Дядю Василия, нынешнего великого князя, Данила нынче видел каждый
день за трапезой. Василий приехал почтить старого митрополита, ветхого и,
казалось, уже бессмертного, так как умирали князья и княгини, менялись
епископы и игумены монастырей, а он все жил, и хватало сил на долгие пути
отселе в Киев и по южным градам русским, хватало сил на долгие службы, и
труды церковные, и наставления. Принимали благословение у него даже с
некоторым страхом.
Василий сильно сдал за последний год. Резче пролегли морщины, голову
обнесло сединой. Он был бездетен - двое ребят, что принесла было жена,
умерли во младенчестве - и начинал уставать от власти. Старая обида на
брата Ярослава, что когда-то распоряжался у него на Костроме, как в своей
вотчине, угасла. Заботы вечные, как собрать и выплатить ордынский выход,
порядком измучили его. Князья только и глядели, как бы переложить
неминучую дань на плечи соседа. Постоянная вражда новгородских бояр,
запутанные дела владимирского княжения - все это утомляло. Он с великой
неохотою нынче внимал своему воеводе, Семену Тонильевичу, толкнувшему его
на борьбу за власть со старшим братом, а затем - с племянником Дмитрием.
И... не то что хотел бы отказаться от власти - слишком и он был Ярославич,
чтобы выпустить из рук великое княжение владимирское, - но неприметно все
более долила его пустота власти. Дома - жалобы больной жены, вечные
заботы, отхлынувшее куда-то веселье прежних беззаботных лет. Даже давнюю
мечту свою: получив великое княжение, облегчить княжую дань своим
костромичам - даже и того он не сумел сделать. Орда сосала Русь, и брать
приходилось со всех неукоснительно. Добро было и то, что костромские купцы
наживались на волжской торговле. Лодейные караваны ходили в Сарай,
опускались даже и до Хвалынского моря, добирались до гор Кавказских... А
все было как-то непрочно! И власть, и доходы, и милость хана...
Даже здесь, во Владимире, все шло и так и сяк. Ключник жаловался, что
недостанет запасу. Мало было хорошей рыбы. Мороженых судаков, клейменых
осетров и мешки воблы спешно везли из Костромы. Масло даже за княжою
трапезой попадалось кислое - перележало. Василий сам заходил в медовуши,
тряс за шивороты ключников, проверял, бранил. Гостей было по случаю
церковного съезда невпроворот, и он холодел при мысли, что его прием
окажется беднее Александровых и даже брата Ярослава. Тем паче что из Твери
прикатила целая куча гостей, и Святослав, сын покойного, недавний союзник
противу Новогорода, был среди них. Да, не так представлял он себе когда-то
великое княжение владимирское!
И с Александрой после похода на Переяславль было нелегко встречаться,
и Данил, младший Александров сын, что тогда казал его с крыльца внуку
Ивану, выросший, ясноглазый, тревожил его каждодневным присутствием за
столом. Впрочем, гостей было много. Миряне и иереи, ростовчане, тверичи, и
свои костромичи, и переяславцы, и владимирцы. Боярынь и княгинь кормили в
иной палате, отдельно от мужиков. И духовных ради, и того ради, что за
столом сидели татарские послы: великий баскак и с ним еще неколико татар
княжеских родов. Сидели хозяева, и чем выше было его место - нынче самое
высокое на Руси, - тем обиднее было, что хозяин все-таки не он, а эти: в
своих тюбетейках или меховых шапках, в пестроцветных халатах, важные,
красные, евшие досыта и пившие допьяна за его столом, как за своим
собственным, и их, упившихся, бережно вели под руки его, Васильевы, холопы
до опочивальни, и несли вино, и посылали дворовых баб стелить постели. И
ему, князю, и боярам его было обидно и стыдно: кто у кого в гостях?
А город шумел за стенами княжеского двора, сходился на игрища и
кулачные бои, торговал и строил, ковал, шил, чеботарил, мастерил, божился
и плакал - стольный град Владимирской земли!
|