Глава 34. – Вас Билл Левенсон. – Клаудиа протянула мне трубку с сочувственным выражением лица, словно передавала меня в руки палачу.

– Вас Билл Левенсон. – Клаудиа протянула мне трубку с сочувственным выражением лица, словно передавала меня в руки палачу.

Я, скорчив гримасу, взяла трубку:

– Алло, это Элис.

– Хорошо, Элис. – Для человека, готового меня четвертовать, его голос звучал доброжелательно. – Вы в деле.

– Что? – Я выпучила глаза на Клаудиу, которая торчала у дверей в ожидании, когда мое лицо горестно сморщится.

– Вы в деле, – повторил он. – Займитесь этим. «Дрэг-спираль» четвертой модели, это ваше детище.

– Но…

– Вы ведь не передумали, правда, Элис?

– Вовсе нет.

Я вообще не могла ни о чем думать. А «Дрэг-спираль» была последним, о чем я вспоминала в последние два дня. Даже теперь я едва могла собраться с силами, чтобы постараться изобразить заинтересованность в голосе.

– Тогда начинайте делать все, что нужно. Составьте список своих потребностей и план работы и пошлите мне по электронной почте. Я подобрал несколько светлых голов, все готовы к работе. Так что я перепасовал мяч вам, Элис. Обработайте его как следует.

– Прекрасно, – сказала я. Если ему хотелось услышать в моем голосе волнение или благодарность, то его ждало разочарование. – А что будет с Майком, Джованной и другими?

– Оставьте это веселенькое дельце мне.

– Ах.

– Отлично, Элис. Я уверен, вы преуспеете с «Дрэг-спиралью IV».

Я ушла с работы позже обычного, чтобы не пришлось встречаться с Майком. Потом, сказала я себе, я вытащу его куда-нибудь, и мы вместе напьемся, обругаем высокое начальство, его грязные махинации, словно они нас совершенно не касаются. Но не сейчас. Мне и без того было о чем тревожиться, и заботиться о Майке я могла лишь в условной форме. Та часть моей жизни временно отступила на второй план. Я расчесала волосы, завязала их на затылке в узел, взяла наполненный доверху лоток с входящей корреспонденцией и сбросила все содержимое в корзину для бумаг.

Клаус ждал меня у вращающихся дверей, он жевал пончик и читал вчерашнюю газету, которую, завидев меня, поспешно свернул.

– Элис! – расцеловал меня в обе щеки, потом изучающе оглядел. – Ты выглядишь немного уставшей. У тебя все в порядке?

– Что ты здесь делаешь?

К его чести, у него на лице появилось смущенное выражение.

– Адам попросил, чтобы я проводил тебя домой. Он беспокоился о тебе.

– Со мной все в порядке. Ты понапрасну тратишь время.

Он взял меня под руку:

– Для меня это удовольствие. Мне все равно нечего делать. Можешь у себя угостить меня чашкой чая.

Я заколебалась, демонстрируя нежелание.

– Я дал слово Адаму, – сказал Клаус и потащил меня к станции подземки.

– Мне хочется прогуляться.

– Пешком? Отсюда?

Это начало раздражать.

– Со мной все в порядке, и я хочу идти домой пешком. Ты со мной?

– Адам всегда говорит, что ты упрямая.

– На улице весна. Посмотри на небо. Мы могли бы пройтись через Вест-Энд и Гайд-парк. Или проваливай, тогда я пойду одна.

– Ты победила, как всегда.

– А чем же таким занят Адам, что не мог прийти сам, чтобы составить мне компанию? – спросила я, когда мы переходили через улицу в том самом месте, где я впервые увидела Адама, а он меня.

– Кажется, он собирался встретиться с каким-то оператором или еще с кем-то, кто может принять участие в экспедиции.

– Ты видел статейку о Чунгават в журнале «Гай»?

– Я беседовал с Капланом по телефону. Он мне показался профессионалом.

– Он не пишет ничего особо нового.

– Так он мне и сказал.

– Кроме одного. Ты говорил, что тот человек, который пережил ночь, был найден умирающим и все звал на помощь, был Пит Папуорт, а Каплан пишет, что на самом деле это был Томас Бенн.

– Немец? – Клаус нахмурился, будто пытался вспомнить, потом улыбнулся. – Должно быть, Каплан прав. Я был тогда не вполне…

– И еще у тебя ничего не было о том, что Лора Типлер делила с Адамом палатку.

Он как-то странно посмотрел на меня, не меняя темпа ходьбы.

– Это мне казалось копанием в чужих делах.

– Какой она была?

У Клауса на лице появилось слегка недовольное выражение, словно я нарушила некое неписаное правило. Потом он заговорил:

– Это было до того, как он познакомился с тобой, Элис.

– Знаю. Поэтому мне нельзя ничего о ней спрашивать? – Он промолчал. – Или о Франсуазе? Или о любой из них? – Я прикусила язык. – Прости. Я не собиралась говорить об этом в таком тоне.

– Дебби говорила, что ты немного зациклилась на этих вещах.

– Правда? Она тоже с ним как-то флиртовала. – Мой голос звучал неестественно пискляво. Я сама себя начинала тревожить.

– Боже, Элис.

– Может, нам не стоит идти пешком. Пожалуй, возьму такси до дома. Я чувствую себя уставшей.

Не говоря ни слова, Клаус вышел на проезжую часть и махнул проезжавшей мимо черной машине. Он помог мне сесть в такси, затем, несмотря на мои протесты, сел сам.

– Прости, – сказала я снова.

Некоторое время мы ехали в неловкой тишине, пока такси пробиралось вперед в вечернем потоке машин.

– У тебя нет причин ревновать, – наконец проговорил он.

– Я не ревную. Я устала, и меня мутит от секретов и тайн, и еще от получения информации об Адаме из статеек в газетах или из случайных фразочек, которые у кого-нибудь бездумно вылетают. Такое чувство, что постоянно ожидаешь засады. Никогда не знаешь, с какой стороны ждать очередного сюрприза.

– Как я слышал, – возразил Клаус, – не то чтобы эти сюрпризы появляются сами. Скорее, это ты копаешься, стараясь их выудить. – Он положил свою теплую загрубевшую ладонь мне на руку. – Верь ему, – сказал он. – Перестань себя мучить.

Я рассмеялась, но смех перешел в судорожные рыдания.

– Прости, – еще раз проговорила я. – Обычно я так себя не веду.

– Видимо, тебе нужна помощь, – отозвался Клаус.

Его слова меня поразили.

– Думаешь, я схожу с ума? Ты так думаешь?

– Нет, Элис, может, будет полезно поговорить обо всем этом с кем-нибудь посторонним. Послушай. Адам мой приятель, но я знаю, каким упрямым выродком он может быть. Если у тебя проблемы, попроси помощи, чтобы в них разобраться.

– Наверное, ты прав. – Я откинулась на спинку сиденья и прикрыла глаза. Я ощущала страшную усталость и жуткую тоску. – Наверное, я вела себя как дура.

– Временами мы все бываем дураками, – сказал он. Казалось, он немного успокоился, увидев мою неожиданную уступчивость.

Когда такси затормозило, я не стала предлагать Клаусу чашку чаю, на которую он напрашивался, и он в свою очередь, как мне показалось, был не против такого развития событий. Он торопливо обнял меня перед дверью и быстро пошел вниз по улице, полы пальто развевались на ветру. Я устало поднялась по ступеням, подавленная и с чувством стыда за свое поведение. Прошла в ванную комнату, посмотрела на себя в зеркало, и мне не понравилось то, что я там увидела. Потом я осмотрела квартиру, которая пребывала в том же состоянии, в каком я оставила ее утром. В раковине лежали несколько дней не мытые тарелки, ящики комода были выдвинуты, на столе стояли открытые банки с медом и вареньем, на разделочной доске черствел хлеб, у двери приткнулись два наполненных мусором пакета, на линолеуме виднелись крошки и засохшая грязь. В гостиной повсюду стояли грязные кружки, на полу вместе с пустыми бутылками из-под виски и вина валялись газеты и журналы. В банке из-под варенья съежился побуревший букетик нарциссов. Ковер, казалось, не пылесосили несколько недель. Вдруг вспомнилось, что мы также несколько недель не занимались стиркой и не меняли постельное белье.

– Черт, – с отвращением пробормотала я. – Я сама и все вокруг похоже на дерьмо. Точно.

Я засучила рукава и принялась за кухню. Мне нужно было вернуть свою жизнь. С каждой протертой поверхностью я чувствовала себя все лучше. Я вымыла посуду, собрала и выкинула всю засохшую и испортившуюся еду, свечные огарки, все полученные по почте рекламные проспекты, промыла пол с горячей мыльной водой. Я подобрала все пустые бутылки и старые газеты и выбросила их прочь, даже не делая перерывов на то, чтобы прочесть новости недельной давности. Выбросила я и мисочку Шерпы, стараясь не вспоминать, каким я видела его в последний раз. Я сняла с постели белье и свалила в угол, приготовив таким образом для прачечной. Я расставила парами обувь, книжки сложила в ровные стопки, оттерла желтизну в ванной и известковые пятна с душа. Полотенца тоже бросила в приготовленную для стирки кучу.

Потом я приготовила себе чашку чая и принялась за картонные коробки, сложенные под нашей кроватью, в которые мы с Адамом по обыкновению сбрасывали все, что не нужно, но что пока не хотелось выбрасывать. Сначала я думала просто вынести их на улицу и поставить возле мусорного контейнера, даже не разбирая. Однако мне попался на глаза клочок бумаги, на котором был нацарапан рабочий телефон Полин. Его не следовало выкидывать. Я начала рыться в старых счетах, новых счетах, открытках, еще не прочитанных научных журналах, фотостатах материалов по «Дрэг-спирали», клочках бумаги, на которых я оставляла Адаму записки или Адам мне. «Вернусь в полночь; не засыпай», – прочла я, и от слез защипало глаза. Пустые конверты. Нераспечатанные конверты, адресованные владельцу квартиры. Я отнесла их на письменный стол в углу комнаты и начала раскладывать в три стопки. Одна на выброс, с другой разобраться тут же, третью положить назад в коробку. Одна из стопок развалилась, несколько бумажек упали за стол. Я попыталась просунуть за ними руку, но пространство оказалось слишком узким. Я было подумала оставить их там, но нет – я была полна решимости убрать в квартире все. Даже невидимые пылинки. Поэтому я с большим трудом отодвинула стол от стены и достала бумажки. Конечно, там были и другие вещи, которые обычно заваливаются за столы: сморщенная кожура от яблока, обрезок бумаги, колпачок от ручки, порванный старый конверт. Я взглянула на конверт, чтобы решить, можно ли его сразу выбросить. Он был адресован Адаму. Я перевернула его другой стороной и тут же, словно меня с силой ударили в живот, задохнулась.

«Был неважный день?» – прочла я. Это были каракули, написанные рукой Адама черными чернилами. На следующей строчке еще. «Был неважный день, Адам?» Потом: «Тяжелый день, Адам? Прими ванну». Наконец, в самом низу было написано знакомыми прописными буквами: «ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ».

Слова были написаны одно за другим, словно в детской прописи: «ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ».

Потом: «АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ».

И, наконец, – «ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ, АДАМ? ПРИМИ ВАННУ».

Не может быть, чтобы я сошла с ума. Не может быть, чтобы у меня была мания преследования. Я вновь и вновь старалась собраться с мыслями, чтобы придумать всему разумное убедительное объяснение. Наверное, Адам просто бездумно водил рукой, обдумывая полученную записку, повторяя написанные в ней слова. Но на бумаге было совсем другое. Это не было бессмысленным упражнением. Адам имитировал почерк прежних записок – записок Тары, – пока не добился сходства, чтобы уничтожить связь между ними и Тарой. Теперь я все поняла. Я знала о Шерпе, знала обо всем. Я знала то, о чем догадывалась уже давно. Единственную правду, которая была для меня невыносимой.

Я взяла конверт. Руки не дрожали. Я спрятала его в ящик комода, где хранилось мое нижнее белье, вместе с письмом Адели, потом вернулась к кровати и уложила назад в коробки все, что я оттуда вытащила. Я затолкала коробки обратно под кровать и даже затерла на ковре оставленные ими следы.

На лестнице послышались шаги, и я неторопливо прошла в кухню. Он вошел и стал наблюдать за моей работой. Я поцеловала его в губы и крепко обняла.

– Весенняя уборка, – сказала я, мой голос прозвучал как ни в чем не бывало.

Он ответил на мой поцелуй и посмотрел в глаза. Я не моргнула и не отвела взгляд.