Вы познакомились с ним 5 страница

— Один из наших кораблей прибыл из Кесарии, на нем привезли красивые голубые ткани и вышитые изделия из восточных караванов. Я мог бы принести тебе все, что нужно.

— Ты знаешь, вышивка мне не нужна, Марк, но вот голубые одежды я бы хотела — и шерстяные, если у тебя есть. — Тогда она могла бы помочь еще большему количеству вдов.

— Некоторые из них прибыли из Дамаска. Отличного качества.

Феба смотрела, как Марк ужинает, слушала его рассказы о ввозе и вывозе товаров, о повседневных делах, о людях, с которыми он встречался в последнее время. И при этом она знала, что сын еще не заговорил о том, о чем действительно хотел поговорить.

И тут он неожиданно спросил:

— Хадасса тебе когда-нибудь рассказывала о своей семье?

Разумеется, он знал больше матери. Он ведь так любил эту девушку.

— А разве ты никогда не говорил с ней об этом?

— Мне это никогда не казалось важным. Помню только, что все они умерли в Иерусалиме. А тебе она что-нибудь говорила?

Феба надолго задумалась.

— Насколько я помню, ее отец был гончаром. Она никогда не называла его имени, но говорила, что люди приходили издалека, чтобы посмотреть его работу и поговорить с ним. У нее были еще брат и младшая сестра. Сестру звали Лия. Это я запомнила, потому что подумала, какое красивое имя. Хадасса рассказывала, что ее сестра умерла, когда их привели к развалинам храма и держали вместе с остальными пленными в женском дворе.

— А ее отец и мать тоже умерли в плену?

— Нет. Хадасса говорила, что ее отец ушел на улицы города, чтобы говорить людям об Иисусе. И так и не вернулся. Мать умерла от голода, а брата убил римский воин, когда город пал.

Марк вспомнил, какой Хадасса была тощей, когда он впервые увидел ее. Голова ее была обрита, волосы только начинали отрастать. Он еще подумал о том, какая она страшная. Кажется, даже сказал об этом вслух.

— Дочь иерусалимского гончара, — сказал он так, будто это сведение чем-то ему поможет.

— Ее семья была из Галилеи, не из Иерусалима.

— Если они из Галилеи, что они делали в Иерусалиме?

— Точно не знаю, Марк. Кажется, Хадасса что-то говорила о том, что раз в год они всей семьей приходили в Иерусалим праздновать Пасху. Вместе с другими верующими они там совершали хлебопреломление.

— Хлебопреломление?.. Что это?

— Это совместное застолье с хлебом и вином у тех, кто верит в Христа как в своего Господа. Оно проводится в память о Нем. — В этом ритуале заключался гораздо более глубокий смысл, но Марк его сейчас не понял бы. Феба заметила по глазам сына, что у него назревает очень важный, серьезный вопрос. Догадался он или нет?

— Мне кажется, у тебя большие познания в христианстве, мама.

Она не хотела пугать его, поэтому решила не нагнетать обстановку.

— Хадасса жила в нашем доме четыре года. Мне она была очень дорога.

— Я еще могу понять, что отец с последним дыханием, возможно, обрел бессмертие, но...

— Твой отец искал покой, Марк, а не бессмертие.

Марк встал, испытывая какое-то непонятное волнение. Он видел, что в его матери происходят определенные перемены, и боялся за нее. Ему не хотелось об этом спрашивать. Он уже потерял Хадассу из-за ее бескомпромиссной веры в своего невидимого Бога. А что, если мать теперь поклоняется тому же Богу? При одной мысли об этом у него все похолодело внутри.

— Почему ты спрашиваешь меня об этом, Марк?

— Потому что думаю над твоим предложением постараться постичь Того Бога, Которому поклонялась Хадасса.

Феба даже вздрогнула, а ее сердце забилось от радости.

— Ты хочешь помолиться?

— Нет, я собираюсь в Иудею.

— В Иудею?! — удивилась она такому ответу. — Но зачем тебе отправляться в такую даль?

— А где лучше постичь иудейского Бога, как не в иудейской земле?

Феба пыталась справиться с шоком, который вызвало заявление сына, стараясь не дать погаснуть тому маленькому лучику надежды, который теплился в его словах.

— И тогда ты поверишь в существование Бога Хадассы?

— Я не знаю, поверю ли я вообще во что-нибудь, — сказал Марк, — но, может быть, я лучше пойму ее, стану ближе к ней в Иудее. Может быть, я пойму, почему она была так предана этой своей религии. — Он прислонился к мраморной колонне и стал смотреть на перистиль, где так часто разговаривал с Хадассой. — Прежде чем мы впервые покинули Рим и приехали сюда с тобой и с отцом, мы с друзьями часами сидели, пили вино, разговаривали...

Тут Марк снова повернулся к матери.

— И только две темы вызывали у нас огромный интерес: политика и религия. Почти все мои друзья поклонялись тем богам, которые давали им полную свободу действий. Исис, Артемида, Вакх. Другие поклонялись из чувства страха или от нужды.

Говоря это, Марк стал прохаживаться взад-вперед, будто хождение могло помочь ему обдумать самые разные идеи и понять то, что он так долго искал.

— И все это кажется логичным, понятным, правда? Воины поклоняются Марсу. Беременные женщины молятся Гере, чтобы она помогла им благополучно родить. Врачи и больные молятся Асклепию, чтобы он даровал исцеление. Пастухи поклоняются богам гор и лесов, Пану например.

— Что ты хочешь сказать, Марк? Что человек придумывает богов в соответствии со своими нуждами и желаниями? Что Бога Хадассы никогда не существовало, потому что она так и не освободились от рабства?

Ее вопросы, заданные совершенно спокойным голосом, заставили Марка искать оправдание своим доводам:

— Я говорю о том, что человек формируется в той среде, в которой он живет. Тогда разве не разумно, что человек и бога создает себе такого, чтобы тот отвечал его нуждам?

Феба слушала размышления Марка с горечью в сердце. И сын, и дочь так и не нашли пути к спасению, раздираемые своими внутренними мучениями, и ей ничего не оставалось, как дать им возможность найти свой путь. Усилия Децима обуздать буйный нрав Юлии закончились катастрофой, и только благодаря Хадассе Марк стал ближе к семейному очагу. И вот теперь, когда Феба сидела здесь и сохраняла спокойствие, слушая своего сына, ей хотелось плакать, кричать, рвать на себе волосы. У нее было такое ощущение, что она стоит на берегу моря, а ее сын тонет у нее на глазах и темном, бушующем море.

Что мне сказать ему, Господи? К горлу у нее подкатил горячий ком, и она не могла произнести ни слова.

Что станет с ее сыном, если он останется на своем пути? Уж если Хадасса с ее мудростью и любовью так и не смогла привести его к вере, что уж говорить о ней? «О Боже! — воскликнула Феба в своем сердце, — мой сын так же упрям, как и его отец, так же страстен и необуздан, как его младшая сестра. Что мне делать? О Иисус, как мне спасти его?»

Марк заметил, как тяжело матери, и подошел к ней. Он сел рядом и взял ее руки в свои.

— Я вовсе не хотел причинить тебе боль, мама.

— Я знаю, Марк. — Когда Феба провожала его в Рим, она думала, что теперь нескоро увидит сына, но он вернулся еще более подавленным, чем в тот день, когда уезжал. И вот теперь он говорит, что снова уезжает, на этот раз в разоренную войной страну, живущую ненавистью к Риму. — Но Иудея, Марк. Иудея...

— Родина Хадассы. Я хочу знать, почему Хадасса умерла. Я хочу докопаться до истины, и если Бог есть, я найду Его там. У меня нет ответов на мои вопросы, и, видимо, в Ефесе их я найти не смогу. У меня такое ощущение, будто я стою на зыбучем песке. А рев толпы до сих пор звучит у меня в ушах.

Прежде чем Марк опустил голову, Феба успела увидеть боль в его глазах, и ей отчаянно захотелось утешить его, взять на руки и покачать, как маленького ребенка. Но перед ней был взрослый мужчина, и уже одно это (хотя и не только это!) удерживало ее от такого шага и говорило, что она уже сказала достаточно.

Он сжал ее руки в своих ладонях.

— Я не могу объяснить своих чувств, мама. Мне так хочется, чтобы ты меня поняла, но я и сам многого не понимаю. — Он снова посмотрел ей в глаза. — Мне хочется обрести покой тех холмов, по которым я никогда не ходил, и вдыхать запах того внутреннего моря, которого я никогда не видел. — На его глазах заблестели слезы. — Потому что там была она.

Феба подумала, что понимает, о чем говорит ее сын. Она знала, как бы огорчилась Хадасса, если бы узнала, что Марк поклоняется ей как идолу. Хадасса была подобна лунному свету, отражавшему солнечный свет, во всем, что она говорила и делала; она не была светом сама по себе, да и не считала себя таковой. Но именно такой она стала для Марка. Вся его жизнь теперь стала определяться его любовью к ней. Будет ли он и дальше руководствоваться только этим чувством?

Феба хотела сказать сыну что-нибудь, донести до него такую мудрость, которая помогла бы ему свернуть с того пути, на котором он сейчас находился, но никакие слова на ум не приходили. Что еще она могла сделать, кроме того, чтобы дать ему возможность идти своим путем и верить в то, что верный путь ему укажет Господь? Апостол Иоанн говорил собранию верующих об обещании Иисуса: Ищите, и найдете.

Так сказал Иисус.

Иисус.

Феба нежно дотронулась рукой до щеки Марка, сдерживая слезы, а слова надежды, сказанные Христом, служили ей щитом против той тьмы, которая держала ее сына в своем плену.

— Что ж, Марк, если ты считаешь, что найдешь ответы на свои вопросы только в Иудее, поезжай в Иудею. — Они обнялись. Феба долго держала сына в своих объятиях, потом отпустила, помолившись про себя: «О Иисус, благословенный Спаситель, я доверяю Тебе моего сына. Прошу Тебя, храни его в руке Своей, защити от сил зла. О Господь Бог, Отец всего творения, победи во мне страх за моего сына и научи меня полагаться на Тебя, доверять Тебе».

Помолившись, она поцеловала Марка в щеку в знак благословения и прошептала: «Делай то, что должен делать». Только она знала те слова, которые не сказала своему сыну, но невидимому Богу она доверяла всем своим сердцем.

Александр Демоцед Амандин удобно расположился на скамье, сидя в калидарии, а два его друга продолжали вести оживленную беседу о медицине. Он не виделся с ними с тех пор, как ушел от Флегона, а раньше все трое учились у этого опытного медика. Витрувию Плавту Музу всегда трудно давались письменные труды, которых требовал от него Флегон, а Цельс Федр Тимальс воспринимал каждое слово Флегона как истину в высшей инстанции. После года обучения у Флегона Витрувий решил, что стал эмпириком, и начал искать себе такого учителя, который разделял бы его взгляды. На этой почве он сблизился с Клетом. Александр воздержался от комментариев по этому поводу, решив, что ни одно его слово все равно не будет услышано.

И вот теперь Витрувий сидел напротив него, прислонившись спиной к стене и вытянув перед собой крепкие ноги, и утверждал, что настоящие врачи обретают способность лечить людей непосредственно у богов, — этот взгляд, несомненно, был ему навязан Клетом. Александр улыбнулся про себя, подумав, не понял ли еще Цельс, что Витрувий хвастается исключительно из чувства собственной неполноценности. Флегон часто поздравлял Цельса с тем, что тот быстро усваивает медицинские концепции, особенно если они нравились самому Флегону.

— Стало быть, ты себя сейчас считаешь даром богов, — сказал Цельс, стоя возле горячих камней, от которых шел пар. С его бледного тела стекал пот, и сейчас ему было совершенно безразлично хвастовство Витрувия. — Молись всем богам, каким хочешь, но я буду придерживаться того учения, которое получил от Флегона. Он убедительно доказал, что причиной болезни является дисбаланс чувства юмора и всех тех элементов, из которых состоят огонь, воздух, земля и вода.

— Доказал! Ты это воспринимаешь как факт только потому, что Флегон, видите ли, утверждает, что здоровье строится на равновесии жидкостей, из которых состоит тело, — сказал Витрувий. — А своего ума у тебя, что же, нет?

— Ну, почему же, есть. Уж, по крайней мере, мне его хватит, чтобы не принимать всерьез твою чушь, — отвечал Цельс, подойдя ближе к горячему пару, поднимающемуся от камней.

— Если старик был прав в том, как мы должны лечить больных, тогда почему ты так и не смог победить в себе лихорадку, от которой страдаешь с тех самых пор, как учился в Риме? Сколько я тебя помню, с чувством юмора у тебя всегда было все в порядке. И если бы эти теории были истиной, ты бы стал самым здоровым человеком в империи!

— Моя лихорадка быстро проходит, — глухо произнес Цельс.

— Ага, значит, тебе помогают кровопускание и рвотные средства, — насмешливо фыркнул Витрувий. — Только если бы так было на самом деле, ты бы не дрожал сейчас здесь, в таком жару!

Цельс безучастно посмотрел на него.

— Ну, если ты так уверен в том, что твое умение лечить дано тебе богами, продемонстрируй это! По логике Клета, врачу только и нужно, что сказать нужные слова, да прикоснуться к больному, и он уже будет здоров! Прошепчи же мне свои заклинания, и посмотрим, сможешь ли ты вылечить кого-нибудь, кто действительно болен. Давай посмотрим твой дар в действии!

— Магические заклинания — это только начало, — высокомерно произнес Витрувий. — Животные и растительные средства...

Цельс предостерегающе поднял руку.

— О, если ты снова хочешь предложить мне проглотить тот отвар из львиного навоза и крови убитого гладиатора, который ты мне предложил в прошлый раз, то, прошу тебя, оставь его себе. Я тогда чуть не умер!

Витрувий подался вперед.

— Тебе, видимо, не хватает должного уважения к богам!

— А если я поцелую тебе ноги, что-нибудь изменится?

Видя, что интересный обмен идеями превращается в банальную ссору, Александр вмешался в ситуацию:

— Тот недуг, который у тебя, Цельс, типичен для многих жителей Рима. Думаю, он связан с теми ядовитыми наводнениями, которые там случаются.

Витрувий покачал головой.

— Очередная твоя теория, Александр? Ты делился ею с Флегоном? Или он до сих пор не разговаривает с тобой, после того как ты тайком вывез ту рабыню с арены?

Александр не обратил на него никакого внимания и продолжал говорить с Цельсом:

— Перед тем как переехать в Ефес, я учился в Риме и много написал о своих наблюдениях. Лихорадка то возникает, то проходит, иногда между приступами проходят недели или месяцы. А иногда бывает и хуже...

Цельс кивнул.

— Прямо, как у меня.

Витрувий посмотрел на Цельса.

— Александр тебе сейчас опять расскажет, что эта болезнь распространяется крохотными, невидимыми семенами и что если зафиксированные заболевания изложить в логическом и методологическом порядке, то можно найти определенную закономерность. — Он безнадежно махнул рукой. — Методом эксперимента, методом проб и ошибок, если хочешь, можно отыскать эффективное лечение практически от любой болезни.

Александр посмотрел на него насмешливым взглядом.

— Какое ценное заключение, Витрувий. Можно подумать, что я помог тебе обрести новый образ мыслей.

— Иногда ты можешь быть убедительным, — уступил Витрувий, — но чтобы меня в чем-то переубедить, нужна логика посильнее твоей. А твои теории, как бы это тебе ни было неприятно, бессмысленны, Алекс, особенно если учесть, что вся болезнь как таковая скрыта от человека и находится в руках богов. Поэтому имеет смысл обращаться за помощью именно к богам.

Александр приподнял брови.

— Если то, что ты говоришь, правда, тогда зачем вообще учиться, чтобы стать врачом?

— Потому что врач должен обладать знаниями, чтобы угождать богам.

Александр улыбнулся.

— Ты уже сам запутался в своих взглядах, мой друг. Не нужно тебе было вообще становиться врачом. С твоим ревностным отношением к религии тебе следовало бы быть жрецом, служителем. Может быть, гаруспиком. Ты бы тогда знал, как правильно потрошить несчастных животных и читать по их внутренностям какие-то знамения.

— Ты что, смеешься над богами?

Александр печально скривил губы.

— Я поклоняюсь Аполлону и Асклепию, как и ты, как другие народы, поклоняющиеся богам врачевания. Но при этом я все равно не могу поверить, что человек может путем заклинаний и сожжений жертв манипулировать богами, чтобы они сделали для него то, что ему хочется.

— Согласен с тобой, — сказал Цельс, вытирая полотенцем плечи, — но в чем же тогда выход?

— В более глубоком изучении человеческой анатомии.

Витрувий усмехнулся.

— Под «более глубоким изучением» Александр подразумевает ту практику, которой следует Флегон. Вивисекцию.

— Я ненавижу вивисекцию, — сказал Александр.

— Тогда зачем ты вообще учился у Флегона?

— Потому что он блестящий хирург. Он может удалить человеку ногу меньше чем за пять минут. Ты когда-нибудь видел, как он работает?

— Видел, но не хочется об этом вспоминать, — сказал, вздрогнув, Витрувий. — Вопли его пациентов до сих пор стоят у меня в ушах.

— А у кого ты сейчас учишься? — спросил Цельс Александра.

— Ни у кого.

— Ни у кого?

— Я теперь практикую сам.

— Здесь, в банях? — удивленно спросил Цельс. Не было ничего удивительного, если врач начинал практиковать в банях, но только не для врача с талантом и способностями Александра. Ему следовало бы работать в более солидном месте.

— В доме по соседству.

— Такому врачу, как ты, следовало бы работать в более солидном районе, а не здесь, — сказал Витрувий. — Поговори с Клетом. Хочешь, я порекомендую тебя ему.

Александр тактично ответил:

— Клет не занимается хирургическими операциями и придерживается взглядов, которые мне кажутся... несколько странными. — Александр понимал, что ответил не вполне искренне, но ему не хотелось говорить, что он считает Клета простым шарлатаном. Этот человек называл себя врачом, но на самом деле был скорее колдуном, умевшим производить впечатление на людей и обладавшим ораторскими способностями. Надо отдать ему должное, Клет добился больших успехов, но его успех был обусловлен тем, что в качестве пациентов он выбирал людей богатых и не страдавших от серьезных болезней. Витрувий, если судить по его умению хорошо выглядеть, аристократическим замашкам и отсутствию этики, скорее всего, занимался той же самой «медициной».

— Какой бы неприятной ни была вивисекция, — сказал Цельс, — но без нее врачом не стать.

— Не понимаю, каким образом издевательство над людьми и их убийство способствует развитию медицины, — с отвращением сказал Витрувий.

— Флегон никогда не призывал для этой цели хватать с улицы первого встречного, — сердито парировал Цельс. — Я вивисекцией занимался только на тех преступниках, которых убивали на арене.

— Они, по-твоему, кричат не так громко, как добропорядочные люди?

Цельс усмехнулся.

— А как еще врач может научиться делать операции, если он ни на ком не будет практиковаться? Или ты думаешь, что пациенту с пораженной гангреной ногой помогут твои заклинания или отвары из крыльев летучей мыши и языков ящериц?

Сарказм Цельса попал в самую точку. Витрувий покраснел.

— Я не пользуюсь крыльями летучей мыши.

— Ха. Тогда тебе нужно придумать какой-нибудь новый отвар и посмотреть, будет ли он лучше, чем предыдущий... который вообще не помог!

Видя, что Витрувий покраснел еще больше, Александр снова улыбнулся.

— Давайте-ка пойдем во фригидарий, вам, я вижу, уже пора охладиться.

— Прекрасная идея, — сказал Витрувий и встал со своей скамьи.

Цельс выругался и присел на скамью, которая была ближе всего к горячим камням. Он был бледен, дрожал, с лица стекал пот.

— Я им раньше так восхищался. А теперь я вижу, что он просто напыщенный дурак.

— Ты преклонялся не перед ним, а перед его семейными связями, — сказал Александр, взяв для Цельса полотенце. Он понимал чувства Цельса. Он и сам испытывал нечто подобное, когда начинал учиться в Риме. Он был единственным учеником, чей отец когда-то был рабом, хотя этот факт мало кого интересовал в Риме, пока Александр обладал огромными финансовыми возможностями, в отличие от Ефеса, когда Александр уже истратил значительную часть своего наследства. Люди не склонны обращать внимание на происхождение человека, который не испытывает недостатка в материальных благах. Теперь к Александру это не относилось.

Он снова подумал о Цельсе.

— Наверное, этот влажный пар не идет тебе на пользу, — сказал он, протягивая ему полотенце.

Цельс взял у него полотенце и вытер лицо.

— Учась в Риме, ты узнал, как лечить такую лихорадку?

— Наш учитель там предписывал отдых, массаж и ограничение в пище, только это слабо помогало. Приступы лихорадки все равно повторялись. — Александр помолчал в нерешительности. — Просматривая истории болезни, я обратил внимание на одну вещь — лихорадка усиливается, когда человек испытывает усталость и слабость. Ко мне приходили здесь такие больные, и я советовал всем троим между приступами болезни заниматься физическими упражнениями. Как можно скорее переходи на зерновую диету и на физические упражнения.

— Предлагаешь мне тренироваться, как гладиатору? — сказал Цельс, невесело засмеявшись.

— Не совсем, — ответил Александр, не обратив внимания на его иронию. — Ведь те очищающие и рвотные средства, которые тебе назначил Флегон, только лишают тебя сил.

— Они очищают мой организм.

— Ты уже очистился. И теперь тебе надо набираться сил.

— Я уже не знаю, кому мне верить, Александр. У Витрувия свои взгляды. Я не отношусь к богам с должным уважением, и за это они меня наказывают. Флегон утверждает, что все дело в дисбалансе. А вот ты теперь говоришь мне совсем другое. — Цельс вздохнул и опустил голову на руки. — А я, испытывая приступы, хочу только одного — умереть и разом покончить с этим.

Александр положил руку Цельсу на плечо.

— Пойдем сейчас ко мне, ты немного отдохнешь, прежде чем отправиться к себе.

Они вышли из калидария. Александр направился во фригидарий и окунулся в бассейн, а Цельс пошел прямо в раздевалку. Выходя из бассейна, Александр дал Витрувию знак, что они уходят. Витрувий помахал ему на прощание рукой и растянулся на массажном столе.

Всю дорогу, пока они шли к дому, в котором Александр каждый день занимался медицинской практикой, Цельс молчал. На входной двери висела большая деревянная доска. На доске помещалось объявление о том, что врач ушел и будет только во второй половине дня. Два воина прошли мимо и кивнули Александру, который открывал дверь; Александр пропустил в дом Цельса, прошел вслед за ним и закрыл дверь за собой.

Внутреннее помещение освещал небольшой масляный светильник, стоявший в дальнем углу стола.

— Ну, как? — сказал Александр, видя, что Цельс оглядывает обстановку. — Что ты обо всем этом думаешь?

Присев на стул, Цельс плотнее закутался в свою накидку и еще раз осмотрел тускло освещенное помещение. По сравнению с той обстановкой, в которой трудился Флегон, здесь было тесно и просто, даже примитивно. Пол был земляным, а не мраморным. И все же, несмотря на отсутствие изысканности и богатства в убранстве, здесь все было на удивление хорошо оборудовано для молодого врача, только начинающего самостоятельную практику.

У западной стены располагалась узкая скамья, и, казалось, каждый квадратный дюйм пространства используется эффективно. У задней стены стоял небольшой стол. На нем находились пестик и ступка, небольшие весы, гирьки, маленькие мраморные коробочки для сухих лекарств. Полки, висевшие над столом, были заставлены небольшими сосудами, амфорами, стеклянными пузырьками, приземистыми баночками и другими емкостями, которые были все тщательно поименованы и рассортированы как вяжущие, каустические, очищающие, разъедающие, смягчающие средства. На противоположной стене тоже были полки, на которых аккуратно располагались различные медицинские инструменты: ложки, лопаточки, лезвия, пинцеты, крючки, скальпели, средства для прижигания.

Взяв в руки скальпель, Цельс стал внимательно его рассматривать.

— Это из одной альпийской провинции, — гордо сказал Александр.

— Флегон говорит, что там делают самые лучшие хирургические инструменты, — заметил Цельс, аккуратно кладя скальпель на место.

— И довольно дорогие, — мрачно добавил Александр, подкладывая уголь в жаровню.

— Сколько времени ты уже здесь работаешь? — спросил Цельс, пододвигая стул поближе к теплу.

— Два месяца, — сказал Александр. — А до этого я большую часть времени проводил, выхаживая моего единственного пациента.

— Да, я слышал об этом, — сказал Цельс. — Молодую рабыню, кажется?

— Да. Христианку, которую вывели на съедение львам.

— Ты вылечил ее?

Александр ответил не сразу:

— Не совсем, но она идет на поправку.

Цельс нахмурился.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду то, что не смог уберечь ее от инфекции. Раны на ее правой ноге гноились. Нужно было делать ампутацию, но когда я готовил ее к операции, раны оказались чистыми. Она сказала, что ее исцелил Иисус.

Цельс покачал головой, снова оглядев помещение.

— Стоило ли расставаться с Флегоном, чтобы спасти человека, который даже не отблагодарил тебя за свое спасение?

— А я не говорил, что девушка оказалась неблагодарной, — сказал Александр.

— И все же она не сказала, что в спасении ее жизни твоя заслуга.

— Не совсем так, — усмехнулся Александр. — Она сказала, что я был только орудием в руках Бога.

— Я слышал, что христиан считают какими-то сумасшедшими.

— Она не сумасшедшая. Просто немного странная.

— Какой бы она ни была, но из-за нее ты лишился больших перспектив. Если бы ты извинился перед Флегоном, я уверен, он бы принял тебя обратно. Он как-то сказал, что ты был лучшим учеником из всех, кого он помнит.

— Мне нет нужды извиняться перед ним, к тому же по некоторым вопросам у нас с ним принципиальные разногласия. Зачем мне возвращаться к нему?

— Ты три года учился в Александрии. Потом ты учился в Риме, у Като. Когда ты обрел все те знания, которые он мог тебе передать, ты переехал сюда, в Ефес, чтобы учиться у Флегона, зная, что он известен во всей империи. И вот теперь ты здесь, в этом невзрачном доме, рядом с общественными банями.

Александр засмеялся.

— Не переживай так за меня. Я сам выбрал этот путь.

— Но зачем? Если бы ты захотел, мог бы заниматься и более престижной практикой, даже в том же Риме. Был бы врачом самых знатных людей империи. Но вместо этого ты почему-то уходишь от Флегона, идешь своей дорогой — и вот, оказываешься здесь, в таком месте. Я этого не понимаю.

— За последние шесть месяцев я вылечил больше пациентов, чем видел их за год у Флегона, и мне не нужно, чтобы Трой дышал мне в спину, — сказал Александр, упомянув египетского раба своего учителя, который сам был талантливым хирургом и целителем.

— Но какие больные приходят к тебе?

Александр приподнял брови.

— Такие же люди, как и везде, разве что они не страдают подагрой, умственными проблемами и другими болезнями, вызванными богатой жизнью, — сказал он, кивнув на свитки, лежавшие на полке в углу. — Где лучше всего познавать медицину, как не в процессе лечения самого простого люда?

— И они тебе платят?

Александр посмотрел на него насмешливым взглядом.

— Да, они мне платят. Конечно, я не требую от них таких сумм, каких требует от своих пациентов Флегон, но я пришел сюда не для того, чтобы разбогатеть, Цельс. Я здесь для того, чтобы как можно больше узнать и применить свои знания на благо других.

— А разве ты не мог то же самое сделать с Флегоном?

— Под его руководством — нет. Он никак не хочет отступать от своего образа мыслей.

В этот момент кто-то попытался открыть дверь снаружи, но она была заперта.

— Кто-то хочет войти, — сказал Цельс.

Александр быстро встал и отпер дверь.

— Извини, забыл оставить дверь открытой для тебя, — сказал он тому, кто находился еще на улице, потом повернулся к Цельсу, который увидел, как в помещение входит кто-то в тяжелых и плотных одеждах. — Это та самая женщина, о которой мы говорили.

В небольшое помещение вошла искалеченная женщина в тяжелых одеждах. Александр плотно закрыл за ней дверь.

— Ты принесла мандрагору? — спросил он женщину, взяв висящую на ее руке маленькую корзинку и выкладывая на стол содержимое.

— Да, мой господин, — тихо ответила женщина. — Но гораздо меньше, чем ты просил. У Тетра сегодня появился опобальзам, и на те деньги, что ты мне дал, я взяла и его.

Прислушиваясь к разговору, Цельс нахмурился. Женщина слегка заикалась, но даже при этом в ее речи был заметен сильный иудейский акцент.

— Ну и правильно, — удовлетворенно сказал Александр. Он взял из корзины баночку с драгоценным бальзамом и поставил корзину на рабочий стол. Он посмотрел баночку на свет, чтобы рассмотреть, какого цвета бальзам. Опобальзам делали из выделений многочисленных бальзамовых деревьев, и самым известным из них считался бальзам из Мекки, или «Галаадский бальзам». Это лекарство использовалось в самых разных случаях как дезинфицирующее и заживляющее средство при обработке ран, а также применялось в качестве смягчающей мази.

— Ты делаешь митридатий? — спросил Цельс, упоминая о древнем противоядии, известном в качестве средства против ядов, которые подсыпали в еду или питье. Это средство назвали в честь того, кто первым его использовал, — блестящего и умного царя Понта, Митридата VI, который принимал яд каждый день в сверхмалых дозах, чтобы у него выработался иммунитет. И когда этого царя собирались убить, то яд, который применили убийцы, не подействовал, и его убили мечом.

— Митридатий мне понадобился бы в том случае, если бы я был врачом какого-нибудь проконсула или другого высокопоставленного чиновника, — сказал Александр не без иронии. — А поскольку я лечу тружеников и рабов, то предпочитаю делать из опобальзама что-нибудь гораздо более полезное. Из него я делаю некоторые припарки, а еще он полезен как успокаивающее средство при невралгии. И еще он эффективен как мазь для глаз. — Он посмотрел на рабыню. — Это смола?