Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Глава 103
| Свадьбы великого князя Андрея и Михайлы Тверского играли в одни и те же дни, Святками. Константин Борисович Ростовский устроил племянницам смотрины у себя, в Ростове, после чего Василиса должна была ехать венчаться в Городец, а Анна - в Тверь. (На непременном венчаньи в Твери настояла великая тверская княгиня.) На смотрины ростовских княжон съехалось много народу. Федор Ярославский с боярами, суздальский и стародубский князья, дмитровский князь и Иван Дмитрич Переяславский - ради жены: она хотела посидеть с сестрами, проститься перед венцом. Данила в Ростов не поехал, сослался на хворь, отправилась одна княгиня Овдотья, по сложному старому родству, через покойную муромскую бабушку ростовских княжен, приходившаяся им свойственницей. Федор ехал в Ростов с дружиной князя Ивана. Ему поручались возы с дорожным припасом и подарками от княгини сестрам-невестам. Проследив за повозными и проверив, как увязаны возы, он ускакал вперед, прихватив троих ратников, готовить ночлег. Лес в зимнем серебре был спокоен и тих, сытые кони шли хорошей рысью, и Федор с горечью думал о том, как быстро все проходит: года не прошло, как схоронили великого князя Дмитрия, и вот они едут на свадьбу его убийцы, Андрея, и, верно, узрят Окинфа Великого, предателя, среди Андреевых великокняжеских бояр. И ратники, что прошлою зимой в этих вот лесах, увеча коней, уходили от смерти, скачут на праздник и еще веселы в чаянье сытного княжеского угощения! Ко всему у Федора прибавлялось личное горе. Летом он был в Угличе, исходил весь город, искал сестру - Параська как в воду канула. В конце концов он разыскал-таки шурина, и не в городе даже, а в одном из пригородов, я тряхнул этого жалкого человека за грудки. Но тот только плакал, размазывая слюни по лицу и, верно, тоже ничего не знал. Военной грозой их разнесло посторонь. Оставалось вызнавать в Орде да надеяться на то, что сестра еще воротится с выкупленным полоном, хоть и не вернулась о сю пору! Да еще, быть может, удастся что-то вызнать в Ростове, куда он скачет сейчас. Где-то в душе он чувствовал уже, что и сам готов примириться с исчезновением сестры, как примирился он с гибелью меньшого дитяти. Бог дал, Бог взял... Или так и нужно, чтобы заплывали, а не кровоточили раны, чтобы люди, позабыв прошлое, могли снова жить, дышать и радоваться жизни? Или все это, как говорит брат, предопределено свыше, и каждый шаг человеческий расчерчен на века вперед, и ни один волос не упадет с главы твоей без воли Его? Кони бежали ровной хорошей рысью. Лес примолк. Синие сумерки начинали опускаться с дерев. Ростов встретил сутолокой и торжественным праздничным многолюдьем. У княжеских палат было вообще не пробиться. Там с утра до вечера толпился народ, кричали, поздравляли. Константин Борисович и его бояре время от времени появлялись, оделяли горожан подарками. Разряженные гости шагом, в сверкающем платье, проезжали, расталкивая толпу. Урядив старших и сменных, накормив и разместив людей, Федор вышел на княжой двор. Тут тоже толпились глядельщики. Дружинники, расставленные от крыльца до ворот, то и дело распихивали любопытных. Приходили девушки и бабы, пели величание, и обе княжны появлялись на крыльце, кланялись, дарили женок пряниками и кусками паволок и зендяни. Он таки дождался приезда обоих женихов, первого - хорошо знакомого ему Михаила, который за этот год стал еще статнее, казалось, прибавил княжеского достоинства. Был он опять в алой шапке, но не в корзне, а в собольем опашне, надетом нараспаш, на плечи, с выпростанными рукавами в шитых жемчугом и серебром наручах, в золотом, сканной работы, поясе, что проблеснул, когда на миг отпахнулся черный княжеский опашень. Дивен был и карий конь Михаила, накрытый зеленой бархатною попоной, под золотым, с серебряными стременами, седлом и сбруей, изузоренной тоже золотыми прорезными бляхами. Михаил упруго всходил на крыльцо и словно плыл на ликующих криках толпы. Князь Андрей подъехал на пятнистом арабском, приведенном из Орды, скакуне, накрытом персидскою шелковой тканью, изузоренной большими фиолетовыми цветами, в золотом цареградском аксамитовом негнущемся вотоле. Шапка его, с опушкою из соболя и с темно-красным, сплошь затканным золотом и каменьями верхом, была похожа на старинные иконописные уборы древних князей. Слезая с коня, Андрей слегка шатнулся и тотчас оглянулся жестким, без улыбки, напряженным взглядом, словно отыскивая, не усмехнется ли кто. Толпа орала, и Федор близко увидел пронзительные глаза Андрея, тронутые сединой крутые завитки усов по краям губ, подчеркивающие жесткую складку рта, и тяжелую золотую цепь на плечах великого князя. Андрей поднимался по ступеням медленно, тяжелою поступью напомнив Федору покойного князя Дмитрия в его последние месяцы. И тоже крики, еще более громкие, неслись ему вослед, обволакивали и словно тщились приподнять, оторвав от земли. Федор не стал разглядывать великих бояр и боярынь, не хотел увидеть Окинфа, выбрался из толпы и проторчал наедине со своею сторожей, пока не позвали нести княжеские дары. Ивану Переяславскому труднее всего была встреча с дядей Андреем, великим князем. Окинфа Великого, который развязно поклонился ему на сенях, он просто не заметил, прошел мимо, как бы сквозь него, и Окинф закусил губу. Зато дядю пришлось приветствовать, и хотя он уже встречался и говорил с Андреем после смерти отца, но то были встречи и речи о деле, о княжениях, а не как тут. Иван через силу пытался улыбаться, поминутно отводя глаза от упорно-жгучего, пристального взора великого князя, и после разговора почувствовал себя вконец обессиленным. Прав был дядя Данил, что вовсе не явился в Ростов! Переяславская княгиня, недавно лишь оправившаяся после тяжкой болезни своей, усугубленной зимним бегством во Псков, была, напротив, очень довольна поездкой. Тут, дома, надеялась она вернуть себе ощущение счастья и беззаботную радость детских лет. Сестры ахнули про себя, когда увидели ее, настолько старшая дочь Дмитрия Борисовича изменилась и постарела. Они целовались, попеременно лили слезы и хохотали, бестолково тараторили о семейных новостях. Со светлой грустью внимала она Нюше с Вассой, еще не чуявшим, к счастью для себя, как страшна жизнь и как быстротечна юность, входила в их девичьи заботы, радуясь про себя, что у нее есть и дом, и заботливый супруг в доме, не отринувший ее и ничем не попрекнувший в самую страшную пору, хлопотала над венчальными нарядами и оттаивала душой в радостной предсвадебной суете. В общем, переяславская княгиня поняла, что и сестрам ее несладко, что после смерти отца в дому не житье, дядя Константин все перевернул на свой лад, и они рады-радешеньки выбраться из дому хоть куда-нибудь. К тому же Василиса давно знала князя Андрея, привыкла к нему, хоть и удивилась поначалу его сватанью, а Анна беспокоилась только до той поры, пока не увидела Михаила. " Он мне и снился! " - сообщила она сестрам ввечеру, округляя глаза, и по ее восторженному шепоту старшая из сестер поняла, что, по крайней мере, этот брак будет удачным. Казать сряду сестры выходили вдвоем, и князья-женихи сидели рядом друг с другом. Михаил весь как луч света, в остром ожидании суженой, и Андрей, как-то очень старый рядом с ним, насупленный (он не мог не понимать невыгоды сравнения с тверским князем), с мрачною складкой сжатого рта, стиснутых, потемневших, с заметной беловатою полоской слюны, губ, с резко обозначенными западинами щек и тяжелыми отечными мешками подглазий, с сединою в бороде и на висках... Свадебным тысяцким при нем был Давыд Явидович, совсем седой, но все такой же торжественно-величавый. Он уже справился со своим горем после смерти Феодоры и не пожелал уступить нынешней чести никому другому. Все же его вторая дочь, Олимпиада, была сейчас ростовской княгиней, и один из внуков сидел уже в Угличе на столе. Смутен был Андрей на смотринах у ростовского князя. На миг показалось ему, что он что-то губит, разрушает даже в своем давнишнем чувстве к Василисе, которую втайне полюбил еще девочкой четыре года назад за то, чего не было в нем самом и всегда не хватало в Феодоре: за смешливость, за ясную детскую радость, за звонкий голосок-колокольчик, за простоту, которой в Феодоре не было никогда. Сейчас, на смотринах, он глядел на Василису отчужденно и впервые увидел их обеих рядом со стороны: Анну, что была потемней и повыше (и остро подметил вспыхнувший, радостно-удивленный взгляд Анны при виде Михайлы Тверского), и рядом с нею совсем светлую, со смешливо вздернутым носиком свою будущую жену. Он не подумал: " Принесу ли ей счастье? " Счастье - власть - было наконец с ним! Но что-то чуждое, неслиянное почудилось и на миг поднялось между ним и ею. И он почувствовал с тяжелой тоской, как долит его и отделяет от Вассы груз кровавых прошедших лет, вереница смертей - Семена, Феодоры, Олфера, наконец, брата Дмитрия. Когда-то он сам не пожелал приглашать братьев на свою, ту, первую, свадьбу. Сейчас с глухою болью узнал об отказе Данилы приехать к нему. Андрей сам не понимал всю жизнь, как ему, его злой душе, недоставало дружбы, и ласки, и семьи, и братней любви... Лишь на час, лишь на миг поднялось в нем все это, поднялось и ушло вновь. И уже воротились гордость и жажда: жажда получить чужую, неистраченную юность, жажда юного тела, юных и трепетных губ, жажда почуять вновь и опять, в судорогах любви, невозвратные прежние годы, жажда жестокого насыщения... Андрей недаром выстроил вновь свой княжеский терем. Не хотел, чтобы старые стены напоминали о том, о чем он ныне хотел забыть: годах бессилия, о зависти и, паче всего прочего, о мертвой Феодоре. Он будет великим князем Золотой Руси! Он мертвому Дмитрию докажет - и пусть тот повернется в гробу! И пусть увидят его души Семена с Олфером теперь, достигшего власти, в славе, в золотых ризах, с юной женой! ...И все-таки он не удержался. Вспомнил Феодору, ее последний, предсмертный взгляд и упрек - когда гулял весь терем, когда на Городце, по улицам, были расставлены бочки с пивом для любого смерда, когда бояре славили князя и гремел хор, когда в укромном покое он наконец поднял на руки снявшую уже с него сапоги молодую жену, чтобы швырнуть на постель... Он вспомнил все: старого Жеребца, что бил утром горшки о стену изложницы, и их ту, далекую, нелепую, первую ночь, и, скрипнув зубами, уронив Василису на постель, чуть не ушел, чуть не выбежал вон из покоя, и опомнился только, когда Васса тревожно спросила: что с ним? К счастью, свеча была потушена, и девушка не видала Андреева лица... Свадьбу в Твери справляли всем городом. С приданым за молодою женой Михаил возвращал и те села, что были отобраны у него во время похода под Кашин Дмитрием Борисовичем. Молодая понравилась тверичам: " Высоконька и красовита, князю нашему под стать! " - толковали на посаде, возвращаясь с княжого двора, где поили и кормили горожан. От собора до терема после венца молодых вели по расстеленным алым сукнам, и горожане теснились по сторонам, заглядывая в алеющее, с потемневшими, влажно-блестящими глазами, лицо молодой. Строгая свекровь, встретив их в тереме, обняла и расцеловала Анну ото всей души. После ужаса прошлой зимы и томительного ожидания сына Ксения Юрьевна теперь больше всего хотела дождаться и увидеть внуков. И о том же были величальные песни разряженных женок-песельниц: |
| ...Роди сына сокола, сокола, Белым лицем, друг, в меня, друг, в меня, Походочкой во тебя, во тебя. За услугу за твою, за твою Золотой венец солью, друг, солью, Алой лентой первяжу, первяжу. |
| И Анна поводила головой в жемчугах, в золотом свадебном венце, взглядывала на матово-бледное, стремительное лицо мужа, его гордый, надменный рот и эти, вразлет, темно-огненные очи, и каждый раз томительно-сладко падало сердце. Не во сне, не в сказке ли узреть такого жениха! И еще тот был почет, что московский князь, Данил Лексаныч, брат великого князя Андрея, мужа сестры, прискакал к ним на свадьбу. И сидел за столом, пил, шутил и смеялся, дары дарил и ее поздравлял, а к Василисе не поехал, вот! Ей не думалось пока, какие там дела-нелюбия у братьев Александровичей, слишком это было сложно и далеко, да и не до того было тут, когда чужой терем, и пир, и первая брачная ночь... Они стоят у аналоя в княжеской крестовой палате, и Михаил медленно открывает тяжелый переплет дорогого " Амартола", самолично заказанного и переписанного для них недавно в Киеве, с блещущими золотом и многоцветью изображениями. На первом, заглавном листе, по сторонам, написаны в рост князь и княгиня, это заказчики книги, он сам и вдовствующая великая княгиня, Ксения. " Я и матушка! " - значительно поясняет Михаил, и Анна вглядывается в лики предстоящих, читает подписи, взглядывает, алея, на Михаила и снова смотрит на блещущий киноварью и золотом лист. А он стоит, приобняв Анну и, тоже любуясь, смотрит на развернутую рукопись всемирной истории, которую ему, Михаилу, предстоит продолжить, вписав туда и свои грядущие деяния... И вписать не пером, то сделают другие, а мечом и мудростью, как писали великие киевские князья, о которых сейчас правнуки слагают легенды. И Анна ощущает ласковое тепло от сильного стройного тела молодого мужа, мягкую тяжесть его руки на своем плече, и ей сейчас и сладко и хорошо с ним. Кроме этих двух звонких и громких событий, браков великих князей тверского и городецкого, этою же зимой произошло и еще одно событие, внешне невидное, но, быть может, более значительное для грядущих судеб страны. У Федора Бяконта и Марии, его жены, черниговских великих бояр, перебравшихся на Москву, к Данилу, родился первенец, сын, названный в святом крещении Елевферием*. Данил придумал-таки, как оказать честь Бяконту, не обидев, однако, Протасия и других своих ближних бояр. Крестным отцом ребенка он сделал не себя, а младшего сына Ивана. Все умилялись потом, и особенно боярыни, как серьезно семилетний княжич отнесся к своим обязанностям: как он внимательно следил за службою, как стоял, не шевелясь, как держал на руках ребенка и шептал ему что-то, успокаивая попискивавшего малыша. И после крещения, когда взревевший от нежданного купанья Елевферий начал было сучить ножками, вырываясь, княжич Иван строго приказал ему замолчать, и тот умолк, тараща круглые глаза. Иван один хранил серьезность, когда улыбающийся священник мазал младенца миром, приговаривая: " Во имя Отца, и Сына, и Святого духа! " - и улыбались, умиляясь, посадские бабы, и боярыни, и сама княгиня Овдотья. И даже после, когда завернутый ловкими руками бабок Елевферий окончательно утих, Иван не отдал младенца крестной матери, а пожелал сам держать его на руках, и все заглядывал в лицо малышу, и старался строго хмурить свои светлые детские брови. А после, дома, он долго ходил задумчивый, даже не возился с братьями, а укладываясь спать, когда Данил зашел поцеловать сыновей на сон грядущий, спросил: - Батя! А я теперь крестный отец, да? - Да, сынок! Это теперь твой крестник! - И я буду с ним играть? - Подрастет, будешь! - И я буду о нем заботиться? - Да уж, крестник твой! - Долго-долго? - Долго, всю жисть! - Всю жисть... - повторил Иван задумчиво и вздохнул, поворачиваясь на бок. - Я его никогда обижать не буду! Данил с улыбкою поерошил волосы сына. Волосы были еще мягкие, детские, светлые - как лен. _______________ * Будущий митрополит Алексий. Дата его рождения (мною принят 1294 год) гадательна. Согласно возрасту, указанному в год смерти (умер в 1378 году на 85-м году), родился около 1293 года. Согласно датам его жизненного пути, с попутными указаниями возраста, родился в 1299 году. - Всю жизнь! - повторил он задумчиво, пробираясь по переходу в свой покой. - Эко! Вся жизнь ой-ей-ей как велика! |
Данная страница нарушает авторские права?