафия его использовала, они тоже говорили на американском наречии этого дерьма. Это была сумасшедшая смесь диалектов, большинство из которых пришли из южной Италии, грамматически искаженные, а ударения и вовсе были хреновыми, ведь я родился и вырос в Америке. Но я могу очень успешно применять эту лажу, когда хочу, когда я особенно стараюсь, как, например, сейчас. Я улыбнулся выражению ее лица, довольный, что паника на нем исчезла.

– Tanto gentile e tanto onesta pare la donna mia, – сказал я, стараясь произносить серьезно.

Ее губы дрогнули в улыбке.

– Что это значит? – с любопытством спросила она.

Я не отрывал от нее глаз с минуту, улыбаясь.

– Это значит: " Моя леди так добра и честна", – сказал я. – Это диалог из " La Vita Nuova" Данте. Поэзия, как я понимаю.

Мои брови сконфуженно нахмурились, когда я произнес эти слова – с каких, нахер, пор я начал цитировать стишки? Что, блядь, со мной случилось? Я превращаюсь в настоящую киску.

Она кивнула, улыбаясь.

– Так мило, – сказала она. – А ты знаешь еще?

Я вздохнул и нерешительно кивнул, я вспомнил эти строки, чтобы, черт возьми, очаровать ее, но мне совсем не улыбалось цитировать всю это говно целиком. Но она ожидающе смотрела на меня, очевидно, желая услышать больше, и коль скоро я люблю ее, то дам любую долбаную вещь, которую она пожелает, даже, если это значит рассказывать наизусть любовную поэму какого-то педика в три часа ночи на итальянском языке.

– Quand'ella altrui saluta, ch'ogne lingua deven… uh… (Когда она проходила мимо, многие говорили…), – c запинкой произнес я, внезапно замолкая, запнувшись на полуслове и, нахер, не в силах вспомнить остальное. – Иисусе, слишком рано для этой фигни. Или слишком поздно, без разницы. Спроси меня завтра, когда я смогу связно мыслить.

Она улыбнулась и кивнула.

– Хорошо. Тогда нам лучше лечь спать, – пробормотала она.

Я быстро покачал головой.

– Скажи мне, что сделал отец, tesoro, – сказал я.

Она глянула на меня, ее улыбка сползла с лица.

– Не надо так переживать. Я не выйду из себя, обещаю. Если до этого дойдет, мы просто убежим. Я же говорил.

Ее глаза слегка расширились, вернулась эта адская паника.

– Мы же решили, что остаемся, помнишь? – спросила она. – Никакого бегства.

Я вздохнул, все еще раздраженный и совершенно не понимающий ее настроя торчать здесь, если мы можем найти способ свалить. Понимаю, она не хочет, чтобы я уходил от своей семьи, но она должна понимать, что значит для меня больше. Я люблю свою семью, но это моя жизнь, и я должен жить для себя. Я оставлю все это и уйду, начну новую жизнь с ней, где-нибудь далеко. Она будет заниматься уборкой, все равно она не умеет ничего другого, так почему бы мне тоже не подвизаться в этой сфере?

Должен признать, она ошеломила меня еще раньше, когда я заявил, что хочу убить ее отца. Дело в том, что этот ублюдок не заслуживал того, чтобы дышать после всех ее мук, и я фактически чувствовал это своим долгом – обеспечить, чтобы его поставили на место. Она моя девочка, и я говорю это не как собственник (хоть иногда я бываю жутким собственником). Я говорю это относительно. Мы принадлежим друг другу, и это неизменно. Она сказала мне, что я не могу так поступить, и я разозлился, поначалу думая, что она собирается выгораживать этого чокнутого мудака, но потом оказалось, что она, блядь, имеет в виду меня. Она сказала, что я не могу это сделать, не могу его убить, потому что я буду убийцей. И даже звук этого слова – " убийца" – пошатнул меня.

Иисусе, я не хочу быть проклятым убийцей.

Слышать, как она говорит это вслух, было достаточно, чтобы поставить меня на место. Изабелла хорошая и невинная, несмотря на то дерьмо, через которое она прошла. И я хочу быть достаточно хорошим для нее – разве я буду ее достоин, если ступлю на этот путь? Не уверен. Сможет ли она принять такую погань, если до такого дойдет? Предпочитаю думать, что сможет, но это не наверняка. Я не говорю, что не наступит момент, когда я буду решать – идти ли мне по этому пути; но я понял, что не хочу заставлять ее принимать такое решение и сознательно выбирать убийцу. Моя мать сделала этот выбор, моя тетя Эсме сделала этот выбор, и обе нашли равновесие между добром и злом. Я имею в виду, большую часть времени им хорошо это удавалось, они казались довольно счастливыми, будто верили, что мой отец и Алек заслуживали этого. Но факт остается фактом – они должны были выбирать это дерьмо, притом, что обе были хорошими, нравственными женщинами. Им пришлось отказаться от своих принципов и убеждений и принять проклятого убийцу в свою жизнь во имя любви.

Хочу ли я, чтобы Белла делала такой выбор? Она достойна лучшего, чем эта гнусность.

– Если ты хочешь остаться на месте, мы останемся. Без разницы. Хочешь убежать – мы убежим. Тебе выбирать, – сказал я.

Ее глаза расширились от удивления, и я пожал плечами.

– Все, что я знаю: где бы ты ни была, там буду и я. Мы принадлежим друг другу. Мы как… две горошины в горшке, детка. Как ореховое масло и желе, как макароны и сыр. Эта ерунда может быть хорошим и само по себе – одно, но если ты смешаешь их вместе, будет просто, нахер, лучше. Понимаешь?

Полусонный, я был на грани безумия от истощения, но в голове все еще ощущалась водка, поэтому я не был уверен, что в моих словах, блядь, есть смысл. Она, наверное, решит, что я идиот, подумает, что, мать вашу, со мной не так, но для меня все было логично. Через секунду она улыбнулась.

– Ты имеешь в виду, как спагетти и фрикадельки? – спросила она. – Или хлеб и масло?

Я криво улыбнулся.

– Да, видишь, ты меня поняла. Мы как гребаное молоко и печенье, детка.

Она засмеялась.

– Соль и перец, – сказала она. – Чипсы и крем-соус.

Я кивнул.

– Черт, да. Это должны быть охеренные волнистые картофельные чипсы и соус " Французский лук", – сказал я. – Без вариантов.

Она засмеялась, покачивая головой.

– Привередливый, – прошептала она.

Я игриво закатил глаза, усмехаясь.

– Какая разница, это просто правда жизни, – пробормотал я. – Хммм… мы как пюре и подливка. О, нет! Мы как вопросы и ответы. Как может быть паршивый вопрос без ответа?

Она громко захохотала, покачивая головой.

– Ты мой потерявшийся парный носок! – заявила она.

Я засмеялся, тряся головой, потому что только Изабелла, черт побери, может включить стирку в этот бред.

– Хорошо, пусть будет так. Это даже, блядь, хорошо. Я ничто без тебя, и носки бесполезны без пары, ты просто пустое место, если у тебя нет партнера, – с улыбкой сказал я. – Ладно, не бесполезен, если у тебя только одна нога и один носок.

Она начала хихикать, и я тихо засмеялся. Мы ведем себя, как гребаные дети, но это хорошо, если смешит ее.

– А что насчет " Kool-Aide" (Кулэйд – товарный знак растворимого порошка для приготовления фруктовых прохладительных напитков, выпускается в нескольких вариантах) и сахара? – спросила она.

Я покачал головой, фыркая.

– Нахер. " Kool-Aide", " Sunkist" (вид апельсинового или лимонного слабоалкогольного напитка, начал выпускаться в 1979 году) и " Everclear" (напиток с наибольшим содержанием алкоголя, занесен в Книгу рекордов Гиннеса, процент алкоголя может составлять 75, 5% или 95%), – сказал я.

Ее брови нахмурились, и она уставилась на меня, как будто я, блядь, тупой.

– Это не считается, там их три, а нас только двое, – серьезно заявила она, как будто ее это действительно, блядь, смутило.

Я громко захохотал, покачивая головой.

– Хорошо, tesoro, один забираю. Мы можем быть просто " Kool-Aide" и сахар, – сказал я. – Но мы также можем быть ромом и содой. Или водкой и апельсиновым соком. Кстати, блядь, водка идет со всем.

Она улыбнулась.

– Вишня и кола? – спросила она.

Я криво улыбнулся.

– Да, правильно. Мы может быть сраной вишневой колой.

Мы оба расхохотались.

– Берт и Эрни? – спросила она через секунду.

Мои глаза расширились от удивления.

– Черт, отличный пример. Ты смотрела " Улицу Сезам"? (популярная детская учебно-развлекательная телепередача, героями которой являются куклы-маппетс Дж. Хенсона, идет с 1969 года по каналам " Паблик бродкастинг сервис" [Public Broadcasting Service ]. Существуют также многочисленные варианты, разработанные для детей разных стран.)– спросил я.

Она робко улыбнулась, пожимая плечами.

– Вот видишь, у тебя все получается, мы Берт и Эрни. Проклятье, мы можем быть даже Старски и Хатчем (Старски и Хатч" (англ. " Starsky & Hutch") — комедийный боевик режиссера Тодда Филлипса. Является пародийной киноадаптацией одноименного сериала 70-х годов. Главные персонажи – двое непутевых полицейских, которых случайно поставили в пару). Лоис и Кларк. Бэтмен и Робин. Скуби и Снагги (" Снагги" Роджерс – вымышленный персонаж и один из пяти главных действующих лиц в американском анимированном сериале Скуби-Ду, который рассказывает о приключении четырех раскрывающих преступления подростках и домашнем животном Снагги – собаке Скуби-Ду). Оби-Ван и Хэн Соло. Но только не этот Ромео и сраная Джульетта.

Она сконфуженно уставилась на меня, очевидно, не зная и половины из этих мудаков.

– Бонни и Клайд? – наконец, спросила она чуть погодя.

Я кивнул, немного удивленный ее выбором.

– Да, Бонни и Клайд. Это я и ты, детка. Черт, мы как Бен и Джерри (Бен & Джерри – американская компания, изготовитель мороженого). Птицы и пчелы. Блядь, пчелы и мед. Нет! Понял! Ты и я – мы как крестьянин и морковка! – я замер и посмотрел на нее, наблюдая, как сошлись ее брови, и на лице отразилось полное непонимание.

Она, черт побери, понятия не имела, о чем я говорю, она никогда не видела " Форрест Гамп". Я тихо засмеялся, покачивая головой.

– Что, нахер, мы опять делаем? – спросил я через секунду. Она начала смеяться, и я засмеялся вместе с ней. Мы зашли слишком далеко, конечно, это смешно.

Спустя некоторое время мы оба успокоились, и она просто лежала, глядя на меня добросердечно. Я наклонился и запечатлел на ее губах легкий поцелуй, она вздохнула и прикрыла глаза. Оторвавшись от ее рта, я начал нежно поглаживать мягкую кожу на щеке, желая только одного – чтобы она, наконец, нахер, выложила мне все, и мы про это забыли. Могу сказать по ее лицу, что она знала о моем ожидании. Я накричал на нее, пытался дразнить ее, даже, блядь, заставил ее рассмеяться – и по-прежнему ничего. Поэтому я просто наберусь терпения и подожду, хотя, несомненно, мне это дерьмо тяжело дается.

– Он, э-э… – начала она, замолкая и снова вздыхая. – Он спросил меня, люблю ли я тебя.

Я застыл, уставившись на нее, моя рука замерла у ее подбородка. Не знаю, что я ожидал услышать, что мог сказать мой отец, но, очевидно, не это. Она открыла глаза через пару секунд и нерешительно посмотрела на меня.

– И что ты сказала? – спросил я, колеблясь, не будучи уверен, хочу ли знать ответ.

Я понимал, что непроизвольно она причинит мне боль, отрицая это дерьмо, но нельзя ее за это винить.

– Я сказала " да", – тихо ответила она.

Меня пронзило сильнейшее чувство – смесь гордости и страха. И я был шокирован. Да, глубоко внутри я знал это фуфло, но услышать вслух – совсем другое дело. Подтверждение ошеломляло.

– И что он ответил? – спросил я.

Она вздохнула, пожимая плечами. Потом, поколебавшись, заговорила, осторожно подбирая слова.

– Он сказал, что мы были идиотами, если думали, что можем его обмануть, – неуверенно сказала она.

Я кивнул, не слишком удивленный.

– Что еще он сказал? У него должно быть свое мнение, – сказал я.

Она начала покусывать нижнюю губу и выглядела нервной.

– Он, э-э… Он сказал, что пока мы не демонстрируем ему это, и он не видит больше, чем сейчас, он оставит нас в покое, – сказала она.

Я вздохнул, глядя на нее, вспоминая, что говорили другие об этой ситуации. Эсме сказала, что отец в затруднении, и если я немного постараюсь, все можно решить. Аро говорил, что я, в принципе, могу ее любить, если хочу, но нужно подходить к делу с умом и не демонстрировать чувства перед отцом, не провоцировать его. И мой отец заявил почти то же самое Изабелле. Не могу до конца понять, почему, в чем тут мудацкое дело, и почему мы не можем просто быть вместе, как все нормальные люди, но я, мать вашу, был намерен вскоре это узнать.

– Почему ты не сказала мне это раньше? – спросил я. – Ты не должна была скрывать это. Черт, да ты могла сказать мне сразу в госпитале, когда я думал, что у нас неприятности, вместо того, чтобы мучительно обдумывать это целый день.

Она пожала плечами.

– Думаю, я не хотела, чтобы ты принимал это слишком близко к сердцу, – тихо сказала она.

Я засмеялся, покачивая головой.

– Если ты боишься, что я сорвусь и пойду против его пожеланий, то не волнуйся. Если он собирается вести себя цивилизованно с этим дерьмом, я не буду давить, – сказал я.

Она кивнула, хмурясь.

– Прости, – прошептала она. – За то, что скрывала.

Я вздохнул, пододвигаясь и обнимая ее. Я перекатился на спину и притянул ее к себе так, что мы прижались друг к другу. Она вздохнула и положила голову мне на грудь, я накрыл нас одеялом.

– Все хорошо, это ерунда. Просто больше так не делай, хорошо? Нет ничего хуже, чем когда ты что-то скрываешь, – сказал я, чувствуя себя чертовым лицемером, когда слова слетели с моих губ.

Я тоже хранил разные гадости, и это было нехорошо с моей стороны, но я просто старался ее защитить. Я начал копать, и пока ничего не нашел, но я знал, что, поймай меня отец, он взорвется. Я не хотел говорить ей, чтобы не вовлекать в это, я сам смогу пережить отцовский гнев. Он не причинит мне вреда, я знал. Но Изабелла – это другая история, и я не могу позволить ей пострадать из-за меня. Поэтому я скрывал от нее это, ради ее безопасности.

– Хорошо, – просто ответила она, сильнее прижимаясь ко мне.

Я сжал ее крепче, прикрывая глаза. После всего они по-прежнему горели, но я быстро заснул.

Проснулся я намного позже, в комнате, залитой светом. Спасибо, шторы, по большей части, защищали от лучей. Голова гудела, глаза пекло. Я несколько раз моргнул и, оторвавшись от подушки, сел, протирая руками лицо. Все тело затекло. Прошлой ночью я выпил не больше, чем пил в прошлом, но я долгое время отказывался от спиртного и явно стремительно терял к нему устойчивость. Оглянувшись на будильник, я был поражен, увидев время – одиннадцать утра. Глянув на кровать рядом со мной, я застонал, когда понял, что снова проснулся один. Комната была пуста, ванная тоже – ясно, что ее здесь не было.

Я сполз с кровати и потянулся. Подойдя к шкафу, я натянул пару баскетбольных шорт, не особо обращая внимание на эту хуйню, просто надо было прикрыть чем-то задницу – и не только боксерами – на случай, если Изабелла внизу.

Я пошел в ванную и нашел банку с Талейнолом, достал две таблетки и запил их водой из-под крана. Пробежавшись рукой по волосам, я посмотрел в зеркало и вернулся в комнату. Там я не задерживался и пошел сразу вниз. На втором этаже я застыл, когда из кабинета раздался голос отца, сообщая, что он вернулся домой. Я пошел вниз на кухню и схватил содовую из холодильника. Открыв ее, я сделал глоток и осмотрелся вокруг.

Первый этаж был погружен в тишину, и, когда я выглянул в окно, то не обнаружил джип Эммета. Я быстро прошелся по комнатам, но нигде не нашел Изабеллу, потом я пошел наверх. Я искал ее в спальне и в библиотеке, меня ошарашил тот факт, что ее нигде не было. Я уже было спустился вниз, думая, что она уехала с братьями, как вдруг меня задержали открывшиеся двери кабинета отца.

– Будет хорошо, если ты это запомнишь, – услышал я его голос. Я сконфуженно повернулся к двери, интересуясь, какого черта он там рассказывал, и тут мои глаза расширились от удивления, стоило Изабелле выйти в коридор. Она подняла голову, и наши взгляды встретились, на ее лице промелькнул испуг. Отец увидел выражение ее лица и повернулся ко мне.

– Тебе нужно постирать вещи, Эдвард? – спросил он через пару секунд, внезапно нарушая тишину, его брови вопросительно приподнялись. Я нахмурился от удивления и покачал головой, думая, зачем, нахер, он это спрашивает. Он что, хочет найти ей работу? Мне эта идея точно не понравилась, она не должна делать эту хрень, но я не был настроен высказывать ему это, будучи в состоянии похмелья.

– Почему? – спросил я.

Он пожал плечами.

– Не знаю. Просто два дня подряд ты разгуливаешь по дому полуголым. Я просто подумал, может, у тебя закончилась чистая одежда, или что-то в этом роде, – сказал он.

Я осмотрел себя и закатил глаза.

– Иисусе, я не голый, отец. Мой член прикрыт, по крайней мере, ты научил меня этому дерьму, – ответил я, пожимая плечами.

Изабелла резко вдохнула и в шоке уставилась на меня, а отец тихо засмеялся, покачивая головой.

– Да, я рад, что хотя бы это проникло сквозь твой толстый череп. Всегда держи его прикрытым, – изумленно сказал он.

Я тихо хмыкнул, уловив двойной смысл слов, и покачал головой.

– Что, думаешь, ты чересчур молод, чтобы быть дедушкой? – шутливо спросил я.

Он вопросительно приподнял брови.

– Вообще-то, да. Брось, мне всего сорок один! И семнадцать – чересчур рано для больших решений, включая воспроизведение. Но, честно, я не меньше переживал, что ты подхватишь какую-то дрянь от этих городских девок, чем то, что ты сделаешь им ребенка. Именно поэтому каждый раз, когда ты говорил: " Эй, пап, что это? " – я боялся поворачиваться к тебе и смотреть на твои половые органы, когда ты показывал мне что-то подозрительное, – сказал он.

– Имей в виду, ребенок будет стоить тебе кучу денег, но это ты можешь себе позволить… Но не уверен, что ты можешь позволить своем члену упасть.

Изабелла громко выдохнула и повернулась к моему отцу, глядя на него расширившимися глазами, с явным изумлением. Я захохотал от выражения ее лица.

– Спасибо за участие, отец, но, могу тебя уверить, мой член в прекрасной форме, – шутливо заявил я, подходя ближе и хлопая его по спине.

Он засмеялся и покачал головой, а я оглянулся на Изабеллу и заметил, что она в возмущением смотрит на меня, а ее лицо стремительно краснеет. Отец тоже посмотрел на нее и вздохнул.

– Можешь идти, дитя, – тихо сказал он.

Она кивнула и, быстро развернувшись, практически взлетела по гребаным ступенькам. Мне стало почти плохо от того, что наш разговор ее обидел, но нельзя было отрицать юмор всей этой ситуации.

Я тихо засмеялся и покачал головой, взлохмачивая рукой волосы, пока она исчезала из поля зрения. Отец вздохнул, и я повернулся к нему и наткнулся на его взгляд.

– Иди оденься, – сказал он через секунду.

Я слегка прищурился.

– Мы что, только что не разобрались с этой лажей? Как будто это непристойно. У тебя проблемы с тем, чтобы видеть меня таким? Я выгляжу охренительно неплохо, люди бы платили за такое зрелище, – сказал я, потирая рукой грудь.

Он вздохнул и отрицательно покачал головой.

– Разве можно быть еще тщеславнее? – спросил он. – И – нет, у меня с этим проблем нет, если не считать тот факт, что я ненавижу смотреть на твои татуировки по всему телу. Ты слишком молод, чтобы иметь столько отметин.

Я закатил глаза.

– И что? Мне они нравятся, думаю об еще одной вот здесь, – ответил я, показывая, что на правой руке по-прежнему татуировок нет.

Он приподнял бровь и покачал головой.

– Не раньше, чем ты съедешь из моего дома, – сказал он. – И я именно это имею в виду. Никаких татуировок больше.

Я уставился на него на секунду, а потом ухмыльнулся.

– Как скажешь, отец, ты босс этой хреновины, – сказал я, пожимая плечами.

Он чертовски хорошо понимал, что, если я захочу, то сделаю другую татуировку, и с этим дерьмом он не сладит.

– Лучше бы тебе запомнить это, сын, – сказал он.

Я прищурился.

– А что лучше запомнить Изабелле? – спросил я, именно эти слова он сказал ей, когда они выходили из кабинета. Он просто смотрел на меня с минуту, а потом пожал плечами.

– Chi s'occupa coi i suoi propri affari, va continuare per cent'anni (Тот, кто занимает все свои мысли собственными романами, проживет сотни лет), – сказал он.

Я уставился на него, а потом кивнул.

– Тот, чьи мысли заняты собственными страстями, проживет сотни лет? – спросил я, желая убедиться, что правильно понял эту чепуху, потому что раньше я от него подобного не слышал.

Он улыбнулся и кивнул, я вздохнул.

– Одним словом – не лезь не в свое дело.

– Да, – сказал он. – И прекрати ругаться так много. В этом нет необходимости, и звучит уродливо.

Я застонал.

– Ты тоже ругаешься, – сказал я, намекая на его лицемерие.

Он пожал плечами.

– И твоя мать это ненавидела. Она терпела мой грязный рот и специальность, но презирала и то, и другое. Что, думаешь, она бы почувствовала, услышав тебя сейчас? – спросил он.

Я сузил глаза, от упоминания мамы внутри закипал гнев.

– Ты что – серьезно собираешься стоять тут и говорить мне о том, как мама бы реагировала на мое поведение? – раздражено спросил я. – А как насчет того, что творишь ты?

Он пристально смотрел на меня, и я заметил, как его взгляд вспыхнул от гнева, но он справился с ним, пытаясь не сорваться.

– Она всегда во мне разочаровывалась, это было бы не в новинку. Но я подумал, что хоть ты можешь учиться на моих ошибках, чтобы история не повторялась. Думаю, она была бы разочарована в нас обоих, если бы это случилось.

Я просто стоял и не отрывал от него глаз – то, что он хотел сказать, сбивало меня с толку. Он вздохнул через пару мгновений и сжал переносицу.

– Так ты собираешься одеться или как? – спросил он с нотками раздражения.

– Мы опять возвращаемся к этой херне? Снова? – спросил я.

Он кивнул.

– Можешь разгуливать по дому в любом виде, Эдвард, но с тобой полуголым я на публику не выйду. К тому же, тебе может быть холодно. А ты не захочешь болеть, – сказал он.

Я сконфуженно нахмурился.

– И куда я иду? – спросил я, думая, что, может, нахер, забыл о каких-то своих планах.

– У меня свободный день, и я решил, что мы можем пойти пострелять и поговорить, – сказал он.

Мои глаза распахнулись от удивления, и я впился в него взглядом, чувствуя себя дьявольски ошеломленным.

– Карлайл Каллен действительно почистил свое сраное расписание? И оставил там для меня место? – саркастично спросил я.

Он закатил глаза.

– Иди оденься, – рассерженно сказал он.

Я засмеялся и кивнул, поворачиваясь и направляясь к лестнице. Я пошел в спальню и разделся, закидывая вещи в корзину. Потом я пошел в ванную и принял душ, тщательно намыливаясь и стараясь смыть сон и остатки моего похмелья. Слава Богу, голова больше не гудела, я просто чувствовал себя грязным.

Я вылез и схватил полотенце, вытираясь насухо. Потом я обвязал его вокруг талии и зашел в комнату, натягивая джинсы и коричневую футболку. Когда я вернулся в ванную, чтобы почистить зубы, дверь открылась. Я обернулся и послал Изабелле улыбку. Она улыбнулась в ответ и, подойдя ближе, встала в дверном проеме.

– Вы с доктором Калленом уходите? – она вопросительно приподняла брови.

Я кивнул и сплюнул, ополаскивая щетку и рот. Потом я взял дезодорант и быстро побрызгался, разворачиваясь к ней. Она сделала несколько шагов назад, намереваясь освободить мне дорогу, но я схватил ее за бедра и повел к кровати. Ее колени наткнулись на край постели, и она села, откинувшись затем на спину. Я ухмыльнулся и наклонился к ней, быстро приникая к ее губам в поцелуе. Я целовал ее глубоко, проникая ей в рот языком. Она застонала и подняла руки, запуская их в моих волосы и страстно целуя меня в ответ. Через минуту я оторвался и криво улыбнулся, пока она пыталась отдышаться.

– Мы хотим побаловаться с оружием, – сказал я. – Пострелять по мишеням.

Ее глаза слегка расширились, и я заметил вспышку паники.

– Ты будешь в безопасности, да? – спросила она.

Я нахмурился от удивления и кивнул.

– Да. Иисусе, Белла! Он не собирается, блядь, подстрелить меня или что-то в этом роде. Я слишком похож на маму, он никогда меня не тронет. Я уже несколько раз его проверял, он даже наставлял на меня пистолет и, наверное, хотел выбить мне мозги. Но не смог, – сказал я, пожимая плечами.

По глупости я подумал, что это улучшит ее самочувствие, но конечно, получилось наоборот. На ее лице появилось выражение неподдельной паники, и я застонал.

– Серьезно, это безопасно. Расслабься. Мы раньше все время так делали.

Она смотрела на меня с минуту, а потом кивнула и отодвинулась. Я пробежался рукой по волосам. Оглянувшись, я взял кепку Chicago White Sox (" Чикаго Уайт Сокс " – профессиональный бейсбольный клуб, выступающий в Главной лиге бейсбола. Команда была основана в 1893 году. Клуб базируется в городе Чикаго, Иллинойс) и натянул ее. Я вытянул пальто из шкафа и повернулся к Изабелле с улыбкой.

– Будешь скучать по мне, tesoro? – игриво спросил я, приподнимая бровь.

Она улыбнулась и кивнула, прикусывая нижнюю губу.

– Я всегда скучаю по тебе, когда ты не рядом, – тихо сказала она.

Я засмеялся и надел пальто.

– Дай мне несколько месяцев – ты еще устанешь от моей задницы, – сказал я.

Я похватал разные безделушки и рассовал их по карманам. Она отрицательно покачала головой.

– Никогда, – ответила она.

Я улыбнулся и, подойдя, снова ее поцеловал.

– Приятно слышать, потому что я, черт возьми, безумно скучаю, когда не с тобой. Но знаешь, как говорят об этом дерьме? От разлуки нежные чувства растут, или как там? – сказал я, пожимая плечами. – Мое отсутствие означает только, что ты будешь любить меня еще больше, когда я вернусь.

Она легко засмеялась.

– Думаю, некоторые так считают, – сказала она.

Я кивнул.

– Нет худа без добра. И, кстати, о чем ты говорила с отцом? Я не люблю просыпаться, когда тебя нет рядом, – сказал я, глядя на нее.

Она улыбнулась.

– Ты так мирно спал, я не хотела тебя беспокоить, – просто ответила она.

Я уставился на нее, ожидая завершения, потому что задал ей паршивый вопрос. Но она продолжала молчать и смотрела на меня так, будто не слышала первую часть.

– Ты не собираешься рассказывать мне, о чем вы говорили? – спросил я.

Ее глаза немного расширились, и я несколько секунд ждал ответа. Но прежде чем она открыла рот, я услышал шаги на лестнице, и отец позвал меня по имени. Я застонал, быстро подошел к ней и еще раз поцеловал.

– Мы поговорим, когда я вернусь.

Я открыл дверь и выскользнул в коридор, как раз когда он поднялся на этаж. Отец глянул на меня и замер.

– Ты готов? – спросил он. Я кивнул, вздыхая и направляясь к нему. Он развернулся и пошел вниз по ступенькам, я шел следом. Мы спустились в фойе, и он остановился.

– Ты собираешься стрелять из своего оружия, или мне взять из подвала?

– Из своего. Давно хотел из него пострелять, – с улыбкой сказал я.

Он кивнул.

– Хорошо, возьмем твою машину, ты за рулем, – сказал он.

Мои глаза распахнулись от удивления, и я кивнул, ухмыляясь.

– Я возьму пистолет, и встретимся у машины.

Я развернулся и пошел к двери, доставая мои ключи и отключая сигнализацию на Вольво. Забравшись внутрь, поправил сиденье, потому что последним за рулем сидел отец, и он, черт возьми, опять его перемещал. Он подошел через несколько минут со спортивной сумкой в руке и сел на пассажирское место. Он затолкал сумку назад и пристегнул ремень, я тронулся с места и выехал на аллею.

Подключив IPod, я выбрал музыку, остановившись на классике, потому что другое говно его обычно раздражало. Я выехал на главную выездную трассу из Форкса, направляясь к Порт-Анжелесу. По дороге мы болтали о всякой ерунде, и я гнал как сраный гонщик, но он не сказал ни слова, слава Богу. Мы доехали до Порт-Анжелеса за тридцать минут, и я свернул к площадке для стрельбы. Отец подошел к парню, который стоял на входе и поговорил с ним несколько минут, всовывая этому ублюдку взятку, потому что ни на одно наше оружие не было разрешения. Отец, наконец, дал ему какие-то наличные, чтобы тот не задавал неподобающих вопросов.

Я вытащил из-под сидения свой револьвер и засунул его за пояс. Отец вытянул свое оружие из сумки, и мы пошли к мишеням, располагаясь около них. Слава Богу, мы были одни, и вокруг было пусто. Отец начал заряжать M1 Garand, который я ему подарил на Рождество, а я достал пистолет, снимая его с предохранителя.

Через пару минут мы вместе начали стрелять. Я был неплохим стрелком, но и рядом не стоял с отцом. Этот засранец мог попасть в любую цель на площадке под любым углом, даже не приближаясь к мишеням. Я часто думал, скольких людей отец убил благодаря своей меткости, но никогда не спрашивал. Сомневаюсь, что он мог подстрелить кого-то случайно, если уже он взял тебя на прицел, то попадет. Он ни разу не промахнулся.

А вот я, напротив, запросто мог случайно кого-то подстрелить, я не раз промазывал. Какое-то время мы молчали, просто стреляли и изредка перекидывались парой слов, прежде чем он вздохнул и остановился.

– Хочешь попробовать Garand? – спросил он, протягивая его мне.

Я глянул на него и, кивнув, взял пистолет. Поколебавшись пару секунд, я протянул ему свой. Зарядив Garand, я прицелился, один раз выстрелил и попал прямо в точку. Я ухмыльнулся, а отец захохотал.

– Чистая удача, – сказал он, тряся головой.

Он зарядил револьвер и, прицелившись, разрядил весь барабан, конечно же, попадая в цель. Он ухмыльнулся и повернул ко мне голову.

– Закачивай гребаное шоу, – промямлил я.

Он захохотал и перезарядил пистолет, снова стреляя. Я сделал еще один выстрел из Garand, задевая уже простреленную цель.

– Смотри, это дерьмо – не удача, а навыки. Не может так повезти, чтобы попасть два раза подряд.

Он засмеялся.

– Да, ты неплох. У тебя твердая рука. Ты попадаешь туда, куда целишься. Джейкоб может подтвердить.

Я издал стон.

– Мудак Джейкоб, – пробормотал я, делая еще один выстрел.

Отец повернулся ко мне, но, к счастью, ничего не ответил. Мы спокойно стреляли какое-то время, прежде чем он протянул мне мой револьвер назад, забирая Garand.

– Хорошее оружие, – сказал он, пока я перезаряжал его.

Я улыбнулся и кивнул.

– Да, выполняет свое предназначение, и легко в управлении, – сказал я.

Зарядив его, я прицелился, быстро делая выстрел.

– Я думаю привезти сюда Изабеллу и научить ее им пользоваться, чтобы она умела стрелять.

Стоило словам слететь с моих губ, как я понял, какую лажу несу. Я слегка напрягся, нажимая на курок, пуля пролетела мимо цели. Отец посмотрел на меня и вздохнул.

– Что-то мне подсказывает, что у нее будут получше выстрелы, чем этот, – сказал он, имея в виду мою последнюю попытку.

Я закатил глаза, снова стреляя и попадая в цель. Я самодовольно ухмыльнулся.

– Надеюсь, ты поступишь как мужчина и сообщишь мне до того, как выкинешь что-то вроде обучения ее стрельбе.

Он нажал на курок, и я вздохнул.

– Конечно, скажу, – солгал я как последний мудак, потому что я сделаю это, не предупреждая его.

Он сухо засмеялся и покачал головой.

– Конечно, – пробормотал он.

Я выстрелил, и внезапно атмосфера стала офигительно напряженной, между нами словно повисло все недосказанное. У обоих было что сказать о ситуации, мы прекрасно знали, что скрываем, но ни одни из нас и рта не раскрыл.

Он сделал еще несколько выстрелов, звуки разрывали тишину. Наконец он опустил оружие и вздохнул. Мы тихо стояли, уставившись в пространство, оба думая о чем-то своем.

Я знал, что скоро мы дойдем до того, что надо будет выложить все карты, говорить в открытую, потому что молчанием уже не обойдешься. Мы оба, черт побери, это знали. Единственная дилемма – просто спросить его сейчас или дождаться, пока спросит он. Потому что, очевидно, так будет. Но я не заговорил. Мы оба погрязли в неискренности. В голове я взвешивал все " за" и " против", думая, не выплеснуть ли просто этот отстой. Главное " за" было в том, что не нужно будет ничего скрывать, но огромное паршивое " против" заключалось в чертовом пистолете у него в руке. Я сказал Изабелле, что он никогда в меня не выстрелит, и я в это верил, но я никогда не говорил, что он не сможет засунуть пистолет мне в глотку, чтобы просто запугать.

Он выбрал путь терпения и теперь просто стоял на месте, нахер, ожидая, пока я нанесу удар, и все это время я знал, что он меня читает. Я не смотрел на него, но ощущал его взгляд, направленный на меня. Он выискивал знаки, которые подскажут ему, что я вот-вот взорвусь, – как будто, просто глядя на меня, он сможет прочитать мои мысли. Я боролся с желанием высказать все, потому что я точно знал, что выдам все долбаные секреты, осталось только замереть на месте и пытаться изобразить безразличие. Думаю, он ощущал волны паники, я просто излучал это фуфло, поэтому стояние на месте было бесполезным. Он узнает, что я чувствую и что я скажу раньше, чем я открою свой сраный рот.

Я вспомнил, как мои браться и даже маленькая дурочка Элис советовали набраться мужества и просто поговорить с ним, потому что он при любом раскладе все знает и будет уважать меня больше, если я начну первым. Может, они были правы, особенно после его последнего заявления о надежде, что я поведу себя как мужчина и предупрежу его заранее.

В этой фразе был двойной смысл? Что он пытался сказать мне, говоря, что я должен быть гребаным мужчиной? И почему он говорил с Изабеллой, а не со мной? Он что, сидел и ждал, пока у меня вырастут яйца, и я стану настоящим мужиком, чтобы во всем признаться? Или я становлюсь гребаным параноиком?

Все это глупости. Я люблю ее, и ничто это не изменит.

Он может орать и говорить мне, что я тупой болван, может засунуть этот пистолет мне в глотку и даже нажать на паршивый курок – это ни к чему не приведет. Я буду любить ее до того дня, когда мое сердце остановится.

Поэтому пошло оно все… Она того стоила!

– Ты знаешь, я так не могу, – тихо сказал я, пытаясь контролировать тон, чтобы не показать, как я нервничаю, даже если он это ощущает. – Все не так, я не собираюсь специально выставлять это напоказ. Это последнее, чего я хочу. Просто…

Он молчал, тишина еще больше давила мне на нервы. Я слегка повернул голову к нему, не в силах терпеть это дальше, и увидел, что он пристально на меня смотрит. Наши взгляды встретились, и он слегка кивнул, но по-прежнему не раскрывал рта. Я подождал секунду, вторую, а потом покачал головой.

– Я знаю, что у тебя есть свое охренительное мнение об этой ситуации, не надо держать его в себе. Давай, говори. Выплесни это и скажи, какой я сраный идиот, как я совершаю самую большую ошибку в жизни. Скажи мне, какое долбаное отвращение ты чувствуешь к тому, что я твой сын, и что я упал так низко, что влюбился в гребаную ра… – я оборвал мысль на полуслове, неспособный закончить. – Иисусе, я даже не могу выговорить это хреновое слово! – сорвался я.

Развернувшись к мишени, я поднял пистолет и импульсивно выпустил оставшиеся пули, руки дрожали от гнева, я закипал. Я точно знал: он этого и хотел, он всегда доводил меня, и я снова играл ему на руку, но не мог с этим справиться.

Он молчал пару секунд, а потом вздохнул.

– Рабыня.

Я оглянулся на него, прищуриваясь, когда он безразлично произнес это слово, мой гнев возрос.

– Говоришь ты это или нет – ничего не меняется. Это просто слово.

– Она говорит то же самое, – сказал я, вспоминая ее слова, когда сюда приезжала организация из Чикаго.

Отец кивнул.

– Значит, ты думаешь, что любишь ее? – тихо спросил он, осматривая мишени.

Я сухо засмеялся, покачивая головой.

– Тут не нужно думать. Я знаю, что люблю ее, – сказал я.

Он опять кивнул и продолжил разглядывать стрельбище. Я стоял на месте и наблюдал за ним, каждая секунда усугубляла мое волнение. Его молчание никогда не означало что-то хорошее – оно значило, что он что-то обдумывает, а его мысли могут быть охеренно пугающими.

– Это все, что ты должен сказать? – сорвался я через минуту, мой гнев закипел. – Я сказал, что, блядь, смогу с этим справиться. Скажи мне, что мы не можем быть вместе. Скажи, что это невозможно, что это неправильно, что это никогда, нахер, не сработает, потому что люди, подобные ей и мне, не могут быть вместе. Скажи, что она недостаточно хороша для меня, что она ниже нас, что она, блядь, ни черта не стоит и ничего не значит.

Он повернул ко мне голову, вопросительно приподнимая брови.

– А ты это хочешь услышать? Ты хочешь услышать от меня, что тебе нельзя быть с ней?

Я прищурился.

– Нет, – резко сказал я.

Он кивнул и снова отвернулся.

– Знаешь, я ничего не имею против нее лично, – начал он, резко обрывая фразу и вздыхая. Он поднял руку и сжал переносицу, еле слышно прошептав: " Cazzo" (ругательство, эквивалент " блядь" / " дерьмо"). – Изабелла Свон не сделала ничего, чтобы заслужить мою ненависть.

Я подозрительно глянул на него, он почему-то очень аккуратно подбирал дурацкие слова. – Она не сделала ничего, чтобы заслужить всю эту гнусность, через которую прошла, но, тем не менее, так случилось, – сказал я.

Только то, что она, нахер, не заслужила его ненависть, не означает, что он ее не ненавидит. Он не говорил, что не испытывает к ней негативных чувств, он просто заявил, что она их не заслуживает.

– Очень правильно, сын, – сказал он, бросая взгляд на землю, прежде чем глянуть на меня. – Как насчет того, чтобы перекусить и потом поговорить?

Я приподнял бровь.

– На людях? Знаешь, будет намного проще, если ты, нахер, прибьешь меня прямо тут.

Он застонал, покачивая головой.

– За кого ты меня принимаешь? Блядь, я не собираюсь убивать тебя, сын. Я не проклятый варвар.

– Так и есть, мать твою, отец. Я просто подумал, что ты можешь быть хорошим человеком, который связывает невинную девушку и вставляет ей кляп в рот. Отлично, я просто ошибся насчет этого дерьма, – саркастично сказал я, снова открывая свой мудацкий рот и говоря разную хрень, совершенно не думая.

Как только слова повисли в воздухе, я нерешительно глянул на отца. Он смотрел на меня, и я заметил в его глазах вспышку гнева, с которой он попытался справиться.

– Я человек, который делает ошибки, иногда очень большие. Я человек, который не ждет прощения за эти ошибки, но я человек, который ждет, что его ребенок будет достаточно уважать его, чтобы не бросать ему это в лицо, когда он пытается быть цивилизованным и обсудить тяжелую гребаную тему с пониманием, – резко сказал он. – Если ты хочешь прояснить ситуацию, проявляя свой гнев, то можно и так, Эдвард. Я надеялся, что мы разберемся как взрослые люди, но если ты предпочитаешь иначе – отлично. Это твоя проблема, она связана с твоей жизнью, поэтому тебе решать, как быть.

Поколебавшись, я вздохнул.

– Я не должен был говорить этот бред, – промямлил я.

Он кивнул.

– Ты собираешься извиниться передо мной? – спросил он.

Я прищурился.

– Я извинюсь за эти слова, когда ты извинишься за то, что сделал с ней, – сказал я, чувствуя, что внутри снова поднимается волна гнева.

Он смотрел на меня пару секунд, прежде чем уголки его губ приподнялись.

– Touché (фр. – " Укол" – термин, используемый в фехтовании), – сказал он. – Давай, поехали.

Он побросал свои вещи назад в сумку и застегнул ее. Я поставил пистолет на предохранитель и засунул за пояс. Он пошел к машине, я следовал за ним. Он подошел к водительской двери и протянул мне руку, требуя долбаные ключи, и инстинктивно я захотел поспорить и повести себя как мудак, но я знал, что ситуация уже достаточно нестабильная, и мое поведение, как заноза в заднице, только все, нахер, усугубит. Я сделал глубокий вдох и, вытянув ключи из кармана, протянул их ему. Он открыл машину, а я забрался на пассажирское место, ворча себе под нос. Я достал пистолет из-за пояса и, открыв бардачок, засунул его внутрь, пока он трогался и выезжал на дорогу.

Он промчался по городу и подъехал к маленькому уединенному ресторану, нас разместили подальше, вдали от взглядов, как потребовал отец. Мы уселись, и я открыл меню, заказывая первое поганое блюдо, которое увидел. У меня не было аппетита, я бы съел любую блевотину. Официант вернулся с нашими напитками через минуту, и мы сидели в тишине, слушая странную болтовню других посетителей и фоновый шум телевизора. Через пятнадцать или двадцать минут нам принесли блюда, и я начал ковыряться в тарелке, чувствуя легкую тошноту. Отец съел немного и вздохнул.

– Когда тебе было четыре года, мы с твоей матерью впервые оставили тебя с братьями на всю ночь у Эсме и Алека, – сказал он.

Я поднял на него удивленный взгляд, интересуясь, какого черта он мне это говорит.

– Хорошо, спасибо, – саркастично сказал я. – Уверен, было охеренно весело. Я, наверное, чертовски испугался.

Он весело улыбнулся и кивнул.

– Так и было. Ты всегда был тихим ребенком, но в тот день ты впервые взорвался и потерял самообладание. Черт, да ты почти заставил мать вернуться, но это была наша годовщина и мы ехали в Вегас, поэтому я настоял, чтобы она тебя не слушала.

Я кивнул.

– Я слабо помню этот отстой. Имею в виду, не тот день или еще что-то, но я помню, как меня бросали с Алеком, и у меня ехала крыша, а ты кидал на меня взгляд типа " прекращай быть проклятой киской и устраивать хреновы истерики", – сказал я.

Он засмеялся.

– Да, ты ненавидел оставаться там, – сказал он.

Я кивнул, откусывая кусочек. Он сделал так же и вздохнул.

– Знаешь, это прекрасная история и всякое такое, отец, спасибо за воспоминания, но какое это имеет отношение к ситуации? – спросил я.

Он уставился на меня, улыбка сползла с его лица.

– Брось этот сарказм, – сказал он.

Я вздохнул, кивая, я знал, что это ерунда не поможет, но я был раздражен и нервничал.

– В тот первый уик-энд, когда мы оставили вас, мы поехали в Вегас, тогда позвонил твой дед и вызвал меня, прерывая наш отдых раньше, чем он успел начаться. Твоя мать сильно расстроилась, но я ничего не мог поделать. Он отдавал приказы, а я им подчинялся.

Он замолчал, возя еду по тарелке.

– Он сказал мне, что я должен поехать в Финикс следующим утром и взять кое-какие бумаги по казино.

Я застыл, глядя на него.

– Финикс? Это там, где Своны? – спросил я.

Он вздохнул, утвердительно кивая.

– Тогда я впервые увидел Изабеллу. Ей было три года. Мы просто выходили из машины, а маленькая хрупкая фигурка бежала прямо на твою мать. Буквально врезалась в нее, – сказал он.

Я не отводил от него глаз, внутри бушевал ураган эмоций, я был, нахер, шокирован, что он знал об Изабелле с тех пор, как ей было три. И еще больше я удивился, что ее видела моя мама.

– Вау, – промямлил я, не зная, что еще сказать.

– Она была смешной девочкой, очень общительной. Почти умоляла твою мать поиграть с ней, потому что у нее не было друзей, – сказал он. – Твоя мама, конечно, с радостью согласилась.

Я ощутил пульсирующую боль в груди – от того факта, что моя мать играла с моей девочкой, потому что та была одинока. Я ощутил, как во мне поднимается волна сильного чувства – смеси радости и боли, но я остановил это дерьмо прежде, чем на глазах появятся слезы, и я окончательно засмущаюсь.

– В мамином духе, – просто ответил я.

Он кивнул.

– Да. Когда мы уезжали, Изабелла попросила твою мать вернуться и еще поиграть с ней. Она даже обняла меня и поблагодарила за визит. Такая наивная, – он снова замолчал и, казалось, что-то взвешивал.

Потом он нерешительно поднял на меня глаза.

– Твоя мать и я несколько раз приезжали после того. Мы даже однажды брали тебя с собой.

Мои глаза распахнулись от шока.

– Вы брали меня к Свонам? – спросил я.

Он кивнул.

– Неудивительно, что ты не помнишь. Тебе только исполнилось пять. Тебя сильно баловали, ты постоянно ездил по миру, встречался с разными людьми, приобретал опыт. Многочасовая поездка в пустыню в возрасте пяти лет вряд ли осталась бы в памяти, как что-то стоящее. Я больше удивлен, что Изабелла не помнит. Она жила на отшибе, никуда не выезжая, и такое событие не было для нее рядовым. Но, опять-таки, ей было всего три, и она много пережила с тех пор, наверное, это нормально, что она забыла, – сказал он, пожимая плечами.

Я уставился на него, пытаясь уловить смысл в его словах.

– Ты говоришь, что мы с Изабеллой встречались, когда были детьми? – спросил я, требуя прояснения.

Он кивнул.

– Да, но это был очень короткий визит. Твоя мать осталась на улице с тобой и Изабеллой, пока я работал. Ты больше не видел ее до того времени, как я привез ее сюда несколько месяцев назад, – сказал он. – Как бы то ни было, я уже сказал, что она тоже не помнит. Я был для нее незнакомцем, когда забирал от Свонов. Да и все мы.

Я вздохнул и кивнул, все еще, нахрен, пораженный всем этим. Я сидел тихо какое-то время, пытаясь разложить вещи по полочкам.

– Эсме знала, что мама встречалась с Изабеллой? – с любопытством спросил я.

Он уставился на меня, а потом нерешительно кивнул.

– Да, а что? – спросил он.

Я вздохнул, пожимая плечами.

– Просто вспомнил, как она говорила, что мама не сможет не полюбить Изабеллу, поэтому я подумал, может, она не придумала эту байду, а уже ее знала, – сказал я.

Он наблюдал за мной пару секунд, и могу сказать, что его мозг усиленно работал, он что-то тщательно обдумывал. С каких это пор люди стали такими, нахер, скрытными и уклончивыми со мной?

– Да, думаю, можно сказать, что твоя мать была в восторге от девочки. Она была очаровательным ребенком. Она до сих пор очаровательна, полагаю, если ей удалось покорить тебя, – сказал он.

Я кивнул. Мы оба замолчали, и я отставил тарелку в сторону. Отец прочистил горло через несколько минут, и я поднял на него взгляд, заметив, что его лицо серьезно.

– Я собираюсь сказать тебе то же, что сказал Изабелле, Эдвард, и я хочу, чтобы ты внимательно меня выслушал, – сказал он сухим тоном.

Я кивнул, нетерпение росло.

– Я не собираюсь прекращать то, что между вами происходит, потому что прямо сейчас это будет очень болезненно. Вы оба кажетесь счастливыми, и, во имя всех святых, пользуйтесь этим, пока можете. Но именно сейчас я заявляю тебе: я не хочу это видеть или слышать. Кое-что ты не смог утаить, и я уже в курсе. С разных сторон до меня доходят сплетни, обычно от Хайди, и я не хочу винить тебя за это. Но в тот момент, когда я приду домой и увижу вас вместе, или обсуждающих свою сексуальную жизнь в моем присутствии, как ты делал это со своими девками, я вмешаюсь. Ты можешь заботиться об этом ребенке, Эдвард, но она не твоя. Ты будешь презирать меня за такие слова, и мне тошно говорить моему сыну, что та, кого он любит, не принадлежит ему. Не забывай это. Что бы ты ни чувствовал к ней, я за нее в ответе, и стоит ей пренебречь моими указаниями относительно тебя – я вмешаюсь.

Я прищурился, внутри закипел гнев, и, наверное, он ощутил приближающийся взрыв, потому что поднял руку, чтобы остановить меня прежде, чем я начну. Выражение его лица моментально из спокойного превратилось в разгневанное. Этого было достаточно, чтобы я сдержался, и он мог продолжить.

– Я не собираюсь причинять ей физический вред. Но я могу отослать ее подальше, и я так и сделаю, если ты меня заставишь. Я не прошу много, Эдвард, и, думаю, я достаточно справедлив. Я не даю тебе своего благословения на эти отношения, но и не запрещаю. Я нейтрален, может, не очень счастлив, но сейчас это не относится к делу.

Он замолчал, вздыхая.

– Думаю, Изабелла сказала бы, что я – Швейцария.

Я смотрел на него пару секунд, прежде чем кивнуть.

– Хорошо, – сказал я, немного удивленный его позицией, но, не собираясь начинать спор, если он не давал мне запрет на эти отношения. Откровенно говоря, я бы не послушался никаких запретов, я бы просто не позволил этой хреновине случиться, но я рад, что он не пытается.

– Просто следи за собой, слышишь меня? Я не даю гарантий на будущее, потому что никто не знает, что случится. Но одно я знаю точно: легко не будет. Я ненавижу осложнения, ты знаешь, а это огромное осложнение. Вы двое, держитесь от меня подальше, занимайтесь собой и не лезьте не в свои дела, и я не буду лезть в ваши. Я не хочу превращаться в плохого парня, Эдвард. Не заставляй меня, – сказал он.

Я кивнул.

– Достаточно справедливо, – сказал я.

Он наблюдал за мной, прежде чем вернуться к еде.

– Знаешь, я раздумывал, точно ли ты понимаешь, во что влезаешь, будучи с ней, – сказал он, покачивая головой.

В его тоне была веселая нотка, но я этого не оценил, он просто насмехался надо мной.

– Знаешь, отец, я просто, нахер, надеюсь, что тот ублюдок, который ею владеет, не будет владеть вечно, – резко сказал я.

Он скользнул взглядом в моем направлении, я заметил вспышку гнева. Он наблюдал за мной какое-то время.

– Хорошо сказано, но я говорил не о рабстве, – холодно произнес он.

– Тогда о чем мы говорим? – спросил я, приподнимая бровь.

Он вздохнул и покачал головой.

– Ты когда-нибудь задумывался, почему из всех людей я попросил научить ее вождению именно тебя, Эдвард? Самого неуравновешенного в семье? – спросил он.

– Чтобы попытаться разлучить нас? – сказал я, глядя на него.

– Ты меня когда-нибудь слушаешь? Мать твою, сын, ты что – такой тупоголовый? Я только что сидел и говорил, что не хочу вас разлучать. Я не настолько бессердечен, – сказал он голосом, полным раздражения. – Клянусь, иногда мне интересно, какое у тебя на самом деле мнение. Ты, наверное, считаешь, что я иррационально жестокий и бесчувственный человек, который обожает мучить людей, но это не так. Думаешь, твоя мать была бы со мной, будь я, нахер, так ужасен?

Он действительно начинал злиться и обижаться, могу сказать точно, хоть он и пытался сдержать голос, потому что мы были на публике. Он смотрел на меня с секунду, очевидно, ожидая ответа, и я вздохнул, внутри умерла сраная надежда, что вопрос риторический.

– Не знаю. Понятия не имею, что было в голове у моей матери, – сказал я. – Но я уверен, что она не была бы счастлива, узнав, что ты купил Изабеллу и привез ее сюда в таком статусе, особенно если она так чертовски ей нравилась, как ты описываешь.

Он покачал головой.