Эпилог.

На посту дежурного медбрата было включено радио. Передавали игру «Соксов», судя по тому, как надрывался комментатор. В этом сезоне им не везло, и это была уже вторая неудача в списке их игр. Санитар на посту выражал свое расстройство по этому поводу очень громко и бурно, и Дженсен бы даже мог ему посочувствовать… но не сочувствовал.

После ужина ему дали две таблетки – большую белую пилюлю и маленькую желтую. Их ему дают три раза в день, и Дженсен знал, что это сильные транквилизаторы. Он мог бы оставлять их под своим матрасом, не пить, чтобы сохранить рассудок, но Дженсен их пил – хотя бы потому, что сам не был уверен в своей вменяемости окончательно.

Медбрат взревел нечто нецензурное, и Дженсен понял, что «Соксы» снова пропустили гол. Ястребы разнесли их в пух и прах, и это после их долгой череды побед. Должно быть, это действительно обидно, но всю жизнь везти не может. Кто бы ни продал свою душу в начальстве команды за удачу, его контракт уже вышел. Сейчас им на смену придут новые молодые ребята, и их буду восхвалять так же, как и «Соксов» до них, это естественная цикличность жизни. Никому не интересны неудачники, и только старые фанаты футбола будут помнить и вспоминать из на пятничных посиделках в пабах.

Палата Дженсена находилась прямо напротив медицинского поста, и он мог слышать, как колотил мужчина кулаком по столу. Гремела металлическая чашка, шелестели бумаги, возможно, карточки пациентов, но в целом в отделении было тихо. После ужина все отдыхали, отдыхал и Дженсен, сидя на своей кровати и смотря в проем двери в коридор.

Его не посадили в отделение с буйно помешанными, и этому он был рад, и даже немного благодарен Миллеру. Здесь не было психов в том значении, в котором он ожидал. Никто не кидался с истерическими криками на стены, никто не бормотал бессмыслицу в темноту ночи, здесь было тихо и безопасно. Многие были вполне адекватны, и Дженсен даже познакомился со своим соседом по палате. Этот мужчина не мог сохранить спокойствие рядом с металлическими колющими или режущими предметами, рассказывал он, начиная наносить самому себе повреждения, и если бы не это, то его вполне можно было считать нормальным человеком. Дженсену он нравился, и хотя в целом его эмоции были несколько притуплены, он мог твердо сказать, что это была именно симпатия.

Он не знал, что дают остальным, и были ли среди пациентов те, кто так же перешел дорогу важным шишкам из правительства – Дженсену не было до этого дела. Мыслей о том, что ему бы следовало жаловаться или искать возможность выбраться отсюда, у него не было. Быть может, так действовали лекарства, которые он принимал, а может быть – его собственное решение.

Его сосед, лежа на соседней кушетке, рассказывал что-то. Кажется, это была одна из тех историй, которую принято рассказывать своим детям и внукам – о том, что проделывали в юности, и хотя он был ненамного старше Дженсена, это звучало действительно так. Дженсен не вслушивался, мужчине было достаточно его редких кивков и рассеянных улыбок время от времени.

В некотором смысле, это было вполне терпимо и даже несколько уютно. Здесь было то самое спокойствие, которое Дженсен так долго искал. Не было ничего, что могло его напугать или заставить крепко задуматься, он вел себя тихо и смирно – и этим не навлекал на себя гнев санитаров. Он не раз видел своими собственными глазами, как наказывали новенького больного эти мужчины. Кажется, их специально набирали из бодибилдеров, или бывших военных, и возмущавшегося пациента быстро и эффективно затыкали даже без помощи лекарств.

Не то чтобы он не слышал, как относятся здесь к пациентам. Нельзя было сказать, что их не принимают за людей, нет. Разбить лицо могут не только здесь, но и на улице, если ты чем-то не угодил кому-то. Дженсен мог нарваться на драку, и тогда бы его заперли в одиночной палате, и вкололи бы двойную дозу успокоительного, напичкали белыми и желтыми пилюлями, и он бы немногим больше отличался от овоща. Врачи здесь только и ждали этого. Меньше проблем, а заплатят за содержание подобного пациента больше. Больше лекарств, уход, если такой человек неожиданно сходит под себя, и государству предъявят счет. В данном случае – Миллеру.

Дженсен знал, что обходится недешево ему, и это его всегда удивляло. Возможно, когда Миллеру надоест тратить свои деньги на его содержание в этих стенах, его отпустят. Или убьют, сославшись на несчастный случай или передозировку лекарств. Тело, скорее всего, кремируют, матери пришлют извинительную открытку со словами соболезнования, отправят ей все немногочисленные вещи Дженсена – и Дженсена не станет.

– Дженс, сходишь мне за водичкой? Жарко здесь, пить хочется ужасно, – подал голос сосед, и Дженсен вздрогнул. Когда мужчина рассказывал, его голос был монотонным и тихим, но эта фраза ударила ему по ушам своей неожиданной громоподобностью.

Он кивнул, с некоторой слабостью вставая со своей койки. Та скрипнула, когда он оперся о нее и попытался прогнать туман перед глазами. Побочное действие его таблеток, и ему стоило рассказать об этом своему лечащему врачу на завтрашнем обходе. Или при личном разговоре – Дженсена два раза в неделю водили к нему в кабинет, и он с тщанием рассказывал о том, какой стул у него был сегодня утром, и не снилась ли ему дорога из желтого кирпича ночью.

Сны ему не снились. По крайней мере, они были редкими и вполне обычными, такими, какие должны видеть самые обычные и нормальные люди. И это было то самое, чему Дженсен радовался больше всего. Не было ни дороги из желтого кирпича, и не было Джареда.

Взяв со столика у кровати соседа небольшую пластмассовую кружку, Дженсен направился в коридор. У поста стоял бак с водой, которым пользовались все. В нем осталось воды всего на пару кружек, но соседу должно было хватить.

Он несильно толкнул дверь, приоткрывая ее ненамного больше, настолько, чтоб можно было выйти в коридор, но сама палата снаружи была почти не видна, и Дженсен протиснулся наружу.

Снаружи было людно. Кажется, к ним переводили нового пациента, обычно в такое время врачи показывались только в этом случае. Дженсен стороной направился к воде, стараясь не привлекать к себе внимание.

Здесь был и его врач – мужчина, старше Дженсена лет на десять, со скудной бороденкой, цепким взглядом, но добрым и мягким голосом. Он был взволнован, и Дженсен отстраненно подумал, что новый пациент, возможно, тоже попал сюда из-за проблем с правительством.

– Джаред Падалеки! – раздалось совсем рядом с Дженсеном – это

медбрат зачитывал данные о поступившем.

Дженсен ощутимо похолодел. Он знал это имя. Он знал этого человека лучше, чем кто-либо еще. Он думал так.

Он медленно повернул голову, и в этот самый момент словно и не было того успокоительного действия лекарств – он определенно боялся увидеть то, что увидел секундой позже.

Это был он, спутать было сложно. Те же длинные лохматые волосы, неаккуратная челка, спадающая на раскосые рысьи глаза, ссутуленные плечи, отчего мальчишка казался не настолько высоким, и затравленный взгляд. Таким его увидел Дженсен в первый раз – на лестничной площадке его дома. Это было так давно – и словно совсем недавно. Разница была в том, что этот Джаред был старше, и его щеки тронула видимая щетина.

Его определенно не украшали эти синяки под глазами, но Дженсен не заметил ни шрамов, ни ссадин, и это могло означать то, что это мог быть и не его Джаред.

А потом Джаред поднял голову, и их глаза встретились.

И за то мгновением Дженсен понял, что парень узнал его. Он бы хотел прочитать обиду, гнев или ярость в его глазах, но они были пусты и равнодушны, и это было больнее всего.

– Что встал, Эклз? Еще не время пить таблетки, иди к себе в палату, – недружелюбно процедил медбрат рядом с ним.

Джаред отвел взгляд и молча пошел дальше, пока Дженсен смотрел вслед ему, ошарашенный и растерянный.

Он ни разу не оглянулся, а секундой позже его фигура скрылась в кабинете врача.